СУД В ТОКИО

Текст статьи

Суд в Токио-3... Теперь Ёсукэ Мацуока на пять долгих лет исчезает с мировой арены. Кажется, имя его предано забвению. Но в начале 1946 года миру снова напоминают о нем. На сей раз бывший министр иностранных дел фигурирует в качестве одного из наиболее злостных заговорщиков против мира. Фотографии изображают его то в тюрьме Сугамо, то в зале заседаний Международного военного трибунала.
Наконец оглашается обвинительное заключение. Председатель Трибунала австралиец Уэбб спрашивает подсудимых, признают ли они свою вину. Доходит очередь и до Мацуока. Опираясь на палку, он подходит к свидетельскому месту и твёрдо по-английски отвечает: «Я не признаю себя виновным ни в одном пункте обвинения».
Трудно было бы Мацуока занять и защищать столь безнадёжную позицию, если бы ему пришлось, как и его коллегам, два с половиной года просидеть на скамье подсудимых. Но судьба оказалась к нему милостивой. Едва развернулось судебное следствие, как в июне 1946 года Ёсукэ Мацуока скончался.
Этого фашиста, ярого поклонника Гитлера, одного из главных поджигателей Второй мировой войны, лжеца, лицемера и предателя, хоронили торжественно. На траурную церемонию прибыли первый послевоенный премьер Японии Сидэхара и его преемник Сигару Ёсида, возглавлявший японское правительство в то время. Почтили память Мацуока все японские и американские адвокаты (последние в большинстве были в военной форме армии США). Свежий могильный холм скрылся под множеством живых цветов и венков. Суд в Токио-3...
Все эти почести воздавались не случайно. Люди, подобные Мацуока, были ещё очень нужны своим хозяевам. Ведь это был период, когда зримо набирала силу «холодная война»...

 

 

НЕЙТРАЛИТЕТ ПО-МИЛИТАРИСТСКИ

Известна живучесть клеветы. И не случайно защита на Токийском процессе избрала своим оружием клевету, пытаясь доказать, что Япония всю войну неуклонно соблюдала нейтралитет в отношении СССР, отклонила все просьбы Германии напасть на Советский Союз, который, однако, не посчитавшись с этим, в августе 1945 года, нарушив пакт о нейтралитете, сам напал на Японию. Как, дескать, можно после всего этого предъявить подсудимым обвинение в агрессии против СССР? Суд в Токио-3...
Прошло почти тридцать лет, а клевета эта живёт на страницах реакционной историографии и даже в монументальной скульптуре... На вершине горы Микэнояма, у подножия которой расположен крупнейший промышленный город Нагоя, высится внушительный памятник «национальным героям, павшим во имя великой Японии». Кто же эти герои? Оказывается, семь самураев-«мучеников», казнённых по приговору Международного военного трибунала для Дальнего Востока. За что же эти люди приняли мученическую смерть? Надпись на памятнике гласит: их осудили, так как Япония «потерпела поражение в войне вследствие применения американцами атомной бомбы, нарушения Советским Союзом договора о нейтралитете, а также из-за нехватки необходимых материалов». Надпись заканчивается фарисейским призывом: «Обратим же наши взоры в даль Тихого океана и подумаем, кто ответствен за войну».
Американский адвокат Блэкни утверждал, что, хотя Советский Союз 5 апреля 1945 года денонсировал пакт, это лишь означало, согласно статье третьей этого пакта, что его действие не продлевается на следующие пять лет. Что же касается обязательства о нейтралитете, то оно продолжало действовать до истечения оговорённого пактом пятилетнего срока, то есть до 13 апреля 1946 года. Суд в Токио-3...
Между тем Советский Союз объявил Японии войну 9 августа 1945 года и, следовательно, грубо нарушил пакт о нейтралитете.
Другие адвокаты и подсудимые, по существу, повторяли этот тезис Блэкни. Суд в Токио-3...
Заключительные речи защиты заняли тысячи страниц стенографического отчёта. Сотни страниц посвящены чисто теоретическим вопросам международного права, по которым адвокаты, в частности японские — Удзава, Такаянаги, Ямаока, пытались дать бой обвинению. И вот что примечательно: ни один из них не пожелал подвергнуть международно-правовому анализу в целом советско-японский пакт о нейтралитете. Как и Блэкни, все они ограничивались ссылкой на статью третью этого договора.
Суть в том, что анализ пакта в целом, как и анализ исторических событий, которые привели СССР к войне на Дальнем Востоке, не сулил защите ничего хорошего.
Москва, как мы знаем, отклонила предложение Мацуока заключить пакт о ненападении, как более узкий, регулирующий только взаимоотношения между двумя странами — Японией и Советским Союзом. Взамен Советское правительство выдвинуло проект пакта о нейтралитете, придав ему широкий международный диапазон. Эта идея была заложена в статье второй указанного пакта: «В случае если одна из Договаривающихся Сторон окажется объектом военных действий со стороны одной или нескольких третьих держав, другая Договаривающаяся Сторона будет соблюдать нейтралитет в продолжение всего конфликта». Суд в Токио-3...
Мы уже указывали, что эта статья противоречила обязательствам Японии по «пакту трех», вбивая, так сказать, дипломатический клин во взаимоотношения агрессоров.
Но такая формулировка имела и другую грань, именно от её правового анализа защита уходила как черт от ладана. Почему? По простой причине: достаточно открыть любой словарь, чтобы убедиться: слово «объект» — понятие, бесспорно, пассивное. Можно стать объектом какой-нибудь деятельности — исследования, наблюдения, наконец, объектом любого преступления. Например, государство, ставшее объектом неспровоцированного военного нападения, является в то же время жертвой военного преступления — агрессии. Советский Союз, заключая пакт, твёрдо знал, что ни на кого не нападёт. Статьёй же второй договора он как бы предупреждал своего партнёра: если Япония станет объектом, военных действий, или, что то же самое, объектом нападения со стороны каких-либо держав, СССР сохранит строгий нейтралитет. Но если Япония сама нападёт на кого-либо, Советский Союз будет свободен от обязательств, вытекающих из пакта о нейтралитете.
В декабре 1941 года Япония вероломно, без объявления войны, напала на США и Великобританию, к тому времени ставших союзниками СССР. Она начала захватывать огромные территории в бассейне Тихого океана, превратив их в объект военных действий. Так народам мира стало очевидно, что токийское правительство сделалось исполнителем, или, как говорят юристы, субъектом международного преступления, подготовив и развязав серию агрессивных войн. Таков был подлинный смысл этого общеизвестного исторического события, которое само по себе, в силу статьи второй пакта о нейтралитете, освобождало СССР от всех обязательств по данному пакту. Суд в Токио-3...
В момент нападения Японии на США, Великобританию и Голландию Советский Союз сам вёл борьбу не на жизнь, а на смерть с гитлеровской Германией и переживал наиболее трудный период. Тем не менее даже тогда действия токийских милитаристов получили суровую и недвусмысленную оценку. Орган Центрального Комитета нашей партии газета «Правда» писала в декабре 1941 года: «Японский агрессор бросился в очень рискованную авантюру, которая не предвещает ему ничего, кроме разгрома».
Разбойник был прямо и открыто назван разбойником. Так тогдашнему правительству Японии ясно дали понять, что своими вероломными, агрессивными действиями оно не только перешагнуло границы ряда суверенных государств, но и вышло за жёсткие, точно очерченные пределы советского нейтралитета на Дальнем Востоке, пределы, определенные статьёй второй советско-японского пакта от 13 апреля 1941 года.
Кроме того, обвинение предъявило множество других доказательств, подтверждающих, что токийское правительство после начала германо-советской войны больше не считало себя связанным пактом о нейтралитете и в своих взаимоотношениях с СССР систематически и грубо нарушало этот договор. Доказательства эти были настолько многочисленны и убедительны, что опровергнуть их защите оказалось не под силу. Тогда адвокатами было выдвинуто такое возражение: «Обвинение утверждает, что нарушение пакта Японией освобождало Советский Союз от взятых им обязательств. Но для этого нужно представить доказательства, что СССР знал об этих фактах до того, как он сам дал себе право совершить действия, нарушающие нейтралитет».
Обвинению не потребовалось затратить много труда, доказывая, что СССР знал о нарушениях Японией нейтралитета задолго до вступления Советского Союза в войну с Японией. Мы уже указывали, что агрессия Японии против США и Великобритании сама по себе освобождала СССР от обязанности соблюдать нейтралитет. А об этом факте не только Советское правительство, но и весь мир узнали в декабре 1941 года. Суд в Токио-3...
Вот советский обвинитель А.Н. Васильев приводит уже известную читателю фразу Мацуока, сказанную в Берлине 28 марта 1941 года на встрече с Риббентропом: в случае конфликта Германии и СССР Япония нападёт на Россию, и тут не поможет никакой пакт о нейтралитете. Отт в конце апреля 1941 года рассказывает об этом Зорге, который немедленно извещает Москву. Естественно, учитывая все это, посол Сметанин на третий день германо-советской войны является к Мацуока и задаёт ему вопрос: будет ли Япония сохранять нейтралитет? В ответ министр иностранных дел указывает, что основой внешней политики Японии служит «пакт трех». Поэтому если он вступит в противоречие с пактом о нейтралитете, то последний «не будет оставаться в силе». Суд в Токио-3...
8 июля 1941 года американский посол Грю встретился с Мацуока, который, как читатель, вероятно, помнит, заявил, что правительство испытывает сильное давление влиятельных кругов, требующих воины Японии против СССР, и только развитие событий определит будущую политику Японии. Американское правительство ставит об этом в известность правительство Советского Союза.
Таким образом, ещё до агрессии Германии и в первые дни фашистского нападения Советское правительство из самых достоверных источников знало, что токийское правительство считает пакт о нейтралитете простым клочком бумаги. Но позвольте, возражала защита, ведь хорошо известно, что это была личная точка зрения Мацуока, что её отверг кабинет министров и именно поэтому Мацуока потерпел поражение, именно поэтому он ушёл в отставку и больше не играл никакой роли во внешней политике Японии! Суд в Токио-3...
Однако обвинение доказало, что и другие японские государственные деятели того времени ни во что не ставили пакт о нейтралитете, а с Мацуока расходились только в одном: он требовал немедленного нападения на Советский Союз, большинство же министров тоже считало такое нападение жизненно необходимым, но полагало, что развитие германо-советской войны ещё не достигло такой стадии, когда агрессия станет для Токио наиболее эффективной и потребует для этого наименьшего количества жертв. Суд в Токио-3...
Главный обвинитель американец Кинан допрашивает Того, бывшего министра иностранных дел, чтобы выяснить, ознакомился ли он, вступив в должность, с протоколом совершенно секретного совещания высших японских государственных деятелей в присутствии императора от 2 июля 1941 года. Кинан цитирует выдержки из этого протокола:
«Мы подготовимся к войне с Англией и США. Во-первых, мы осуществим свои планы относительно Французского Индокитая и Таи... укрепляя пашу систему продвижения на юг. В целях осуществления вышеуказанной задачи Япония, не колеблясь, начнёт войну с Англией и США». Помните ли вы это?
Ответ: Да, я помню. Суд в Токио-3...
Какое отличное подтверждение, к тому же из японского источника на высшем уровне, что не Япония стала «объектом военных действий», а она сама выработала и осуществила преднамеренную агрессию против США и Англии! Уже одно это, как указывалось, освобождало СССР, согласно статье второй, от всяких обязательств по пакту о нейтралитете. Но не будем торопиться, ведь Кинан ещё не кончил цитировать:
«Хотя наши отношения к советско-германской войне определяются духом «оси» Рим-Берлин-Токио, мы, однако, некоторое время не будем вмешиваться в неё, но примем по собственной инициативе меры к тайному вооружению для войны против Советского Союза. И если ход советско-германской войны примет благоприятный для Японии оборот, то мы применим оружие для решения северной проблемы (так японские милитаристы именовали захват советского Дальнего Востока. — Авт.) и этим обеспечим стабильность положения в северных районах».
Того вынужден признать, что он в свое время, будучи министром иностранных дел, был ознакомлен и с этой частью протокола (Того вошёл в кабинет Тодзио в октябре 1941 года). Значит, не только Мацуока, но и все высшее руководство Японской империи считало тогда пакт о нейтралитете ничтожным документом и собиралось осуществлять агрессию против СССР. Расхождение касалось только выбора момента, наиболее благоприятного для нанесения Советскому Союзу предательского удара. Суд в Токио-3...
Личный секретарь и советник тогдашнего премьера Коноэ — Хоцуми Одзаки, ближайший соратник Зорге, немедленно сообщил ему все, что было решено на этом совещании. Зорге без задержки информировал Москву.
Значит, уже в июле 1941 года Советское правительство точно знало, как высшее японское руководство расценивает пакт о нейтралитете, как коварно собирается его нарушить.
Каннингэму, как и остальным адвокатам, пришлось признать, что «антикоминтерновский пакт» был направлен против СССР: «Никто не оспаривает тот факт, что пакт был направлен против Советского Союза. — И далее этот адепт холодной войны добавляет: — Поэтому нам нет нужды извиняться за «антикоминтерновский пакт».
И вот в декабре 1941 года, когда немцы стояли у ворот Москвы и Ленинграда, истёк пятилетний срок этого договора. Что делают в Токио? Продлевают совместно с Германией и Италией срок действия «антикоминтерновского пакта» ещё на пять лет. Разве одно это не было для Москвы достаточным свидетельством того, чего стоит японский нейтралитет? Суд в Токио-3...
Летом 1941 года официальные японские лица подтверждали, что Советское правительство хорошо знает, как Япония, нарушая нейтралитет, готовит агрессию. В распоряжение Трибунала советский обвинитель Ройзенблит передаёт выдержку из беседы заместителя министра иностранных дел генерала Ямамото с германским послом Оттом 1 августа 1941 года: «Япония значительно усилила свой нажим в пользу стран «оси». Под этим углом зрения надо рассматривать мобилизацию, которая производится с намерением уничтожить русские вооружённые силы на Дальнем Востоке. Советское правительство официально умалчивает об этом, однако, по достоверным сведениям, следит за мобилизацией с возрастающей тревогой...»
Летом 1942 года Тодзио — премьер и военный министр, занимавший ещё ряд высоких постов, — встретился с немецким послом Оттом и в присутствий помощника немецкого военного атташе Петерсдорфа, выступавшего впоследствии на Токийском процессе в качестве свидетеля, заявил: «Япония — кровный враг России, а Владивосток — постоянная угроза для нас с фланга. В ходе данной войны имеется удобная возможность устранить эту опасность. Сделать это не так трудно, ведь есть прекрасная Квантунская армия, в которую включены лучшие воинские части».
Ну а как быть с пактом о нейтралитете? Ответ содержится в речи обвинителя Фикселя, цитирующего заявление Тодзио от 18 августа 1943 года на заседании исследовательского комитета при Тайном совете: «Международное право должно истолковываться с точки зрения ведения войны в соответствии с нашими желаниями». Суд в Токио-3...
На стол суда ложится телеграмма преемника Мацуока на посту министра иностранных дел — адмирала Тоёда, адресованная японскому послу в Вашингтоне, от 31 июля 1941 года: «Ясно, что русско-германская война предоставила Японии отличную возможность разрешить северный вопрос, и мы действительно продолжаем подготовку к тому, чтобы использовать эту возможность... Если русско-германская война будет протекать слишком быстро, то наша империя неизбежно не будет иметь времени, чтобы предпринять эффективные действия».
Японское министерство иностранных дел летом 1941 года пребывало под сильным впечатлением успехов Гитлера, настолько сильным, что деловито обсуждало вопрос, как найти удобный предлог спровоцировать войну против СССР. Вот телеграфный отчёт Отта о его беседе на эту тему 1 августа 1941 года с генералом Ямамото, в то. время заместителем министра иностранных дел Японии: «Я постарался узнать, хочет ли Япония начать свое активное продвижение с предъявления требований Советскому правительству. Ямамото охарактеризовал этот путь как лучший способ найти оправдательный предлог для начала русско-японских военных действий вопреки соглашению о нейтралитете. Ямамото — сторонник таких решительных требований, которые Советское правительство не сможет принять. Он, видимо, имеет в виду требования территориальных уступок». Суд в Токио-3...
Через две недели — 15 августа 1941 года — сам Тоёда проводит конфиденциальную беседу с германским и итальянским послами. Сообщив послам, что «в настоящее время проводится в жизнь подготовка к военной экспансии империи... направленная на осуществление будущих планов в отношении Советского Союза, которые мы предпримем совместно с Германией», Тоёда разъясняет, как Токио понимает японо-советский пакт о нейтралитете: «Это лишь временная договорённость... своего рода сдерживающее начало для Советского Союза, до тех пор, пока не будет закончена подготовка».
Отступая, защита заняла следующую линию обороны: хорошо, мы не оспариваем приведённые обвинителями высказывания японских государственных деятелей о советско-японском пакте. Мы готовы согласиться, что эти высказывания в то время могли стать известны Москве. Но ведь это только слова, только намерения, то, что юристы именуют «чистым умыслом». А ведь мысли, как известно, как бы они ни были преступны, не могут служить поводом для уголовного преследования. Вы докажите, что за мыслями, за словами, за намерениями последовали такие действия, которые могут рассматриваться как подлинное нарушение нейтралитета или хотя бы как конкретная подготовка к такому нарушению. «Устав делает наказуемыми войны, а не агрессивные намерения!.. Он предусматривает наказания за войну, войну агрессивную!» — возмущённо восклицали адвокаты.
Выдвигая такой тезис, защита «забыла» о вероломном нападении на Перл-Харбор, Кота-Бару, Гонконг, хотя это были не слова, а законченные акты агрессии, которые, как уже указывалось, сами по себе освобождали СССР от обязанности хранить нейтралитет. Суд в Токио-3...
Но обвинение и здесь пошло навстречу защите. Прежде всего советские обвинители представили Трибуналу доказательства обширных военных приготовлений, которые были проведены Японией после начала германо-советской войны — во второй половине 1941 года и в начале 1942 года. Заранее полагая, что защита будет утверждать, будто эти меры носили оборонный характер, советские обвинители Голунский, Васильев, Иванов, Смирнов, Розенблит обратили внимание Трибунала на то, что у Японии не было в этот период абсолютно никаких оснований опасаться нападения со стороны Советского Союза, занятого смертельной борьбой с фашистской Германией. Суд в Токио-3...
На столе суда — секретный оперативный приказ командующего объединённым флотом Ямамото (однофамильца заместителя министра иностранных дел) от 1 ноября 1941 года: «...Если империя не нападёт на Советский Союз, то мы уверены, что Советский Союз не начнёт военные действия». А вот ещё более авторитетное заявление тогдашнего премьера и военного министра Тодзио на заседании исследовательского комитета при Тайном совете 8 декабря 1941 года: «Советская Россия занята сейчас войной против Германии, поэтому она не воспользуется японским продвижением на юге».
Кто мог предполагать, что когда-нибудь протоколы заседаний Тайного совета превратятся в улику обвинения? А тут ещё медвежью услугу защите оказал один из её клиентов. Кадровый офицер, опытный генштабист, посол в Германии и подсудимый на процессе, Хироси Осима в беседе с Риббентропом 18 апреля 1943 года авторитетно разъяснил господину министру: «...Одно неоспоримо: уже двадцать лет все планы генерального штаба разрабатывались для наступления на Россию, и все снова направлено на это наступление». Суд в Токио-3...

