ВЛАДИМИР ГИЛЬ — ПОМНИТЬ ЗАПРЕЩЕНО?..

Текст статьи

Владимир Гиль Из-за машины показался подполковник Орлов, начальник штаба их вооружённого отряда, или «дружины», как его ещё называют. На подполковнике тоже немецкая шинель мышиного цвета. Так одеты и все солдаты в колонне, остановившейся перед деревней. Орлов плотнее своего командира, он родом с Урала, похоже, холод его особенно не беспокоит.
— Так что, командир, будем делать? — Орлов потёр широкой ладонью крутой подбородок. — Пропустим и эту деревню? Кажется, Дараганово. Вон как вытянулась вдоль леса. Сюда могли заглядывать партизаны. Наверняка...
— Ну и что? Почему бы в такую погоду в дом не зайти, не погреться?
— Оно-то так. Но от нас, друже, требуют прочёсывать каждую деревню, а не в тепле отсиживаться, — хитро улыбнулся Орлов.
— Пусть требуют у себя в Германии. А мы теперь в своей, можно сказать, родной стране…
— А вы кто такие? — остановилась перед Гилем старушка. — Наши иль не наши? Налетели, як саранча...
— Саранча, говоришь? Правильно, мамаша, согласен.
— И балакаешь по-нашему? Но говорят, немчура, — Старушка подошла поближе к нему, протёрла глаза. — Кто же ты, хлопец? Мне сказали, что свой появился среди фашистов. Но яки? Не сын ли Марии Казимировны? Ай, ай! Што робиться на свете. Если бы она поднялась из могилы. Прокляла бы она тебя, сбежал бы. А с виду парень нормальный. Щеки румяные. Глаза, як у матери Марии Казимировны. Только зачем напялил на себя эту гадючью шкуру? Ну и беда...
— Пришлось, мать. Длинная история. Воевал под Витебском, попал в плен. Там чуть Богу душу не отдал. Предложили сюда, покомандовать такими же, как сам. Поломался и согласился. На время, конечно. Думаю, добро людям принесу...
— А я помню твоего отца — Владимира Антоновича. Машинист был хороший. Паровозы водил. Лицом красавец, плечи — во! — Старушка развела руки. — Никого не обижал. Весь только часто ездил: то туда, то сюда. Все счастья искал. Мать твоя тоже работящая, душевная была... И глаза у тебя её — такие же внимательные, с доброй искоркой.
— Скажите, где наш дом?
— А все, нет его. Дом был что надо. Пятистенный, высокий, из толстых брёвен. После того, как вы разлетелись, его увезли куда-то. И место запахали. Одна трава теперь там. Да ещё яблонька обломанная, козами обгрызенная... Вот как бывает. Владимир Гиль
Старушка поправила платок, пристально взглянула в глаза собеседнику:
— Ну, что ты ездишь со своими бандитами по деревням, народ пугаешь? Иди к партизанам, воюй. Правда, говорят, ты не злобствуешь, шануешь добрых людей, наказываешь только лиходеев. А все ж должно быть стыдно тебе ходить в этой лягушачьей шинельке. Ай, ай, ай...

Уже подхватила ведра и повернула на тропу, что вела к небольшому домику у берёзы, и вдруг остановилась:
— А я помню, как ты болел в детстве. Все люди про гэта ведали, переживали. Видели, як бедовали твои мать и отец. Куда только не возили тебя.
— Было такое, верно... Ещё помню, как ходил в местную школу, учился уму-разуму у советских учителей. Они даже мне дома давали уроки, если по болезни пропускал занятия. За это им большое спасибо. А теперь в моем отряде столько разной швали. Это сынки белогвардейцев, эмигранты, дезертиры, предатели. И ещё полторы сотни чистокровных арийцев. Вся эта рать для контроля за военнопленными, чтобы не сбегали к партизанам, не вступали в контакт с местными жителями. Вот этих мародёров я и опасаюсь, мать. Так и жди пули в спину. Но держу их всех в руках. Крепко держу...
— Да, плохи твои дела, сынок. Ты залез в такую яму!
— И не говори, мать...

 

 

ЗАГАДОЧНЫЙ ГОСТЬ

Орлов спрятался от пронизывающего ветра в кузов, а Владимир неторопливо пошёл со старушкой по улице, присматриваясь к домам. Некоторые из них узнавал. Вот старые, замшелые, со слепыми оконцами, но появились и новые, ухоженные, с добротными заборами. Вот на той площадке, что впереди справа, стояли качели, и он когда-то играл здесь. А сколько было детей! Они весёлой гурьбой затевали различные игры, ходили в лес по ягоды, грибы. Бывало, в такую пору, когда выпадал первый снег, они шумными ватагами носились, как угорелые, по деревне, катали друг друга на санках, забирались на горки, кричали, веселились. Покоя ему не было. Домой приходил мокрый, возбуждённый, долго сушился у горячей печи. Какой безмятежной была душа!
