РОМАН

Карусель


ВО ГЛУБИНЕ РОССИИ

Роман «Во глубине России»... Вера Максимович, г. ВладивостокОт автора. Роман «Во глубине России»... Этот роман написан в 1970-е годы на основе рассказов фронтовиков, с которыми я встречалась в то время. Мои старший брат и муж тоже прошли через ад войны по фронтовым дорогам. События первых дней Победы в Берлине, кроме свидетельств фронтовиков, описаны мной на основе сообщений печати того времени и просмотра документальных фильмов, снятых по горячим следам советскими кинооператорами.
Убийство первого военного коменданта Берлина генерала Берзарина потрясло тогда всю Россию.

 

ГЛАВА I

Роман «Во глубине России»... Уже смеркалось, когда за деревней послышались взрывы гранат, автоматные очереди и ружейные выстрелы. Перестрелка длилась не долго, и наступившая тишина слилась с тьмой осенней ночи. Ни огонька в окнах, ни звука, ни собачьего лая — будто все вымерло.
А утром внук старой Никитихи, Колька, бежал по улице и орал, сколько было сил: «Там солдат лежит, скорее идите, солдат лежит!» Женщины, услышав Колькин крик, выбегала из дворов и спускались с крылечек, спрашивая на ходу, что там случилось. Впереди всех по улице бежала молодка Клавдия Мохова. Её муж ушёл на войну через три дня после свадьбы, и Клавдии казалось, что он где-то здесь, недалеко, может быть, в соседнем селе. Вопреки всему, что творилось вокруг: шла война, немцы по-хозяйски обосновались в городах и сёлах всей округи, — Клавдия ждала своего Алексея каждый день.
Бежали по деревне подростки — девчонки, рысцой трусили старухи. За огородами на стылой земле лежал совсем юный парень в выцветшей, рваной гимнастёрке и таких же брюках. Клавдия приподняла его голову и, ощутив холод мёртвого тела, испуганно посмотрела на склонявшихся к ней односельчан, тихо сказала: «Не живой он. Не живой уже...» и заплакала.
За тропой, в кустарнике нашли тела ещё двух мужчин, одетых один в черный, другой в синий пиджаки, а под пиджаками виднелись совсем ветхие красноармейские рубашки. Пятна крови темнели на рубахах и брюках. Второй был тоже молодой, чернявый, а третий, лет сорока, не больше, лежал вверх лицом с выбитым глазом.

УКРАДЕННЫЙ ПОДВИГ

От Карвины их повели в какие-то не то холмы, не то предгорья на западе. Кое-где, когда отошли километра 3, попадались на земле скальные обнажения. Места потянулись дальше совершенно глухие, безлюдные. И вдруг передние заключённые, среди которых, как самые высокие, были Игорь с Онджеем, увидели обрыв и глубокий карьер. На дне карьера виднелась железнодорожная ветка, уходящая по плавной спирали вверх, в сторону дальних дымов на горизонте, где находился, видимо, город или горно-обогатительная фабрика. В карьере было много грузовиков, несколько бульдозеров и 2 экскаватора, нагружавших руду в железнодорожные платформы-думпкары — впереди этого поезда дымил паровоз. Но самым впечатляющим оказался вид каторжников в полосатых, как матрацы, робах — одни из них дробили кирками куски породы, другие перебрасывали её лопатами с верхних уступов разработок в кузова грузовиков, подъезжающих на площадки внизу. Людей в робах было так много, что замирала в тоске душа — завтра и они там будут!
По всему периметру карьера стояли вверху часовые в германской форме. Ближайшие из них почему-то все были пожилыми и в очках. Рядом с ними стояли будки, вероятно, для укрытия от непогоды. Там, греясь на солнышке, лежали овчарки, привязанные на длинных поводках. Самая ближняя будка была с раскрытой дверью. Игорь рассмотрел на её стене массивный горняцкий телефон, какие были в Бельгии в штреках шахт. Но здесь, видимо, их роль была иной: не звать на помощь сверху горноспасателей, а вызывать из лагеря дежурный взвод специальной команды на подавление бунта в карьере, если возникнет, или для преследования беглецов. Правда, последняя догадка вряд ли была реальной — бегство из котлована наверх, где через каждые 500 метров стояли часовые с автоматами и овчарками, казалось невозможным, да ещё в такой заметной издалека робе. Но если телефоны в будках для вызова подмоги из лагеря, значит, сам лагерь был где-то близко.