Но обвинители не смогли представить Трибуналу эти планы японского генерального штаба, предусматривавшие агрессию против СССР — план под кодовым названием «Оцу» и спешно составленный после нападения Германии на Советский Союз план «Кантокуэн», так же, как и новый аналогичный план 1942 года. Причина? Её раскрыл в своих показаниях генерал-лейтенант Торасиро Кавабэ. Он с апреля по октябрь 1945 года служил помощником начальника генерального штаба подсудимого Умэдзу: «Все секретные и совершенно секретные документы и дела японского генерального штаба были сожжены в Токио после 13 августа 1945 года (после того, как было принято решение о капитуляции. — Авт.)... Среди сожжённых документов — мобилизационные планы, планы военных операций, документы, относящиеся к ведению войны, так же как все протоколы Высшего военного совета».
Этот факт был подтверждён на процессе японским правительственным удостоверением, так называемым «сертификатом», в котором говорилось: «...В настоящее время мы не обладаем всеми документами генерального штаба, касающимися планов войны с СССР...»
В этом, как мы уже говорили, сказался учтённый японскими милитаристскими правителями опыт немецких коллег; ведь к моменту капитуляции Японии все главные нацистские военные преступники были уже арестованы, и над ними спешно готовился суд. Суд в Токио-3...
И тут возникает естественный вопрос: если планы «Оцу», «Кантокуэн» и, наконец, план 1942 года были действительно оборонительные, а не агрессивные, тогда почему же подсудимые сожгли их, а не сохранили в самом надёжном месте как самое ценное доказательство своего миролюбия? На это не смогли дать ответа ни подсудимые, ни защита. Суд в Токио-3...
Но если не сохранились сами планы, то у обвинения оказалось достаточно свидетелей — японских военных, которые знали содержание сожжённых документов и нашли в себе мужество рассказать об этом Трибуналу. У свидетельского пульта — генерал-лейтенант Кусаба Тацуми. В 1942-1944 годах он командовал 4-й армией второго фронта, входившего в Квантунскую группу войск. До этого он долгие годы занимался строительством стратегических железных дорог в Маньчжурии.
Вопрос: Что вам известно о плане «Кантокуэн»?
Ответ: План «Кантокуэн» предусматривал увеличение японских войск в Маньчжурии в связи с начавшейся войной Германии против Советского Союза. По этому плану в Маньчжурию было переброшено более трёхсот тысяч солдат. План «Кантокуэн» является шифрованным названием плана войны против СССР...
Вопрос: Обеспечивали ли построенные в Маньчжурии железные дороги вторжение в 1941 году японской армии на территорию Советского Союза?
Ответ: Да, обеспечивали... Военные силы могли быть быстро переброшены. Такое расположение дорог являлось требованием оперативного управления генерального штаба.
Обвинение передаёт Трибуналу фотокопию секретного японского документа, подтверждающего свидетельские неоказания о плане «Кантокуэн». В том же документе указывается, что потребуется большое количество переводчиков, владеющих русским языком: «...Необходимо провести дополнительную подготовку переводчиков русского языка во всех школах иностранных языков в Японии, а также в Харбинском университете для использования в качестве военных переводчиков с начала осуществления плана «Кантокуэн». 16 сентября 1941 года». Подписано: Умэдзу.
Далее обвинение снова использует свидетелей. Суд в Токио-3...
Аффидевит подполковника, бывшего работника оперативного отдела штаба Квантунской армии, а после этого, в 1940-1944 годах, сотрудника оперотдела японского генштаба Рюдзо Сэдзима:
«За период моей работы с января 1940 года до августа 1944 года в генеральном штабе мне при исполнении моих служебных обязанностей стали известны следующие факты, о которых я свидетельствую под присягой.
После моего назначения в декабре 1941 года на штатную должность во втором отделении первого отдела генерального штаба мне приходилось в связи с работой по перемещёнию войск более детально знакомиться с оперативными планами войны, так как, планируя переброску войск из одного района в другой, я был обязан учитывать планы войны на соответствующих оперативных направлениях. Таким образом, я знаю планы войны против СССР на 1941 и 1942 годы».
Потом Рюдзо Сэдзима подробно рассказывает содержание этих планов, предусматривавших захват советской дальневосточной территории, и резюмирует:
«В 1942 году первый отдел генерального штаба разработал новый оперативный план войны против СССР, который уже не изменялся до весны 1944 года. Я неоднократно читал этот план и в общих чертах помню его. Как и все предыдущие планы войны против СССР, план 1942 года был наступательным. Война против Советского Союза должна была начаться внезапно».
Затем Рюдзо Сэдзима рассказывает о мерах по подготовке к осуществлению плана «Кантокуэн»:
«Летом 1941 года после нападения Германии на СССР мне стало известно о следующих мероприятиях по усилению Квантунской армии:
а) я лично видел летом 1941 года в первом отделе генерального штаба переписанную от руки официальную копию императорского указа об отправке в этот период в Квантунскую армию двух новых пехотных дивизий;
б) я лично видел летом 1941 года в первом отделе генерального штаба печатный экземпляр императорского приказа по армии, изданного в тот же период и разосланного по всем отделам генерального штаба, о переводе всех дивизий Квантунской армии на штаты военные;
в) из прочитанных мною в генеральном штабе документов мне стало известно, что летом 1941 года в Японии была проведена мобилизация для усиления Квантунской армии. Было мобилизовано до 300000 человек. Это я выяснил в 1942 году при подсчёте сил Квантунской армии. Мобилизация была скрытной, что знаю из личных наблюдений, так как запрещёны были обычные в таких случаях торжественные проводы мобилизованных. И я сам, находясь в городе Токио, не раз видел, как войска, состоящие из мобилизованных, тихо проходили по улицам, направляясь на вокзал, и незаметно уезжали».
Обвинение предъявляет собственноручные показания на японском языке полного генерала Сэйити Кита о плане войны на 1942 год. В 1941-1944 годах он командовал одним из соединений Квантунской армии, а с октября 1944 года — командующий первым фронтом той же армии. В своих показаниях он детально рассказывает о боевых пополнениях и источниках этих пополнений, которые, согласно плану «Кантокуэн», должна была получить Квантунская армия. Затем Кита переходит к боевым задачам, поставленным этим планом: Суд в Токио-3...
«Наступательным планом предусматривался захват всего Дальнего Востока до озера Байкал. — И далее свидетель резюмирует: — Такой же в общих чертах план нападения на Советский Союз был составлен японским генеральным штабом совместно со штабом Квантунской армии на 1942 год... Только в силу затруднительного положения, в которое попала Япония на фронтах великой восточноазиатской войны, осуществить ей этот план но удалось».
И снова обвинение представляет заверенную советским Генеральным штабом фотокопию ещё двух японских документов. Первый документ — речь начальника штаба Квантунской армии на совещании командиров соединений в декабре 1941 года. Вот наиболее характерные выдержки:
«...Чтобы завершить проводимую непрерывно подготовку к операциям против Советского Союза, не только Квантунская армия, но и каждая армия, и соединение первой линии должны прилагать все усилия к тому, чтобы, наблюдая за постоянно происходящими изменениями в военном положении Советского Союза и Монголии, иметь возможность... когда... возникнет необходимость, быстро установить признаки переломного момента в обстановке.
Поэтому требование ко всем подчинённым соединениям и частям — хорошо знать военное положение Советского Союза и Монголии в данном районе, что является крайне необходимым условием с точки зрения подготовки операции против Советского Союза».
За пультом — полковник Сайтаро Такэи, офицер оперативного отдела штаба Квантунской армии. Он вынужден признать, что слушал эту речь и в документе правильно отражено её содержание.
Полковник Иванов ставит ему ещё один вопрос:
— Подтверждаете ли вы, что эта речь начальника штаба Квантунской армии была произнесена в присутствии командующего Умэдзу, который одобрил её?
Ответ: Этот документ был одобрен командующим Умэдзу...
Полковнику Такэи предъявляют другую фотокопию — на сей раз речи начальника штаба Квантунской армии на конференции командиров соединений, произнесённой 26 апреля 1941 года, через 13 дней после подписания пакта о нейтралитете. Такэи признает правильность и этого документа, помеченного грифом: «Военная тайна, совершенно секретно». Вот характерная выдержка:
«Поскольку в направлении наших военных приготовлений против СССР, как говорилось выше, не только не будет никаких изменений в сравнении с прошлым, но, наоборот, они возрастут... необходимо сделать все, чтобы быстро довести до полного понимания подчинённых подлинный смысл этого договора (договор о нейтралитете. — Авт.).
Поэтому необходимо... все более усиливать и расширять подготовку к войне против Советского Союза... готовиться к достижению определенной победы в военных операциях против Советского Союза...»
Это ещё одно подтверждение, что СССР благодаря разведке было известно, как понимают японцы пакт о нейтралитете. Суд в Токио-3...
Чтобы дать Трибуналу возможность оценить размах и интенсивность реальных военных приготовлений Японии к нападению на СССР, обвинение представляет следующие данные:
«В конце 1941 — начале 1942 года почти половина сухопутных войск Японии и почти третья часть авиации были сконцентрированы в Маньчжурии и Корее.
К 1 января 1942 года Квантунская армия насчитывала 1,1 миллиона человек, численность японских войск в Корее достигла 135 тысяч. На вооружении японских войск, дислоцировавшихся на маньчжуро-корейском плацдарме, в начале 1942 года находилось: 1000 танков, 5800 орудий, 1700 боевых самолётов, в то время как всего в сухопутных войсках Японии насчитывалось 2260 танков, 12 270 орудий и 5000 боевых самолётов.
На границах с Советским Союзом японские милитаристы построили 17 укреплённых районов. Укреплённая полоса протяжённостью до 800 километров насчитывала свыше 4,5 тысячи долговременных фортификационных сооружений. За время войны на Тихом океане в Маньчжурии было построено почти 3 тысячи километров железных дорог, свыше 300 военных складов, рассчитанных на храпение 300 тысяч тонн боезапасов, 12 тысяч тонн авиабомб и 250 тысяч тонн горючего. В 1941-1945 годах на маньчжурском плацдарме японские войска создали 129 авиационных баз и посадочных площадок, в том числе 42 аэродрома. Казарменный фонд, рассчитанный в 1941 году на 39 дивизий, в 1945 году мог принять до 70 дивизий общей численностью 1,5 миллиона человек».
Защита в некоторых деталях пыталась оспорить эти данные, но безуспешно. Стремление защиты уверить, что все эти явно агрессивные военные планы имели целью «стратегическую оборону», также ни к чему не привело. В распоряжение Трибунала передаётся документ советского Генерального штаба:
«Расположение и характер укреплённых районов носили ярко выраженный наступательный характер, так как все они имели малую глубину и строились на границе в полосе операционных направлений, ведущих к важным оперативным объектам, находящимся на советской территории».
Да, можно было сжечь военные планы, но нельзя было стереть с лица земли укрепления, аэродромы, стратегические военные железные дороги, казармы, захваченные Советской Армией в ходе успешного наступления в августе 1945 года.
Таким образом, говоря языком юридическим, в нарушение нейтралитета Япония провела такие действия, которые должны рассматриваться как законченное покушение на агрессию против СССР. Это покушение не переросло в агрессивную войну по причинам, от подсудимых не зависящим. В СССР тогда уже знали все.
В той трудной для защиты и подсудимых ситуации адвокат Блэкни прибёг к неожиданному аргументу. «Господа судьи! — патетически воскликнул он. — Разве молниеносный разгром, который Советская Армия учинила Квантунской армии в августе 1945 года, не лучшее доказательство, что все проведённые Японией в Маньчжурии и Корее в 1941-1942 годах военные мероприятия носили явно выраженный характер стратегической обороны? Разве этот разгром — не лучшее подтверждение, что эти мероприятия были не только необходимы, но и совершенно недостаточны?»
Но, как это иногда бывает в делах уголовных, опровергнуть тезис Блэкни суждено было свидетелю защиты, допрошенному по просьбе того же Блэкни, — генерал-майору армии США Дину, который показал: «На Тегеранской конференции в ноябре 1943 года маршал Сталин... заявил... что пока в Сибири имеется достаточно русских войск для оборонительных мероприятий, но их нужно будет увеличить втрое перед тем, как можно будет начать наступление».
Из многочисленных материалов, опубликованных после войны, теперь хорошо известно, какую гигантскую переброску войск и техники с запада на восток потребовалось произвести СССР за три месяца, последовавших за капитуляцией Германии и предшествовавших объявлению Советским Союзом войны Японии.
Японское руководство во второй половине 1941 года и начале 1942 года считало агрессию против СССР делом настолько близким и реальным, что не только разработало проблему в целом, но и дотошно продумало отдельные детали. Два примера.
Обвинитель Инглиш представляет совершенно секретный официальный японский документ, составленный 11 июля 1941 года начальником бюро по делам Америки подполковником Ниномия по указанию начальника бюро военных дел военного министерства подсудимого Муто. Кстати, пока не был предъявлен этот документ, Муто категорически отрицал его существование. Цитируем наиболее существенные выдержки:
«Пояснительные замечания.
1. Этот проект должен быть представлен в министерство иностранных дел в качестве материала для ответа на вопросы правительства Соединённых Штатов, адресованные послу, после того как станет известно об усилении войск, расположенных в Маньчжурии. Так как время отправки телеграммы является военной тайной, требующей серьёзного обсуждения, то нужно, чтобы армия и флот посовещались и обсудили этот вопрос.
2. Отправку войск в Сибирь следует объяснять как действия, предотвращающие распространение влияния Соединённых Штатов на Камчатку или другие места и продиктованные требованиями самообороны и безопасности.
Телеграфные инструкции (проект). Суд в Токио-3...
Совершенно очевидно, что империя наблюдает с большим интересом за ходом войны между Германией и Советским Союзом и, кроме того, мы пытаемся создать сферу сопроцветания великой Восточной Азии. Поэтому наша национальная оборона может быть поставлена под угрозу путём влияния европейского конфликта на Дальний Восток или путём распространения влияния третьих держав: например, предоставление им военных баз и прочего в Приморской области, где расположены Владивосток и Камчатка. Такое распространение влияния третьих держав на советские территории на Дальнем Востоке может случиться, если использовать преимущества русско-немецкой войны, но Япония не может допустить этого.
Поэтому мы укрепляем наши оборонительные войска до предела, необходимого в целях подготовки пашей страны к такому серьёзному стечению обстоятельств.
Замечание в отношении вышеназванных вопросов.
Весьма опасно, если вопросы в отношении Севера будут доведены до сведения США слишком рано. Желательно обсудить время и прочее на совещании за круглым столом по вопросам координации».
Аккуратные и предусмотрительные люди работали в Токио в военном министерстве и министерстве иностранных дел: они считали тогда вторжение на советский Дальний Восток делом столь близким и реальным, что сочли даже необходимым подготовить адмиралу Номура хоть какое-нибудь дипломатическое объяснение для вручения Вашингтону, но не раньше, чем свершится акт агрессии. Суд в Токио-3...
Ну а как себя вести, как хозяйничать на огромных, намеченных к захвату советских территориях, как разграничить сферы влияния за Уралом между третьим рейхом и Японией? И на сей счёт были составлены документы.
Правда, большую их часть в Токио успели сжечь. Однако аналогичные документы сохранились в сейфах двух организаций: общества по изучению государственной политики «Кокусаку кэнкюкай» и «института тотальной войны». Как уже известно, оба эти учреждения управлялись и финансировались непосредственно кабинетом министров и руководителями монополий. При обысках в этих учреждениях и на квартирах их сотрудников был найден разработанный военными организациями и министерством колоний «план управления территориями великой Восточной Азии». Он обнаружен в делах «Кокусаку кэнкюкай» и положен в основу ряда «изысканий» этого общества.
В этом плане, относящемся к декабрю 1941 года, вопрос о вторжении в СССР уже считается решённым. В документе говорится:
«Будущее советской территории. Этот вопрос будет разрешён японо-германским соглашением; в настоящее время его решить трудно. Тем не менее Приморская область будет присоединена к территориальным владениям империи, и районы, прилегающие к Маньчжурской империи, будут включены в её сферу влияния. Сибирская железная дорога будет поставлена целиком под контроль Германии и Японии. При этом линия разграничения между ними проходит в Омске». Суд в Токио-3...
В соответствии с этим предусматривалось, что «в рациональные границы сферы сопроцветания» входят «районы восточной части СССР, включая озеро Байкал и Внешнюю Монголию». Западную часть Советского Союза отдавали третьему рейху.
Так в «нейтральном» Токио в декабре 1941 года по заданию правительства разрабатывались планы полного уничтожения СССР, раздела всей советской земли между Японией и Германией. В одном из разделов «плана управления» говорится:
«Через четыре месяца после оккупации послать вооружённых колонистов, которым поручить снабжение армии необходимыми овощами и другими продуктами, и, с другой стороны, с помощью этих колонистов расширять влияние Японии. В этом смысле нужно подумать о Голландской Индии и особенно тщательно продумать вопрос о посылке колонистов в СССР».
В другой разработке того же общества — проекте «границ и структуры великой восточноазиатской сферы сопроцветания» (февраль 1942 года) есть раздел о «мерах предотвращения концентрации в Сибири славян, изгоняемых из европейской части России». Этим проектом намечалось принудительное переселение советских людей, депортированных нацистами, в самые отдалённые и необжитые районы.
Советский обвинитель А.Н. Васильев переходит к планам, составленным «институтом тотальной войны». Они разрабатывались, как показал Трибуналу директор этого института генерал-лейтенант Кэйсаку Мураками, по поручению премьер-министра Тодзио, который со скамьи подсудимых осмеливался обвинять в агрессии Советский Союз.
Так, в первоначальном проекте созданная «сферы сопроцветания великой Восточной Азии», разработанном институтом 27 января 1942 года, в разделе «восточные территории СССР» откровенно указывалось:
«Первым принципом является обеспечение потребностей Японии и Маньчжоу-го. Военные дела находятся в руках нашей страны. После полного искоренения красного влияния в СССР может быть принята, если в этом будет необходимость, форма минимального самоуправления». Суд в Токио-3...
В «сводных исследовательских записках института» за 1943 год содержатся детально разработанные «мероприятия по управлению Сибирью, включая Внешнюю Монголию». Здесь предусматривалось:
«В оккупированных районах должна быть введена военная администрация... Объявляются полностью недействительными прежние законы. Это делается простым и сильным военным приказом... Местные жители в принципе не принимают участия в политике. Если необходимо, предоставляется минимальное самоуправление... Если это необходимо в интересах обороны государства и из соображений экономики — проводится переселение японцев, корейцев, маньчжур... В соответствии с необходимостью проводится принудительное переселение местных жителей... Имея целью внедрение пашей мощи, пользоваться строго реальной силой, не опускаясь до так называемого принципа умеренности... Жители Северного Сахалина закрепляются в качестве рабочей силы для разработки рудных ресурсов».
Таким образом, под действие террористического режима должны были подпасть все дальневосточные территории Советского Союза и значительная часть Сибири. Суд в Токио-3...
Все это подтвердил в своих показаниях и свидетель Мураками.
Мы всесторонне рассмотрели реальные и обширные приготовления Японии к агрессии против СССР в 1941-1942 годах. Но если у кого-нибудь все же возникнет вопрос — а почему, однако, все эти приготовления не кончились войной? — мы хотели бы, чтобы на это ответило само тогдашнее японское правительство. Ведь более точного ответа никто дать не может.
...Берлин, 6 марта 1943 года. В кабинете — Риббентроп и Осима. В который раз Риббентроп просит японское правительство вступить наконец в войну с Советским Союзом. На эти просьбы, всегда поддерживаемые Осима, Токио неоднократно давал неопределённые ответы, ожидая решительного поворота событий в пользу третьего рейха. А вот теперь, через месяц после окончания Сталинградского сражения, впервые пришёл категорический отказ. Разумеется, в нем нет ни слова о советско-японском пакте о нейтралитете. Разве пристойно в серьёзной конфиденциальной беседе между фашистским министром иностранных дел и послом милитаристской Японии ссылаться на какие-то международные договоры? И Осима, тщательно подыскивая наименее обидные слова, не торопясь цедит: «Предложение германского правительства о попадании на Россию обсуждалось японским правительством... Японское правительство полностью понимает опасность, которая угрожает со стороны России, и полностью понимает желание своего германского союзника, чтобы Япония также вступила в войну против России. Однако, учитывая нынешнее военное положение, для японского правительства невозможно вступить в войну». Суд в Токио-3...
Итак, милитаристская Япония нарушила пакт о нейтралитете, вероломно напав на союзников СССР. Она, в нарушение нейтралитета, широко готовила агрессию против Советского Союза, и если вторжение в СССР не осуществилось, то причина была одна — военные поражения нацистов. Но были и другие факты нарушения нейтралитета.
Токийские правительственные органы вели военный и экономический шпионаж в пользу своего берлинского союзника, вели с первых дней войны и до дня капитуляции нацистской Германии. Доказательства в руках судей.
Уже 10 июля 1941 года Риббентроп поручил Отту «поблагодарить японское министерство иностранных дел за пересылку нам телеграфного отчёта японского посла в Москве... Было бы хорошо, — намекнул он, — если бы мы и впредь могли постоянно получать таким путём известия из России». Суд в Токио-3...
Даёт показания генерал-майор японской армии свидетель Мацумура, работавший с октября 1942 года до августа 1943 года начальником русского отделения генерального штаба. Он по приказанию руководства генштаба «систематически передавал в 16-е (германское) отделение — для полковника Кречмера (германский военный атташе в Токио. — Авт.) сведения о силах Красной Армии, о дислокации частей Красной Армии на Дальнем Востоке, о военном потенциале СССР. Суд в Токио-3...
Все эти сведения давались на основании донесений, поступавших в японский генштаб от японского военного атташе в Москве, и из других источников».
Информация в 16-е (германское) отделение передавалась им приблизительно один раз в месяц.
Бывший помощник германского военного атташе в Токио Петерсдорф подтвердил систематическое получение секретной военной информации о Советской Армии от японского генштаба. Эта информация немедленно передавалась в Берлин.
Каково было содержание информации? Петерсдорф говорит:
— Я получал всю военную информацию о русской дальневосточной армии, а именно: дислокация войск, их численность, воинские перевозки, а также подробности о резервах, о продвижении советских войск на европейском фронте, а также данные о военной промышленности в Советском Союзе.
Петерсдорф подтвердил, что эти сведения, безусловно, выходят за пределы тех данных, которые военные атташе могут добыть легальными путями. Он признал, что эти сведения имели важное значение для германской армии, что они были использованы в военных операциях против Советского Союза.
На вопрос советского обвинителя Васильева Петерсдорф ответил, что сфера японского шпионажа не ограничивалась Дальним Востоком:
— В 1942 году мы получили точную информацию о переброске русских войск из района Хабаровска на русско-германский фронт. Это была точная информация о русских авиационных частях, а также о численности вооружённых сил. В июне 1942 года была получена точная информация о концентрации войск в районе западнее Тамбова и в районе Сталинграда. В октябре мы получили информацию о передвижениях русских войск и резервов в районе Кавказа. В августе мы получили информацию о ежемесячном производстве бронеснаряжения в России… Я был в японском генеральном штабе более трёхсот раз, и я передавал в Германию, в немецкий генеральный штаб, информацию, которую получал там. Когда в 1943 году я вернулся в Германию, то доложил о себе начальнику атташата Шугардту. И он сообщил мне, что информация, которую я получал, занимая свой пост, имела большое значение для немецкого генерального штаба. Он заявил также, что на основе этой информации были предприняты некоторые действия в отношении русской армии. Суд в Токио-3...