Старушка, что топала рядом с ним, что-то все лепетала про старые времена, а потом вдруг резанула, будто опомнившись:
— Мабытъ, продався ты. Чего я тогда с тобой беседы веду?..
Она повернула у берёзки к своему дому, что стоял, наклонившись от старости набок, и, расплёскивая воду из вёдер, скрылась за полураскрытой калиткой.
Гиль опешил и стоял, будто облитый помоями. Задумавшись, сделал несколько шагов и вновь остановился, схватившись рукой за стылую ветку берёзы.
...Теперь он совсем в другом мире. Где ничто не радует, где некому излить накипевшее в сердце. Под его началом разноликая дружина. Многим своим подчинённым он просто не доверяет, с другими не знает, как обходиться. Были уже с ними такие стычки, что он готов был применить оружие. Конечно, и он от них может получить пулю в спину. Ему уже угрожали...
По существу он, конечно, служит немцам, своим врагам. Хуже и не придумаешь. Сколько он об этом передумал, вроде не против был все переиграть, но он все-таки не один. Как он оставит тех, кто поверил в него, считает своим человеком, надеется на помощь. Часто, очень часто так и подмывает: встать ночью, забросить автомат за спину и уйти, куда глаза глядят. Но не может он на такое решиться. Раз взял на себя большую ответственность, вот и неси её...
В деревне словно вымерли все. Только кое-где мелькнёт ребёнок и сразу же исчезнет. Видимо, напугала дружина крестьян. А чего хорошего ждать от такой оравы? Пойдут по домам, начнут грабить, насиловать, а то ещё и дома подожгут. Потому и держатся жители подальше от беды. Владимир Гиль
Тем временем остальные машины подтягивались к деревне. Крытые брезентом, они шли одна за другой, то спускались в низину, то поднимались на бугор. Временами машины скрывались в кустарнике, облепленном снегом, но гул их разносился далеко, будто шла танковая колонна. Подполковник Гиль залез в кабину своего грузовика и сидел мрачный, будто камень повис на сердце его.
Только что заглянул в потаённый уголок своего детства. Окунулся в такое близкое. Многое за минувшие годы вылетело из головы, а все же в душе что-то прояснилось, словно побывал в родном доме, поговорил с матерью, с отцом. Вновь всплыла мысль, что именно любовь матери и отца охраняют его до сих пор.
Ты смотри, помнит милая старушка, что он болел. Да, было такое... Тяжело он переносил эту непонятную для него болезнь. Даже поговаривали, мол, не выживет дитя. Как страдали от этого родители. Помнится, повезли они его в больницу. Он лежал на сене и ощущал близость отца и матери, которые сидели в телеге рядом с ним, вдыхал запах высохшей травы. Выехали рано. Над ними таинственно сверкало звёздное небо. Слышались скрип телеги, фырканье лошади. Его окутывал какой-то лёгкий, нежный покой, было так уютно от того, что рядом говорили о нем, наклонялись над ним, настороженно слушали, как он дышит. Родители угадали какую-то перемену в его самочувствии, забоялись, что он закашляет. Но у него все было хорошо, ни одного хрипа. Обострение не наступило. И родители тихо радовались этому, крепко прижавшись плечом к плечу.
Днём к нему приходила тётка из соседней деревни и долго просиживала возле него, Она приносила красивые ароматные груши. От них несло нектаром, и Володя их охотно кушал…
Колонна остановилась. Владимир снова вышел из машины. К нему поспешил Орлов. Гиль присмотрелся к деревне.
— Между прочим, — сказал он Орлову, — я жил здесь. Ещё пацанёнком.
— Ты мне как-то говорил. Значит, прибыл к себе домой. Есть кто-либо из твоих родственников?
— Родители уже давно умерли.
— Ну, вот и развернись, покажи себя во всем блеске, подполковник, чтобы запомнили земляка, гитлеровского ставленника. Повыгоняй из тёплых хат бабок, детей, потребуй яек, млека, сала — все для своей грозной команды. Как это делают оккупанты...
— Хватит так невесело шутить, Вячеслав.
— А что будем делать?
— Дай подумать. Знаешь что, отгони колонну на тот бугор, где высокие сосны, видишь гнездо аиста на одной из них? Там должна быть школа. Бойцы могут вылезти из-под брезента, размяться. А жителей не трогать, в дома не заходить, ничем никому не угрожать. А то есть среди наших людишек и бандюги...
— Что сказать капитану Рейснеру?
— Скажи этому немецкому соглядатаю, что остановились, чтобы согреться. Передышка, дескать. Езжайте, я пройдусь пешком...