УКРАДЕННЫЙ ПОДВИГ

Игорь кивнул на жаровню с остатками зайца и принялся объяснять, что не ел трое суток и потому позволил себе съесть чужое. Он прикладывал руку к сердцу, просил его извинить. Хозяин, наконец-то, улыбнулся себе в бороду и, раскурив трубку, показал на неё: будешь, мол, нет?
Игорь обрадовался, опять стал благодарить. Курнув пару раз, расползся в блаженной улыбке тоже. Затем они по очереди купались в корыте, тёрли друг друга мочалкой, поставили на плиту целый бак с водой, изгнав хозяйку в другую комнату. Потом, когда оба уже сидели на лавке, в чистых рубахах и кальсонах, хозяин ответил на стук газдыни в дверь:
— Слободнэ, просим!
Хозяйка вошла и принялась подтирать пол, вынесла корыто и грязную воду, слитую в старые вёдра. А когда всё закончила, Фриц, продолжавший сидеть в белой рубахе и подштанниках, сказал:
— Ганна, ниеси бандурку! — А сам поднялся, поставил на стол жаровню с зайчатиной, 3 тарелки. Затем подошёл к полке на стене, отдёрнул серую занавеску и достал оттуда гранёные стаканы и бутыль. Наливая в стаканы, пожелал:
— Добру хуть!
Втроём они выпили, закусывали зайчатиной и «бандуркой»— картошкой в мундирах. Глаза у них после выпитой паленки (водки) заблестели, говорить стали все разом, каждый по-своему жестикулируя и поясняя значение слов, и если бы кто-то посмотрел на них со стороны, то определил бы сразу — сидят славяне, свои. Не важно, что ещё 2 часа назад они не знали друг друга, важно то, что уже друзья, хотя и не всё понимают ещё.
— Орол! — хлопал Фриц Игоря по плечу и рассказывал ему о своём сыне, который служил в словацкой армии под началом генерала Малара, о дочери, которая живёт теперь у свекрови и свёкра на хуторе, хотя их сын, а её муж, и погиб на войне где-то под Одессой.
— Зачем же он пошёл воевать против своих? — удивился Игорь.

УКРАДЕННЫЙ ПОДВИГ

Игорь и Корел поднимались по Шимонке всё выше и выше. Вскоре они обнаружили по бокам вершины впадины и площадки в кустах, где можно было выкопать и построить такие землянки, что и от ветра зимой будут защищены, и не увидит никто — всё будет скрыто от глаз. От ручья, берущего начало где-то в самом верху, можно отвести воду прямо в котёл или какой-нибудь большой бак, врытый в землю, и будут рядом и кухня, и баня. И сток можно незаметно отвести среди кустов в другую сторону. Тогда в ущелье ручей будет приходить по-прежнему чистым, без мыльной пены и кухонных отходов, распространяющих запах. Были на Шимонке и большие сенокосные поляны, на которых можно запасать сено для лошадей, если обзаведутся, да и для коровы. Всё это Игорь, строивший тюремные бараки в Сибири, изложил Корелу очень толково и деловито, нарисовал даже, где будут землянки и секретные посты для часовых. А его мысль о лошадях подтвердил, когда спустились вниз, и Богоуш:
— Да, без лошадей вам здесь не прожить, особенно зимой! Так что сеном запасайтесь уже завтра. Косу можно купить у нас в посёлке. Неплохо, штуки 3 сразу, если деньги есть. Я выберу тогда сам, чтобы вам не ходить.
Игорь спросил:
— А не сгниёт оно у нас от дождей? Сарая-то — ещё нет…
— Вы же едете сюда с пилами, топорами, плотницким инструментом! — воскликнул Богоуш. — Построите. У нас в Словакии для сена даже в полях ставят деревянные навесы. Может, видели, островерхие такие, на столбиках. На пчелиные ульи похожи, но — повыше. Вот и наделайте себе таких прямо на полянах! А потом и сарай. Только хорошенько маскируйте всё, чтобы не привлечь к своей высоте внимания. Строить вам придётся много!..
— Да уж позаботимся! — радостно откликнулся Игорь, думая о встрече с Любомиркой, которая тоже поселится здесь. И видел уже и землянки, и кухню, и баню, которую они построят там, наверху…

УКРАДЕННЫЙ ПОДВИГ

Созвонившись с Батюком, оставленным в гостиничном номере с непонятной болью в обеих ногах выше колен, Цаплинцев пообещал:
— Игорь Константинович, я уже заказал вам билет до Запорожья на сегодняшний вечер. Когда его доставят мне, заеду попрощаться и дам вам сопровождающего, который довезёт вас домой, а по возвращении доложит мне о вашем самочувствии. Ваши ордена, тетрадку и оправдательные документы — вручу вам лично, под расписку. Так что до встречи!Иван Балюта в Братиславе