...Апрель 1945 года. В Берлине идут последние бои. На одной из улиц внимание советских воинов привлёк человек в штатском, по внешнему виду японец. Он показался подозрительным и был задержан. У него нашли документы, характеризующие военное положение СССР. Задержанный Комакити Нохара оказался сотрудником японского посольства в Берлине. На допросе, стенограмма которого была впоследствии оглашена на Токийском процессе, он показал:
— Большинство обнаруженных при мне документов являются копиями меморандумов, которые содержат секретные данные о численности и дислокации частей Красной Армии, её вооружении и снабжении, о состоянии военной промышленности СССР и выпускаемой ею продукции — о самолётах, танках, а также о людских резервах СССР. Такого характера военные сведения об СССР японское посольство в Берлине получало с 1941 по 1945 год от японских послов в Москве Татэкава и Сато в виде зашифрованных телеграмм, которые затем советник Касахара и я обрабатывали и переводили на немецкий язык. После этого японское посольство в Берлине передавало эти сведения германскому министерству иностранных дол...
Обнаруженные у Нохара документы освещали вопросы военного потенциала Советского Союза, численность Красной Армии и другие военно-экономические данные. Суд в Токио-3...
Если нужно было ещё какое-либо доказательство того, что до объявления войны Японии Советское правительство знало о нарушении нейтралитета токийскими властями, то Комакити Нохара дал такое доказательство.
После нападения Германии на СССР судоходство па Дальнем Востоке приобрело громадное значение для Советского Союза. Ведь, кроме Северного морского пути на Мурманск и Архангельск, который все время подвергался атакам немецкого флота и авиации, не было никаких других возможностей получать материалы, закупленные в США и Великобритании и необходимые для ведения войны. И здесь Япония продемонстрировала истинный характер своего «нейтралитета».
25 августа 1941 года, когда Япония не была ещё воюющей стороной, японцы сделали Советскому правительству официальное заявление, в котором указывалось, что прибытие во Владивосток грузов из США создаёт для Японии «затруднительное и весьма деликатное положение». Вскоре японское правительство закрыло Сангарский пролив — кратчайший и наиболее удобный путь в Тихий океан. Предложено было следовать через пролив Лаперуза или южные проливы. Это значительно удлиняло путь, сокращало судооборот. К тому же южные проливы были небезопасны. В результате, следуя Корейским проливом, погибли от подводных лодок советские суда «Ангарстрой», «Кола», «Ильмень». Этим проливом перестали пользоваться. Пролив Лаперуза значительно удлинял путь, к тому же был покрыт льдами три-четыре месяца в году. Следовать через этот пролив японцы разрешали только днём. Путь же в Тихий океан проливом Лаперуза требовал прохода через Курильские проливы, а большинство из них были неблагоприятны для плавания океанских судов.
Советское обвинение передало Трибуналу карту с изображением этих маршрутов. Суд в Токио-3...
— Стоит только посмотреть на эту карту, — сказал обвинитель Васильев, — чтобы убедиться, какие трудности создавались для советского судоходства в тяжёлое время войны Советского Союза с фашистской Германией и её сателлитами. Японское правительство нарушило этими действиями не только пакт о нейтралитете 1941 года, но также и Портсмутский договор, согласно которому Япония не имела права препятствовать свободному плаванию советских судов в этом районе.
В Японии всячески старались угодить Берлину в этом отношении и, видимо, считали своей обязанностью сообщать о принятых мерах. Так, 24 июня 1942 года Осима вручил Риббентропу сведения о результатах осмотра японцами советских судов, сказав, что занятие японцами западных Алеутских островов ещё больше затруднит Советскому Союзу транспортировку грузов.
В записи беседы Риббентропа с Осима 6 марта 1943 года имеется такая фраза: «Относительно наших донесений о русском импорте через Владивосток Осима полагает, что Япония дала возможность России только на один морской путь и что на этом морском пути осматриваются все суда в поисках оружия и боеприпасов». Суд в Токио-3...
Японские власти незаконно задерживали советские суда, совершали на них пиратские нападения, перераставшие в прямые акты агрессии. За период с августа 1941 года и до 1944 года включительно японскими вооружёнными силами было задержано 178 советских торговых судов, некоторые — с применением оружия.
В результате, как установлено на процессе, девять советских кораблей было потоплено японскими вооружёнными силами — «Кречет», «Свирьстрой», «Сергей Лазо», «Симферополь», «Перекоп», «Майкоп», «Кола», «Ангарстрой», «Ильмень». Перечень этот далеко не полный. Суд в Токио-3...
8 декабря 1941 года утром на рейде и у пирсов Гонконгского порта стояли ясно обозначенные своими государственными флагами советские суда. Японская авиация, ещё до официального объявления войны Великобритании, атаковала порт, подвергнув нападению и наши суда. Об этой возмутительной акции рассказал Трибуналу американский обвинитель Хиггинс в своей вступительной речи. Все это дало возможность А.И. Васильеву утверждать:
— Установленные Трибуналом обстоятельства обстрела и бомбардировки советских судов исключают предположение, что отдельные подразделения японских вооружённых сил могли действовать на свой страх и риск в каждом отдельном случае. Известно, например, что пароходы «Майкоп» и «Перекоп» были потоплены большими группами японских самолётов в дневное время при хорошей видимости, когда нельзя было ошибиться в национальной принадлежности пароходов.
В Трибунале подсудимый Того, в прошлом министр иностранных дел, не мог отрицать пиратские нападения на советские суда и, мягко окрестив их «конфликтами», показал:
— Министерство иностранных дел уделяло большое внимание этим конфликтам, передавая правительству СССР ответы министерства военно-морского флота по поводу мер, принятых в ответ на советские запросы или протесты. Министерство иностранных дел также взяло на себя инициативу в предложении средств для спасения и репатриации советских моряков и кораблей, попавших в эти инциденты, а также средств компенсации Советскому правительству.
Был ещё один вопрос, по которому защита намеревалась дать бой обвинению. С этой целью стягивались резервы, представлялись новые документальные доказательства, давали дополнительные показания некоторые подсудимые, допрашивались новые свидетели... Вооружившись добытыми данными, адвокат Блэкни пытался доказать Трибуналу, что поскольку Япония обращалась к СССР с просьбой о посредничестве в окончании тихоокеанской войны, то это, дескать, свидетельствует об отсутствии у неё агрессивных планов против Советского Союза.
Значит, утверждал Блэкни, «Япония была далека от мысли планировать агрессивную воину... она готова была пойти на большие жертвы для достижения мира».
Впрочем, никто и не собирался спорить с Блэкни, что в Токио на определенном этапе войны многие недавние милитаристы неожиданно заболели пацифизмом. Однако документы защиты показали, что токийский пацифизм и в самый критический для Японии период был весьма двусмысленным. Но в пылу полемики адвокаты этого как-то не заметили.
И началась фаза защиты, посвящённая токийскому «миротворчеству» и «неблагодарному» Советскому Союзу.
Министр-хранитель печати Копти Кидо рассказал о мирных усилиях, предпринятых летом 1943 года тогдашним министром иностранных дел подсудимым Мамору Сигэмицу:
— Министр иностранных дел Сигэмицу очень серьёзно относился к вопросу о посредничестве Японии между Германией и Советским Союзом и настаивал на отправке в Советский Союз и Германию специальных посланников. Однако в 1943 году Германия отказалась уделить какое-либо внимание вопросу о мире с Советским Союзом, не уделил никакого внимания этому вопросу и Советский Союз. Суд в Токио-3...
Видимо, разгром нацистов под Сталинградом и на Курской дуге, выход Италии из войны и первые серьёзные неудачи самих японцев в тихоокеанской войне пробудили в Сигэмицу миротворческий дух, но, заметим сразу, весьма своеобразного рода. В самом деле, на что направлены усилия этого министра, если верить Кидо? Только на одно: расколоть антигитлеровскую коалицию путём заключения сепаратного мира между Москвой и Берлином. Так Сигэмицу рассчитывал улучшить перспективы войны с США и Великобританией для стран «оси». Разумеется, Советский Союз, полный решимости разгромить фашизм и верный своему принципу неуклонного соблюдения союзных обязательств, даже не пожелал, как подтвердил Кидо, обсуждать это предательское предложение.
Прошёл ещё год с лишним, и в сентябре 1944 года Сигэмицу овладело уже непреодолимое желание мира. В Токио заметались. Навязчивая идея содействия сепаратному миру между Советским Союзом и Германией как первому шагу к единственному выходу из тупика овладела умами правительственной верхушки. Но для того, чтобы её реализовать, решили прозондировать позицию нацистских фанатиков: ведь Москве надо в такое время предложить нечто конкретное, а главное, как полагали в Токио, привлекательное. Вот почему параллельно с этим зондажем шло обсуждение вопроса об уступках, которые должна сделать Япония Советскому Союзу в различных, быстро меняющихся международных ситуациях.
Адвокат Фернес просит суд огласить памятную записку германского МИДа, датированную августом 1944 года. В ней говорится, что Осима по указанию Токио явился к Гитлеру в дни, когда третий рейх потерпел жесточайшее поражение. Явился с чем? С предложением, разумеется, отнюдь не почётного для Германии сепаратного мира с СССР. Суд в Токио-3...
И когда фюрер отклонил японское предложение, у Осима, очевидно, появилось одно желание: скорее кончить этот тягостный для обоих собеседников разговор. Но служба есть служба. Токио интересует: если его предложение отвергнут, какие же у Гитлера цели войны с Россией теперь, когда ситуация близка к катастрофе? И Осима с характерной для него восточной вежливостью задаёт вопрос. Но как он ни мягок по форме, Гитлеру на него не ответить. Сказать, что сейчас ставка одна — как бы уцелеть, уцелеть в ожидании неведомого чуда? Такое ведь не скажешь в дипломатической беседе. И Гитлер уходит от ответа в область всегда сомнительных исторических параллелей. В памятной записке об этом говорится так: «На вопрос посла Осима, изменились ли цели войны Германии против Советской России, фюрер ответил, что Сталин не просил начать переговоры о мире, когда немецкие войска были па Дону, и этой же позиции придерживается Германия в настоящих условиях».
Тогда, видимо махнув рукой на упрямых и тупых фанатиков из рейхсканцелярии, японское правительство решило само искать пути выхода из катастрофы.
Защита услужливо передаёт Трибуналу ещё один документ. Знакомясь с ним, невольно думаешь о том, сколь скверна привычка мерить других на свой аршин, свойственная иногда не только людям рядовым, но и видным дипломатам. Трибуналу вручается протокол совершенно секретного совещания в японском МИДе от 12 сентября 1944 года под председательством Сигэмицу. На этом совещании министр роздал чиновникам МИДа для обсуждения и обдумывания свой проект предварительного плана для «советско-японских переговоров, которые, как надеются, должны скоро начаться в Москве». Вот некоторые наиболее характерные выдержки из этого проекта:
«Ввиду создавшейся обстановки Япония должна немедленно начать активный дипломатический демарш в отношении Советского Союза, целью которого будет обеспечить сохранение нейтралитета и улучшение дипломатических отношений между Японией и Советским Союзом, осуществление мира между Германией и Советским Союзом и, наконец, улучшение положения Японии при помощи Советского Союза, если Германия выйдет из настоящей войны. Для этой цели в Советский Союз для ведения переговоров должен быть направлен специальный представитель». Суд в Токио-3...
Матёрый империалистический дипломат твёрдо убеждён: в делах международных принципы — только слова и от них всегда отступают, разумеется, за хорошую мзду. Что ж, Сигэмпцу готов платить, меряя и советскую внешнюю политику на свой аршин. Но прежде «прозорливый» министр стремится «узнать о намерениях Советского Союза в отношении Японии... добиться по мере возможности осуществления следующих целей:
1. Продления или заключения пакта о нейтралитете. Для этой цели должны быть заключены следующие соглашения либо вместо пакта о нейтралитете, либо параллельно с ним:
а) подтверждение обязательств, предусмотренных пактом о нейтралитете, или соглашение о продлении действий этих обязательств;
б) пакт о ненападении...». Суд в Токио-3...
Когда читаешь этот проект, удивляет, что в нем многократно проводится одна и та же мысль: «сохранение нейтралитета», «продление или заключение пакта о нейтралитете», «подтверждение обязательств, предусмотренных пактом о нейтралитете», или «соглашение о продлении действий этих обязательств». Здесь ясно звучал голос нечистой совести подлинного нарушителя договора: срок действия пакта истекал почти через два года. К чему спешить? Да, неплохой материал дала в руки обвинения сама защита. А дальше Сигэмицу в своём проекте пытается предвидеть, какую плату за предательство потребует Советский Союз:
«1. Разрешение па проход через пролив Цугару.
2. Пересмотр или отмена основного японо-советского договора (очевидно, Портсмутского договора. — Авт.).
3. Предоставление прав на рыболовство.
4. Уступка Северо-Маньчжурской железной дороги.
5. Разрешение мирной деятельности Советского Союза в Маньчжурии, Внешней Монголии, Китае и других частях великой Восточной Азии.
6. Признание советской сферы интересов в Маньчжурии.
7. Признание советской сферы интересов во Внутренней Монголии.
8. Отмена «антикоминтерновского пакта».
9. Отмена тройственного пакта и тройственного соглашения.
10. Уступка Южного Сахалина.
11. Уступка северных Курильских островов».
Затем, как дотошный купец, Сигэмицу рассматривает пять вариантов дипломатической конъюнктуры, возможных после окончания войны, и для каждого варианта у него имеется своя цена предполагаемых услуг Советского Союза. Для краткости ограничимся четвертым вариантом:
«В том случае, если Германия потерпит поражение или заключит сепаратный мир и будет заключён общий мир при посредничестве Советского Союза, мы примем все требования Советского Союза» (те, что перечислены выше самим Сигэмпцу в его проекте, а также, очевидно, и другие, дополнительные. — Авт.).
К слову сказать, условия, на которые Сигэмицу и его правительство добровольно соглашались в сентябре 1944 года, были значительно шире тех, которые отражены в Ялтинском соглашении. Суд в Токио-3...
Наконец, как критерий дипломатических качеств самого Сигэмицу, его чувства реальности, его понятия о чести и принципах в международной жизни хочется привести ещё одну цитату из этого проекта: «Что касается Германии, то мы должны добиться того, чтобы она поняла нашу политику в отношении Советского Союза, объяснить ей необходимость сотрудничества между Японией, Германией и Советским Союзом в интересах обеспечения мира во всем мире».
И это предлагается в конце 1944 года! Предлагается, чтобы Советский Союз, гитлеровская Германия и милитаристская Япония объединились «в интересах обеспечения мира во всем мире»! Трудно придумать что-нибудь более отвратительное, лицемерное и в то же время карикатурное. Какой обличительный материал дала Трибуналу сама защита для уничтожающей характеристики Сигэмицу и его правительства, и какое это яркое подтверждение страха токийской верхушки и готовности расплатиться за нарушение японо-советского договора о нейтралитете! Суд в Токио-3...
Но, мало того, адвокаты решили убедительно показать, что Сигэмицу — не фантаст, не инициатор-одиночка, и представили письменные показания Видара Багге, шведского посла в Японии, который подтвердил, что только уход в отставку кабинета в целом помешал Сигэмицу пустить проект в дело. Сигэмицу просил Багге включиться в переговоры в качестве посредника. Багге подтвердил также, что подлинным вдохновителем этого проекта был сам Коноэ. Наконец, свидетель заявил, что вновь назначенный министр иностранных дел Того сообщил ему, что он все знает о проекте Сигэмицу и его переговорах с Багге и придерживается той же точки зрения, но ему потребуется некоторое время для изучения деталей. Однако история не предоставила г-ну Того времени: гитлеровская Германия перестала существовать раньше, чем новый министр изучил детали проекта своего предшественника. Суд в Токио-3...
Да, это был случай, который не так часто встречается в судебной практике, когда доказательства и свидетели защиты оказались в роли артиллерии, которая бьёт по своим. В этих условиях адвокаты, очевидно, хотя и поздно, поняли свою ошибку и ни разу не вызвали Сигэмицу на свидетельское место.
Когда подсудимый Того в апреле 1945 года принял от Сигэмицу министерство иностранных дел, нацистская Германия уже корчилась в предсмертных судорогах. И все же новый министр извлёк на свет божий уже известный проект Сигэмицу. Того снова тщетно пытался соблазнить СССР территориальными уступками. Времени для маневрирования почти не оставалось. Начинается лихорадочный обмен телеграммами между Токио и японским посольством в Москве. Цель — склонить СССР к посредничеству в деле заключения сносного для Японии мира на Тихом океане.
Но даже в то роковое для пих время подсудимые не изменились: они все ещё надеялись разжечь низменные инстинкты у своих дипломатических партнёров, пытались сыграть, как обычно делалось в империалистической дипломатии, на противоречиях между союзниками. В Токио отказывались верить, что Советский Союз устоит перед щедрыми уступками на Дальнем Востоке, дополненными к тому же вполне возможной и приятной перспективой затяжной кровавой борьбы Британии и США с Японией, борьбы, из которой союзники Советского Союза выйдут, разумеется, сильно ослабленными.
Взявшись доказать миролюбие и миротворчество своих клиентов, сама защита, как мы видели, немало сделала, чтобы привести суд именно к такому выводу. Подлинные намерения руководящих военных кругов в те роковые для Японии дни раскрыл подсудимый Кидо:
— Премьер-министр Судзуки созвал вечером 18 июня 1945 года совещание членов Высшего военного совета, на котором они откровенно обменялись своими взглядами относительно заключения мира. 20 июня 1945 года Судзуки рассказал мне об этом совещании. Военный министр и начальники штабов армии и флота большое значение придавали решительному удару, который должен был быть нанесён на территории самой Японии. Они настаивали на том, что мирные переговоры лучше будет начать после того, как мы добьёмся успеха в этом сражении. Суд в Токио-3...
Очевидно, твердолобым токийским милитаристам не давали покоя лавры Гитлера: дай им волю, и они подписали бы мир, только превратив и собственную страну, и собственную столицу в груды руин.
Главный обвинитель Кинан приводит ещё одно доказательство в пользу такого вывода: совещание в присутствии императора 8 июня 1945 года, где единогласно было принято решение бороться до победного конца. К чему бы это привело, рассказывает министр-хранитель печати Кидо, разумеется, необоснованно приписывая именно себе заслугу в том, что этого не случилось:
— Имея дело со сложным и трудным положением, урегулировать которое являлось моим официальным долгом, я все-таки оказался в состоянии кое-что сделать для Японии, а также и для человечества... Я явился орудием спасения двадцати миллионов моих невинных патриотов- соотечественников от ужасов войны и орудием сохранения десятков тысяч американских жизней, которые были бы потеряны, если бы Япония продолжала войну до самого конца, войну, для продолжения которой наши военные фанатично требовали пустить американцев на японскую территорию и нанести им здесь решительный удар.
Разумеется, не «усилия» Кидо, а вступление в воину Советского Союза привело японских милитаристов в чувство. Впрочем, в дальнейшем этого не отрицает и сам Кидо:
— Советский Союз объявил воину Японии, и 9 августа 1945 года между двумя странами начались военные действия. Суд в Токио-3...
В это утро я имел беседу с императором и сказал ему, что единственный выход в настоящей ситуации — принять условия Потсдамской декларации и окончить войну.
В распоряжении Трибунала были все документы, связанные со вступлением Советского Союза в войну на Дальнем Востоке, документы, опровергающие всякие домыслы. 5 апреля 1945 года В.М. Молотов сделал японскому послу Сато заявление о намерении Советского правительства денонсировать пакт о нейтралитете, в полном соответствии со статьёй третьей этого договора, за год до истечения срока его действия. В этом заявлении содержалась ясно изложения претензия Советского Союза правительству Японии. Только одна эта претензия уже давала СССР основание считать пакт о нейтралитете не имеющим силы:
«С того времени (со времени заключения пакта. — Авт.) обстановка изменилась в корне. Германия напала на СССР, а Япония, союзница Германии, помогает последней в её войне против СССР». Суд в Токио-3...
И, как мы убедились, обвинение это было полностью обоснованно. 8 августа 1945 года Молотов вручил японскому послу для передачи японскому правительству заявление Советского правительства об объявлении воины с 9 августа 1945 года. В нем содержалось прямое обвинение Японии в агрессин против США и Великобритании, что, как уже известно читателю, в силу статьи второй договора также освобождало СССР от каких-либо обязательств по пакту о нейтралитете:
«Учитывая отказ Японии капитулировать, союзники обратились к Советскому правительству с предложением включиться в войну против японской агрессии и тем сократить сроки окончания войны, сократить количество жертв и содействовать скорейшему восстановлению всеобщего мира».
В советском заявлении указывались гуманные цели, которые СССР при этом преследовал, дальновидно разгадав намерения милитаристов сражаться до конца даже в самой Японии:
«Советское правительство считает, что такая его политика является единственным средством, способным приблизить наступление мира, освободить народы от дальнейших жертв и страданий и дать возможность японскому народу избавиться от тех опасностей и разрушений, которые были пережиты Германией после её отказа от безоговорочной капитуляции». Суд в Токио-3...
В обращении И.В. Сталина к пароду 2 сентября 1945 года (в день подписания Японией акта безоговорочной капитуляции) также содержалось прямое обвинение Японии в агрессии:
«Два очага мирового фашизма и мировой агрессии образовались накануне нынешней мировой войны: Германия — на западе и Япония — на востоке. Это они развязали Вторую мировую войну. Это они поставили человечество и его цивилизацию на край гибели».
Читатель смог убедиться, что все это полностью подтвердилось на Токийском процессе.
История именем Международного военного трибунала, представлявшего одиннадцать государств, установила детину, нерушимо вписав в свой приговор:
«...Несмотря на пакт о нейтралитете с СССР, Япония считала себя связанной с Германией как участник заговора против СССР и выжидала благоприятного момента для того, чтобы воспользоваться им. Во всяком случае, она намеревалась приурочить своё нападение на СССР к наиболее благоприятному моменту в советско-германской войне...
Очевидно, что Япония не была искренней при заключении пакта о нейтралитете с Советским Союзом и, считая свои соглашения с Германией более выгодными, подписала пакт о нейтралитете, чтобы облегчить себе осуществление планов нападения на СССР».
«Нейтралитет» Японии в войне между Германией и СССР в действительности служил и, скорее всего, был предназначен для того, чтобы служить ширмой для оказания помощи Германии до нападения самой Японии на СССР... Суд в Токио-3...
Доказательства, представленные Трибуналу, указывают на то, что Япония, будучи далеко не нейтральной, какой она должна была бы быть в соответствии с пактом, заключённым с СССР, оказывала значительную помощь Германии.
Трибунал считает, что агрессивная война против СССР предусматривалась и планировалась Японией в течение рассматриваемого периода, что она была одним из основных элементов японской национальной политики и что её целью был захват территорий СССР на Дальнем Востоке.
К весне 1942 года штаб Квантунской армии разработал план военного управления советскими районами, подлежавшими оккупации со стороны Японии. С одобрения Умэдзу этот план был передан в генеральный штаб. В него входили такие разделы: «администрация, поддержание мира и порядка, организация промышленности, денежное обращение, связь и транспорт».
Трибунал признал, что высшие должностные лица Японии занимались весь период войны шпионажем против СССР в пользу Германии, чинили всевозможные препятствия советскому судоходству. Трибунал расценил и эти факты как нарушение договора о нейтралитете. Суд в Токио-3...