Колонна, фыркая моторами, наводя ужас на затаившихся местных жителей, пронеслась по деревне. Оставшись один, Гиль пошёл по улице, не зная, куда податься, кого искать, с кем поговорить. И станут ли с ним говорить? Как увидят, что перед ними немецкий офицер в форме СС, с черепом и перекрещёнными костями на рукаве, так и поспешат скрыться. Скорее всего, об их дружине, сформированной из военнопленных, уж и так черт знает, что говорят. На машинах они, как каратели, мотаются по району, будто ищут добычу! Но ведь они прибыли сюда только для охраны железной дороги и мостов. Хотя их иногда бросают против партизан, против мирных жителей, требуют прочесать тот или иной населённый пункт, а то и сжечь его.
Видимо, в деревнях уже знают, кто командует этой дружиной, откуда он родом, чей сын, и ужасаются, что этот человек из своих, местный. Но чем он все-таки болел тогда? Эх, надо было спросить старушку, которую встретил на улице. А старушка умница, большая умница. Как она ужаснулась, когда увидела перед собой офицера в немецкой форме, но не испугалась же. Просто посчитала, что такому типу нечего здесь делать. «Иди, говорит, в партизаны». И так решительно. Иди и отмывай кровью свои грехи, пока не поздно. И ещё добавила: «Продався».
Горько ему было слышать такое. Вот до чего дожил. Конечно, не все так просто. Порой кажется, что поворота быть не может.
И все же, как он, подполковник Красной Армии, выпускник военной академии имени Фрунзе, начальник штаба стрелковой дивизии стал на этот путь? Что с ним произошло? Со всей дружиной он шастает по дорогам Белоруссии уже не первый месяц, заглядывает то в одну, то в другую деревню.
Через несколько минут он забрался в кабину, и колонна тронулась дальше. Вот проехали ещё одну деревню. Люди, услышав звуки приближающихся мощных автомобилей, попрятались.
В Русской национальной дружине полтысячи бывших советских военнопленных и больше сотни немцев-эсэсовцев. Целая воинская часть. Притом она крепко вооружена. Автоматы, пулемёты, гранатомёты. Сформирована она была весной 1942 года, свежеиспечённую часть направили в Смоленск, оттуда в Могилев, потом в Кличев. Сейчас дружина возвращалась в Быхов, туда, где она стояла на постое. Дружинников расселили в школе и городских домах. Основная их обязанность — охрана железной дороги на участке Быхов — Тощица, дело вроде не трудное, но почти все время летят эшелоны под откос. Даже там, где стоят дружинники. Как же это получается? Гиль считает, что сами его подчинённые помогают партизанам совершать диверсии. А бывает и так, что не все дружинники возвращаются обратно. Уводят их партизаны к себе в отряд. Да и что им делать возле настоящих предателей? Само вступление в дружину они выбрали в лагере только для того, чтобы впоследствии сбежать к партизанам...

Владимир Гиль... Сегодня дружина вышла на марше не в полном составе. Одна из рот отправилась по другому маршруту, в дальнюю деревню. Поступили вести от бургомистра, что там не дают покоя партизаны. Гиль не хотел посылать туда эту роту, но на этом настоял капитан-немец. Вроде он даже связался с Берлином, и оттуда поступило в адрес дружины распоряжение: помочь местным властям. С чем же вернётся рота, какие привезёт вести? Так не хочется, чтобы дружинники учинили разбой, воспользовавшись бесконтрольностью. А Герасимчук, который возглавляет роту, на это способен. Он очень жестоко расправляется с местным населением. Зверь, выдвиженец гестапо. Хотя почти на все командные должности Гиль поставил своих людей, которых выбрал ещё в лагере. Подполковника Орлова, начальника штаба, он тоже подобрал среди военнопленных. До пленения тот командовал артиллерийским полком. И в лагере вёл себя достойно, не вертелся перед немцами. Владимир вытащил его из заключения и очень доволен, что у него такой начштаба. Знающий, волевой офицер, строго придерживается линии, которую исподволь гнёт Гиль.
Машины шли ровно. Моторы сильные, с ходу брали любой подъем без задержки. Минули ещё одну деревню, повернули вправо. И тут перед леском увидели двух молодых людей. Они шли навстречу колонне. Если бы они шли спокойно, никто бы их не тронул. Но они, увидев карателей, попытались скрыться в кустарнике. Тут же одна из машин остановилась, из неё начали стрелять. Оба парня застыли на припорошённой опушке, раскинув руки и навеки уткнувшись лицами в сухой скрипучий снег.