УКРАДЕННЫЙ ПОДВИГ

Офицеры эти, из госбезопасности, арестовали 5 дружков Егупова и всю ночь допрашивали их в землянке Коркина. Это было как раз за сутки до расстрела Сивкова. А когда Сивкова убили, я уже говорил, стемнело совсем. Слышим, какие-то крики в одной из землянок — вроде кого-то бьют. Что там происходит, мы уже не спрашивали. Что делается в отряде — не знали: ещё не отошли от истории с Сивковым. В общем, поели и легли спать, где нам указали — не до расспросов было, на самих нас всё ещё косились.
Утром в ту землянку, откуда крики ночью неслись, вызвали начальника штаба Корела, и он тоже присутствовал там, на допросе. Все уже поняли — идёт какой-то допрос. А вот что’, к чему — не знали. А тут новое: в отряд прибыли словацкие солдаты из армии Малара. Стали рассказывать, что немцы приказали разоружить их дивизию — это как раз ту, на которую наше командование рассчитывало, что она ударит немцам в тыл. Генерала Малара — арестовали. Разоружённые солдаты и побежали, кто куда. Эти, что стояли перед нами, наткнулись на наш отряд, другие — по горам бродят, ищут партизан.
На шум вышел из землянки Коркин. Узнав, в чём дело, начал солдат этих проверять. За ним вышел и Тристог, который допрашивал партизан. Что-то крикнул в землянку, потом что-то сказал Корелу, и когда из землянки вывели допрашиваемых, повёл их вместе с Коркиным куда-то под охраной. Корел догнал Коркина, что-то ему всё доказывал, размахивал руками. Затем вернулся и сказал нам, что ребят поведут на полевой аэродром — вроде самолёты должны были за ними прилететь. А сам, видим, расстроен.
Партизаны, которые были рядом с нами, стали объяснять, что Корел у них — начальник штаба, словак, отличный парень. Был надпоручиком в словацкой армии, в ВВС служил. А потом вместе с Егуповым создал их отряд. Что Егупов и он — друзья. Нам он тоже понравился: вежливый, простой. И красивый был. Мы его все заметили.

УКРАДЕННЫЙ ПОДВИГ

Игорю Батюку казалось, что он всё предусмотрел и подготовил для побега в горы. Купил бельгийскую зажигалку с большим баллончком для бензина, чтобы надолго хватило огня в горах. Запасся сухарями и даже консервами, которые припрятал в тайнике за двором шахты, постепенно натаскивая туда. Всё это, в том числе и финский нож, он складывал во вместительный рюкзак, который купил через французов, бывавших в посёлке. Скопил немного денег — бельгийских и немецкими марками. По словарю выучил первые необходимые фразы: «Как пройти в Комбле-о-Пон?», «Не продадите ли что-нибудь поесть?», «Не найдётся ли у вас для меня ночлега?» И даже такую заучил, спросив у русского маркшейдера Василия Владимировича Коркина: «Я — русский, скрываюсь от немцев. Прошу о помощи. Языка не знаю».
Коркин помогал ему, чем мог. Начертил на бумаге схему окрестностей, чтобы Игорь не заблудился. Вот на эту схему Игорь и налегал теперь, чтобы запомнить названия всех городов и райцентров и их расположение. Это было основным видом его подготовки. Пробовал сам вычерчивать по памяти ветки железных дорог, соединяющих города, направления речек Урт и Амблев, невысоких хребтов. Бельгия вроде бы маленькая страна, но плотность населённых пунктов была велика, не так-то просто всё это запомнить и начертить правильно. Но постепенно всё же одолел. Оставалось последнее: заучить, как спрашивать местных жителей, чтобы объяснили, куда надо идти, где садиться на поезд, где выходить и какой дорогой пробираться к макизарам в горах.