 

 

НАЧЛО КОНЦА

...Воскресное утро 7 декабря 1941 года. В этот день на Гавайских островах, как обычно в зимнее время, было ясно, солнечно, безветрие. На рейде Перл-Харбора как на ладони — серые громады военных кораблей Тихоокеанского флота Соединённых Штатов. Тишина. Не видно людей ни па судах, ни в гавани: ещё накануне большинство офицеров и солдат отпущены на воскресенье в город. Томятся вахтенные на борту, раскрыты на кораблях водонепроницаемые переборки. Около зенитных орудий борются с дремотой поредевшие расчёты: ещё не прозвучала побудка. Тихо, пустынно и на военном аэродроме. Война — где-то за тысячи километров. Суд в Токио-3...
И вдруг — совершенно неожиданно все нарастающий гул авиационных моторов. 7 часов 55 минут... Над гаванью, аэродромом, городом — 183 военных самолёта. На их фюзеляжах отчётливо видны японские опознавательные знаки. Головной бомбардировщик пикирует, устремляясь в атаку, за ним остальные. Град бомб и торпед обрушивается на неподвижные громады линкоров, на крейсеры, эсминцы, на самолёты, выстроенные на аэродроме чёткими рядами, будто перед парадом.
Проходит некоторое время, и над Перл-Харбором грохочут взрывы, полыхает огонь, густой дым застилает небо. Большинство бомб и торпед достигает цели. Лишь несколько зениток успевают открыть огонь. В воздух поднимаются американские истребители. Поздно! Смельчаков тут же сбивают. Примерно через час — вторая волна атакующей японской авиации. Теперь 167 самолётов. Американцы усиливают зенитный огонь. Но это уже не имеет смысла. Сопротивление главной морской и военной базы США на Тихом океане подавлено. Все американские линкоры уничтожены или выведены из строя. Потоплены или повреждены шесть лёгких крейсеров, потоплен эсминец.
Уничтожено 272 самолёта, уцелело только 17 бомбардировщиков да 70 истребителей. Тихоокеанский флот США на долгие месяцы выведен из строя...
Пройдут годы, и в обвинительном заключении, оглашённом на Токийском процессе, прозвучат слова: «Обвинение в убийстве адмирала Кидда и около четырёх тысяч американских военнослужащих и гражданских лиц при нападении без объявления войны на США в Перл-Харборе 7 декабря 1911 года».
А пока милитаристская Япония одержала крупную победу, заплатив за неё малой кровью: 55 погибших лётчиков, 28 сбитых и 74 повреждённых самолёта.
Как же удалось это японским агрессорам? Суд в Токио-3...
25 ноября 1941 года мощное оперативное соединение японских кораблей в количестве тридцати трех вымпелов, из них шесть авианосцев, получило оперативный приказ командующего японским флотом адмирала Исороку Ямамото отправиться на базу в северную часть Курильских островов, чтобы на следующий день ранним утром взять оттуда курс на Перл-Харбор. Было приказано также избрать для этой цели более длинный, но редко используемый мореплавателями пустынный Северный морской путь, где опасность обнаружения эскадры была минимальной. Автором плана являлся сам адмирал Ямамото. 6 декабря, в канун выхода в район, исходный для нападения на Гавайские острова, на судах объединённого флота был зачитан его приказ. В нем подчёркивалось: «Победа или поражение империи зависят от этого сражения. Каждый должен выполнять свое задание с предельными усилиями». Вслед за этим на флагманском судне «Акаги» был поднят сигнальный флаг «Z», тот самый, который развевался на «Микаса» в 1905 году в цусимском бою.
А в это время на Гавайях уже действовала японская «пятая колонна»: на принадлежавших японцам плантациях вырубались просеки в форме стрелы, острие которой указывало в сторону важнейших объектов Перл-Харбора. В полной готовности ждали нападения агенты-радисты. Диверсанты к моменту атаки готовились вывести из строя американские радарные установки. Впрочем, действовать им не пришлось! «Тайной Перл-Харбора» — так назвали в США успех этого японского агрессивного акта — занимались в 1942-1946 годах несколько комиссий. Результат их работы — десятки томов, многие тысячи страниц. Самую первую объединённую комиссию конгресса возглавлял судья Оуэн Робертс. Там в качестве свидетелей давали показания и государственный секретарь Холл, и военный министр Стимсон, и военно-морской министр Нокс, и начальник объединённых штабов Маршалл, и многие другие. Наиболее существенные факты из материалов этих комиссий были представлены Трибуналу в Токио в качестве доказательств. Суд в Токио-3...
Среди свидетелей, допрошенных в комиссиях, значились также подполковник Тайлер, лейтенант Локкард и сержант Эллиот. Благодаря их показаниям и выяснилось, почему японским диверсантам не пришлось выводить из строя американские радары: в связи с воскресным днём ровно в семь утра радарные установки в Перл-Харборе выключили сами американцы. Однако грузовик, который должен был отвезти радиометристов в город, почему-то запаздывал. Тогда дежурный офицер лейтенант Локкард, чтобы скоротать время в ожидании машины, решил потренировать на одной радарной установке сержанта Эллиота. Сержант оказался, очевидно, хорошо подготовленным и за 53 минуты до японской атаки обнаружил на экране радара многочисленную эскадрилью неизвестных самолётов, стремительно приближающихся к Перл-Харбору. Он немедленно доложил об этом Локкарду. Офицер тут же удостоверился, что радар дал точные показания. Но чьи это самолёты? Вместо того чтобы сразу действовать, Локкард и Эллиот терялись в догадках. Между тем ещё можно было дать сигнал тревоги, срочно поднять в воздух авиацию, привести в боевую готовность зенитные батареи, задраить все люки на кораблях, поднять якоря, включить машины, дав кораблям подвижность. Ещё можно было избежать многих тяжёлых потерь. А если бы самолёты оказались своими, дать сигнал отбоя. В военной истории это был один из примеров того, какой трагедией может обернуться нерешительность и безынициативность низшего командного состава в неожиданных событиях, порой приобретающих стратегическое значение. Суд в Токио-3...
Вот как выглядел названный выше эпизод в показаниях Локкарда в комиссии конгресса: «Мы обнаружили самолёты на дистанции 136 миль. Когда расстояние уменьшилось до 132 миль, мы позвонили в информационный центр. Было несколько минут восьмого, но там никого не оказалось. Я знал дежурного на коммутаторе в информационном центре и поэтому спросил, нет ли кого поблизости. Дежурный ответил, что поблизости никого пет. Мы попросили его поискать кого-нибудь, и, нарушив инструкцию, он отошёл от коммутатора, поискал и нашёл кого-то». Этот «кто-то» оказался дежурным офицером связи истребительной авиации подполковником Тайлером. Но и у Тайлера из информационного центра не хватило решимости на свой страх и риск дать приказ о сигнале тревоги. Да он и не видел для этого оснований: какие вражеские самолёты могли атаковать Перл-Харбор, расположенный в глубочайшем тылу, далеко от тогдашних театров военных действий, да к тому же принадлежащий нейтральной Америке! Поэтому, давая показания комиссии конгресса, Тайлер объяснил: «Я сказал ему, чтобы он не беспокоился. Я не думал о возможности обнаружения противника». Тайлер предположил, что речь идёт об американских самолётах типа Б-17, которые шли с материка на аэродром Перл-Харбор. И у этого офицера не хватило решимости немедленно дать ответственный приказ, действуя самостоятельно, а уж тем более — и в этом его никак не обвинишь — не хватило фантазии, чтобы представить себе подлинную картину происходящего. Суд в Токио-3...
Объединённая комиссия конгресса после опроса сотен свидетелей, изучения многих документов пришла к выводу, что виновники всего происшедшего в Перл-Харборе — командующий Гавайским военным округом генерал Уолтер Шорт и командующий Тихоокеанским флотом адмирал Хазбанд Киммел.
В пассивности, проявленной в Перл-Харборе, можно упрекнуть не только низшие чипы, не только сотрудников Информационного центра, не только командующих Гавайским военным округом и Тихоокеанским флотом, но также тех, кто находился в ту пору в кабинетах Белого дома.
Пройдёт десять лет, и оставшийся не у дел японский подполковник Футида решит напомнить о себе миру, а попутно и заработать приличную сумму денег. Во время трагических событий в Перл-Харборе он находился на борту головного самолёта, командуя первой японской атакующей эскадрильей. Разве это не тема для бестселлера? И Футида напишет книгу «Я атаковал Перл-Харбор», где будут и такие строки: «Небо над Перл-Харбором было чистым. Вот и сама гавань. Я внимательно рассматриваю в бинокль корабли, мирно стоящие на якорях. В небе не появилось ни одного вражеского истребителя, а на земле ни одной орудийной вспышки».
Допрошенный в Токио в 1945 году американскими следователями офицер японского военно-морского министерства дополнил Футида, сказав: «Мы ожидали встретить в такой важной базе значительно более сильную оборону. Мы были поражены».
Катастрофа в Перл-Харборе потрясла американский народ. Потрясён был и президент. Вот что написал об этом биограф Рузвельта Шервуд: «Выступая в конгрессе утром 8 декабря (1941 год. — Авт.), он стоял перед судом истории и сознавал это. О понимании им исторического значения момента свидетельствовал тот факт, что он попросил г-жу Рузвельт прибыть на совместное заседание обеих палат конгресса вместе с г-жой Вудро Вильсон».
Президент назвал этот день «датой, которая войдёт в историю как символ позора». Он признал, что «нападение (Японии. — Авт.) на Гавайские острова причинило огромный ущерб американским военно-морским и военным силам. Погибло очень много американцев». Рузвельт перечислил другие объекты японской агрессии за последние сутки — Малайя, Гонкопг, Гуам, острова — Филиппинские, Уэйк, Мидуэй и, резюмируя, подчеркнул: «Наш народ, наша территория и паши интересы подвергаются серьёзной опасности». Суд в Токио-3...
9 декабря 1941 года, выступая вечером по радио, президент сказал: «Мы должны признать, что наши противники совершили блестящий акт обмана, выбрав для него очень подходящий момент и осуществив его с большим искусством. Это был абсолютно бесчестный поступок. Но мы должны учесть, что современная война, если она ведётся в духе нацистов, — это грязное дело. Нам она не нравится — мы не хотели вступать в неё, но мы оказались втянутыми в войну, и мы будем бороться, используя все средства, имеющиеся в нашем распоряжении».
Но почему Франклин Рузвельт, выступая в конгрессе после событий у Перл-Харбора, чувствовал и сознавал, что он стоит перед судом истории? Действительно ли Японии удался «блестящий обман» такого выдающегося и дальновидного государственного деятеля, как Рузвельт, или есть доля и его вины в том, что он своевременно этот обман не раскрыл? Для того чтобы установить это, и не только это, надо проанализировать ход событий не с конца, а с начала, в хронологической последовательности.
...В туманной дымке прошлого возникает 1915 год. Бушует Первая мировая война. 24 августа 1914 года Япония присоединилась к Антанте, объявив войну Германии. Правда, её вклад в эту войну был чисто символическим: японцы почти без борьбы захватили стратегически важные острова на Тихом океане, принадлежавшие Германии, и её концессии в Китае. Немецкие гарнизоны, отрезанные от метрополии, были бессильны оказать сколько-нибудь серьёзное сопротивление. Вступила Япония в войну без всякой просьбы со стороны своей тогдашней союзницы Англии и вызвала этим актом явное беспокойство США: в Лондоне и Вашингтоне не без основания полагали, что главная цель японцев — пока па Западе идёт кровавая сеча, добиться реализации своих давних интересов на Тихом океане, и в первую очередь в Китае. Суд в Токио-3...
Чтобы успокоить своих соперников, японские милитаристы, как обычно, решили поставить дымовую завесу дипломатического обмана: в день объявления Японией войны Германии премьер Окума обратился к американскому народу: «Я заявляю американскому народу и всему миру, что Япония не имеет никаких скрытых побуждений, никакого желания приобрести больше территорий, никакой мысли лишить Китай или какой-либо другой народ того, чем он в настоящее время владеет. Моё правительство и мой парод дали слово и торжественное обещание, и они их сдержат так же честно, как Япония всегда сдерживала свои обещания».
Решительно отклонив просьбу стран Антанты отправить свои войска на западный фронт, правители Токио были весьма далеки от пассивности: они действовали, и весьма энергично, но отнюдь не против Берлина. 18 января 1915 года Пекину был предъявлен ультиматум, вошедший в историю как «21 требование». Его принятие означало фактическое установление японского господства во всем Китае. Реакционное китайское правительство Юань Шикая колебалось, затягивало переговоры. Тогда японское правительство прибегло к своей обычной аргументации: 7 мая 1915 года Токио предъявило Пекину ультиматум, подкреплённый одновременной мобилизацией сухопутных и морских сил. 25 мая японское «21 требование» было принято Китаем и соответствующий договор подписан. Суд в Токио-3...
А что же империалистические соперники? Англии было тогда не до того, и она ограничилась дружеским советом Японии быть более умеренной в отношении Китая. Президент Вильсон, занятый заботами и мыслями о сроке и поводе для вступления США в войну с Германией, указывал в дипломатическом протесте, что США не признают в новом японо-китайском соглашении все то, что противоречит принципу «открытых дверей и равных возможностей». Запомним этот термин. Придёт время, и он не раз будет произнесён на заседаниях Международного военного трибунала для Дальнего Востока. Именно здесь коренились потоки противоречий между США и Японией на Тихом океане. Но, как известно, дипломатическими нотами не изменишь того, что реально совершилось: Япония сумела, избрав подходящее время, проникнуть в сердце Китая. Оценивая положение, сложившееся в этом обширном районе, В.И. Ленин в докладе о внешней политике на Объединённом заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 года говорил: «Экономическое развитие этих стран в течение нескольких десятилетий подготовило бездну горючего материала, делающего неизбежной отчаянную схватку этих держав за господство над Тихим океаном и его побережьем. Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно». Суд в Токио-3...
Закончилась Первая мировая война. 18 января 1919 года в Версале открылась мирная конференция. Японскую делегацию возглавлял уже известный нам генро принц Сайопдзи. И в том же месяце в далёкой Корее вспыхнуло народное восстание под лозунгом независимости страны. Напуганные его размахом японские колонизаторы с невиданной жестокостью расправились с восставшими. Сотни корейских сел и деревень были стёрты с лица земли, а жители уничтожены. Сжигались храмы и люди, которые пытались найти там спасение. Сорок тысяч убитых корейцев — такова была цена японской победы.
Поборников демократии и самоопределения народов — Вильсона, Клемансо, Ллойд-Джорджа — это, однако, не смутило и не возмутило: представители колониальных держав имели в этом деле свой богатый и далеко не безупречный опыт. Кроме того, у них — и это главное была тогда своя цель: использовать, по существу, незатронутые войной японские войска в интервенции против Страны Советов. В то же время Сайондзи и его эксперты были достаточно опытны, чтобы не почувствовать, что победа над Германией и Австрией дала возможность «совету трех» — Клемансо, Ллойд-Джорджу, Вильсону — фактически диктовать свою волю всему капиталистическому миру. Пришлось идти на компромисс в части «21 требования» и удовольствоваться согласием союзников на господствующее положение Японии только в одной, правда весьма богатой, провинции Северного Китая — Шаньдуне.
Однако в Соединённых Штатах ряд уступок, сделанных Вильсоном в Версале, в том числе и по отношению к Японии в шаньдунском вопросе, вызвал резкую оппозицию. Представители крупнейших монополий усмотрели в этом значительную угрозу собственным интересам в Китае. По этому и ряду других мотивов американский сенат отказался ратифицировать Версальский договор и войти в Лигу Наций. Суд в Токио-3...
В Токио остро почувствовали политическое одиночество. Ещё острее встал вопрос: что же делать дальше? Оставалось одно — идти на уступки. Призрак изоляции привёл Японию в Лондон: там она пыталась добиться возобновления англо-японского союзного соглашения, срок которого истекал в июне 1921 года. И тут, в нарушение «священных традиций» (до этого наследные принцы никогда не покидали пределов Японии), решено было направить в Англию для переговоров самого наследного принца.
Вот в этой сложной и неблагоприятной для Токио обстановке американское правительство предложило созвать в Вашингтоне конференцию восьми колониальных держав (США, Англия, Франция, Италия, Япония, Бельгия, Голландия, Португалия) с участием Китая. Конференция была созвана для решения некоторых важнейших проблем. В феврале 1922 года в Вашингтоне среди других договоров было подписано соглашение о Китае. Этот договор девяти держав, о котором впоследствии столько говорилось на Токийском процессе, лишал Японию монопольного положения в Китае, провозгласив, что всем участникам соглашения гарантируется в Китае политика «открытых дверей и равных возможностей» в области экономики.
Однако, как нам уже известно, начиная с инцидента 18 сентября 1931 года Япония постепенно, но неуклонно и систематически стала игнорировать договор девяти держав, пока не свела его значение к нулю.
Известный в тридцатых-сороковых годах американский журналист Марк Гейн, много лет проживший в Китае и Японии, побывав на Токийском процессе, записал в своём дневнике: «И вот в одну тёплую осеннюю ночь в 1931 году, после долгих месяцев тщательной подготовки, они взорвали участок Маньчжурской железной дороги, назвав это «неспровоцированным нападением на Японию», и отрезали огромный кусок китайской территории. Предлог не имел никакого значения. Таким предлогом могло послужить убийство военного «наблюдателя» в Маньчжурии. Таким предлогом могли быть трения между китайскими и корейскими поселенцами, для которых японская армия внезапно нашла тёплый уголок в своём холодном сердце. Когда понадобился предлог, достаточно было повреждённого рельса, чтобы толкнуть Японию на путь агрессии и... поражения» (более вероятно, что рельс вообще остался целым! — Авт.).
До поражения, о котором писал Марк Гейн, было тогда ещё очень далеко, а вот крупные победы японские милитаристы в те годы одерживали так легко и безнаказанно, что их наглость стала беспредельной. Суд в Токио-3...
Японские агрессоры были абсолютно уверены в своей безнаказанности. И объяснялась эта уверенность, как считают историки, «дальневосточным Мюнхеном». Однако, может быть, точнее было бы сказать, что безнаказанность гитлеровских агрессоров — это следствие «европейского Мукдена»? В самом деле, именно после взрыва 18 сентября 1931 года близ Мукдена, за семь лет до мюнхенского диктата, крупнейшие западные державы на каждый новый шаг Японии по пути экспансии отвечали словесными протестами и фактическим попустительством.
Мюнхенская политика получила поистине глобальные масштабы.
В Мюнхене агрессорам преподнесли в качестве жертвы сравнительно небольшую по территории Чехословакию. На Дальнем Востоке «умиротворители» готовы были признать права Японии па огромные территории, оккупированные ею в Китае, Маньчжурии и Индокитае.
Говоря о политике словесных протестов и фактического попустительства, необходимо подчеркнуть, что даже словесные протесты имели место далеко не всегда, а содержание их порой оставляло желать много лучшего. В качестве примера можно привести обсуждение доклада комиссии Литтона в Лиге Наций в декабре 1932 года. Когда очередь дошла до английского министра иностранных дел сэра Саймона, он произнёс речь настолько прояпонскую и антикитайскую, что японский представитель, а впоследствии подсудимый на Токийском процессе Ёсукэ Мацуока просто умилился: «Сэр Джон Саймон в течение получаса в немногих фразах сказал то, что я пытался высказать на своём плохом английском языке в течение десяти дней».
Причины, побудившие сэра Саймона, запять позицию защиты японского агрессора, понять нетрудно. Ведь там же, в Лиге Наций в Женеве, при обсуждении доклада Литтона Мацуока авторитетно разъяснил, что оккупация Маньчжурии преследует цель превратить эту страну в «оплот Японии против Советского Союза». Западные дипломаты помнили также, что в те же дни в токийском журнале «Гайкосё» военный министр Араки, который, как и Мацуока, занял в 1946 году свое место на скамье подсудимых в Международном военном трибунале, возмущённо вопрошал, говоря о Владивостоке: «Может ли Япония терпеть, чтобы существовал город с таким названием?» В той же статье Араки призывал «освободить» Сибирь от русских «пришельцев». Суд в Токио-3...
ещё решительнее выступал полуофициоз японского правительства газета «Джапан Таймс». 30 октября 1933 года она прямо заявляла: «Война между Японией и Россией может иметь один исход: закрепление японцев в качестве полных хозяев Сибири вплоть до горного хребта, который отделяет европейскую часть России от азиатской».
На словах легко и просто шагали японские агрессоры по советской земле. Но даже их болтовня подобного рода для многих западных дипломатов типа сэра Саймона звучала слаще музыки. И японское правительство отлично это понимало. 24 февраля 1933 года все государства, входившие в Лигу Наций, кроме Японии, одобрили доклад Литтона, который хотя и робко, но осудил агрессора. И как бы в ответ на это 25 февраля японские войска начали оккупацию Внутренней Монголии, а в апреле вторглись в провинцию Хубэй.
К концу мая в руках японских агрессоров был уже почти весь Северный Китай, вплоть до Пекина. Действия Токио становились все решительнее и наглее, а доклад Литтона был положен на одну из дальних полок архива Лиги Наций.
«Осваивая» Северный Китай, Маньчжурию, Внутреннюю Монголию, японское правительство ставило перед собой определенную цель. Какую? Чёткий ответ на это был дан на Токийском процессе, когда советское обвинение предъявило совершенно секретное постановление совещания четырёх японских министров (премьера, министра иностранных дел, морского и военного министров. — Авт.), состоявшегося 7 августа 1936 года. Документ этот носил название «Внешняя политика империи». В нём, в частности, предписывалось: «Учитывая теперешнее состояние японо-советских отношений, при осуществлении северной политики (так японские милитаристы именовали свои планы захвата территорий, принадлежащих СССР. — Авт.) основное внимание в отношении Китая следует направить на быстрое превращение Северного Китая в антикоммунистическую и прояпоно-маньчжурскую зону и также на то, чтобы весь Китай сделать антисоветским и прояпонским».
В конце июня 1937 года Тодзио, в то время начальник штаба Квантунской армии, настойчиво советовал генеральному штабу: «Если рассматривать теперешнюю обстановку в Китае с точки зрения подготовки войны с Советским Союзом, то наиболее целесообразной политикой является нанесение прежде всего удара... по нанкинскому Правительству, что устранило бы угрозу нашему тылу» (этот документ также был передан Трибуналу советским обвинителем. — Авт.).
Знали ли об этом в Лондоне, Вашингтоне и Париже? Знали, конечно. Ведь японская пресса тех лет откровенно высказывалась на эту тему. Открыто выступали с призывами напасть на СССР многие видные государственные и общественные деятели Японии. Надо полагать, что не дремали также английская и американская разведки. Суд в Токио-3...
Могли ли творцы «дальневосточного Мюнхена» — государственные деятели западных империалистических стран — устоять перед теми соблазнами, которые сулило осуществление Японией плана, предложенного начальником штаба Квантунской армии?
7 июля 1937 года, действуя соответственно постановлению четырёх министров и совету Тодзио, японцы развернули новые широкие военные действия, обстреляв китайских солдат в районе моста Марко Поло, близ Пекина (эту войну они сами назвали «китайским инцидентом». — Авт.).
Результатом очередного «инцидента» явился захват крупнейших китайских центров — Шанхая, тогдашней столицы Нанкина, Ханькоу и новых обширных территорий. Однако и тут руководители западных стран, осуждая на словах японских агрессоров, на практике помогали им.
В Соединённых Штатах сторонники «дальневосточного Мюнхена» всячески старались доказать народу, что у американцев нет никаких оснований опасаться японской угрозы, зато имеется реальная возможность «навести в Азии порядок», иными словами, ликвидировать там руками японцев коммунистическое и национально-освободительное движение. Суд в Токио-3...
Известный журналист Вернон Нэш в журнале «Нэшн» уверял читателей, что японо-американская война столь же вероятна, как война между Швейцарией и Парагваем. Газетный король Херст в августе 1935 года, выражая мнение влиятельных кругов американской реакции, утверждал: «Было бы вполне в порядке вещёй, если бы Япония как стабилизирующая сила на Дальнем Востоке руководила Китаем». Успокаивая американский народ, возмущённый наглостью и безнаказанностью японских агрессоров, Херст твердил: «Нет совершенно никаких оснований опасаться японо-американской войны».
И подобных высказываний было множество. Ратуя за предоставление Японии свободы агрессии, «дальневосточные мюнхенцы» утверждали, что действия японцев, в конечном счёте, держат на примете одну цель — Советский Союз. Эту точку зрения высказывала, в частности, в 1933 году, когда японцы стояли у ворот Пекина и Тяньзиня, крупнейшая американская газета «Иыо-Йорк Таймс».
Авторы исследования «Япония и американское общественное мнение» Тайнер и Макрейпольдс в 1937 году писали, что в то время американская печать обсуждала «скорее возможность русско-японской войны, чем столкновения между Японией и США».
Добро бы только печать, каким бы авторитетом она ни пользовалась! Серьёзней и гораздо опасней было то, что такой же точки зрения придерживались правящие круги США, запустившие на полный ход в канун Второй мировой войны маховик политики «дальневосточного Мюнхена». Суд в Токио-3...
У пульта подсудимый Сигэнори Того, кадровый дипломат, посол в Германии, в СССР, а с октября 1941 года по сентябрь 1942 года и затем в дни капитуляции Японии — министр иностранных дел. Выше среднего роста, сухощавый, жилистый и подтянутый, он в течение процесса всегда был в тёмном пиджачном костюме и белоснежной крахмальной манишке с тщательно вывязанным галстуком. В нагрудном кармане белел уголок платка. Тронутые проседью густые волосы Того аккуратно разделялись ровной ниткой пробора. Казалось, что он попал на скамью подсудимых прямёхонько с дипломатического приёма. Слегка приподнятые брови придавали его широкоскулому морщинистому лицу с большими, слегка оттопыренными ушами выражение застывшего недоумения или как бы невысказанного вопроса: «Господа, что же, в конце концов, здесь происходит?!» Глаза, прикрытые большими роговыми очками, могли смотреть на вас прямо, не мигая даже тогда, когда этот бывший дипломат доказывал, что белое легко спутать с черным: сказывалась многолетняя профессиональная тренировка. Суд в Токио-3...
Итак, Кинан допрашивает Того, допрашивает, разумеется, тщательно обходя все, что касается «дальневосточного Мюнхена». Тема — Вашингтонский договор девяти держав о статусе Китая.
Вопрос: Этот договор предусматривал уважение территориальной целостности Китая, не так ли?
Ответ: Да.
Вопрос: И уважение права на его суверенитет?
Ответ: Да, уважение суверенности Китая.
Вопрос: И все другие страны, разумеется, были согласны иметь в Китае равные права и привилегии в торговле и других областях, не так ли?
Ответ: Да, это было так, как вы говорите.
Вопрос: И договор также предусматривал, что договаривающиеся Стороны соглашаются уважать независимость девятого участника этого договора — Китая. Это правда?
Ответ: Да.
— И далее я цитирую, — продолжает Кинан, — «использовать свое влияние для целей эффективного установления и поддержания принципа равных возможностей в торговле и промышленности для всех стран на территории Китая». Это тоже было указано в договоре, не так ли?
Ответ: Да. Суд в Токио-3...
Вопрос: Хочу процитировать ещё одну статью: «...Договаривающиеся Стороны, кроме Китая, согласились, что они не будут поддерживать своих подданных в их стремлениях заключить соглашения, цель которых обеспечить превосходство своих прав над правами других в области экономики и торговли в любом районе Китая». Вы помните её?
Ответ: Да, помню.
Вопрос: В ваших переговорах с Соединёнными Штатами (говоря «ваши», я имею в виду переговоры между США и Японией, когда вы были министром иностранных дел) одним из основных обсуждаемых вопросов был вопрос о равных правах и возможностях США и других стран, подписавших договор с Китаем, не так ли?
Ответ: Принцип равных возможностей в торговле был одним из основных спорных вопросов между США и Японией...
Вопрос: Сомневались ли вы, господин Того, в том, что США были лишены своих прав и привилегий, гарантированных по договору девяти держав?
Того уклоняется от прямого ответа.
— Я вспоминаю, — говорит он, — что постоянно после начала «маньчжурского инцидента» поступали протесты Америки по поводу нарушения нами её прав в Китае.
Вопрос: И вы настойчиво отказывались признать какой-либо из этих протестов или предложений?
Ответ: Да.
Вопрос: А как человек, как министр иностранных дел можете вы заявить, что у США не было основании для этих претензий, что права США, предоставленные договором девяти держав, не были нарушены?
Ответ: Я не намерен отрицать справедливость этих протестов.
Вопрос: Каких ещё прав в Китае стремились добиться США во время этих переговоров кроме равных с другими странами прав в торговле и охраны своих подданных от бомбёжки японских бомбардировщиков в военное время.
Тут обвинитель неточен, и Того спешит этим воспользоваться:
— Требования Америки к Японии в отношении Китая были сформулированы в ноте Хэлла от 26 ноября (1941 год. — Авт.) следующим образом. Прежде всего равные возможности... справедливое отношение в вопросах торговли. Во-вторых, отвод японских войск из Китая. В-третьих, Япония не должна признавать никакого другого правительства, кроме чунцинского. Таковы пункты этой поты (речь идёт о тогдашнем правительстве Чаи Кайши, сформированном в противовес созданному японцами марионеточному правительству Ван Цзин-вея. — Авт.),
Вопрос: Господин Того, вы не могли заставить ваше правительство согласиться даже на первый пункт, то есть на равные права и возможности в торговле и в других областях, как указано в договоре девяти держав, не так ли?
И тут Того начинает петлять.
— Что касается первого пункта, позиции Японии в вопросе о равных правах в области торговли, то необходимо дать некоторые пояснения, — говорит он. — Америка предъявляла такие требования не только в отношении Китая, но и в отношении другой части тихоокеанского района. Япония же надеялась, что эти принципы будут применяться не только в Китае и в районе Тихого океана, по и во всем мире.
Вопрос: Но все же Япония не хотела согласиться на предоставление Америке этих конкретных прав даже в Китае. Не так ли?
Ответ: Вот поэтому я и сказал, что мне нужно дать вам объяснения. В самом начале японо-американских переговоров Япония требовала признания её особого положения в Китае. Япония требовала предоставить ей, соседней с Китаем стране, особые права.
Не правда ли, странная логика: почему факт соседства является аргументом для получения одним соседом каких-то привилегий на территории другого, особенно тогда, когда такими соседями являются не частные лица, а суверенные государства? Суд в Токио-3...
Однако Кинан, очевидно, не замечает несуразности таких рассуждений, и следует другой вопрос:
— Не кажется ли вам, господин Того, что Япония, заявляя о своём уважении территориальной независимости Китая, действовала вопреки этому утверждению?
Но Того уходит от ответа, как опытный боксёр от меткого удара:
— Те действия, которые вы имеете в виду (вторжение в Китай японских армий, блокада его побережья флотом, бомбёжки. — Авт.) были вызваны ненормальным развитием событий... была ли акция Японии в этом отношении оправданной? Ответ на этот вопрос зависит от того, была ли война в Китае справедливой, оборонительной войной.
Вопрос: Короче говоря, насколько я понимаю вас, господин Того, вы не хотите признать, что политика Японии сначала в Маньчжурии и затем в Китае являлась фактически нарушением обязанностей, возложенных на неё договором девяти держав?
Ответ: Я стараюсь доказать, что есть основания сомневаться, является ли ваша аргументация целиком правильной, и я считаю, что некоторые требования Японии были оправданными... Суд в Токио-3...
Однако от конкретного перечисления этих требований Того решительно уклоняется.
Теперь на свидетельском месте главное действующее лицо решающих событий, которые привели к тихоокеанской войне, — Хидэки Тодзио: в те дни он занимал одновременно посты премьера, военного министра и министра внутренних дел. Кадровый военный, Тодзио прослужил в армии 39 лет и, как он не без гордости доложил суду, прошёл путь от кадета до полного генерала. Хочется отметить одну деталь, характерную для этого человека, деталь, о которой поведал суду министр-хранитель печати. Когда был решён вопрос о премьерстве Тодзио, он обратился к маркизу Кидо со скромной просьбой — доложить императору о необходимости присвоения новому премьеру звания полного генерала. Тодзио мотивировал свою просьбу тем, что это будет способствовать повышению его авторитета в военных кругах. Кидо, разумеется, пошёл навстречу, и звание было присвоено. Тодзио, бредивший мировым господством держав «оси», был, несомненно, человеком волевым, обладал острым умом, но шоры авантюризма сильно ограничивали его способности и трезво оценивать обстановку, и предвидеть грядущие события. Хорошо зная свои грехи, он, как нам уже известно, предпочёл в канун ареста собственной рукой подвести итог своей жизни, не утруждая этим господ судей. Однако американским медикам удалось спасти Тодзио, и он все же занял место на скамье подсудимых. Суд в Токио-3...
На суде он появлялся, как правило, в защитного цвета френче без знаков различия, а иногда — в пиджаке. Одежда его всегда была тщательно отутюжена, обувь — начищена до блеска. Короткая, под машинку, стрижка, небольшие усики и старомодные очки делали его похожим на скромного учителя гимназии, а не на кандидата в японские диктаторы. На лице Тодзио иногда проступало выражение сдерживаемой иронии.
Тодзио давал показания два дня. Допрашивали его несколько дней. Среди множества вопросов был и вопрос о причинах, позволивших Японии начисто забыть, что существует Вашингтонский договор девяти держав. Тодзио, как и Того, не в состоянии был уйти от фактов и заменил отсутствие убедительных аргументов афористическими сравнениями. Представление об этом может дать приведённый ниже диалог.
Кинан: Если после заключения договора девяти держав в 1922 году возникли крупные разногласия, то не было ли правильным созвать совещание представителей заинтересованных государств и пересмотреть условия договора в свете изменившейся обстановки?
Тодзио: Я дам ответ на этот вопрос. Для сравнения приведу такой пример. Десятилетнему ребёнку была дана одежда, которая соответствовала его возрасту. Однако, когда ему исполнилось восемнадцать, одежда стала расползаться по швам. Так было и у нас. Япония пыталась предотвратить возникающие разногласия, но, поскольку её рост продолжался, это оказалось невозможным.
Кинан: Однако была возможность накладывать заплаты и подгонять эту одежду. Разве вы не согласитесь с этим?
Тодзио: Это совершенно верно, но рост был слишком быстрым, и родители ребёнка не успевали ставить заплаты. Суд в Токио-3...
Впрочем, «родители ребёнка», выражаясь языком Тодзио, на деле этим и не занимались. Они в течение семнадцати лет решительно и энергично перекраивали ножницами агрессии Азию и район Тихого океана. Материала оказалось в избытке. Сшить, правда, ничего не удалось...
Нам же сейчас пора перенестись на несколько лет назад, и к тому же в столицу другого государства.
Январь 1941 года, Вашингтон. Сюда прибывает новый японский посол адмирал Номура. У него трудная задача — совместить несовместимое. Именно поэтому выбор в Токио пал на пего. Номура давно и хорошо знаком с президентом США, у него многочисленные связи в американских военно-морских кругах, и, что не менее важно, он слывёт либералом англо-американской ориентации. Новому послу предстоит нелёгкий одиннадцатимесячный труд в столице Соединённых Штатов. Придёт время, и он заколеблется: хватит ли сил, и не столько физических, сколько моральных, чтобы продолжать выполнять возложенную на пего роль изощренного лжеца?..
Итак, переговоры начались. Пройдут годы, и материалы вашингтонских бесед, вскрывавших мотивы и намерения обеих сторон, окажутся на столе Международного военного трибунала. Правда, не все, кое-что останется в тени и прояснится через много лет после приговора. Что ж, нам повезло, мы сумеем теперь рассмотреть то, что оказалось недоступным для судей, или то, что большинство из них предпочли не заметить... Суд в Токио-3...
По предложению американцев переговоры были засекречены и именовались «исследовательскими переговорами». 16 апреля 1941 года государственный секретарь Корделл Хэлл вручил Номура американский проект, содержавший четыре основных принципа, которые должны были стать фундаментом будущего японо-американского соглашения. Они вошли в историю как «четыре принципа Хэлла» и пополнили почти пятитысячный список доказательств, которыми располагал Токийский трибунал. Вот они, «четыре принципа Хэлла»: уважение территориальной целостности и суверенитета всех государств; невмешательство во внутренние дела других стран; политика открытых дверей и равных торговых возможностей; изменение статус-кво па Тихом океане только мирными средствами.
Чем объяснить, что такое предложение было адресовано Японии, стране-агрессору, участнице «пакта трех», которая уже много лет вела необъявленную войну с Китаем, а в период переговоров продолжала энергично внедряться и во Французский Индокитай? Ведь фактически оно являлось приглашением присоединиться к таким прекрасным принципам международных отношений, практическое проявление которых в те годы было невозможно обнаружить. Тем более что приглашение это направлялось не кому иному, как японским милитаристам.
Поверхностному наблюдателю такая позиция могла показаться симптомом крайней наивности тогдашних обитателей Белого дома. Но во времена Рузвельта там не было места для простаков. Правильно ответить на этот вопрос невозможно, если не учитывать, что партнёры являлись непримиримыми империалистическими антагонистами на Тихом океане. При этом в те далёкие годы японские монополии по сравнению с американскими были слабее по всем параметрам: по масштабам и разнообразию производства, по его технологии и, наконец, что чрезвычайно важно, по запасам жизненно необходимого сырья.
Соединённые Штаты, тогда самая мощная и богатая страна в мире, далеко опередившая все остальные, проявляли большой интерес к странам, находившимся в районе Тихого океана и Южных морей. Там раскинулись огромные колониальные и полуколониальные владения, такие, как Индия, Бирма, Индокитай, Голландская Ост-Индия и, наконец, истерзанный Японией Китай. Это огромное колониальное «хозяйство» в результате разгрома Германией Франции, Голландии и Бельгии уже частично лишилось владельцев. Защищать его было некому. Что касается Великобритании, напрягавшей все силы в борьбе с Гитлером, то её реальная способность охранять Индию, Бирму и помогать Китаю была более чем проблематична. Поэтому для Вашингтона являлось чрезвычайно важным определить судьбу такого огромного «наследства». Уважение территориальной целостности всех государств этого региона, невмешательство в их внутренние дела, сохранение здесь статус-кво при неуклонном соблюдении экономической политики «открытых дверей и равных возможностей» позволили бы мощным американским монополиям мирным путём заполнить образовавшийся здесь вакуум. Что же касается Токио, то он мог решить эти проблемы в интересах своих монополий только с помощью оружия. Вот почему предложенный Соединёнными Штатами метод свободной коммерческой конкуренции в этом регионе был явно не по плечу тогдашним «дзай-бацу». Так, по существу, в те годы в Белом доме зародилась политика неоколониализма. «Четыре принципа Хэлла» были её отражением в конкретных условиях начала сороковых годов. Суд в Токио-3...
Разумеется, в силу причин, указанных выше, предложенные американскими империалистами «демократические» принципы решения тихоокеанских проблем оказались совершенно неприемлемыми для их японских партнёров по переговорам. В ответ Токио выдвинул демагогические лозунги, такие, как «Азия — для азиатов» и «Борьба за освобождение от белого колониализма». Это была чистейшая демагогия. Ведь на деле, как мы видели, Япония стремилась реализовать в Азии только свои, сугубо империалистические, колониальные интересы.
Одного только не предвидели опытные, дальновидные политики из Белого дома и уж тем более их токийские соперники: что борьба на Тихом океане в масштабах исторических действительно окажется борьбой за подлинную демократию и произойдёт это помимо их воли и желания. Они не предвидели, что огромное колониальное «наследство» в Азии, как, впрочем, и на других континентах, пройдёт мимо рук любых империалистов и что его настоящим владельцем окажутся народы этих стран. Одни — немого раньше, другие позже.
Теперь, после этого необходимого отступления, время вернуться к вашингтонским переговорам. Суд в Токио-3...
Итак, Трибунал знакомится с ответом Японии Вашингтону на «четыре принципа Хэлла». Смысл токийских предложений был ясным и зловещим: Америка должна воздействовать на правительство Чан Кайши, убедив его прекратить сопротивленце Японии. Если Китай на это не пойдёт, то США перестанут оказывать этой стране какую-либо помощь. Япония получает право держать в Китае войска для «защиты против коммунизма». Взамен даётся уверение, что Токио не намерен устанавливать в Китае свою экономическую монополию. А США были обязаны признать «независимость» Маньчжоу-го, не препятствовать «мирной японской экспансии» в юго-восточной части Тихого океана и восстановить в полном объёме торговлю между США и Японией, то есть снабжать агрессора стратегическим сырьём в полном ассортименте. Но на этом дело не кончалось: Америка обязывалась устранить все ограничения, связанные с японской иммиграцией в заокеанскую республику, и совместно с Японией гарантировать независимость Филиппинам при условии их нейтрализации, что означало, иначе говоря, ликвидацию там всех американских военных баз.
Вместе с тем токийское правительство не ограничилось предложениями, которые, по существу, означали бы потерю Соединёнными Штатами своих основных позиций на Тихом океане. Требования шли дальше: Вашингтон должен был принять японское толкование «пакта трех», который якобы имел «оборонительный характер и был направлен против расширения войны в Европе». Чтобы не было сомнения, что кроется за этой формулировкой, через два дня после того, как Номура вручил свое заявление (14 мая 1941 года), Мацуока в беседе с американским послом Грю разъяснил, что «позиция США в отношении Германии является провокационной и если Соединённые Штаты будут конвоировать свои суда (речь идёт о судах, которые перевозили оружие и материалы для помощи Англии. — Авт.) и в результате начнётся война между США и Германией, то в соответствии со статьёй третьей тройственного пакта неизбежна война между Японией и США». Суд в Токио-3...
Предъявляя запись этой беседы, обвинение сочло необходимым напомнить, что третья статья тройственного пакта предусматривает: «В случае если одна из трех Договаривающихся Сторон подвергнется нападению со стороны какой-либо державы, которая в настоящее время не участвует в европейской войне и в китайско-японском конфликте, то две другие державы поддержат её всеми средствами, включая военные».
Принятие последнего условия либо лишало Соединённые Штаты суверенного права самостоятельно решать вопросы своей внешней политики, либо заранее ставило Вашингтон перед перспективой войны на два фронта — в Евpone и на Тихом океане. В частности, ближайшим последствием явилась бы невозможность для Соединённых Штатов конвоировать свои суда с грузами, предназначенными для оказания помощи Англии, без угрозы возникновения войны не только с Германией, но и с Японией.
Казалось бы, расхождение сторон было настолько обширным, а их позиции настолько диаметрально противоположными, что и говорить, собственно, не о чем. Однако переговоры длятся ещё семь месяцев, и каждая из сторон видит в этом весьма существенный резон.
Вот обвинение предъявляет протокол беседы Халла с Номура 28 мая 1941 года. Государственный секретарь США стремится конкретизировать японскую формулу, касающуюся Китая, «совместная оборона против коммунизма». Номура даёт ответ, который при переводе с дипломатического языка означает, что Токио сохраняет право держать свои войска в Китае в таких местах и таких количествах, которое оно само сочтёт нужным.
После этого огонь переговоров на некоторое время затухает, чтобы вновь вспыхнуть 21 июня 1941 года. В этот день Хэлл представил американский проект «урегулирования отношений между обеими странами», который был первой решительной попыткой США предотвратить вступление Японии в войну на Тихом океане. По характеру и масштабу сделанных уступок этот проект по праву может быть отнесён к числу наиболее ярких проявлений политики «дальневосточного Мюнхена». Суд в Токио-3...
Документ на столе Трибунала. Во вступительной части Хэлл указывал, что обе стороны должны создать основу для длительного мира, взаимного доверия и сотрудничества. С этой целью прежде всего Вашингтону и Токио подлежит разработать общие условия, в рамках которых Япония предложит правительству Чаи Кайши заключить мир. Тогда президент США будет готов «посоветовать» Китаю принять эти предложения и восстановить мир. Учитывая зависимость правительства Чан Кайши от американской военной и экономической помощи, такой совет был аналогичен приказу.