Пока ехали, Гиль все раздумывал об этих юношах. Надо же, так получилось, что они подвернулись. Как назло, нашёлся меткий стрелок, что сходу уложил обоих. Наловчился в стрельбе по живым людям. А у самого, рассказывал, сын в Красной Армии сражается. Все в этом мире перевернулось. И, скорее всего, эти парни из той же деревни, которую проехала колонна. Видимо, уже нашли тела родители, братья, сестры и сейчас голосят над убитыми. И проклинают карателей-дружинников.
У Быховской школы автомашины начали разворачиваться. Гиль стоял в стороне и смотрел, как выполняются его команды. Был недоволен, если кто-то путался, сбивался с маршрута. Рядом с ним стояли капитан-немец и Орлов. Они наблюдали с интересом за тем, как боевой и деловитый командир дружины отдавал распоряжения.
Солдаты высаживались без сутолоки, бросая косые взгляды на своего начальника, громко и чётко отдававшего приказания. Они быстро строились и уходили. Гиль ещё на какое-то время задержался перед школой. Капитан Рейснер настаивал, чтобы командир дружины уже сегодня часть своих сил отправил на дальние участки железной дороги. Герасимчук со своей ротой должен вот-вот вернуться из поездки. Его тоже можно успеть отправить на «железку». Немцы считают, что это человек исполнительный, ему во всем можно доверять. Гиль поморщился. Он знает, какой Герасимчук «исполнительный». Настоящий зверь. Сын белогвардейца. Пользуется поддержкой Рейснера и чинит погромы всюду, где только появится.
Вдруг собеседники замолчали от удивления. Двое полицейских, держа наизготовку карабины, подвели к офицерам девушку. Вид её был ужасен. Растрёпанные черные волосы, лицо в кровоподтёках, губы разбиты. Платье на ней было так изорвано, что виднелись испятнанные синяками выпуклые груди. Обнажённые её руки оказались скрученными колючей проволокой, которая шипами до крови раздирала кожу.
— Партизанка, — указал на неё крючковатым пальцем полицейский с обвисшими усами. — Выследили и схватили в лесу. За ней мы уже давно охотились... Было неясно, к кому он обращался — к капитану Рейснеру или Гилю. Владимиру это не понравилось.
— Учительница, держит связь с партизанами. Мы хотели убить её, когда она убегала, но все же решили задержать эту «птичку», засвидетельствовать факт преступления против новой власти...
— Чтобы получить выкуп? — тихо обронил Гиль. — И что же вы хотите? Чем вас отблагодарить?
— Это страшный враг, она наводит партизан! — округлил глуповатые глаза другой, красномордый полицейский. От него несло перегаром.
Девушка, еле стоявшая на ногах, простонала:
— К этому добавьте, что вы меня изнасиловали. После того как скрутили руки и повалили на снег. Сначала один, потом другой. Чтобы не кричала, рот заткнули тряпкой...
не мог оторвать взгляда от её рук, с которых на снег капала кровь. Он вспыхнул, затрясся и стал доставать из кобуры пистолет. Полицейским стало понятно, что он собирается стрелять не в девушку.
— Сволочи, скоты… — с ненавистью рычал Гиль.
Полицейские бросились наутёк, но первые же две пули настигли обоих. Гиль был взбешён. Никто его в этот момент не мог остановить. Притом он обладал большими полномочиями, которые ему дал сам Шелленберг, один из руководителей Главного управления имперской безопасности. Командир дружины мог, если считал нужным, наказать любого из подчинённых, не неся за это ответственности. Даже если речь шла о немцах. И капитан Рейснер его не остановит, хотя потом об этом, конечно же, доложит в Берлин.

 

 

РАЗВЕДЧИЦА

Гиль поспешил к учительнице, которая не удержалась на ногах и упала прямо на изъезженный машинами снег. Вместе с Орловым они отнесли её в ближайший дом, вызвали врача. Ухаживать за пострадавшей взялась хозяйка дома, распорядительная и заботливая женщина. Состояние девушки было тяжёлое. Она вся горела, теряла сознание, бредила, кого-то звала на выручку...
На следующий день ей стало получше. После обеда Гиль решил навестить спасённую им девушку. Он нашёл её всю забинтованную. Бинты на руках, груди, ногах. Худая, измотанная, она смотрела в потолок светло-карими глазами, полными боли.
Девушка попыталась встать, когда он вошёл, но Владимир сразу же уложил её.
— Нет, нет, лежи, пожалуйста.
Он прикоснулся к её лбу.
— У тебя высокая температура.
— Но мне уже легче, — проговорила она слабым голосом и чуть заметно, боясь шевельнуть разбитыми губами, улыбнулась. — Спасибо вам, если бы не вы...