УКРАДЕННЫЙ ПОДВИГ

Опять резко воняло хлоркой и отходами в баке, который им поставили в аккуратной Германии. Но Германия уже кончилась, а их всё везли и везли. И привезли, наконец, в город Льеж, в Бельгию — вон аж куда занесло!
На станции их посадили на грузовики и повезли через дивной красоты и чистоты город. С удивлением они смотрели на белые и розовые дворцы, острые готические шпили соборов и церквей. А потом город кончился, проехали какой-то мост над каналом и, свернув, поехали вдоль канала, от которого тянуло болотной водой и сырым холодом. Навстречу им ехали по гладкому шоссе — ровнёхонькому, это ж надо, ну, просто под линеечку! — люди на велосипедах. Их было так много, что это поразило и запомнилось тоже.
Потом их везли вдоль какой-то реки среди холмистой местности. Когда рядом показались тёмные терриконы породы и рабочие посёлки, лепившиеся галереями на холмах, заросших кустарником и соснами, тогда поняли, привезли их на угольные шахты. Значит, всё же не плен — будут работать, очевидно, на шахтах. В посёлках виднелось много белых кур.
Долину, по которой ехали, зажатую холмами, образующими как бы начинающееся ущелье в предгорье, прорезали кое-где длинные и глубокие овраги. Шахтёрские посёлки отличались от украинских цветными черепичными крышами и формой домов — преобладала двухэтажная готика. Ну, и не было при домах фруктовых садов и палисадников, так любимых в Донбассе. Остальное — терриконы, шахтные постройки — было такое же, и так же оседала на всём угольная пыль.
Наконец, заехали в невысокие горы, и возле одного из посёлков в лесу грузовики остановились. Опять слезай, опять строиться в колонну и неизменное, как гавканье, «шнэлля», «шнэлля!» Так и не удалось рассмотреть всего — погнали куда-то от посёлка в сторону. Километра через 2 показался лагерь в хвойном лесу.
Подошли поближе. Вышки по углам, колючая проволока, часовые. Вот тебе и не плен! Внутри лагеря деревьев не было — голо, как на футбольном поле. Плац, низкие бараки, какие-то служебные строения. Чернели ещё заборные колонки с водой. К одной из них подошёл с чайником рабочий в тёмной спецовке и набрал, прижав ручку, воды. Никто его не сопровождал. Но всё равно чувствовалось, невесёлая текла тут жизнь: людей не видно, музыки не слышно, значит, обитатели лагеря всё ещё на работе, хотя и поздний вечер.
Это со стороны казалось — невесело. А когда ввели, совсем приуныли: тюрьма. Даже солдат с овчаркой на поводке прошёл — для чего-то же их держат!.. Были скамейки, курилки. Но ни одной сосны не оставили: чтобы голо всё было, просматривалось из конца в конец.

УКРАДЕННЫЙ ПОДВИГ

Борис Сотников (1957)О трагической истории этого человека я писал, когда Брежнев уже подавил в 1968 году «Пражскую весну»; когда честные историки, как генерал Григоренко, сидели в «психушках»; когда бывшие «сталинисты» вновь подняли головы и успели изъять из архивов КГБ неприятную для них правду либо исказить её; когда Сталина, укравшего боевую славу у маршала Жукова, больше «не трогали», отдав Грузии его прах, но оставив ему незаконное звание генералиссимуса; когда «не трогали» и подлинных героев войны, оболганных мерзавцами из бывшего НКВД, ибо запоздалая правда о них начала уже прорастать и стучаться из братских могил, а главным образом, из уст уцелевших честных свидетелей. Так было во все времена: правда — что шило, всё равно вылезет из тёмного мешка истории. А сталинский «мешок», извращённый торопливыми «историками»-прославителями, так и не позволил назвать настоящие имена воров чужой славы, да и имена героев тоже, из опасения, что возникнет новая путаница и бросит тень «научной недобросовестности» на советскую историю. Что оставалось художественной литературе после удушения «Пражской весны», хотя эта «Весна» и успела потребовать правды обо всём («шило» кололо Чехословакию советской ложью так, что вынудило нашу юстицию начать официальные доследования по грязным делам НКВД в Словакии, чтобы смыть пятна позора, хотя бы с уцелевших героев, оклеветанных и в словацкой печати мародёрами с крадеными орденами победителей).
Я тоже подключился к этой благородной цели как писатель, узнав о событиях в Словакии от их участника — моего друга, кавалера двух орденов Солдатской Славы, Леонида Алексеевича Перфильева. К сожалению, я находился тогда под негласным надзором КГБ СССР и мог лишь написать эту правдивую повесть, но не мог напечатать её, хотя в 1970 году следователь Евгений Александрович, вызвавший меня в здание днепропетровского КГБ на «беседу» из-за моей поездки в 1967 году в Рязань к писателю Солженицыну, уже вновь гонимому тогда, сказал мне после «беседы» на прощанье: «Борис Иванович, а я верю, что все ваши рукописи, прочитанные мною по секрету от вас, будут изданы ещё при вашей жизни. Вы же в них защищаете честных, хороших людей. И вашу фамилию будут произносить с уважением. Желаю вам удачи, меня переводят в Москву…»

 
  1. 5
  2. 4
  3. 3
  4. 2
  5. 1

(1 голос, в среднем: 5 из 5)