Корделл Хэлл (Cordell Hull) — американский государственный деятель: 47-й Государственный секретарь США (занимал пост государственного секретаря 11 лет, дольше чем кто-либо другой), Сенатор от штата Теннесси, 17-й Председатель Национального комитета Демократической партии. Лауреат Нобелевской премии мира. В раннем возрасте проявил активность в политической жизни — стал «юным демократом», участвовал в политических мероприятиях и дебатах, а в 19 лет его избрали председателем Демпартии округа Клей. В 1891 году получил юридическую степень в Камберлендском университете, окончив 10-месячный курс за 5 месяцев. В 1893 году был избран в палату представителей штата Теннесси. В 1906 году был избран в Конгресс США, где заседал до 1920 года. Был автором законов о подоходном налоге и о налоге на наследство. В 1923 году был снова избран в Конгресс, сохранял этот пост до 1930 года. В 1931 году избран в Сенат США. В 1933 году назначен Государственным секретарём США президентом Рузвельтом. Возглавлял американскую делегацию на экономической и финансовой конференции в Лондоне в июле 1933 года. Пробыл на этом посту дольше всех своих предшественников и преемников. Как государственный секретарь Хэлл полностью соответствовал рузвельтовскому представлению о роли формального руководителя внешней политикой страны, то есть был способным и точным исполнителем президентских инициатив, верным соратником президента, никогда не позволявшим себе расходиться с ним во взглядах и подходах к решению стоящих перед США внешнеполитических задач. СССР: В сентябре 1933 года рекомендовал президенту Рузвельту признать СССР и установить с ним «дружественные и взаимовыгодные отношения». Нарком иностранных дел Максим Максимович Литвинов произвёл во время визита в США большое впечатление на Хэлла своей эрудицией и изысканными манерами, а кроме того, пообещал сдержать активность Коминтерна и предоставить американцам в СССР право на религиозные службы. Это помогло пренебречь «различиями между экономической и социальной структурой Соединённых Штатов и России», в том числе существованием государственной монополии на внешнюю торговлю в СССР. Установленные отношения с тех пор не прерывались и до Второй мировой войны ничем не были омрачены. Единственный раз «моральное эмбарго» было объявлено после начала «Зимней войны» с Финляндией и касалось поставок самолётов в СССР. Оно было тихо отменено в 1941 году, до нападения Германии на СССР. США в «Большой тройке»: с началом Второй мировой войны Рузвельт стал заниматься европейскими делами лично, поручив Хэллу тихоокеанскую проблему. Хэлл вёл переговоры с Японией и Китаем; автор Ноты Хэлла. С февраля 1942 года возглавлял совещательный комитет по вопросам послевоенной политики, в который входили как демократы, так и республиканцы. 18 октября 1943 года участвовал в Московской конференции с министром иностранных дел Великобритании Энтони Иденом и наркомом иностранных дел СССР Вячеславом Молотовым, на которой были зафиксированы западные границы СССР на 22 июня 1941 года — в том числе принадлежность Прибалтики. В 1944 году ушёл с поста госсекретаря в связи с ухудшением здоровья. После своей отставки возглавил американскую делегацию на учредительной конференции ООН в Сан-Франциско в 1945 году. За это он удостоился Нобелевской премии мира в 1945 году. В 1948 году выпустил мемуары в двух томах (The Memoirs of Cordell Hull), в которых описал события своей жизни и выразил мнения о политических деятелях своей эпохи, назвав, в частности, Иосифа Сталина «замечательной личностью, одним из великих государственных деятелей и лидеров XX века». Умер в 1955 году.В проекте Хэлла имелись и такие пункты: «Совместная оборона против... коммунистической деятельности, включая нахождение японских войск на китайской территории, будет предметом дальнейших переговоров... Дружественные переговоры в отношении Маньчжоу-го». Суд в Токио-3...
Вопрос шёл об особой форме экономического сотрудничества между Китаем и Японией.
Таким образом, в отношении Китая Вашингтон был готов на самые серьёзные уступки японским требованиям. Американцы выражали готовность также на «заключение договора о нейтрализации Филиппинских островов после осуществления независимости Филиппин».
В комплекс предложений Хэлла было включено восстановление экономических отношений и торговли между США и Японией «до масштабов обычной или довоенной торговли». Предполагалось заключение нового торгового договора. Иначе говоря, США готовы были вновь открыть шлюзы для беспрепятственного потока стратегических материалов на Японские острова. При этом предусматривалось лишь одно ограничение: сохранить в районе Тихого океана статус-кво, не выдвигая новых территориальных требований.
Напомним, что эти важнейшие уступки были сделаны Японии накануне нападения Германии на Советский Союз. Что это? Простое совпадение? Вряд ли. В большой политике такого не бывает. Что же это тогда? Увесистый мюнхенский пряник дальневосточной выпечки, попытка канализировать японскую агрессию в другую сторону?
Взамен всех этих уступок США требовали от Японии одного: свободы рук для Вашингтона при решении европейских проблем. Для этого предлагался обмен идентичными потами. Вот её американский вариант за подписью государственного секретаря: «...Я буду рад получить от вас подтверждение правительства Японии, что в отношении мер, которые Соединённые Штаты могут быть вынуждены принять в целях защиты своей безопасности, правительство Японии не связано никаким обязательством, которое потребовало бы от Японии предпринять какую-либо акцию, противоречащую или нарушающую основные цели настоящего соглашения, направленного па установление и сохранение мира на Тихом океане».
Это была попытка обезвредить статью третью «пакта трех», срезав её антиамериканское острие. Суд в Токио-3...
Но странно, это важное предложение американского правительства не вызвало особого интереса ни у судей, представлявших капиталистические страны и обладавших большинством голосов, ни у обвинения, ни у защиты. Впрочем, позиция адвокатов и подсудимых в этом отношении была ясна: документ Холла подрывал их основной тезис: причина войны — абсолютная неуступчивость Вашингтона, его экономическая блокада, ставившая под угрозу само существование Японии как великой капиталистической державы.
Но, пока Америка уступала, Япония действовала, довольно прозрачно обнажая свои дальнейшие агрессивные намерения. Ещё в сентябре 1940 года марионеточное правительство Петена под давлением нацистской Германии вынуждено было санкционировать фактическую оккупацию Японией северной части Французского Индокитая. После нападения Гитлера на СССР сдерживающая и стабилизирующая сила Советского Союза на Дальнем Востоке резко снизилась, и японские агрессоры немедленно учли этот новый фактор. Суд в Токио-3...
24 июля 1941 года в разгар американских миротворческих усилий японцы совершают очередную акцию — занимают своими войсками и Южный Индокитай, а 29 июля правительство Петена, подчиняясь Берлину, подписывает с Японией соглашение о «совместной обороне Индокитая». Результат — создан отличный плацдарм для движения дальше, в район Южных морей. В руках Токио оказывается первоклассная морская база в заливе Кэмран, в 750 милях от Сингапура, и аэродром всего в 250 милях от Малайи.
...Американский обвинитель Тавеннер допрашивает подсудимого Осима, бывшего японского посла в Берлине. Тавеннер предъявляет японский документ и телеграмму, адресованную Осима, в которой Токио настаивает, чтобы посол добился содействия Берлина и на правительство Виши было оказано соответствующее давление по вопросу о Южном Индокитае.
Вопрос: Немецкие представители в соответствии с этой телеграммой оказывали давление на правительство Виши во Франции?
Ответ: Я не помню этого.
Вопрос: Вы потом писали в Токио в отношении этого вопроса?
Ответ: Я не помню этого.
Вопрос: Вы одобряли организацию японских военно-морских и авиационных баз на юге Французского Индокитая в 1941 году?
Ответ: Моего мнения по этому вопросу никто никогда не спрашивал, и поскольку я ничего не знал о том, как обстояли дела на Востоке в то время, я даже никогда не думал об этом.
Вопрос: Разрешите мне напомнить вам об этом. Не сообщили ли вы 12 июля 1941 года Вейцзекеру (ответственный сотрудник германского МИДа. — Авт.), что оккупация некоторых районов Индокитая была необходима для Японии, которая собиралась использовать их в качестве военно-морских и авиационных баз?
Ответ: Очевидно, я передал ему инструкции, которые прибыли из Токио (Осима не мог ответить иначе. Он понимал, что в руках обвинения находятся соответствующие документы. — Авт.).
Вопрос: Значит, вы знали о предполагавшемся создании военно-морских и авиационных баз в Южном Индокитае в июле 1941 года?
Ответ: Я узнал о японских планах относительно Французского Индокитая только через инструкции.
Вопрос: Вы будете отвечать на мой вопрос?
Ответ: Я ничего не знал.
Вопрос: Вы, может быть, все-таки ответите на мой вопрос? Значит, вы все-таки знали 12 июля 1941 года о том, что Япония предполагала создание военно-морских и авиационных баз в Южном Индокитае, не так ли? Суд в Токио-3...
Ответ: Нет, я не знал. Я сказал, что я знал о существовании подобных мнений в Японии через инструкции, которые я получил.
Ответы Осима на три последних вопроса наглядно демонстрируют, насколько отличается дипломатический язык некоторых послов от языка общечеловеческого. Но перейдём к делу.
Знало ли американское правительство заранее об этой повой агрессивной японской акции, ставящей под реальную угрозу колониальные владения Англии и Голландии в этом районе, а следовательно, в дальнейшем — и непосредственно американские владения на Тихом океане?
Да, знало. Доказательства? Телеграмма японского посла в Вашингтоне Номура от 21 июля 1941 года. Приведём ту часть телеграммы, которую почему-то обошли вниманием и Трибунал, и обвинение, и защита. Впрочем, что касается защиты, то ей был вовсе ни к чему новый пример безграничной уступчивости именно Америки:
«По вызову и.о. государственного секретаря Уэллеса Вакацуки (сотрудник японского посольства в США. — Авт.) посетил его сегодня. Уэллес заявил, что он тщательно изучает ситуацию во всем мире. Как он сказал, он просил Вакацуки явиться к нему, чтобы иметь возможность сообщить мнение государственного секретаря Холла и его собственное в связи с недавними событиями в мире и в аспекте неофициальных переговоров, имеющих место в течение последних месяцев между послом (Номура. — Авт.) и государственным секретарём Хэллом. Суд в Токио-3...
Далее Уэллес отметил, что согласно информации, полученной из различных источников в различных пунктах, имеются определенные указания на то, что Япония планирует предпринять в ближайшее время некоторые шаги, нарушающие мирный статус определенных районов.
Продолжая, он заявил, что, судя по поступающим указаниям, Япония собирается в ближайшие дни захватить южную часть Французского Индокитая...»
Может быть, Вакацуки энергично и возмущённо отверг такое заявление Уэллеса? Ничуть не бывало. Очевидно, вдоволь надышавшись «мюнхенским воздухом» в Вашингтоне, японский эмиссар не стал на путь отрицания. Наоборот, он перешёл к прямому и откровенному зондажу по несложной схеме: «А что, если да?»
«Вакацуки заявил, — говорилось в телеграмме, — что он передаст эту информацию послу. «Допустим, — сказал Вакацуки, — что Япония планирует такого рода акцию, о которой говорил заместитель государственного секретаря. Какое влияние она может оказать на японо-американские переговоры, имеющие место в настоящее время?»
А что же заместитель государственного секретаря? Он спокоен и бесстрастен. «Уэллес ответил, — читаем мы дальше, — что Соединённые Штаты Америки будут ожидать дальнейшего развития событий».
Наконец, в самый канун вторжения Японии в Южный Индокитай — 23 июля 1941 года — Номура телеграфно информировал Токио, что в этот день он посетил Уэллеса и во время беседы «заявил заместителю государственного секретаря, что новый японский кабинет (речь идёт о только что сформированном третьем кабинете Коноэ. — Авт.) в такой же степени, как и предыдущий, стремится к успешному завершению японо-американских переговоров.
И всезнающий Уэллес сказал, что «в ближайшее время государственный секретарь Хэлл приступит к исполнению своих обязанностей и он, несомненно, будет приветствовать возможность обсудить со мной те или иные вопросы». Наступает следующий день, и японские войска — в Южном Индокитае. Уэллес публикует заявление, которое выражает тревогу США по поводу этой акции, создающей угрожающую ситуацию для Филиппин. Сделано это, как говорят, скромно и с достоинством. В тот же день Рузвельт беседовал с Номура. Президент предлагает... Впрочем, об этом чуть позже.
Проходит два дня. Японское правительство молчит. И тогда, 26 июля 1941 года, Рузвельт наконец прибегает к экономической санкции, предусмотренной Уставом Лиги Наций. Хотя США и не входили в эту организацию, давно можно и должно было применить указанную санкцию. И президент накладывает секвестр на японские фонды в Америке. Суд в Токио-3...
То, о чем беседовали Рузвельт и Номура 24 июля 1941 года за плотно закрытыми дверями президентского кабинета в Белом доме, стало известно несколько лет спустя на процессе в Токио. В стенограмме зафиксирован и первый дипломатический ход Рузвельта на следующий день после его распоряжения о секвестре японских фондов.
...К пульту подходит адвокат Каннингэм. Он предъявляет экзибит защиты номер 2755, который является записью беседы между министром иностранных дел Тоёда и американским послом Грю, состоявшейся 27 июля 1941 года.
«Посол Грю: Я только что получил телеграмму от моего правительства. Я считаю её очень важной и хочу сообщить об этом вам. Вот причина того, почему я хотел видеть вас сегодня. Я делаю это по своему собственному усмотрению, а не по указаниям правительства».
Грю говорил неправду: никогда посол по своей инициативе, без санкции Вашингтона, не предпринял бы такого серьёзного демарша. Ведь затрагиваются коренные вопросы взаимоотношений двух стран, идёт балансирование на грани мира и войны, и Америка настойчиво стремится придать событиям крен в сторону мира. Тогда какова же цель многоопытного Грю? Разумеется, он понимает, что ложь прозрачна. Однако формально, раз это его инициатива, то, если за пей последует отказ, задет будет не престиж президента, а только престиж лично его, посла. Суд в Токио-3...
— Поэтому, — продолжает Грю, — я хотел бы, чтобы беседа была неофициальной и не стенографировалась.
Затем он прочёл всю телеграмму, в которой приводилось содержание конфиденциальных бесед посла Номура и американского президента, состоявшихся по просьбе посла 24 июля 1941 года в Белом доме.
Вот её текст:
«1. Как американский президент я продолжаю давать разрешение на экспорт нефти в Японию, несмотря на сильное давление со стороны американского общественного мнения, т.к. я совершенно искренне надеюсь, что отношения между Японией и Америкой не ухудшатся.
2. Сейчас больше, чем когда-либо нацистская Германия угрожает покорить мир, и эта угроза распространится не только на запад, но и на Дальний Восток.
3. Что касается окружения Японии, то Америка не предпринимает никаких шагов против Японии, а просто пытается обеспечить приобретение промышленного сырья. И поэтому шаги, предпринятые Америкой, носят характер самообороны. Суд в Токио-3...
4. В случае, если Япония пошлёт свои войска в Голландскую Индию, Великобритания немедленно встанет на её защиту. И, принимая во внимание соответствующие тесные взаимоотношения между Великобританией и Америкой, мы вынуждены будем начать войну против Японии.
5. Моё предложение в настоящий момент заключается в следующем: если Япония откажется от оккупации Французского Индокитая и оттянет свои войска обратно, если шаги и оккупация уже предприняты, то я как президент готов дать гарантию японскому правительству, что сделаю все, что в моей власти, чтобы добиться от китайского правительства, английского правительства, правительства Голландии и, конечно, правительства Соединённых Штатов твёрдого и торжественного обещания рассматривать Французский Индокитай как нейтральную территорию».
Конечно, такой вопрос Тоёда сам решить не мог, но уже по характеру его ответа и разъяснений ясно, что Токио вряд ли соблазнится новыми крупными уступками, брошенными агрессору.
О чем же говорили дальше посол Грю и Тоёда?
«Министр иностранных дел: Я хочу кое-что сказать о содержании телеграммы. Шаги японского правительства, предпринятые в деле продвижения японских войск во Французский Индокитай, никогда не были результатом давления со стороны нацистской Германии. Они полностью соответствовали намерениям самой Японии. Более того, наше государство не является таким, которое сделало бы что-нибудь под давлением нацистской Германии... Я боюсь, что у американского правительства есть какое-то серьёзное предубеждение против нацистской Германии.
Посол Грю: Американское правительство на деле убедилось, что у нацистской Германии есть план покорения всего мира и её лидеры осуществляют этот план.
Тоёда: Как я уже не раз заявлял во время двух прошлых встреч, шаги по продвижению наших войск во Французский Индокитай были предприняты исключительно с целью обороны и являлись мерами предосторожности с нашей стороны при наличии создавшегося окружения Японии. Предпринимая эти шаги, мы не имели никаких других намерений».
Что касается «окружения», то посол Грю ответил, что президент уже затронул этот вопрос в своей беседе с послом Номура.
Затем министр иностранных дел попросил Грю пересказать интересующую его часть телеграммы. Суд в Токио-3...
Посол Грю согласился, чтобы Тоёда кое-что взял на заметку, при условии, что министр будет держать текст в строгом секрете и будет пользоваться им только сам.
Посол Грю выразил надежду, что при таком положении, когда взаимоотношения между Японией п Америкой все ухудшаются и даже угрожают ухудшиться ещё, министр иностранных дел рассмотрит предложение Америки и использует все свое искусство в управлении государством, чтобы остановить этот кризис.
Судя по этой записи, заключительный и пламенный призыв Грю к миру Тоёда встретил молчанием. Что же означает этот первый после наложения секвестра дипломатический шаг Рузвельта? Зачем излишняя спешка и подчёркнуто строгая секретность происходящего? Мы говорим — спешка, ибо посол Номура и сам обязан был подробно и телеграфно доложить своему правительству об этой чрезвычайно важной беседе. Да, разумеется, должен. Но американский президент считал свой разговор с японским послом настолько важным, что счёл необходимым поставить в известность об этом японское правительство не с помощью Номура, а через своего собственного посла. Цель? Ни единый акцент в этой беседе, ни одно слово Рузвельта не должны быть при передаче хотя бы невольно искажены или неточны. Слишком многое доставлено на карту, ибо, по твёрдому убеждению президента, ещё не поздно изменить направление японской агрессии, отвести её от владений США и Великобритании. А раз ставка так велика, то можно пренебречь престижем главы самой мощной тогда державы и проявить унизительную торопливость: не получив ответа из Токио на свои предложения, сделанные Номура, повторить их через три дня снова, по уже через своего посла в Японии. Ну а сугубая секретность — это естественное следствие явной неблаговидности, названной выше акции.
И ещё одна особенность рассматриваемого нами документа, характерная, как мы увидим, для всей политики Рузвельта: в отношении Японии в то время чётко проводилась политика кнута и пряника. Это легко проследить в приведённой беседе Грю-Тоёда. «Пряник» — продолжающаяся, несмотря на протесты американской общественности, поставка нефти — президент твёрдо уверен в перспективности японо-американских отношений; «пряник» — гарантия президента, и не только его, но и правительств Англии, Голландии, Китая, Франции, что нейтралитет Индокитая будет надёжно обеспечен, если только японские войска уйдут оттуда; «пряник» — категорическое отрицание каких-либо попыток США создать враждебное Японии окружение; «пряник», наконец, — не случайное полное молчание по поводу особенно острой для Японии китайской проблемы. Что же касается «кнута», то и его наличие нетрудно заметить. В беседе содержится деликатный, но твёрдый намёк: если японское правительство пойдёт дальше по пути агрессии и прихватит дополнительно ещё и Голландскую Индию, то Лондон немедленно встанет на её защиту, а Вашингтон, хочешь не хочешь, должен будет примкнуть к своему союзнику, и тогда война неизбежна. Суд в Токио-3...
Подводя итог беседе, Грю выразил надежду, что министр иностранных дел Японии рассмотрит предложения Америки и использует все свое искусство в управлении государством, чтобы реализовать их.
Да, не совсем приятный для западных судей документ в руках адвоката Капнингэма, слишком явственно проступает в нем дух «дальневосточного Мюнхена». Но какое он имеет отношение к защите бывшего японского посла в Берлине генерала Осима, совершенно непонятно. Зато таким подсудимым, как Того, Тодзио, Кидо, Симада, и некоторым другим документ, предъявленный Капнипгэмом, явно вредит, так как он опровергает сам фундамент их показаний, будто тихоокеанская война являлась для Японии войной самообороны, войной во имя национального спасения и она была просто спровоцирована агрессивностью Рузвельта и его администрации. Суд в Токио-3...
Какую же пользу в таком случае мог принести подобный документ самому Каннингэму? Дело в том, что этот крайне реакционный в своих взглядах адвокат был к тому же весьма склонен к саморекламе, п мы полагаем, что многие его действия на этом историческом процессе вызывались именно желанием широкого паблисити. В данном случае он как бы говорил: смотрите, господа, у адвоката Каннингэма ключ к любому, самому секретному хранилищу, ему доступен любой документ, извлечённый из сейфов. Человек весьма пробивной, Каннингэм ухитрился во время одного из перерывов судебного заседания осенью 1946 года слетать в Нюрнберг, добиться свидания с Риббентропом и получить у него аффидевит, в котором бывший нацистский министр иностранных дел, ничтоже сумняшеся, категорически отрицал наличие заговора Берлин-Токио, заговора, направленного на перекройку карты мира вооружённой рукой. И любопытная деталь: свое показание Риббентроп подписал за несколько часов до казни, что и удостоверил в сопроводительном письме генеральный секретарь Нюрнбергского Трибунала. Прощаясь с жизнью, Риббентроп продолжал лгать так, как будто по-прежнему сидел в кресле своего министерства на Вильгельмштрассе...
Благосклонно отнёсся к реакционному адвокату и бывший начальник американских объединённых штабов генерал Д. Маршалл, к тому времени ставший государственным секретарём США. Он положительно ответил в своём аффидевите на все вопросы, поставленные ему Каннингэмом. Целью этих вопросов было доказать, что между Германией и Японией якобы полностью отсутствовала координированная стратегия ведения войны. Этот пример показывает, к каким способам может прибегать буржуазная адвокатура, порой даже во вред своим клиентам, в целях чистой саморекламы. Однако в данном случае, может быть вопреки своей воле, Каннингэм оказал услугу прежде всего исторической правде.
Но вернёмся к беседе Грю-Тоёда. Откуда же у Франклина Рузвельта эта уверенность, что агрессию Японии все ещё можно предотвратить, что есть способ изменить её направление? Ответ на этот вопрос мы найдём частично вне материалов Токийского процесса. Однако получить его все же необходимо, если мы хотим рассмотреть события тихоокеанской войны всесторонне, в свете исторической правды, сейчас, накануне восьмидесятилетия приговора Международного военного трибунала для Дальнего Востока.
Надо сказать, что работа американской разведки в годы Второй мировой войны заслуживает высокой оценки. В конце июля 1940 года Гитлер созвал в Бергхофе совещание высшего командования германских вооружённых сил. Здесь он впервые изложил свои дальнейшие планы в отношении Советского Союза. «Надежда Англии, — утверждал фюрер, — Россия и Америка. Если Россия будет уничтожена, тогда будет устранена со сцены и Америка, ибо уничтожение России чрезвычайно усилит мощь Японии на Дальнем Востоке... Решение: учитывая эти соображения, Россия должна быть ликвидирована. Срок — весна 1941 года. Чем раньше Россия будет разгромлена, тем лучше».
Меньше, чем через месяц — в августе 1940 года — сведения об этом совещании лежали на столе Рузвельта в Белом доме. Добыл их С. Вуд — скромный торговый атташе в посольстве США в Берлине. Работая в Германии с 1934 года, этот талантливый разведчик сумел установить контакты с высокопоставленными нацистами. Спустя несколько месяцев после этой удачи, а точнее, в начале января 1941 года, Вуд раздобыл и переслал в Вашингтон полную копию директивы Гитлера № 21 от 18 декабря 1940 года, вошедшую в историю как план «Барбаросса». Рузвельт был, разумеется, ознакомлен с этим документом и приложенным к нему заключением государственного департамента и ФБР, в котором подтверждалось, что присланный Вудом материал аутентичен оригиналу. Суд в Токио-3...
После молниеносного разгрома некоторых западных держав весной и летом 1940 года американские военные советники Рузвельта оценивали германскую мощь преувеличенно высоко и явно недооценивали способность Советского Союза к сопротивлению. Поэтому заложенные в плане «Барбаросса» задачи — «победить путём быстротечной военной операции Советскую Россию...», «отгородиться от азиатской России по общей линии Архангельск — Волга» — должны были произвести и, видимо, произвели на президента сильное впечатление, что предопределило его стратегию и тактику на многие месяцы вперёд. Вместе с тем справедливость требует отметить, что президент хотя и учитывал возможность окончательного разгрома Советского Союза, однако считал, что это будет оплачено его противниками дорогой ценой, и не рассматривал такую возможность как единственный и бесспорный вариант. Это, в частности, проявилось, как мы увидим, в его позиции в вопросе о ленд-лизе. С другой стороны, бергхофское высказывание Гитлера, что «уничтожение России чрезвычайно усилит мощь Японии на Дальнем Востоке», в сочетании с конечной целью плана «Барбаросса» «отгородиться от азиатской России» могло породить впечатление, что между Германией и Токио есть какое-то секретное соглашение о разделе сфер влияния на территории СССР после его разгрома. Теперь мы знаем, что такого соглашения до начала нападения на СССР и после фактически не существовало, но Рузвельт, конечно, тогда этого не знал.
Итак, согласно плану, «Барбаросса» все должно было начаться 15 мая 1941 года. Из президентского кабинета обстановка к этому времени могла выглядеть так: разгромленная Франция давно сброшена со счетов как великая держава; Великобритания уже третий год изнывает в тяжелейшей за всю её историю борьбе; СССР атакуется с запада и востока Германией и Японией; возможно, по этому поводу даже есть соглашение между Берлином и Токио о разделе там сфер влияния.
Судя по всему, развернётся борьба на огромных пространствах, и, чем дольше она затянется, тем лучше: все три противника успеют основательно истощиться. И тогда вне войны в мире останется только одна, но величайшая из великих держав — Соединённые Штаты, которые и возьмут на себя роль суперарбитра на этой смятенной планете. В первую очередь, разумеется, надо помочь Великобритании, ведущей смертельную схватку, во вторую — СССР, причём в масштабах, прямо зависящих от его способности к сопротивлению: деньги на ветер бросать не следует. Так рождается лозунг Рузвельта «Америка — арсенал демократии». Но, как известно, арсеналы сами не сражаются. У них другая цель — снабдить воюющих всем необходимым. Стратегия Рузвельта к началу 1941 года становится предельно определенной: остаться над схваткой так долго, как только это позволит ход событий, и уж ни в коем случае не дать втянуть себя в войну одновременно на два фронта: и против Германии, и против Японии. Наконец, бесспорно, что Германия — враг номер один. Следовательно, надо создать наиболее благоприятные условия для тех, кто будет сражаться против вермахта... Суд в Токио-3...
В марте 1941 года Вашингтон предупреждает Советское правительство о готовящемся нападении Германии. Это делает Самнер Уэллес, заместитель государственного секретаря, в беседе с советским послом. По странному стечению обстоятельств, как явствует из некоторых американских источников, примерно в это же время Э. Гувер, являвшийся долгие годы бессменным шефом ФБР, передаёт германскому посольству в Вашингтоне дезинформацию весьма своеобразного характера: «Из очень надёжных источников стало известно, что СССР намеревается пойти на новую военную агрессию, как только Германия будет связана крупными военными операциями» (подразумевалось, очевидно, операциями на Западе. — Авт.). Кто был подлинным инспиратором такой акции? Эту тайну, как и многие другие, недавно скончавшийся Гувер унёс в могилу.
В конце февраля и в первых числах марта 1941 года в конгрессе разыгрывается сражение между сторонниками и противниками закона о ленд-лизе, предусматривающего право президента оказывать помощь странам, сражающимся против Гитлера. Собственно, спор вызвала не сама перспектива оказания помощи Великобритании, Греции или Китаю. Страсти разгорелись вокруг одной фразы в тексте этого закона, где говорилось, что ленд- лиз может быть распространён па «любую страну, оборону которой президент считает жизненно важной для обороны Соединённых Штатов». Значит, если разгорится война между нацистской Германией и Советским Союзом, такой страной может оказаться СССР?! Даже мысль об этом была невыносима для реакционной части конгресса. Как свидетельствует биограф и личный друг президента Шервуд, «некоторые из более робких друзей Рузвельта призывали его согласиться на компромиссное решение, которое бы исключало Советский Союз. Однако он был твёрд в этом пункте (ведь президент, как мы убедились, знал то, чего не знали члены конгресса и что, возможно, так и не дошло до самого Шервуда. — Авт.), поскольку уже тогда представлялось если не вероятным, то возможным, что Россия подвергнется нападению Германии или Японии, а может быть, и обеих вместе...».
8 марта 1941 года закон о ленд-лизе был окончательно одобрен большинством в сенате. Сторонники Рузвельта победили под убедительным лозунгом: «Лучше тратить американские доллары, чем проливать кровь наших парней!». Но и доллары на нужды Советского Союза, даже в форме кредита, тратить в первый период Великой Отечественной войны США не хотели: будет ли с кого получать, когда придёт срок? Гарольд Икее в сентябре 1941 года описывал в своём секретном дневнике одно заседание кабинета министров: «Зашёл разговор о золотых запасах, которые могут иметь русские... Мы, по-видимому, стремимся к тому, чтобы они передали нам все своё золото в погашение за поставки товаров, пока оно не будет исчерпано. С этого момента мы применим к России закон о ленд-лизе». Суд в Токио-3...
Такова закулисная сущность империалистической политики. Так практически до конца 1941 года в отношении СССР США действовали по принципу «над схваткой».
Однако нас сейчас детально интересует не общая картина стратегии и тактики Рузвельта во Второй мировой войне, а только те её детали, которые касались непосредственно Японии и проблемы предотвращения тихоокеанской войны. Понимание этого необходимо для уяснения всех причин, вызвавших тихоокеанскую войну, и для опровержения основного тезиса подсудимых, которых судил Трибунал, будто война на Тихом океане была спровоцирована Америкой и лично Рузвельтом и явилась для Токио войной во имя самообороны.
В начале 1941 года произошло событие, беспрецедентное в истории разведки того времени: американские специалисты по кодам сумели найти ключ к совершенно секретным шифрам, которыми пользовались японское министерство иностранных дел и его посольства в разных странах для взаимной телеграфной и радио-переписки, а также для телефонных разговоров. Это открытие дало в руки президента, государственного секретаря и верховного командования вооружённых сил — больше никто из членов американского правительства не был в это посвящён — замечательное оружие, позволившее не только познавать настоящее, но и предвидеть будущее в отношении действий Японии во всем мире, и, в частности, на Тихом океане. Эта система расшифровки получила название «мэджик», что означает магия, волшебство.
Так вот сейчас как раз время вспомнить фразу из разговора Грю-Тоёда 27 июля 1941 года. Грю сказал тогда, что американский президент, продолжая давать разрешение на экспорт нефть в Японию, испытывает сильное давление со стороны общественного мнения. Грю мог бы тогда добавить, что подобное давление президент испытывает и со стороны некоторых своих министров. Гарольд Икес, прямой, горячий, откровенный, был не только министром внутренних дел, но и главой управления по распределению горючего для целей национальной обороны. Во второй половине июня 1941 года Икеса охватило возмущение: горючего не хватало для американских вооружённых сил, а в Японию, как он хорошо знал, непрерывным потоком шли танкеры с нефтью и бензином. Тогда Икес своей властью наложил эмбарго на вывоз этого горючего. Рузвельт немедленно отменил это распоряжение. Горячий Икес подал прошение об отставке: он больше не мог руководить ведомством по распределению горючего. Президент отставку отклонил, поставив Икесу вопрос, будет ли он отстаивать свою точку зрения на эмбарго, если «введение его нарушит непрочное равновесие на чашах весов и побудит Японию выбирать между нападением на Россию и Голландскую Индию».
Слишком прямолинейному Икесу было трудно понять стратегическую доминанту президента: стоять «над схваткой» любой ценой и, если возможно, долго, особенно на Тихом океане, который, по мнению Рузвельта, мог стать вторым фронтом. Сам президент такими сокровенными мыслями с Икесом не делился и в личном письме ему ограничился расплывчатым объяснением: «Речь идёт не об экономии горючего, а о внешней политике, которой занимается президент и под его руководством государственный секретарь. Соображения в этой области сейчас крайне деликатны и совершенно секретны. Они неизвестны и не могут быть полностью известны вам или кому-либо другому, за исключением двух указанных лиц. Они оба — президент и государственный секретарь — полностью согласны в отношении экспорта нефти и других стратегических материалов, зная, что в настоящих условиях, как они им известны, данная политика наиболее выгодна Соединённым Штатам». Суд в Токио-3...
Чувствуя, что министр его все-таки полностью не понял, ценя и уважая Икеса, Рузвельт 1 июля 1941 года, уже после гитлеровского нападения на СССР, пишет новое письмо: «Мне кажется, вам будет интересно знать, что на протяжении последней недели япошки дерутся между собой насмерть, пытаясь решить, на кого прыгнуть: на Россию, в сторону Южных морей (тем самым окончательно связав свою судьбу с Германией) или продолжать «сидеть на заборе» и более дружественно относиться к нам?
Никто не знает, какое решение будет принято в конечном счёте, но, как вы понимаете, для контроля над Атлантикой нам крайне необходимо сохранить мир на Тихом океане. У меня просто не хватает флота, и каждый небольшой инцидент на Тихом океане означает сокращение числа кораблей в Атлантике».
К сожалению, личная переписка Рузвельта, откуда взяты эти высказывания, вышла в свет в Нью-Йорке только в 1950 году и была неизвестна Трибуналу. Впрочем, ни западным судьям, ни подсудимым, ни защите удовольствия она бы не доставила, правда, по разным, но совершенно очевидным причинам. Эта переписка с Икесом бесспорно подтверждает, что система «мэджик» успешно делала свое дело: Рузвельт 1 июля 1941 года, то есть накануне решающего совещания у императора Японии, был отлично осведомлён об ожесточённой борьбе между группой Мацуока и остальными членами правительства Японии по кардинальной проблеме: куда агрессии держать путь — на север или на юг? Рузвельт делал все, что в его силах, чтобы канализировать японских агрессоров на север, то бишь на Советский Союз, и ничем, не дай Бог, не раздражать их на юге. Это была попытка убить сразу трех зайцев — ликвидировать, если это удастся, или коренным образом подорвать единственное тогда в мире социалистическое государство и так ослабить при этом Германию и Японию, чтобы потом иметь возможность и силу указать Берлину и Токио именно то место, которое, по мнению Вашингтона, они могли и имели право занять. Такая позиция базировалась на том, что Рузвельт не разделял мнения своих военных советников. Например, морской министр Нокс писал 24 июня 1941 года президенту: «Наиболее компетентные люди считают, что Гитлеру понадобится от шести недель до двух месяцев, чтобы расправиться с Россией». Военный министр Стимсон, который, как и Нокс, советовал президенту как можно скорей включиться в войну с Гитлером, предлагал: «...Действуя быстро, преодолеть первоначальные трудности, прежде чем Германия высвободит ноги из русской трясины».
Но главнокомандующим был Рузвельт, а он в этом отношении больше склонялся к позиции своего ближайшего советника Гопкинса, который, в конце июля 1941 года побывав в СССР, доложил президенту о громадных потенциальных возможностях Советского Союза. Значит, надо оставаться по-прежнему «над схваткой», помогая Великобритании и Советскому Союзу. И тогда Германия и Япония ещё долго будут истекать кровью, барахтаясь в «необъятной восточной трясине». Что станет при этом с «русским медведем», оставалось неясным, во всяком случае, ничего хорошего и ему такое будущее сулить не могло. Суд в Токио-3...
Эта стратегическая доминанта — стоять «над схваткой» максимально возможное время, стоять в роли «арсенала демократии» — сулила, по мнению Рузвельта, огромный политический выигрыш не только вовне, но и внутри страны: небывалый рост военной промышленности и обслуживающих её смежных отраслей, обогащая промышленников, в тоже время обеспечивал всех работой и по сравнению с мирным временем хорошим заработком. А национальные интересы Соединённых Штатов всегда превалировали у Рузвельта. Свое кредо он однажды весьма откровенно и коротко изложил своему врачу Макентайеру: «Какова бы ни была идеология в данной стране, её национальные интересы неизменны». Поэтому линия умиротворения Японии красной нитью проходит через всю дипломатическую деятельность Рузвельта в критические дни второй половины 1941 года.
30-31 июля Гопкинс в Москве беседует со Сталиным и Молотовым. Вот выдержка из его отчёта президенту: «Молотов заявил... что, по его мнению, Япония воздержалась бы от агрессивного шага, если бы президент нашёл какой-нибудь подходящий способ сделать Японии, как выразился Молотов, соответствующее «предостережение».
Хотя Молотов не сказал этого, из его заявления было совершенно ясно, что такое предостережение должно было включать заявление, что Соединённые Штаты придут на помощь Советскому Союзу в случае нападения на него... Из его слов у меня создалось впечатление, что это весьма тревожит его и что, по его мнению, японцы не поколеблются нанести удар, если момент будет благоприятным. Этим объясняется его большой интерес к позиции Соединённых Штатов в отношении Японии...»
Гопкинс, хорошо знавший позицию своего шефа и друга, реагировал на предложение Наркома иностранных дел СССР уклончиво: «Я указал ему, однако, что наша позиция в отношении Японии основана на благоразумии и что у нас нет желания вести себя вызывающе в наших отношениях с Японией.
Я сказал ему, что я передам президенту сообщение о его, Молотова, тревоге за Сибирь и о его желании, чтобы президент указал Японии, что он не потерпит дальнейших захватов».
Рузвельт прочёл отчёт Гопкпнса и, разумеется, пальцем не шевельнул. Да что там Советский Союз! Даже ближайшему другу и союзнику — Великобритании было категорически отказано в аналогичной просьбе... Суд в Токио-3...
Утро 9 августа 1941 года. В заливе Пасеншия (Ньюфаундленд) встретились прибывший туда на крейсере «Огаста» Рузвельт и его советники и английская делегация во главе с Черчиллем, доставленная к месту Атлантической конференции на новейшем линкоре «Принс ов Уэлс». (Кто бы подумал тогда, что этот могучий, огромный корабль вскоре найдёт свой конец в глубинах Тихого океана, поражённый японской торпедой!) В работе этой конференции нас в данный момент интересует только то, что относится непосредственно к Японии.
Итак, Черчилль предложил, чтобы Вашингтон и Лондон издали одинаковые параллельные ноты, ясно показывающие намерения Англии и Америки в случае дальнейшей агрессии Японии. Текст предложенной Черчиллем американской ноты был таков:
«1. Всякое дальнейшее продвижение Японии в юго-западной части Тихого океана создаст положение, при котором правительство Соединённых Штатов будет вынуждено принять контрмеры даже в том случае, если таковые могут привести к войне между Соединёнными Штатами и Японией.
2. Если какая-нибудь третья держава станет объектом агрессии Японии в результате таких контрмер или своей поддержки их, президент будет просить разрешения конгресса оказать помощь такой державе».
В официальном отчёте о конференции заместитель государственного секретаря Самнер Уэллес писал: «Черчилль старался внушить мне... что... если Соединённые Штаты не сделают такого ясного заявления, останется очень мало надежды помешать дальнейшей экспансии Японии на юг. В таком случае предотвращение воины между Великобританией и Японией представляется безнадёжным... и английское правительство может оказаться почти в критическом положении». Суд в Токио-3...
Как же реагировал на это американский президент? «Черчилль видит события не так, как вы и я, — говорил Рузвельт в кругу своих ближайших советников. — Он удивительно закоснел. Он хочет, чтобы эта война закончилась, как другие — новым расширением империи. И он хочет, чтобы мы поддержали его. Сейчас он очень обеспокоен Востоком — Гонконгом, Малайей, Индией и Бирмой. Я был вынужден вновь и вновь отказывать в его настояниях припугнуть Японию, ибо я стараюсь сделать все, чтобы не дать японцам повода напасть на нас».
Стратегия «над схваткой» упорно продолжала владеть помыслами и практическими делами президента. Между тем американо-японские переговоры продолжались, и не все в Вашингтоне были уверены в правильности основного курса президента.
Вскоре после окончания Атлантической конференции вице-президент Генри Уоллес пророчески писал Рузвельту, имея в виду ход этих переговоров: «...Позиция умиротворения... несомненно, даст в конечном счёте плохие результаты в отношении не только Японии, по и положения в Европе... Я надеюсь, господин президент, что Вы будете абсолютно тверды в отношениях с Японией... всякое проявление слабости, уступчивости или умиротворения будет неверно истолковано Японией и «осью» и дорого обойдётся нам».
Но Уоллес был в меньшинстве. Мнение военных специалистов тоже, как казалось, в общем подкрепляло линию президента в отношении Японии. 11 сентября 1941 года по требованию Рузвельта начальники объединённого комитета штабов генерал Маршалл и адмирал Старк представили обширный документ с общей оценкой военного положения в мире и задач американской стратегии. И здесь настойчиво повторяется, правда, среди других, вариант нападения Японии на СССР. Знаменателей в этом отношении §9, где утверждается: «Если Япония разгромит Китай и Россию и установит свой контроль над Сиамом, Малайей и Голландской Ост-Индией, она, возможно, попытается также установить мир, чтобы организовать восточноазиатскую сферу сопроцветания». В §12 указывалось: «Сейчас ещё нельзя предугадать результаты нападения Японии на Восточную Сибирь». В специальном разделе доклада «Японская стратегия» (в §18) значилось: «Завоевание Восточной Сибири с помощью операций на суше и в воздухе, прикрываемых действием объединённого флота, оперирующего к востоку от Японии». И наконец, в §22 Маршалл и Старк подытоживают: «Отсюда следует, что основной стратегический метод, который следует применять Соединённым Штатам в ближайшем будущем, должен заключаться в том, чтобы материально поддержать нынешние военные операции против Германии и усилить их путём активного участия Соединённых Штатов в войне, но в то же время держать Японию в узде в отношении дальнейшего развития событий».
А вот как «держать Японию в узде», решал президент, и решал, как мы видели, на мюнхенской основе.
Даже приход 18 октября 1941 года к власти экстремистского кабинета Тодзио не вызвал тревоги у военного атташе США в Токио И.Т. Кресуэлла, что видно из его донесения: «...Отставка прежнего кабинета не рассматривается как свидетельство каких-то коренных изменений в политике Японии... считают, что он (Тодзио. — Авт.) обладает широким кругозором. И по-видимому, это предотвратит возможность того, что он прибегнет к крайним радикальным мерам».
Что же касается Рузвельта, то он расценил приход Тодзио к власти как подтверждение своей позиции о нападении Японии именно на север. Основанием к такому выводу служила репутация Тодзио, известного как давнего сторонника агрессии против Советского Союза.
И вот в дни формирования кабинета Тодзио Рузвельт 15 октября 1941 года пишет Черчиллю: «Я думаю, что они направляются на север. В связи с этим вам и мне обеспечена двухмесячная передышка на Дальнем Востоке».
В эти дни нового наступления немцев на Москву президент США крайне низко оценивает способность СССР сражаться на два фронта. В ноябре, в момент, как казалось, апогея успеха нацистов под Москвой, командование американских вооружённых сил представляет президенту свои рекомендации: «Нападение Японии на Россию не оправдывает вмешательства Соединённых Штатов против Японии... Не предъявлять никаких ультиматумов Японии».