«Если бы не вы»... Ему так многие говорят. Благодарят за заступничество. За то, что спас от смерти, укрыл от врагов. И все же не дело, что он пристроился на службу к фашистам. Как получилось, что он не устоял? Обычная история, в общем-то… Был изрешечён в атаке пулями, упал на поле без сознания. Его вытащили из воронки, бросили в машину, отвезли в лагерь военнопленных, расположенный в Сувалках. Видимо, врагам он приглянулся своей солидной должностью и званием — начальник штаба, подполковник. Владимир Гиль...
Потом его взял на заметку Вальтер Шелленберг, опытнейший разведчик и человек, что называется, «себе на уме». Поначалу пленному подполковнику предлагали многие должности, в том числе должность помощника командующего Русской освободительной народной армии, но Владимир решительно отказался. Отказался он и от предложения возглавить шпионский центр в СССР. Но когда услышал, что эсэсовцы в Сувалках формируют 1-й русский вооружённый отряд «Дружина», задумался. Из этого отряда можно было с оружием в руках перемахнуть к своим. Владимир посоветовался с новыми друзьями, которых приобрёл в лагере, и согласился. Их планы получили более широкий размах — через некоторое время реорганизовать отряд в полк, потом в бригаду. А затем — махнуть к партизанам и повернуть оружие против немцев.
Гиль много сил положил на то, чтобы дружина стала настоящей воинской частью, подобрал себе хороших помощников из пленных, но благодаря всяческим ухищрениям Шелленберга в дружину пропихнули белогвардейское отребье и выродков, потерявших человеческий облик.
А теперь в лапы фашистов попала и эта красивая девушка. Как он рад, что успел избавить её от смерти. Он поможет ей, добьётся поддержки у своего всемогущего берлинского шефа, убедит его, что учительница будет полезна для дела.
Владимир присел рядом, поправил на ней одеяло.
— Набирайся сил, ты ещё потребуешься нам.
— Зачем? Я же партизанка, как сказали эти твари...
— Вот и хорошо. Нам нужны и партизаны, хорошие, стойкие, готовые ко всему. Потом разберёмся. Как тебя величать, красавица?
— Нина Адамовна. Или просто Нина.
— А кто у тебя здесь из близких?
— Это вы про тех, что утром приходили? Бабушка моя и хорошая знакомая. Они принесли мне новую одежду.
Нина не сказала, что вместе с бабушкой к ней приходила связная из партизанского отряда. Она вела переговоры о переходе группы офицеров к партизанам. Завела разговор, что Нине пора уходить в лес. Но она отказалась. Она увидела в командире дружины большого, необычного человека. И попробует помочь ему вернуться на правильный путь.
— А родители у тебя есть? — спросил её Гиль.
— Отец где-то воюет. Ушёл в первые дни войны и как в воду канул. А мать померла, когда я ещё маленькая была.
— У меня родных тоже нет. А жили они недалеко от этих мест, в Осиповичском районе. Я вскоре после школы уехал отсюда служить в армии. И повоевать успел, и горя всякого хлебнуть. Как-нибудь расскажу...
В её глазах зажглись огоньки любопытства. Она слушала Владимира внимательно, стараясь больше узнать о нем, в то же время не была навязчива. её лицо посветлело.
— Я очень рада, что встретила вас. Давно слышала, что есть среди наших врагов такой смелый, необычный человек, хотела увидеть его, поговорить. И вот встретились...
— Да, встреча получилась не из приятных. Какой-то миг и была бы беда...
— Они захотели награду за меня получить, потому и повели к вам. Жадность их сгубила. Могли просто пристрелить в лесу. Я же не давала осилить себя. Вот они и отколошматили меня прикладами, а потом скрутили руки проволокой.
— Бедная девочка.
— Не говорите так обо мне. Я не бедная...
— Согласен.
Владимир взглянул на новую знакомую с нескрываемой симпатией, и она почувствовала это, одарила его еле уловимой улыбкой. Глаза её цвета желудей наполнились небывалой силой, излучая чарующий свет.

На обратном пути, уже вечером Гиль решил зайти в роту Герасимчука, чтобы узнать, как дружинники съездили в деревню. Было предчувствие, что эти зверюги устроили там погром. Тем более навёл их туда бургомистр, тот ещё тип. Трупы, что висят в Быхове на площадной виселице, это его «работа».
Дом, в котором жили бойцы Герасимчука, гудел от пьяного веселья. В темных сенях Владимир нащупал лямку, потянул на себя дверь. В лицо пахнуло душным влажным воздухом. Натоплено было жарко.
Посреди дома, за длинным столом горланили песни десять мужиков. Во главе стола сидел Прокоп Герасимчук, плечистый, с рыжими усами детина. Перед ним стояла высокая бутыль с самогоном. Стол был заставлен мисками с отварной картошкой, солёной капустой, огурцами. На сковороде блестело жареное сало с луком.
— Наш дорогой командир! — вскочил Герасимчук. — Пожалуйста, Владимир Владимирович. Очень рады вам. Место хозяину!
Он толкнул того, что сидел рядом с ним.
— Встань, свинья, чего развалился при начальстве!
Сразу разгонять сборище Гиль не стал, не помешает послушать их россказни. Сел, поднял налитый ему стакан сивухи, пригубил и поставил.
— Такая жидкость не по мне.
Он глянул на спитое лицо командира роты. Груб, дерзок, вечно от него несёт перегаром. В деревнях, куда он старается вырваться без командира дружины, ведёт себя по-звериному, буйствует, любит покуражиться, поиздеваться над слабыми. Однажды Гиль чуть не застрелил его прямо перед строем, но сдержался. Орлов тогда покачал еле заметно головой: мол, будь осторожнее.
Этот бандит — сын дворянчика-белогвардейца, который в восемнадцатом году сбежал в Германию. Там и родился Прокоп. Работал грузчиком, подвязался в фашистских отрядах. Когда началась война, отец попросил у властей, чтобы сына направили на фронт. Правда, не туда, где бомбы рвутся, а лучше в какую-нибудь карательную команду. Отец наказывал ему перед расставанием: «Сынок, постарайся вернуть на путь истинный нашу матушку-Россию. И имение наше вместе с ней». Гиль в дружину подбирал таких, кто при возможности готов был бы перейти к партизанам и мог бы хорошо проявить себя в бою. А этот проскочил, да ещё и в ротные, минуя командира дружины. Подобных отпетых проходимцев, к сожалению, в отряде ещё немало. Владимир надеялся, что в ходе службы отсеет их, но это было не так просто сделать. Узнав их ближе, Владимир понял, что где-то они не подошли, поэтому просто затолкали как «надёжный» элемент в Русскую дружину. Вот такие и зверствуют, позорят звание дружинника. Настоящие каратели.
Герасимчук все больше распалялся.
— Вы, командир, не милуете нашу роту, обходите её. Не уважаете и меня, — стал обижаться ротный. А мы заслуживаем большего. Вот и на этот раз сработали классно...
— Ну, ну, слушаю. Вы мне ещё не докладывали. Чем же похвастаетесь? Командир роты по-бычьи выгнул толстую шею.
— Там запомнят нас на всю жизнь. Бандитов мы огоньком хорошо подпалили...
— Это же кто бандиты?
— Известно, партизаны.
— Где вы их нашли? В лесу?
— Зачем же по лесу ноги ломать, в деревне нашли. Взяли тёпленьких, в постелях. И на улицу в одном бельишке. Несколько очередей, и нет бандитов.
Гиль почувствовал, как по рукам побежали мурашки. Он старался сдерживаться.
— Чем же вы докажете, что это были партизаны.
— Лес рядом. Нам сказали, что деревня партизанская. Был сигнал...
— Чей сигнал?
— Бургомистр подсказал. Мы с ним познакомились перед отъездом. Он такое наговорил про деревенских. И в городе много большевистской заразы, вытравлять надо.
В разговор включились его дружки. Почти каждый из них что-то натворил.
— Я старуху бросил в колодец, — подал голос из-за спины Герасимчука молодой парень. — Она, собака, такой визг подняла, чуть не оглох.
— А я детей туда же пошвырял, видно, внуки её, — похвалялся другой.
Оказывается, всех, кого изуверы успели поймать, они согнали в два дома, которые тут же подожгли. А потом сели в машины и укатили, чтобы не слышать воплей горящих.
— Вы перестарались, — сурово говорил Гиль. — Это не наша обязанность. Мы не жандармы, не каратели. Запомните это. Нам поставлена задача охранять дороги и важные объекты, а не бросать старух в колодцы. Будете наказаны.
Он направился было к дверям, но остановился.
— Герасимчук, сегодня же роту на железную дорогу. К станции Тощица. На всю ночь. Чтобы была полная безопасность. Вот это ваша работа. И чтобы ни в какую деревню без моего разрешения больше не соваться. Поняли?
— Мы устали, выбились из сил. Да ещё мороз. Отдохнуть бы...
— Это мой приказ, собирайтесь. Бабуля, — обратился он к хозяйке, — при мне разбейте всю посуду с самогонкой.
Он постоял у дома, ожидая, что дружинники поспешат к машинам, В доме продолжали шуметь, ругать друг друга матом. Больше всех кричал Герасимчук и всячески поносил командира: «красная сволочь», «офицерик крестьянский», «доберёмся ещё до него».
Гиль понял, что они не соберутся в путь. Так и произошло. Герасимчук завалился спать, что-то наказал своему заместителю, тот тоже лёг спать в другом доме. Утром все в роте встали поздно, еле продрали с похмелья глаза. В это время пришло сообщение: возле станции Тощица партизанами свален под откос длинный состав с техникой и людьми. Гиль поднял всю дружину и отправился на разгрузку завала, спасения людей и их охраны. Это была прямая обязанность его части.