Уже истекали последние дни перед нападением на Перл-Харбор, а политика «дальневосточного Мюнхена» все ещё продолжала процветать. Через шесть недель после Перл-Харбора, когда объединённая комиссия конгресса дала своё заключение о причинах этой катастрофы. Гопкинс записывает свою беседу с Рузвельтом. Президент сказал ему: «Хотя в общем переговоры, которые вёл Хэлл, свидетельствовали о том, что мы хотим защищать наши права на Дальнем Востоке, они совершенно исключали те решительные действия, которые мы предпримем, если Япония нападёт, например, на Сингапур или Голландскую Индию. Я считаю слабым местом нашей политики то, что в этом вопросе мы не смогли быть конкретными».
Ценное признание! Но чем же вызвано было «совершенное исключение решительных действий» со стороны США? Запись Гопкинса даёт ответ и на этот вопрос: «Я вспоминаю, что за последний год неоднократно беседовал с президентом, и эти беседы всегда волновали его, потому что он действительно считал, что тактика японцев будет заключаться в том, чтобы избегать конфликта с нами, что они не нападут ни на Филиппины, ни па Гавайи, а двинутся на Таиланд, Французский Индокитай, проникнут дальше в глубь Китая... Он думал также, что японцы в благоприятный момент нападут на Россию». Что же касается позиции Хэлла, то Гопкинс в тот же день записал: «Можно не сомневаться, что ещё за десять дней до возникновения войны он надеялся на возможность какого-то урегулирования».
Какое достоверное свидетельство, что Рузвельтом и Хэллом навязчиво владела политика «дальневосточного Мюнхена», достоверное потому, что Гопкинс был не только ближайшим советником, но и большим другом президента. Вместе с тем какое неопровержимое доказательство того, что у США в тот период не было никаких намерений атаковать Японию. И безнадёжные для США переговоры продолжаются. Суд в Токио-3...
В руках обвинения новые японские предложения от 6 августа 1941 года.
6 августа Номура вручил Хэллу два документа: меморандум и новый проект предложений. В меморандуме утверждается, что действия Японии в Индокитае имеют «исключительно мирный характер» и что их цель «сохранение мира на Тихом океане». При этом Номура заявил Хэллу, что он имеет инструкции своего правительства «вступить в переговоры в строго конфиденциальном порядке» и что он вручает ответ японского правительства на предложение президента Соединённых Штатов Америки, сделанное 24 июля 1941 года.
Новый японский проект перечислял обязательства, которые должны взаимно принять Япония и Соединённые Штаты. Обязательства Японии были настолько же скромными, насколько и неопределёнными. Токио соглашался отказаться от содержания вооружённых сил в юго-западной части Тихого океана, исключая Французский Индокитай — японские войска будут выведены оттуда «по урегулировании китайского инцидента». Нейтралитет Филиппинских островов должен был гарантироваться в соответствующий благоприятный момент. Наконец, Япопия обещала «сотрудничать» с Соединёнными Штатами в приобретении и эксплуатации естественных ресурсов в Восточной Азии.
Зато обязательства Соединённых Штатов Америки в японском проекте были широкими и вполне конкретными: отмена мероприятий военного характера в юго-западной части Тихого океана, что означало запрет каких-либо действий до предотвращению агрессии; сотрудничество с Японией в приобретении необходимых Токио естественных, то есть стратегических, ресурсов в юго-западной части Тихого океана, в особенности в Голландской Индии и, разумеется, восстановление нормальных торговых и экономических отношений США с Японией, что позволило бы Токио резко усилить свой военный потенциал.
Наконец, Вашингтон должен был взять на себя посредничество в организации прямых переговоров между Японией и Китаем, одновременно признав специальный статус Японии во Французском Индокитае. Это означало в первую очередь прекращение оказания помощи чунцинскому правительству и содействие практическому превращению Китая в колонию японского милитаризма. На сей раз Токио вообще обошёл молчанием вопрос о пребывании в Китае японских войск. Таким образом, Токио как бы призывал Вашингтон закрыть глаза на его незаконные действия.
Через два дня — 8 августа — Хэлл вручил Номура американский ответ, где японские предложения признавались Вашингтоном неудовлетворительными. Американские предложения вновь подтверждали принцип нейтрализации Индокитая и на этот раз и Таиланда. Вашингтон отклонил японские требования, обеспечивавшие Токио одностороннее преимущество в военном, политическом и экономическом отношениях, особенно в Китае.
Во время этой беседы Номура впервые высказал пожелание японского правительства организовать личную встречу Рузвельта с Коноэ для урегулирования создавшегося положения. Для краткости скажем только, что после некоторого колебания президент отклонил это предложение: 3 сентября 1941 года Рузвельт указал, что сперва надо иметь хотя бы приблизительно общую точку зрения по наиболее общим проблемам, иначе такая встреча не может быть эффективной. В качестве такой общей платформы для переговоров Рузвельт предлагал известные нам «четыре принципа Хэлла».
Уже после Перл-Харбора, давая показания в объединённой комиссии конгресса, Хэлл не отрицал, что и в этот период, и позже он как государственный секретарь «не жалел усилий, чтобы всегда держать дверь открытой для продолжения переговоров». Суд в Токио-3...
Между тем система «мэджик» действовала безотказно, своевременно сигнализируя Вашингтону о подлинных намерениях японских партнёров по переговорам. Эти расшифрованные японские совершенно секретные документы обвинение передало в распоряжение Трибунала, и они служили неопровержимым доказательством того, что подсудимые под прикрытием японо-американских переговоров готовили преднамеренную агрессию против США, чтобы вероломно и внезапно нанести тяжёлый удар. В данном случае эта «палка» обвинения имела два конца: одним наносила ощутимый удар по попыткам подсудимых уйти от ответственности за развязывание агрессивной войны па Тихом океане, другим — безошибочно указывала на беспрецедентную недальновидность «дальневосточных мюнхенцев».
19 июля 1941 года американская разведка расшифровала японскую дипломатическую телеграмму из Кантона в Токио. В ней говорилось о скорой и полной оккупации всего Индокитая как шага к захвату Голландской Индии, Малайи и Сингапура. В телеграмме подробно указывались военные и морские силы, необходимые для проведения этих акций, и места их базирования на 19 июля. Телеграмма заканчивалась недвусмысленно: «Мы уничтожим английскую и американскую военную мощь и способность содействовать планам, направленным против нас».
В тот день из Токио в Берлин летит шифровка послу Осима: «Внешняя политика Японии не будет изменена и останется верной принципам тройственного пакта». Осима ясно даёт понять Вашингтону, что Япония намерена воевать с США, если последние осмелятся помочь Англии в борьбе против Гитлера.
26 августа 1941 года американская разведка передаёт Белому дому расшифрованное донесение военной разведки японского генерального штаба. Там указывается, что Тодзио, тогда военный министр, издал приказ завершить в ноябре 1941 года подготовку к войне на Тихом океане. Приводилось мнение и бывшего премьера Хирота, председателя ультрареакционного союза «Черный дракон», считавшего, что война с США начнётся в декабре 1941 года или в феврале 1942 года.
Но Хэлл «продолжал держать дверь для переговоров открытой»: так велико было стремление «дальневосточных мюнхенцев» принять желаемое за действительное! А поскольку руль руководства был в их руках, вооружённые силы США по-настоящему не готовились к ответному удару.
Дальнейшие события, как зафиксировано в приговоре Трибунала, развивались так: «6 сентября 1941 года было созвано совещание в присутствии императора, на котором присутствовали Тодзио, Судзуки, Муто, Ока и другие. Совещание решило, что Япония должна продвигаться на юг и что следует сделать попытку добиться удовлетворения требований Японии через переговоры с Соединёнными Штатами и Великобританией, но если эти требования не будут удовлетворены к началу октября, то будет принято решение о начале военных действий». Суд в Токио-3...
Что же это были за требования, скромно названные японской стороной «программой-минимум»? Обвинение кладёт их на судейский стол как доказательство политики «миролюбия». Это настолько существенный документ, он так ярко показывает ненасытный аппетит токийских правителей, что мы почти полностью приводим его:
«Раздел I. Минимальные требования Японии, которые должны быть удовлетворены в её переговорах с Соединёнными Штатами и Англией.
1. Вопросы, связанные с китайским инцидентом:
а) Соединённые Штаты и Англия не будут вмешиваться в урегулирование китайского инцидента и не будут прерывать его;
б) они не будут препятствовать попыткам Японии урегулировать инцидент в соответствии с китайско-японским основным договором и трёхсторонней совместной декларацией Японии, Маньчжоу-го и Китая (то есть марионеточного правительства Ван Цзинвэя. — Авт.);
в) путь через Бирму (по этой дороге шла англо-американская помощь Китаю. — Авт.) будет закрыт. Соединённые Штаты и Англия не будут оказывать правительству Чан Кайши ни военной, пи экономической поддержки».
Короче говоря, США и Англия должны беспрекословно отойти в сторону и бесстрастно смотреть, как Китай полностью превращается в японскую колонию.
Далее, на основании §2 пункта «а» США должны были признать и Индокитай японской добычей в соответствии с «соглашением» марионеточного режима Петена и токийского правительства. Что же касается пунктов «в» и «г», то их соблюдение обрекало Англию и США на военное бездействие перед лицом все возрастающей японской угрозы.
«2. Вопросы, связанные с безопасностью национальной обороны Японии:
а) Соединённые Штаты и Англия не будут предпринимать на Дальнем Востоке действий, создающих угрозу для национальной обороны Японии;
б) они признают особые отношения, существующие между Японией и Францией на основе японо-французского соглашения;
в) они не будут создавать ничего, что может представлять военный интерес, в Таиланде, Индонезии, Китае и на дальневосточной советской территории;
г) они не будут усиливать свое вооружение на Дальнем Востоке, существующее в настоящее время».
В §3 при условии принятия токийских требований Англии и США милостиво разрешалось и дальше делать все, чтобы поток стратегических материалов в Японию лился широко и не иссякал.
«3. Вопросы, связанные с получением материалов, необходимых для Японии:
а) Соединённые Штаты и Англия будут сотрудничать с Японией в снабжении её необходимыми ресурсами;
б) они восстановят торговые отношения с Японией и будут снабжать Японию материалами, необходимыми для её существования, со своих территорий в юго-западной части Тихого океана;
в) они будут с готовностью принимать участие в экономическом сотрудничестве Японии, Таиланда и Индокитая».
Взамен таких «небольших» уступок со стороны англосаксов Япония давала в очередной раз «слово» новых актов агрессии не совершать.
«Раздел II. Пределы, в рамках которых Япония может заключить соглашение.
Если Соединённые Штаты и Англия согласятся с нашими требованиями, выдвинутыми в разделе I, то:
1) Япония, используя Индокитай в качестве базы, не будет осуществлять военного продвижения в какой-либо соседний район, за исключением Китая;
2) Япония готова отвести свои войска из Индокитая после того как на Дальнем Востоке будет установлен справедливый мир;
3) Япония готова гарантировать нейтралитет Филиппин» (иначе говоря, ликвидацию там американских военных баз. — Авт.). Суд в Токио-3...
Наконец, на том же совещании 6 сентября 1941 года была принята резолюция, в которой, в частности, указывалось: «Мы особенно будем стараться не допустить образования единого русско-американского фронта против Японии». Отдадим дань справедливости: в Токио знали, чего надо бояться. Да, когда этот документ оглашался обвинением, он доставил мало удовольствия и подсудимым, и защите: ведь агрессор прямо предлагал США и Англии капитулировать без войны.
Казалось бы, Вашингтону на этом следовало поставить точку, прервав переговоры. Но они продолжались. 2 октября 1941 года Хэлл передал Номура ответ США. В нем вновь предлагались в качестве фундамента переговоров «четыре принципа Хэлла», вновь затрагивался вопрос о позиции Японии в соответствии с «пактом трех», если США будут вынуждены вступить в войну с Германией. Номура, разумеется, отклонил американские предложения, и пропасть между империалистическими антагонистами на Тихом океане все расширялась. Тем временем в Японии пал третий кабинет Коноэ. К власти 18 октября 1941 года пришёл воинственный Тодзио, его министром иностранных дел был назначен Того.
Тут даже японскому послу в Вашингтоне Номура стало не по себе. 23 октября 1941 года он шлёт телеграмму Того. Трибунал счёл её столь важной, что полностью процитировал в приговоре. И действительно, это было яркое доказательство того, что дальнейшие переговоры велись Японией только для создания прикрытия, благодаря которому будет удобно нанести внезапный агрессивный удар. В этой телеграмме, отправленной через пять дней после прихода к власти кабинета Тодзио и своевременно расшифрованной американской разведкой, говорилось:
«Я убеждён, что тоже должен был уйти в отставку вместе с предыдущим кабинетом. Я знаю, что государственному секретарю известно, насколько я был искренен. Однако он хорошо понимал, что моё влияние в Токио ничтожно. Я думаю, что вы, в министерстве иностранных дел, не возражали бы против моего ухода, так как теперь я уже бессилен. Для меня очень тяжело продолжать это лживое существование, обманывая самого себя и других».
Возможно, циник Того пожал плечами, получив это послание: неужели опытный дипломат адмирал Номура забыл старый афоризм, бытовавший в буржуазных министерствах иностранных дел: «Посол — честный человек, которого посылают за границу лгать и обманывать в интересах своей страны». Во всяком случае, в ответной телеграмме от 2 ноября 1941 года Того обошёл молчанием просьбу Номура. Однако сама по себе телеграмма была красноречива, так как в ней прозрачно намекалось на истинные цели Токио:
«Мы тщательно рассмотрели и обсудили основы политики по улучшению взаимоотношений между Японией и Америкой. Мы ожидаем, что утром 5 ноября на совещании в присутствии императора достигнем окончательного решения и сообщим его вам немедленно. Это будет последней попыткой нашего правительства улучшить дипломатические отношения. Если мы возобновим переговоры, то сложившееся положение делает необходимым вынести решение немедленно. Это сообщается только для вашего сведения».
Система «мэджик» расширила круг адресатов, в их числе оказались Рузвельт и Хэлл. И вот шесть лет спустя Кинан допрашивает подсудимого Того по поводу этой телеграфной переписки. Обвинитель цитирует телеграмму Номура и спрашивает Того, получал ли он такую телеграмму. Того, зная, что оригинал телеграммы находится в руках обвинения, вынужден признать:
— Я припоминаю, что в телеграмме от адмирала Номура содержалась просьба предоставить ему разрешение вернуться в Японию и доложить об обстановке...
Вопрос: В частности, я имею в виду следующую фразу: «Для меня очень тяжело продолжать это лживое существование, обманывая самого себя и других». Вы помните эти слова?
Ответ: Я помню, в телеграмме говорилось об этом. Суд в Токио-3...
Вопрос: Она, безусловно, должна была привлечь ваше внимание, не так ли? Или же было обычным для министерства иностранных дел получать подобные телеграммы от своих послов во всех странах мира?
Ответ: Я не знаю, что привело Номура в заблуждение.
Вопрос: Одну минутку. Почему вы говорите, что Номура заблуждался, когда он сказал, что его поведение было лицемерным, что он обманывал других? На каком основании вы заявляете, что он заблуждался?..
И тут Того, не зная, что сказать, пытается убедить Трибунал, что кабинет Тодзио, который коварно и внезапно развязал агрессию на Тихом океане, стремился к миру. И это говорится тогда, когда Того уже прослушал доказательства, предъявленные обвинением, доказательства, бесспорно устанавливавшие прямо противоположное.
Ответ: Я истолковал эту телеграмму Номура следующим образом. Он считал, что кабинет Тодзио был военным кабинетом, как вы однажды выразились, и поэтому заявил, что не хочет обманывать других... не хочет продолжать обманывать других и самого себя. Однако, по-моему, кабинет не ставил своей целью ведение войны, а, наоборот, предотвращение её, и поэтому естественным было моё предположение о том, что Номура сильно заблуждался...
Кинан правильно оставляет без внимания это явно абсурдное объяснение Того и продолжает:
— Когда он говорил об обмане других людей или о лицемерии с другими, это относилось к японцам или к представителям Соединённых Штатов?
Ответ: Судя по японскому тексту, правильно толковать так: Номура не хотел продолжать обманывать ни себя, ни других.
Вопрос: Не хотите ли вы этим сказать, что Номура намеревался обманывать министерство иностранных дел или что, по крайней мере, он лицемерил перед своим императором, премьер-министром и министром иностранных дел? Вы ведь не имеете в виду это, не так ли?
Ответ: Копечно, трудно представить себе, чтобы японец мог обманывать императора, поэтому я думаю, что у него не было даже подобной мысли...
Но тут для любого объективного исследователя этих событий возникает вопрос: что думали Рузвельт и Хэлл, когда американская разведка доставляла им расшифрованные телеграммы Номура в адрес Того и ответы последнего японскому послу? Тем более что дальнейшая переписка между Номура и Того, тоже расшифрованная американцами, не давала никаких оснований для успокоения...
Наступило 5 ноября 1941 года, и в Токио состоялось очередное совещание в присутствии императора. Обвинение представило доказательства, позволившие Трибуналу полностью восстановить картину того, что происходило на этом совещании. Подсудимые вынуждены были признать правильность этих доказательств, и в приговоре Трибунал констатировал:
«5 ноября 1941 года состоялось совещание в присутствии императора. На нем присутствовали: Тодзио, Того, Симада, Кайя, Судзуки, Муто, Ока и Хосино. Было вынесено решение о политическом курсе в отношении Соединённых Штатов, Великобритании и Нидерландов. Было решено возобновить японо-американские переговоры и представить правительству Соединённых Штатов два альтернативных предложения «А» и «Б». Эти предложения за день до того были пересланы Номура. Было также решено, что, если до 25 ноября Соединённые Штаты не примут ни одно из предложений, японское правительство сообщит правительствам Германии и Италии о своём намерении начать войну против Соединённых Штатов и Великобритании и призовёт их принять участие в этой •войне и не заключать сепаратного мира.
В то время как договорённость о подписании соглашения должна была быть достигнута к 25 ноября, Номура получил инструкции не создавать впечатления того, что японцы установили срок достижения соглашения и что предложение было по существу ультиматумом». Суд в Токио-3...
Но, может быть, все это не было известно Вашингтону в то время, когда эти события разворачивались, может быть, потребовалось два с половиной года судебного следствия, чтобы восстановить истину? Увы, к такому выводу прийти нельзя.
7 ноября Номура явился к Хэллу, чтобы представить ему последние предложения Японии. Они именовались планами «А» и «Б». План «Б» являлся запасным вариантом — на случай отклонения Вашингтоном основного плана «А» — и предусматривал «максимальные» уступки Японии в пользу США.
Во время этого свидания Номура сообщил Хэллу, что японское правительство направило в Вашингтон для помощи в переговорах Курусу и что он вылетел из Токио 5 ноября, направляясь в Вашингтон. Номура просил Хэлла устроить Курусу встречу с президентом. А в это время Хэлл уже хорошо знал текст телеграммы, полученной Номура из Токио 5 ноября 1941 года, из которой явствовало, что пресловутые планы «А» и «Б», по существу, являются ультиматумом и их отклонение вызовет «хаос в японо-американских отношениях», или, короче, войну.
Телеграмма гласила: «В связи с различными обстоятельствами абсолютно необходимо, чтобы вся подготовка к подписанию этого соглашения была закончена к 25 числу сего месяца. Я понимаю, что это трудный приказ, но при Данных обстоятельствах это неизбежно.
Поймите это как следует и действуйте так, чтобы японо-американские отношения не оказались в состоянии хаоса. Эта информация только строго для вас лично».
Когда американские обвинители представили на процессе эти и другие аналогичные телеграммы, они правильно считали и доказывали, что это полностью подтверждает намерения японского правительства коварно и внезапно, под прикрытием дымовой завесы дипломатических переговоров, напасть на Перл-Харбор и другие владения Америки, Англии и Голландии. Но понимали ли они, что это ведь одновременно и убедительное доказательство того, до какой степени вашингтонские руководители были в плену схемы «дальневосточного Мюнхена», продолжая такие переговоры в надежде умиротворить агрессора и не принимая решительных мер для подготовки к отражению японского нападения?
Ведь в объединённой комиссии конгресса Хэлл, давая показания, не отрицал, что «был в курсе содержания всех перехваченных телеграмм». Когда же эти пресловутые японские планы «А» и «Б» перекочевали на стол судей, то оказалось, что в них нет почти ничего нового по сравнению с уже известными нам сентябрьскими «минимальными требованиями и максимальными обязанностями Японии».
По-прежнему Токио под флагом «предотвращения распространения европейской войны на Тихий океан» подтверждал намерение непреложно выполнять свои обязательства по «пакту трех». Придёт время — и Хэлл покажет на заседании объединённой комиссии конгресса (как укапывалось, её материалы обвинение тоже передало Трибуналу), что в связи с переговорами, в частности по плаунам «А» и «Б», американцы «также просили японцев отказаться от их союза с Германией и Италией», так как он был направлен против США. Но японцы цеплялись за этот союз, как цепляются за свою собственную жизнь.
На свидетельском месте генерал-майор Хидэо Ивакуро, ответственный сотрудник бюро военных дел, которым в прошлом ведал Муто. Допрашивает Ивакуро обвинитель Лопец:
— Генерал, бюро военных дел направило вас в штат адмирала Номура в Вашингтоне, чтобы вы проводили линию армии на важнейших переговорах, которые велись в то время?
Ответ: Да...
Вопрос: Вернёмся к вашим высказываниям, сделанным правительству Соединённых Штатов. Не было ли у вас беседы с государственным секретарём Хэллом... господином Гамильтоном и господином Баллантайном (двое последних — ответственные сотрудники госдепартамента, — Авт.) 4 июня 1941 года?
Ответ: Я не помню, было ли это 4 июня, но такая беседа имела место. Суд в Токио-3...
Вопрос: И она состоялась в три часа дня в отеле «Уордманнарк»?
Ответ: Возможно, что это так.
Вопрос: Правда ли, что на этом заседании речь шла о соглашении между США и Японией? Заявляли ли вы, что цель этого соглашения — заставить Японию отказаться от «пакта трех»? Меня интересует и высказанная вами мысль о том, что если США придётся вступить в войну и обстоятельства потребуют от Японии соответствующих действий, то она будет готова выполнить эти обязательства, даже если придётся поднять оружие против Соединённых Штатов. Верно ли это?
Ответ: Да, возможно, что я дал такое объяснение...
Но вернёмся к планам «А» и «Б». По-прежнему от США требовали полного невмешательства в «китайский инцидент». Японцы сохраняли за собой право «держать там войска даже после заключения мира», до истечения «соответствующего периода». В результате настойчивых требований американцев конкретизировать границы этого периода Номура получил директиву «разъяснить», что этот период равен двадцати пяти годам. США должны были немедленно полностью возобновить снабжение всем необходимым японской промышленности и армии. США должны были признавать «особое положение» Японии в Индокитае. При наличии всех этих условий Япония милостиво соглашалась не производить новых захватов. Цена таким обещаниям держав «оси» была хорошо известна всему миру. Япония также согласна была вывести свои войска из Южного Индокитая после подписания США соглашения на основе плана «Б». Однако она полностью сохраняла свои войска на севере этой страны (тогда это была номинально французская колония. — Авт.), что обеспечивало японцам возможность в любой момент вернуться и на юг.
Таким образом, принятие плана «А» или «Б», как и прежних вариантов японских предложений, означало бы дипломатическую капитуляцию Вашингтона. Но допустим гипотетическое предположение, что Соединённые Штаты приняли такое решение. Что ожидало бы Америку в таком случае?
Идёт допрос свидетеля Ямамото, заместителя Того и начальника американского бюро японского МИДа в решающие дни 1941 года. Допрос ведёт обвинитель Лопец. Он просит показать свидетелю документ обвинения 3167:
Вопрос: На нём есть следующая пометка, сделанная карандашом: «18 ноября 1941 года. От Муто, начальника бюро военных дел»; затем идёт подпись: «Ямамото». Это ваш почерк, не так ли? Суд в Токио-3...
Ответ: Эта запись карандашом сделана моей рукой.
Вопрос: Помечая «От Муто, начальника бюро военных дел», вы имели в виду Акира Муто, находящегося на скамье подсудимых?
Ответ: Да.
Вопрос: Вы сделали эту надпись в то время, когда получили от него этот документ, ставший документом обвинения 3167, то есть 18 ноября 1941 года?
Ответ: Да, это так, как вы говорите.
Вопрос: А красная печать, которая стоит на первой обложке этого документа, является секретной государственной печатью, не так ли?
Ответ: Да.
Вопрос: Она является самой важной и совершенно секретной печатью японского правительства?
Ответ: Да, это так, как вы говорите...
Обвинитель Лопец, обратившись предварительно к председателю Трибунала, зачитывает весь текст упомянутого документа:
«Государственный секрет № 19. 30 экземпляров.
План дальнейших мероприятий по ведению переговоров между Японией и Соединёнными Штатами.
(Пометка, сделанная карандашом: «18 ноября 1941 г. От Муто, начальника бюро военных дел. Ямамото».)