Около недели разгружали завалы, рельсы. Все это время поезда не ходили. Закончив работы, вернулись в Быхов. И тут командир построил дружину у школы. Он был суров, хмур. Остановившись перед строем, гневно произнёс:
— Произошло происшествие, в котором виноваты мы. Упустили, недосмотрели. Прокоп Герасимчук получил от меня приказ: с ротой отправиться на железную дорогу для охраны, а он завалился спать, не выполняя приказ. За такое грубейшее преступление его положено расстрелять. Но я просто снимаю его с должности. Он будет отправлен обратно в Сувалковский лагерь, там пусть решают, как с ним поступить. Вместе с ним отправятся десять человек его дружков...
Он перечислил фамилии.
— Принимаю решение роту расформировать. Людей распределить по другим ротам. Провести решительную работу с пьянством, разбоем, насилием. Нарушители будут наказываться по всей строгости.
Почти рядом с ним стоял немец, командир эсэсовской роты. Рейснер был взбешён, что так все получилось. Конечно, Герасимчук виноват, должен быть наказан, но как ловко Гиль сплавил его из дружины! Он мог здесь же, перед строем, расстрелять виновного, и никто не посмел бы перечить командиру дружины. Но тот не стал этого делать. Дескать, пусть другие этим займутся. Герасимчук будет наказан со всей строгостью, вряд ли он вывернется, такой скандал получился тогда из-за гибели железнодорожного состава.
Гиль, закончив объявления, повернулся к капитану Рейснеру: может, он чем-то недоволен? Нет, капитан наклонил голову. Он согласен. Придется ещё отчитываться перед Берлином за происшествие под Тощицей.
После построения Владимира пошёл к Нине. Он решил заглянуть к ней, поинтересоваться её состоянием. Она уже вставала, ходила по дому, но чувствовала себя ещё неважно. Полицаи сильно над ней поиздевались. Он рассказал о тех мерах, какие он принял против Герасимчука и его друзей.
— Это настоящие ублюдки, пусть поработают в песчаном карьере. Им это пойдёт на пользу. И другим наука, — сказал Владимир. — Очень плохо, что они объединились с бургомистром, который творит в городе безобразия.
— Это я знаю. И не вдруг сломаешь их. У них есть защитники, такие же бандюги, — заметила Нина. — Надо с ними бороться. Вот в ваших руках целый вооружённый отряд!
— Пытаемся...
— Они бросили тень на всю дружину. Только и слышно, что у вас одни разбойники, зверюги. А ведь там большинство честных парней. Я так думаю.
— Конечно. Подавляющее большинство. Но вот таких палачей тоже хватает. Ничего, придёт время, справимся с ними.
Владимиру было приятно беседовать с такой обаятельной девушкой, он просидел у неё около двух часов. Она рассказала, откуда она родом, кто её родители. Поговорили о многом, вместе порадовались, что под Сталинградом немцев крепко побили, есть надежда, что побьют и в других местах, и, в конце концов, выбросят фашистов из страны.
На прощание он сказал:
— Нина, выздоравливай побыстрее. Ты, как учительница, мне понадобишься. Будешь работать у меня в штабе.
— А это хорошо ли? Начнут немцы разбираться, как я сюда попала. Может, не стоит?
— Нет, все будет хорошо. Я позабочусь. Слово моё твёрдое.
— Ну, коль так, — она опустила ноги из-под одеяла, — завтра же выйду.
— Не спеши. У тебя ноги ещё после обморожения не зажили. И царапины ещё глубокие...

Нина быстро поправлялась, молодость брала своё. Повязки с рук, головы она сняла. Твёрже, чем раньше, стала держаться на ногах. Сначала было опасение, что изнасилование скажется на её здоровье. Бывший врач-гинеколог, из военнопленных, провёл обследование и пришёл к выводу, что осложнений и последствий не будет. Это несказанно радовало Нину.
Однажды она решилась прогуляться на воздухе, но обнаружила, что у её дверей стоит часовой. Значит, она под стражей. Как только к ней зашёл командир, она бросилась к нему с возмущением: «Я в тюрьму заключена, что ли?»
Владимир постарался успокоить её. Приставлен к ней не часовой, а человек, которому можно доверять — его личный адъютант Иван Тимофеев. Сейчас в отряде напряженное положение — после истории с Герасимчуком. Всего можно ожидать. Да и дружки полицейских, которых отправил на тот свет Гиль, могли попытаться отомстить. Так что пока нужно быть осторожной.
— Я не слабовольная, смогу и постоять за себя! Нечего меня за ручку водить.