Необходимые меры в том случае, если договор будет заключён по плану «А»:
1. Заставить США признать, что правительство Соединённых Штатов не предпримет никаких мер и действий, которые могли бы помешать японскому правительству в проведении мероприятий по урегулированию китайского конфликта... избегая всего, что могло бы быть направлено на помощь Чан Кайши.
2. Заставить США признать следующее: оба правительства в течение трех дней по заключении соглашения должны прекратить проведение всяких мероприятий по замораживанию собственности; правительство Соединённых Штатов должно предоставлять Японии ежегодно шесть миллионов тонн нефти, в состав этого количества входит полтора миллиона тонн авиационного бензина, причём каждый месяц должно предоставляться одинаковое количество нефти. Суд в Токио-3...
Правительство Соединённых Штатов примет меры, чтобы заставить Голландскую Индию в трёхдневный срок после заключения соглашения принять требования японского правительства, представленные Голландской Индии через посла Ёсидзава, о торговле, средствах транспорта и связи между Японией и Голландской Индией, о свободе въезда, организации предприятий, местожительства и деловых отношений для японских подданных в Голландской Индии (таким образом, США обязывались принять меры, превращающие фактически и эту богатую стратегическим сырьём страну в японскую колонию. — Авт.).
Но пока Голландская Индия должна снабжать Японию ежегодно четырьмя миллионами тонн нефти, предоставляя каждый месяц одинаковое количество нефти...
Правительство Соединённых Штатов должно принять меры, чтобы заставить правительство Англии в трёхдневный срок по заключении соглашения по плану «А» восстановить торговые отношения с Японией и в то же время избегать проведения мероприятий, направленных на оказание помощи Чан Кайши, таких, как открытие Бирманской дороги и другие.
Если по истечении недели со времени заключения соглашения по плану «А» США и Великобритания не перестанут оказывать помощь Чан Кайши и не перестанут проводить мероприятия по замораживанию фондов, а Голландская Индия не примет мер по установлению торговли с Японией, то японская империя начнёт военные действия против США, Великобритании и Голландии... пошлёт в Голландскую Индию войска, необходимые для обеспечения безопасности.
Япония сообщит об этих своих намерениях США, когда будет подписано соглашение по плану «А».
Аналогичные требования предусматривались во второй части этого документа, на случай если бы США подписали соглашение по плану «Б».
Какой неприятный документ оказался в руках обвинения, какое яркое доказательство, что высшее японское военное руководство шло напролом, желая во что бы то ни стало развязать войну на Тихом океане, даже если бы США согласились на унизительные условия планов «А» или «Б». Таким языком и такие требования можно было в те времена предъявлять какому-нибудь индийскому магарадже, но не Вашингтону! Какое наглядное опровержение лживых показаний очередного свидетеля защиты Кумаити Ямамото, который в своём аффидевите утверждал: «Начальник бюро Муто всегда желал, чтобы переговоры (речь идёт о переговорах между США и Японией. — Авт.) закончились удовлетворительно, и проявлял значительное беспокойство, стараясь согласовать и смягчить решительное мнение военной группировки, которая была склонна к тому, чтобы Япония втянулась в войну... Я слышал от Муто, что ему с трудом удалось добиться изменения этих решительных взглядов».
Но является ли приведённый документ письменным подтверждением стремления подсудимого Муто к «успеху переговоров»? На этот вопрос обвинителя Лопеца Ямамото, уходя от прямого ответа, цедит сквозь зубы, что Муто представил ему эту бумагу действительно во второй половине ноября и «назвал это точкой зрения генштаба по данному вопросу». Что ж, и это — ценное признание! Суд в Токио-3...
А вот теперь время вернуться к миссии посла Курусу. Мы помним, что 7 ноября Номура, предъявив Хэллу новые японские предложения — план «А», одновременно сообщил государственному секретарю, что Токио посылает к ним второго посла Курусу, и просил Хэлла устроить Курусу свидание с Рузвельтом. На чем основывалась эта просьба японского посла?
4 ноября 1941 года правительство Тодзио решает направить в Вашингтон «в помощь» Номура посла Курусу, чья подпись украсила в сентябре 1940 года оригинал «пакта трех». Цель здесь была двоякая. Во-первых, после просьбы Номура об отставке в Токио не очень доверяли его способности, а главное, желанию продолжать дипломатию обмана с целью прикрыть внезапную агрессию. Во-вторых, предполагалось, что уже сам факт посылки второго дипломата в ранге посла заставит Вашингтон поверить в искреннее желание Токио успешно завершить переговоры. 4 ноября 1941 года Того шлёт первую телеграмму, касающуюся миссии Курусу. Она изложена в выражениях, не совсем ясных, и, очевидно, вызвана скорее всего желанием не обидеть заслуженного дипломата Номура: «Имея в виду особую важность настоящих переговоров и учитывая, что вы просите инструкций, посол Курусу вылетает в целях оказания вам помощи. Он будет вашей правой рукой в этих переговорах. Я надеюсь, что вы сможете организовать беседу его с президентом Рузвельтом. Деятельность посла Курусу должна оставаться строго секретной».
Зато цель поездки Курусу обнажённо излагалась во второй телеграмме, которую Того направил Номура 6 ноября 1941 года: «...Причина срочной отправки к вам посла Курусу состоит в том, чтобы показать искренность нашего императора в переговорах. Теперь мы находимся в последнем круге переговоров... Мы заявляем общественному мнению, что Курусу направляется к вам на помощь, чтобы урегулировать отношения между двумя странами...» Эта телеграмма разделила судьбу всех остальных секретных японских депеш: стала достоянием сотрудников Белого дома.
Курусу вылетел из Токио 5 ноября и, следовательно, должен был знать, что уже установлен предельный срок его пребывания в Вашингтоне — 25 ноября. Так как он прибыл в Вашингтон 15 ноября, то, фактически, для решения сложнейших проблем, на которые Номура бесплодно истратил почти одиннадцать месяцев, ему было отпущено всего десять дней. Трудно предположить, чтобы сам Курусу не понимал или, точнее, не знал истинной роли, которую ему предстояло разыграть. Во всяком случае, телеграммы из Токио, адресованные ему после прибытия в американскую столицу, должны были полностью разъяснить послу, что от него требовалось. А вот как всего этого не поняли Рузвельт и Хэлл, остаётся загадкой. Ведь они читали все эти телеграммы одновременно с Курусу!
Истинная цель миссии Курусу была полностью вскрыта на Токийском процессе, и, как это уже не раз там случалось, частично показаниями свидетелей защиты, частично документами. Вызванный Того свидетель, в то время депутат японского парламента Томиёси, рассказал на процессе, что, узнав о поездке Курусу в Вашингтон, прямо спросил Того: «Что сие означает? Является ли такая акция лишь приёмом обмана США, приёмом создания видимости серьёзных переговоров?» Того, храня государственную тайну, разумеется, отрицал это.
Уже известный нам начальник оперативного управления генштаба генерал Рюкити Танака на суде подтвердил, что через два дня после начала войны подсудимый Муто сказал ему, что посылка Курусу в США была только маскировкой для прикрытия событий, предшествовавших японскому нападению. Наконец, сам Тодзио был вынужден признать, что переговоры в последней фазе «продолжались только в стратегических целях».
Придёт время, и вице-адмирал Фукудомэ, бывший начальник штаба объединённого флота, напишет обширнейший труд — «Гавайская операция». В нем он мимоходом признает, что вся дипломатическая деятельность Токио осенью 1941 года имела одну цель: не дать соединённым Штатам времени принять контрмеры «к нашему внезапному нападению». Суд в Токио-3...
На процессе были оглашены и телеграммы в адрес Номура и Курусу, расшифрованные в свое время американской разведкой, те самые телеграммы, которые, как мы указывали, должны были открыть Курусу глаза на его роль, если предположить, что он не знал её раньше.
В день прибытия Курусу в Вашингтон японское посольство получило директиву Того уничтожить все шифры при наступлении «чрезвычайных обстоятельств». На следующий день — 16 ноября, — когда Курусу, очевидно, только-только успел распаковать свои чемоданы, от напористого министра иностранных дел прибывает ещё одна депеша: «В эти несколько дней решается судьба нашей империи. Поэтому старайтесь трудиться ещё больше, чем когда-либо. Я указал в своей телеграмме окончательную дату для завершения переговоров, и никаких изменений не произойдёт. Постарайтесь понять это. Времени осталось мало. Поэтому не позволяйте соединённым Штатам уклоняться от рассмотрения наших предложений й оттягивать дальше переговоры. Оказывайте на них давление в целях завершения переговоров на базе наших предложений. Сделайте все, от вас зависящее, чтобы добиться немедленного завершения переговоров».
И тут Курусу проявил больше выдержки и меньше авантюризма, чем его шеф Того. 18 ноября 1941 года он телеграфирует в Токио о своих впечатлениях от первой встречи с Рузвельтом и Хэллом и от разговора с Номура. Он указывает, что США искренне стремились и стремятся к окончанию переговоров и не затягивают их умышленно. Он предостерегает Токио от действий, которые нельзя будет исправить. Наконец, он предупреждает Того, что Вашингтон не согласится на план «Б», план туманный и неискренний.
Надо было видеть лица подсудимых, когда оглашались эти телеграммы, немые, но много говорящие свидетельства тщательно, постепенно и коварно подготовленной и осуществлённой агрессии. А всего несколько лет назад, в период тех зловещих событий, эти же люди, закусив удила, неслись навстречу катастрофе. Доказательства? Обвинение охотно передаёт их в распоряжение Трибунала.
В руках обвинения новый, чрезвычайно любопытный документ, который ещё раз подтверждает истину, что на таких процессах, как Нюрнбергский и Токийский, весьма важна роль безмолвных свидетелей. На следующий день после телеграммы Курусу — 19 ноября — в Вашингтон летит новая шифровка — циркуляр №2353. В ней обойдено молчанием предупреждение Курусу, посланное накануне. Авторов телеграммы в то время волновало совсем другое:
«...Передача по радио специального сообщения в случае чрезвычайных обстоятельств. Суд в Токио-3...
В случае наступления чрезвычайных обстоятельств (опасность разрыва дипломатических отношений), если будут Международные коммуникации, мы передадим следующие сигналы в дополнение к ежедневной передаче дневной сводки новостей на японском языке:
1. В случае опасности разрыва японо-американских отношений — «хигасино кадзэ, амэ» (восточный ветер, дождь).
2. При опасности разрыва японо-советских отношений — «кита-но кадзэ, кумори» (северный ветер, облачно).
3. При опасности разрыва, японо-английских отношений — «ниси-но кадзэ, харэ» (западный ветер, ясно).
Эти сигналы будут передаваться в середине или в конце передачи в качестве прогноза погоды, и каждая фраза будет повторена дважды. Когда это будет услышано, уничтожайте все шифры и т. д.».
Интересно, что думали Рузвельт, Хэлл и их начальники штабов, когда читали эти телеграммы? На этот вопрос не смогли дать ответа даже многотомные отчёты различных комиссий конгресса, пытавшихся разгадать «шараду Перл-Харбора».
Вот в такой атмосфере, насыщенной обманчивой, предгрозовой тишиной, Курусу начинает выполнение, той грязной роли, которую уготовила ему история и против которой не восстала его ущербная совесть.
17 ноября состоялась встреча Номура и Курусу с Рузвельтом и Хэллом. На ней обсуждался план «А». Развернувшаяся беседа, как явствует из записи её Хэллом, сразу приняла острый характер.
Государственный секретарь разъяснил свое понимание японской формулы «нового порядка в великой Восточной Азии» как «программы политического, экономического и военного господства Японии на Тихом океане». Курусу старался уверить Рузвельта и Хэлла в «мирных намерениях» правительства Тодзио.
18 ноября состоялась самая продолжительная беседа за весь период переговоров Хэлла с Номура и Курусу. Она кончилась неопределённым заявлением государственного секретаря, что он «будет консультироваться с англичанами и голландцами о японских предложениях».
Запись этой беседы подтверждает, что даже в этот момент в словах Хэлла все ещё не переставали звучать мюнхенские ноты, по отношению к японскому агрессору. Суд в Токио-3...
20 ноября Номура и Курусу представили Хэллу новый японский проект — последний свой проект в ходе переговоров — план «Б».
К этому времени в руках Рузвельта и Хэлла уже находились известная нам телеграмма Курусу, адресованная Того 18 ноября, где он просил японское правительство не прибегать к действию, которое нельзя будет исправить, и где прямо указывал, что план «Б» неприемлем для США, и телеграмма Того, датированная следующим днём, в которой не только умалчивалось обо всех, предостережениях Курусу, но прямо сообщались условные сигналы, которые могли быть только сигналами начала войны — «если будут действовать международные коммуникации», — и давались директивы об уничтожении всей секретной документации японского посольства в Вашингтоне. Достаточно было только беглого взгляда, чтобы руководители Белого дома поняли всю неприемлемость японского плана «Б», как, впрочем, и предшествовавшего ему плана «А»: оба варианта были поразительно схожи друг с другом.
И тем не менее Рузвельт и Хэлл продолжали переговоры. Подобное ещё можно было бы понять, если бы Вашингтон использовал этот период для решительной подготовки страны к отпору агрессору. Однако в этом отношении, что ярко подтвердили последующие события, ничего действительно серьёзного не было сделано.
Принимая 20 ноября от Курусу и Номура текст японского плана «Б», Хэлл заявил послам, что Соединённые Штаты дадут ответ после консультации со своими союзниками — Великобританией, Голландией и Австралией. Между тем беспокойный Того неустанно вдалбливает в головы своих послов одну и ту же простую мысль, уже многократно изложенную в его предыдущих телеграммах. Можно подумать, что интересы Токио в Вашингтоне в те дни представляли не многоопытные кадровые дипломаты, а случайные дилетанты.
В руках у судей новая шифровка Того своим послам от 22 ноября 1941 года, которая одновременно побывала и в японском посольстве в Вашингтоне, и в Белом доме: «Нам крайне трудно изменить дату, установленную в моей телеграмме №736... Я знаю, что вы работаете усердно. Оставайтесь верными нашей установленной политике и делайте все, что возможно. Не жалейте сил и постарайтесь добиться желаемого вами решения. По причинам, о которых вы не можете догадаться, нам желательно урегулировать японо-американские отношения к 25-му. Но если сумеете закончить ваши переговоры с американцами в течение ближайших трех-четырёх дней и подписать соглашения к 29-му (пишу только для вас — к двадцать девятому), если к этому времени будет совершён обмен соответствующими нотами и мы добьёмся взаимопонимания с Великобританией и Голландией, короче говоря, если все может быть закончено, то мы примем решение ждать до указанной даты. Мы хотим сказать, что эта предельная дата ни в коем случае не может быть изменена. После этого события будут развиваться автоматически. Учтите, пожалуйста, это самым внимательным образом и трудитесь упорнее, чем когда-либо. Настоящее сообщение предназначено только для вас — двух послов».
После этой телеграммы, да ещё в сопоставлении её с предыдущими директивами Токио Рузвельту и Хэллу, очевидно, стало наконец ясно, что попытки умиротворить агрессора на Востоке так же тщетны, как тщетны были в прошлом аналогичные попытки на Западе. В этом судьи могли убедиться, читая переданный им отчёт комиссии американского конгресса. Так, впоследствии, давая показания на заседании объединённой комиссии конгресса, Хэлл заявил: «Перехваченная телеграмма от 22 ноября содержала бесспорные доказательства, что японское правительство инструктировало своих представителей о том, что их условия должны были быть приняты безоговорочно и в пределах определенного срока — до 29 ноября. Читая эту телеграмму, я и мои помощники не могли не прийти к заключению, что японцы решили произвести нападение, если США не сделают радикальных уступок».
И тем не менее под пеплом сгоревших в Вашингтоне тщетных мюнхенских надежд ещё тлел еле приметный огонёк. Пройдёт всего четыре дня, и он снова, правда на несколько мгновений, даст яркую, но последнюю вспышку.
26 ноября Хэлл вызывает к себе послов Номура и Курусу и вручает им ответную ноту американского правительства на японский план «Б». Этот документ явится впоследствии предметом жарких и длительных споров между обвинением, с одной стороны, и подсудимыми, и защитой — с другой. Подсудимые и их адвокаты будут тщетно и вопреки многочисленным доказательствам убеждать Трибунал, что именно эта американская нота, носившая якобы Характер ультиматума, и послужила поводом к тихоокеанской войне. Обвинение аргументированно, пользуясь многочисленными японскими документами, опровергнет это нелепое утверждение и правильно укажет, что таким дипломатическим шагом Вашингтон лишь констатировал, что США не признают и не признают плодов японской агрессии в Китае и других районах и не собираются возобновить снабжение Японии стратегическим сырьём, укрепляя её военный потенциал, острие которого явно направлено в сторону США. Мы же добавим, что это было лишь крайне запоздалым проявлением твёрдости со стороны Белого дома и имело весьма определенную направленность, но об этом чуть позже.
Вот как в приговоре Трибунала описаны события, непосредственно предшествовавшие встрече Хэлла с японскими послами, и изложена суть американской ноты от 26 ноября 1941 года:
«Утром 22 ноября г-н Хэлл созвал совещание с участием послов и посланников Великобритании, Австралии и Голландии и запросил их мнение о японских предложениях. Это совещание пришло к единодушному мнению, что если бы Япония искренне желала мира и твёрдо намеревалась придерживаться мирной политики, то Америка, Великобритания, Австралия и Голландия приветствовали бы это и с радостью сотрудничали бы в деле восстановления нормальных торговых отношений с Японией, но что предложения и заявления японских послов в Вашингтоне говорят о другом... Суд в Токио-3...
Номура и Курусу вновь встретились с г-ном Хэллом 26 ноября. Указав, что предложение «Б» нарушило бы «четыре основных принципа», которые он сформулировал в начале переговоров и которые являлись обязательными для Соединённых Штатов Америки (Речь идёт об уже известных читателю «четырёх принципах Хэлла». — Авг.), г-н Хэлл сообщил послам, что американское правительство считает, что принятие предложений не будет содействовать делу окончательного установления мира на Тихом океане. Г-н Хэлл предложил сделать дальнейшие усилия для достижения соглашения...
В своей ноте от 26 ноября Хэлл подробно указал определенные меры, которые он считал необходимыми для признания и практического применения вышеуказанных принципов. Эти меры сводились к следующему: 1) все государства, имеющие интересы на Дальнем Востоке, должны заключить пакт о ненападении; 2) все эти государства должны отказаться от преференциальных (односторонне выгодных империалистическим государствам. — Авт.) условий в своих экономических отношениях с Французским Индокитаем; 3) Япония должна вывести свои вооружённые силы из Китая и Французского Индокитая; 4) Япония должна отказаться от всякой поддержки марионеточного правительства Китая.
Это предложение о практическом применении, вышеупомянутых принципов столкнуло руководителей Японии лицом к лицу с реальностью. Они никогда не намеревались применять эти принципы на практике и не собирались делать это сейчас». Суд в Токио-3...
Чтобы иметь полное представление об этой ноте Холла, следует добавить, что в предложенный многосторонний пакт о ненападении рекомендовалось включить США, Великобританию, СССР, Голландию, Японию и Таиланд. Этот пакт в случае его подписания означал, в частности, согласие Японии не вмешиваться в войну, если США сочтут необходимым выступить против Германии в Европе. Подобное предложение могло также служить дипломатическим зондажем Белого дома, который интересовала реакция Токио на предложение включить СССР в число участников пакта. Характер такой реакции мог помочь выявить подлинные намерения Японии «на севере». Наконец, США выдвинули предложение о стабилизации курса иены и обязались выделить для этой цели со своей стороны внушительную сумму.
Такое решение Вашингтона «столкнуть руководителей Японии лицом к лицу с реальностью» может на первый взгляд показаться неожиданным на фоне многомесячных переговоров, проходивших под явным влиянием идей «дальневосточного Мюнхена». Но это только на первый взгляд: американская нота от 26 ноября действительно являлась резким поворотом, но в пределах той же политической колеи. Это был не случайный, а рассчитанный шаг Рузвельта. Казалось, расшифрованные японские телеграммы, которые одна за другой ложились на стол президента, должны были убедить его, что японская агрессия близка и неминуема и что её направление строго определено. Однако Рузвельт, видимо, все ещё тешил себя надеждой, что в Токио продолжаются колебания — юг или север.
Эта надежда могла найти шаткую опору в одной-единственной из всех расшифрованных телеграмм, находившихся в распоряжении президента: в циркуляре Того №2353 от 19 ноября 1941 года. Напомним, там предусматривались срочные меры, которые надлежит предпринять посольству в Вашингтоне в случае чрезвычайных обстоятельств. И вот среди этих обстоятельств второе место занимала «опасность разрыва японо-советских отношений». Неважно, что во всех других телеграммах направлением агрессии был юг. Известно, что ни во что так охотно не верят, как в то, во что верить хочется. Тем более что именно в это время фашистские танковые армады, казалось, вот-вот замкнут кольцо вокруг советской столицы. В этих условиях твёрдая, решительная нота США от 26 ноября могла рассматриваться Рузвельтом как хороший способ помочь токийским правителям рассеять одолевавшие их сомнения, наглядно показав, что на юг шлагбаум закрыт крепко и надёжно могучей рукой Соединённых Штатов. Принимая такое решение, президент, возможно, считался с мнением экспертов из госдепартамента, всегда утверждавших, что Япония склонна наносить удары не сильнейшим, а слабейшим. Так, основной советник Хэлла по вопросам Дальнего Востока С. Хорибек 29 октября 1941 года заявил: «Япония не будет склонна предпринимать новые военные авантюры в тех районах, где она имеет основание ожидать, что встретит энергичное сопротивление, а нанесёт удары по слабым районам, которые легко захватить».
Не исключено, наконец, что внезапная твёрдость Рузвельта в какой-то мере была обусловлена неожиданным демаршем Курусу и Номура, предпринятым в тот же день — 26 ноября — за несколько часов до вручения японским послам ноты Хэлла. Система «мэджик» дала возможность президенту быстро узнать истинную суть предложений Курусу и Номура, в которых явно звучал призыв к умеренности и уступчивости в отношении США. Может быть, именно поэтому, чтобы ещё раз убедить и японских послов, и их правительство в непреклонности США, а потому и в необходимости уступок, Рузвельт и Хэлл на следующий день — 27 ноября 1941 года — пригласили Номура и Курусу для очередной беседы. Целью этой встречи была только дополнительная демонстрация внезапной твёрдости, охватившей Белый дом, в чем прежде всего убеждает сама беседа. Кроме того, только накануне японским послам была вручена столь серьёзная нота, что Курусу ещё до передачи её своему правительству высказал Хэллу личное мнение, что такие условия Токио принять не сможет. Так что говорить, казалось, пока что было не о чем. И тем не менее... Суд в Токио-3...
Суд знакомится с меморандумом Хэлла, отражающим то, что на этой встрече сказали государственный секретарь и президент. Корделл Хэлл на сей раз был предельно откровенен и резок: «Я ясно указал, что, если контролирующие правительство элементы, выступающие против мира, не примут окончательного решения действовать в направлении, ведущем к миру, никакие переговоры ни к чему не приведут...
Всем известно, — заявил я, — что японские лозунги о сопроцветании, новом порядке в Восточной Азии и решающем влиянии в некоторых районах являются терминами, которые в замаскированной форме выражают японскую политику силы и завоевании. Я указал также, что, пока они будут действовать таким образом и продолжать укрепление своих культурных, военных и других связей с Гитлером с помощью таких мероприятий как «антикоминтерновский пакт» (ценное признание истинной цели этого договора, направленного на развязывание агрессии во всем мире. — Авт.), тройственный пакт и т.д., никакого реального прогресса в развитии мирных отношений не может быть достигнуто».
Согласно записи Хэлла, Рузвельт был краток, но ещё более решителен: «Мы по-прежнему убеждены, что поддержка гитлеризма и путь агрессии не соответствуют высшим интересам Японии, которые требуют, чтобы она придерживалась того курса, какой мы наметили в ходе нынешних переговоров. Если, однако, Япония, к сожалению, примет решение следовать за гитлеризмом, то есть по пути агрессии, мы твёрдо убеждены, что в конечном счёте она проиграет». Суд в Токио-3...
Да, на сей раз хозяин Белого дома и его государственный секретарь говорили ясно, чётко, пренебрегая условностями дипломатического языка. Это была явная попытка «промыть» мозги японскому руководству недвусмысленным заявлением, что ворота, ведущие на юг, на крепком замке.
Но эта внезапная твёрдость, как мы уже отмечали, имела определенную направленность. Какую? Мы склонны считать, что и американская нота от 26 ноября, и встреча Рузвельта и Хэлла. с японскими послами 27 ноября были вершиной и одновременно финишем политики «дальневосточного Мюнхена». Это была последняя попытка перевести стрелку компаса японской агрессии с юга на север или, в крайнем случае, удержать её на какой-то срок в нейтральном положении.
Ну а что же это был за демарш, предпринятый Номура и Курусу в тот памятный день 26 ноября, который, как мы указали, мог тоже сыграть свою роль во внезапной решимости, овладевшей президентом?
Японские послы, чувствуя неумолимое приближение войны и очевидно, реалистичнее оценивая будущее из Вашингтона, чем оценивали его из далёкого Токио, сделали последнюю попытку остановить ход событий. За несколько часов до вручения им ноты Хэлла они отправили в Токио телеграмму. В ней, согласно показаниям Того в Трибунале, предлагалось, чтобы «президент Рузвельт послал личное письмо императору, и император бы ответил, после чего в созданной таким образом дружественной атмосфере японское правительство предложило нейтрализацию Французского Индокитая, Таиланда и Голландской Ост-Индии». Суд в Токио-3...
Для Японии такое предложение в то время означало лишь одну-единственную, но существенную уступку Америке: вывод японских войск из Индокитая, окончательно захваченного ими в июле 1941 года. Существенную потому, что это было бы реальным подтверждением отсутствия у Японии стремления к дальнейшей агрессии на юг. Таким образом, Токио обязывался освободить только Индокитай и гарантировать неприкосновенность Таиланда и Ост-Индии, оставляя пока открытым вопрос об огромных территориях, захваченных Японией в Китае и Маньчжурии. Однако такой важнейший в эти критические дни документ Тодзио, Симада, Того и Кидо скрыли не только от остальных членов кабинета министров, не только от совещания старейших государственных деятелей, но даже не поставили об этом в известность самого императора. Эти четыре государственных деятеля, узурпировав не принадлежащую им верховную власть, просто отклонили демарш своих послов «как неприемлемый».
Подобный эпизод не очень подкреплял позицию адвоката Логана, пытавшегося доказать вместе со своим подзащитным постоянное миролюбие Кидо. Неудивительно, что показания Того, вынужденного признать неоспоримые факты, заставили Логана подвергнуть перекрёстному допросу бывшего министра иностранных дел. Адвоката интересует, о чем информировал Того старейших государственных деятелей на совещании 29 ноября 1941 года, где окончательно решался вопрос о войне против США, Великобритании и Голландии.
Вопрос: Вы подробно осветили вопрос о японо-американских переговорах, а не упоминали ли вы, в связи с этим, о телеграмме, переданной послами Номура и Курусу 26 ноября 1941 года?
Ответ: Поскольку телеграмма была такого содержания, что ей нельзя было следовать, я не сказал о ней старейшим государственным деятелям.
Вопрос: Не объясните ли вы подробнее этот вопрос, господин Того?
Ответ: Телеграмма, полученная от Номура и Курусу, была следующего содержания: во-первых, в ней говорилось о том, чтобы президент и император обменялись телеграммами, а во-вторых, чтобы японское правительство гарантировало нейтралитет Голландской Ост-Индии, Таиланду и Французскому Индокитаю. Таким образом послы надеялись спасти положение. Эту телеграмму мы получили 27 ноября.
Сознавая, что совет обоих послов не может быть принят нашей стороной, утром 28 ноября я встретился с премьер-министром и военно-морским министром. Обсудив этот вопрос, мы пришли к выводу, что таким способом положение спасти нельзя. Поскольку в телеграмме послов говорилось, чтобы в обсуждении этого вопроса принял участие господин Кидо, я встретился с ним 28 ноября приблизительно в 11 часов 30 минут утра, до своей беседы с императором, и сообщил ему о телеграмме и о ноте Хэлла...
Но как раз вопрос об участии маленького маркиза в том щекотливом и весьма ответственном решении меньше всего интересует его адвоката. Логан стремится всю ответственность за этот эпизод взвалить на плечи премьера и некоторых его министров, в том числе, разумеется, на Того.
Вопрос: Господин Того, я вас прерву на минутку. Так почему же вы не могли сказать государственным деятелям то, что сказали мне?
— Я как раз хотел сейчас сказать об этом, — говорит Того, отнюдь не заинтересованный в том, чтобы облегчить судьбу Кидо, особенно за свой счёт. — Подождите, пожалуйста, минутку. Господин Кидо сказал мне, что так решить проблему невозможно и что, если настаивать на принятии таких мер, это приведёт к гражданской войне (намёк на возможность военного переворота со стороны ультрамилитаристов. — Авт.).
Логан попытался прервать Того, но председатель Трибунала пресёк эту попытку адвоката.
— Маркиз Кидо сказал мне, — продолжал Того, — что я должен отправить нашим послам в Вашингтоне ответ о неприемлемости их предложения. Он подчеркнул необходимость этого.
Днём 28 ноября я отправил телеграмму послам в Вашингтоне, в которой сообщил о своём разговоре с маркизом Кидо относительно их предложения и о том, что Кидо считает его неподходящим. Ввиду таких обстоятельств вопрос относительно телеграммы, отправленной двумя послами, был решён отрицательно...
А вот теперь пришло время для контратаки. Адвокат Логан спешит взять реванш, который, увы, не может принести уже никакой пользы его подопечному Кидо, но зато способен немного ухудшить положение соседа по скамье подсудимых — Того. Таков уж, очевидно, закон коллизий в делах уголовных, когда логика борьбы порой заставляет адвокатов забыть о своих функциях и превращает их в помощников обвинения из одного только побуждения любым способом отомстить за вред, нанесённый их клиенту.
Вопрос: Господин Того, эта телеграмма от Номура и Курусу была посвящена дипломатическим переговорам, не так ли?
Ответ: Да.
Вопрос: Согласно японской конституции и соответствующим указам вы как министр иностранных дел несли личную ответственность перед императором за деятельность вашего министерства, не так ли?
Ответ: Да. Суд в Токио-3...
Вопрос: И тем не менее вы не доложили об этой телеграмме императору…
Ответ: Так как эта телеграмма от двух наших послов в Вашингтоне излагала их мнение и была прислана правительству, то оно по своему усмотрению могло решать, следует ли принимать содержавшееся в ней предложение или нет. Кроме того, поскольку правительство и министр-хранитель печати, который обязан был постоянно давать советы императору, согласились, что предложение, содержавшееся в телеграмме, не может быть принято, то я счёл неудобным и неправильным представлять этот вопрос императору...
Чуткое ухо адвоката улавливает в длинном ответе короткое слово «правительство», и следует точный вопрос.
— Правильно ли тогда я вас понял, — спрашивает Логан, — что предложение, содержавшееся в телеграмме Номура и Курусу, не было представлено правительству на заседании кабинета министров утром 28 ноября и что вы говорили об этом только с Симада и Тодзио?
Ответ: Да.
Вопрос: В таком случае правительство не принимало решения о том, как поступить с телеграммой. Это было решение только Симада, Тодзио и ваше, не так ли?
Ответ: Не все вопросы должны были решаться кабинетом министров в полном составе. Премьер-министр и соответствующие министры могли решать, какие вопросы следует представлять на рассмотрение кабинета. И что касается данной телеграммы, то я полагал, что, так как вопрос уже решён премьер-министром, морским министром и министром иностранных дел, нет необходимости представлять его на рассмотрение кабинета. С полным правом можно сказать, что это достигнутое соглашение представляло точку зрения правительства...
Здесь, казалось бы, самое время поставить точку, разумеется, с позиции защиты Кидо. Но Логан этого не чувствует и продолжает:
Вопрос: Господин Того, а если бы Кидо отправился к императору и дал ему совет, как следует поступить с этой телеграммой, то с его стороны это было бы вмешательством в дела правительства? Суд в Токио-3...
Ответ: Нет, это не было бы вмешательством. Этим я хочу сказать, что если бы Кидо сам считал, что должны быть приняты меры даже вопреки желаниям правительства, то как официальное должностное лицо, которое обязано было постоянно давать советы императору, он был бы вправе дать совет о принятии таких мер, которые, по его мнению, являются правильными и необходимыми для решения этого вопроса.
Вопрос: На странице тридцать четвертой своего аффидевита вы заявляете, что «не пытаетесь уклониться от ответственности». Скажите, а не пытаетесь ли вы сейчас переложить с себя ответственность за эту телеграмму Номура и Курусу на Кидо?
Ответ: Я уже объяснил вам, почему я не доложил об этом императору.
— Хорошо, оставим пока этот вопрос, — соглашается Логан.
...Таким образом, император так и не был поставлен в известность о столь важном компромиссном предложении своих послов. Зато этот дипломатический документ немедленно по его отправке, как мы знаем, оказался на столе президента США и, возможно, явился одной из причин принятого Рузвельтом решения — занять в отношении Японии твёрдую позицию. Президент, видимо, полагал, что компромиссное предложение послов отражало не только их личную точку зрения, но и продолжающиеся колебания, которые имелись в правящих токийских кругах относительно того, куда держать путь агрессии. Сменив «пряник» на «кнут», Рузвельт, видимо, решил, что именно это поможет токийским правителям принять разумное решение.
Однако последней мюнхенской иллюзии президента суждено было просуществовать даже не дни, а часы. Сразу после встречи 27 ноября в Белом доме Курусу, вернувшись в свое посольство, соединился с Токио по телефону. Этот закодированный разговор, расшифрованный американцами, был настолько важен, что Трибунал счёл необходимым воспроизвести его в приговоре как образец коварства и лжи японской дипломатии:
«После этой беседы Курусу переговорил по телефону с представителем министерства иностранных дел Японии в Токио, причём в этом разговоре он проявил хорошее знание кода для телефонных переговоров и поразительную осведомлённость о планах кабинета Тодзио использовать переговоры в Вашингтоне в качестве ширмы для прикрытия нападения на владения союзников, в Тихом океане. Ему было сообщено, что нападение будет предпринято в ближайшем будущем и что от него ожидают, что он любой ценой будет продолжать переговоры. По существу, ему было поручено сохранять видимость продолжения переговоров, несмотря на то что «намеченный срок... уже истёк, так как следовало предупредить появление нежелательных подозрений у Соединённых Штатов». Суд в Токио-3...
Но это был только первый удар по иллюзии президента. За ним последовали другие, ещё более сильные.
Обвинитель Лопец ведёт перекрёстный допрос уже известного нам свидетеля Ямамото.
Вопрос: 28 ноября 1941 года вы послали секретную телеграмму Номура и Курусу следующего содержания: «Соединённые Штаты зашли так далеко, что прислали это унизительное предложение (имеется в виду нота от 26 ноября 1941 года. — Авт.). Для нас это было неожиданно, и мы очень пожалели об этом. Императорское правительство ни в коем случае не может использовать это в качестве основы для переговоров. Поэтому с сообщением о точке зрения правительства относительно предложения Америки, которое я вам пошлю через два-три дня, переговоры будут прекращены де-факто. Это неизбежно. Однако я не хочу, чтобы у них создалось впечатление, что переговоры прерваны. Просто скажите им, что ждёте инструкций и что, хотя точка зрения правительства вам не ясна, вы считаете, что императорское правительство всегда имело справедливые притязания и несёт большие жертвы в целях сохранения мира на Тихом океане». Вы помните это?
Ответ: Я помню, что телеграмма в этом роде была послана в конце ноября...
Однако, рекомендуя своим послам осмотрительность, сами японские руководители её не проявляли, и временами их «прорывало». Так, 29 ноября 1941 года Тодзио выступил с воинственной речью, широко освещённой американской печатью. Это немедленно вызвало реакцию Курусу, который, пользуясь кодом, связался по телефону с Ямамото. Разговор этот был записан и расшифрован американцами. Он на судейском столе. Вот наиболее существенные выдержки:
«Курусу: Мы делаем здесь все возможное... Предупредите премьера, министра иностранных дел и других... Мы ожидали услышать кое-что другое, некоторые хорошие слова, а получили это (то есть речь премьера. — Авт.)...
Должны ли японо-американские переговоры продолжаться?
Ямамото: Да.
Курусу: Мы нуждаемся в вашей помощи. Как премьер, так и мининдел должны изменить тон своих выступлений. Вы понимаете? Будьте более благоразумны...»
Не успел Курусу отойти от телефона, как ему и Номура вручили шифровку Того. Министр в свою очередь поучал послов: они должны, коварно обманывая, проявлять вместе с тем крайнюю осторожность. «Предлагается сделать в устной форме (в устной, чтобы всегда можно было сказать «нас не поняли» или «таких слов не было» и т.д. — Авт.) ещё одно представление, — гласила шифровка. — ...Выполняя эту инструкцию, будьте осторожны, чтобы это не привело к чему-либо вроде разрыва переговоров». Суд в Токио-3...
Через три дня — 1 декабря — новая шифровка за подписью Того: «...Чтобы предотвратить излишнюю подозрительность со стороны США, мы сообщили в прессе и по другим каналам, что, несмотря па глубокие разногласия между США и Японией, переговоры продолжаются. Вышеизложенное — только для вашего сведения».
Эти директивы читают и в Белом доме. Но послам, конечно, такое и в голову не приходит. Ничего не подозревая, они продолжают выполнять свою иезуитскую роль. В тот же день — 1 декабря — Номура и Курусу встречаются с государственным секретарём. Они пытаются убедить Хэлла, что в Соединённых Штатах напрасно принимают всерьёз воинственные выступления отдельных японских лидеров и что суть их заявлений порой искажается американской прессой. Курусу горячо доказывает, что цели Японии совершенно отличны от целей Гитлера и война на Тихом океане стала бы «трагедией». А Хэлл, уже все достоверно знающий Хэлл, вынужден (дипломатия есть дипломатия!) спокойно выслушивать этот поток беззастенчивой лжи и время от времени подавать вежливые реплики. В подобную ситуацию старейшина тогдашних американских дипломатов наверняка попал впервые.
2 декабря Номура даёт интервью американским журналистам. Он утверждает: «Я не могу поверить, что кто-либо желает войны».
А спустя шесть лет обвинение на процессе в Токио оглашает все эти шифровки и кладёт их на стол судей. Кажется, что этот поток лжи захлестнёт скамью подсудимых, что бывшие правители Японии захлебнутся в ней. Но великое дело — профессиональная тренировка: внешне спокойны и невозмутимы лица Тодзио, Того и Симада — главных действующих лиц этой трагикомедии, поставленной по канонам империалистической дипломатии в её наиболее коварной и изощренной ипостаси; А вот адвокатам такая «нагрузка» явно не по плечу: они нервничают, ёрзают на своих местах.
Но раз в Токио вопрос о войне на Тихом океане решён, естественно, что надо обо всем поставить в известность союзников — Берлин и Рим, уточнить их позицию при этом варианте. 30 ноября американская разведка перехватывает и расшифровывает следующую телеграмму из Токио в адрес японского посла в Берлине генерала Осима. Он должен был передать её содержание своему коллеге в Риме. В телеграмме предлагалось: «...Немедленно иметь беседу с канцлером Гитлером и министром иностранных дел Риббентропом и конфиденциально изложить им общее развёртывание событий. Скажите им, что в последнее время Англия и Соединённые Штаты заняли провокационную позицию. Скажите, что они планируют вооружённые акции в различных пунктах Восточной Азии и что мы неизбежно вынуждены противопоставить им вооружённую силу. Скажите им под строгим секретом, что имеется чрезвычайная опасность неожиданной вспышки войны между англосаксонскими державами и Японией; прибавьте к этому, что момент, когда вспыхнет такая война, может наступить скорее, чем кто-либо думает».
Директива эта заканчивается так: «Если, когда вы это скажете им, немцы и итальянцы спросят вас о нашей позиции в отношении Советов, то скажите им, что мы уже выяснили нашу позицию в отношении русских в нашем июльском заявлении (имеется в виду уже упоминавшееся решение совещания у императора 2 июля 1941 года. — Авт.). Скажите, что нашим нынешним продвижением на юг мы не имеем в виду ослабить наше давление против Советов, однако в данный момент нам выгодно сделать нажим на юге, и на некоторое время мы предпочли бы воздержаться от какого бы то ни было прямого выступления на север. Суд в Токио-3...
Настоящая телеграмма важна со стратегической точки зрения и должна при всех обстоятельствах сохраняться в величайшем и абсолютном секрете».
Японский посол в Риме, получив эту директиву от Осима, немедленно приступил к её выполнению. 3 декабря он радирует в Токио: «Сегодня в 11 часов утра я в сопровождении Аидо посетил премьера Муссолини, присутствовал также министр иностранных дел Чиано. Я описал процесс развития японо-американских переговоров в соответствии с содержанием вашей телеграммы № 986, адресованной в Берлин.
Муссолини заявил: «Я с самого начала внимательно следил за процессом японо-американских переговоров и полностью одобряю политику Японии... в Восточной Азии».
Я продолжал излагать ему содержание вашей телеграммы и сказал, что информирован о некоторых подготовительных шагах, предпринятых нашим послом в Берлине...
Муссолини заявил, что, если вспыхнет война, Италия окажет всемерную военную помощь имеющимися в её распоряжении ресурсами, в частности она приложит все усилия к тому, чтобы держать британский флот отрезанным в Средиземном море.
Я спросил: «Если Япония объявит войну Соединённым Штатам и Великобритании, сделает ли Италия немедленно то же самое?» Муссолини ответил: «Конечно. Она обязана это сделать на основании положений тройственного пакта. Поскольку Германия будет обязана сделать то же, мы хотели бы консультироваться по этому пункту с Германией».
И все эти телеграммы постигла судьба остальных — они немедленно стали известны американской разведке и Белому дому.
6 декабря 1941 года английская разведка пришла на помощь своим заокеанским коллегам: в этот день американский посол в Лондоне Вайнант отправил каблограмму, помеченную: «молния, весьма срочно, лично и секретно президенту и государственному секретарю». В ней указывалось, что английское морское министерство сообщило ему, что 6 декабря в 3 часа утра по лондонскому времени была замечена японская эскадра, разделённая на два отряда, общим составом 8 крейсеров, 20 эсминцев и 35 транспортных судов, которая двигалась на запад — в направлении перешейка Кра, соединяющего Таиланд и Бирму с Малайским полуостровом.
Эта эскадра действительно двигалась в направлении Малайи, чтобы нанести удар по английскому флоту в Сингапуре.
Один только провал допустила американская разведка в этот период, но провал весьма ощутимый: японцам удалось полностью скрыть движение своего мощного объединённого флота, направлявшегося на Перл-Харбор. Суд в Токио-3...
7 декабря американское морское министерство сообщило президенту и верховному командованию координаты всех крупных военных кораблей на Тихом океане — американских, английских, японских, голландских и советских. По поводу этих данных объединённая комиссия конгресса в своём докладе констатировала: «Утверждалось, будто основная часть японского флота находилась в двух крупных японских военно-морских базах — Курэ и Сасэбо на Японских островах. В числе японских кораблей, якобы находившихся в то утро в этих двух японских военно-морских базах, были названы все корабли, которые, как это теперь известно, находились в этот момент не менее чем в 300 милях севернее Гавайских островов».
6 декабря Того сообщает своим послам в Вашингтоне, что им направляется ответ на ноту США от 26 ноября. Того предупреждает, что эта нота будет состоять из четырнадцати разделов, передача которых будет производиться постепенно. Японский министр указывает, что, «хотя точное время вручения ноты американскому правительству будет сообщено по телеграфу позднее, следует принять все необходимые меры», чтобы подготовиться своевременно уничтожить всю секретную документацию и коды посольства. Расшифровав это распоряжение, американская разведка подготовилась к принятию пространной японской ноты, которую окрестили «воздушным посланием».
К этому времени американские дешифровщики до того поднаторели в японском коде, что опередили, как оказалось впоследствии, своих коллег из японского посольства в Вашингтоне. 6 декабря к 9 часам утра тринадцать разделов «воздушного послания» уже лежали на столах Рузвельта и Хэлла, а четырнадцатая, последняя часть была подложена туда же в 8 часов утра 7 декабря. Она содержала лишь указание вручить текст японского ответа в воскресенье 7 декабря в 13 часов по вашингтонскому времени.
В этой последней ноте японского правительства, явственно проступали характерные приёмы, присущие японской агрессивной дипломатии: фальсифицируя события, Токио пытался представить себя борцом за мир на Тихом океане и в Восточной Азии. В ноте утверждалось, что именно эта цель привела японскую сторону к столу переговоров в Вашингтоне. Затем перечислялись основные причины, которые сделали дальнейшие переговоры бесцельными и невозможными: препятствия, которые США и Англия якобы выдвинули на пути к миру между Китаем и Японией; нежелание Вашингтона и Лондона считаться с реальными изменениями, которые имели место в 1931-1941 годах в соотношении сил на Дальнем Востоке (иначе говоря, с результатами японской агрессии в этом регионе. — Авт.); проведение политики «окружения Японии»; отклонение Вашингтоном японских условий личной встречи Коноэ-Рузвельт. Таким образом, вся вина за неуспех переговоров перекладывалась на США, которые не проявили «искреннего желания... сохранить и укрепить мир на Тихом океане». В ноте подчёркивалось, что американские требования якобы угрожают «самому существованию Японии» как нации, «унижают её честь и престиж». Придёт время держать ответ, и, как мы увидим, подсудимые и защитники выдвинут именно эти жалкие и лживые аргументы как доказательство того, что Япония вела войну только в целях «самообороны».
Наконец — и это явилось результативным итогом, — японское правительство «с сожалением» уведомляло правительство США, что нет возможности достигнуть соглашения путём продолжения переговоров. И получилось, что в этой ноте, вразрез с нормами международного права, не содержалось ни объявления войны, ни предъявления какого-либо определенного ультиматума, равносильного такому объявлению. Это было не больше, чем извещёние об одностороннем прекращении переговоров. Суд в Токио-3...
Нам неизвестно, что думали Рузвельт и Хэлл в период с 27 ноября по 6 декабря 1941 года, получая в это время многочисленные, приведённые выше бесспорные доказательства намерения Японии начать агрессию, и начать её именно на юге — против США, Великобритании и Голландии, прикрывая врезанный удар ширмой переговоров. Мы говорим «бесспорные доказательства», ибо они основывались на японских совершенно секретных правительственных документах того времени.
Мы можем только предположить, почему Рузвельт допустил такой грубый просчёт. Он оказался в плену созданной им схемы: бергхофское выступление Гитлера, план «Барбаросса», сведения об острой борьбе внутри правящей японской верхушки по вопросу «юг или север», — все это, вместе взятое, казалось Рузвельту достаточным, чтобы канализировать искусной дипломатией японскую агрессию на север или по крайней мере заставить Токио ограничиться уже захваченным в Китае. К этому прибавлялось ещё одно, по мнению президента, решающее обстоятельство: в августе-ноябре 1941 года, несмотря на все усилия Советского Союза, германская армия, захватив огромные территории, все ещё двигалась вперёд, стояла у ворот Ленинграда, находилась в пригородах Москвы.
В этих условиях Рузвельту, видимо, казалось непостижимым, чтобы японцы предпочли в качестве нового врага не сильно ослабленный Советский Союз, с которым они имели в Маньчжурии обширную сухопутную границу, а нетронутые войной могучие Соединённые Штаты, отделённые от Японских островов тысячами миль морей и океанов. В этом мнении президента укрепляли его военные и, как мы видели, дипломатические советники, считавшие, что японская стратегия всегда заключалась в атаке слабейшего противника. Ошибкой Рузвельта было то, что он со своим реализмом и здравым смыслом, а главное, со своих позиций пытался мыслить за токийских правителей тогдашних лет. Кроме того, японских лидеров решительно отделяло от американского президента то обстоятельство, что они на собственном опыте имели случай убедиться, и не раз, в силе советского народа и оружия Страны Советов.
Но вот что известно точно, так это то, как реагировал президент, когда 6 декабря в 9 часов 30 минут вечера коммодор Л.Р. Шульц вручил ему тринадцать частей «воздушного послания». Шульц был допрошен объединённой комиссией конгресса. Приводим его показания, ставшие впоследствии достоянием Трибунала.
Ричардсон (генеральный советник комиссии. — Авт.): Что произошло, когда вы вручили эти документы президенту?
Шульц: Президент прочёл документы, затем он передал их Гопкинсу... Гопкинс прочёл эти документы и затем передал их обратно президенту. Президент повернулся к Гопкинсу и сказал — я не уверен, что это были его точные слова, но смысл был таков: «Это — война». Гопкинс согласился с ним...
Ричардсон: Можете ли вы вспомнить, что говорил каждый из них?
Шульц: Смысл я могу передать... Гопкинс сказал, что, поскольку воина неминуема, японцы, очевидно, намерены нанести удар, как только они будут готовы, когда наступит наиболее благоприятный для них момент...
Председатель комиссии: Когда? Суд в Токио-3...
Шульц: То есть тогда, когда их вооружённые силы будут развёрнуты наиболее выгодным для них образом... Был упомянут Индокитай, поскольку японские войска уже высадились там, обсуждался вопрос, куда они двинутся в дальнейшем... Гопкинс заявил затем, что, поскольку война развивается, несомненно, благоприятно для японцев, очень плохо, что мы не можем нанести удар первыми и предотвратить всякую неожиданность. Президент кивнул, а затем сказал примерно следующее: «Нет, мы не можем этого сделать. Мы демократический и миролюбивый народ». Затем он повысил голос — это я помню совершенно твёрдо — и сказал: «У нас хорошая репутация...» Во время этой беседы Перл-Харбор не был упомянут...
Продолжение на следующей странице.

 

 

ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ ФИЛЬМЫ О РАЗГРОМЕ ЯПОНИИ

 

«Интер-Пресса»  ✰  МТК «Вечная Память» ✰  Авторы конкурса ✰  Лауреаты конкурса ✰  Журнал «Сенатор»