Гиль залюбовался ею: она совсем преобразилась, расцвела. Полуобняв девушку, он сказал, улыбнувшись:
— Приятно слышать! В таком случае выходи на службу, будешь работать в штабе дружины. В общем, мобилизована. Ты мне, учительница, нужна.
Она посмотрела на него с затаённой улыбкой, и в её светло-карих глазах что-то блеснуло.
— Есть, товарищ командир!
— Будешь моим помощником по идеологии, то есть воспитателем.
— От меня всем тут достанется. И, прежде всего, вам. Мне кажется, вы в трех соснах заплутали.
— Поживём, увидим. Жизнь не так уж проста.
— Что у вас с этим главным гиммлеровским подручным, с Шелленбергом?
— Дружба, — усмехнулся Гиль.
Нина покачала головой.
— До добра эта «дружба» не доведёт.
— Поживём, увидим. Это человек непростой. Я убедился, что Гитлеру он не предан, незаметно ведёт свою игру…
Нина, оставшись одна, задумалась о том, что ей можно полезного сделать в дружине. Хотя ей по сердцу было бы учить детишек. Была у неё такая попытка. Но как-то пришёл в класс бургомистр и стал спрашивать детей, кто такой Гитлер. Ребятишки в один голос закричали: людоед, зверь, сумасшедший. Нина ничего этого им не говорила, это они в своих семьях наслушались. Бургомистр распорядился закрыть школу, а учительнице пригрозил: «Я знаю тебя, партизанка вшивая, смотри, как бы не пришлось слезы горькие пролить за такое обучение!».
А она так любит нести детишкам свет знаний. Ей больно смотреть на то, что дети бегают по улице и не учатся. Многие из них занимаются, как могут, дома, с помощью матерей да бабушек.
В родной деревне она ходила в третий класс. Вспомнилось ей, как прислали к ним учительницу, молоденькую, истеричную. После школы-семилетки она окончила курсы и приехала в их школу. Не могла она найти общий язык с детьми, кричала на них, топала тонкими ножками. Взяла бы, да и просто рассказала бы для начала захватывающую историю или какую-нибудь сказку. Был у них в классе Сашка Старовойтов, тот ещё хулиган. И однажды, когда учительница заорала на него, схватил он топор у печки и погнался за учительницей. Больше она в школе не появлялась. И они долгое время вместо уроков проводили время в лесу да на улице.
Вот тогда к ней пришла мысль: а если ей самой стать учительницей? Она нашла бы способ воспитания таких, как Сашка. По пути в школу она часто ходила вместе с этим лодырем. По существу, он был трусом, боялся тех, кто был его посильнее. Нины он тоже побаивался.
После школы Нина узнала, что в Могилевский педагогический техникум набирают студентов. «Поеду», — заявила она отцу. Тот развёл руками: «Езжай, доченька, только смотри, не теряй головы, умей постоять за себя, в грамоте ты разбираешься уже лучше меня».
Она поехала. И не одна. За ней потянулись другие девчонки и парни. Впервые сели в поезд, прильнули к окнам, заворожено смотрели, как проплывают мимо дома, деревья, поля. В Могилев приехали в половине первого ночи. Раскрыли рты от того, что перед ними замелькало столько огней: сияют, переливаются, пляшут, цепью бегут вправо, влево.
На вокзале нужно было искать транспорт, нашли карету и сели в неё всей кучкой. Извозчик затребовал по три рубля с каждого седока. Большие деньги. Нина достала узелок, в котором прятала отцовские деньги, и отсчитала со вздохом три бумажки. Ехали через весь город до какого-то вала, а потом круто спустились вниз, повернули вправо, поднялись на горку. И тут среди деревьев увидели приземистый трёхэтажный дом, это и был педагогический техникум. Поместили их в подвал, где стояли железные кровати с набитыми соломой матрацами.
Через день начались экзамены. Первым был диктант по белорусскому языку. Высокий преподаватель, чуть ссутулившийся, с лысой головой, читал отрывок из повести «Трясина» Якуба Коласа: «Дзед Талаш i Нупрэй...»
Иван Горонькин, соседский хлопец, дернул голову кверху:
— Купрэй?
— Нупрэй! — с обидой крикнул на него преподаватель. — Гэтага не ведаешь?
А откуда же ему ведать? Книгу эту он и в глаза не видал, а Купреем звали охотника из их деревни.
Иван Горонькин получил двойку по диктанту и, расстроенный, уехал домой, а Нина сдала экзамены неплохо. Два года пришлось помучиться, часто ездить домой, чтобы запастись провиантом и выпросить у отца хоть десяточку. Бывало, отец на своём горбу нёс сумку до станции Шестеровка, чтобы с кем-то передать дочери продукты. Бывало, она в день съест кусок хлеба и все, стипендия была небольшая. Помогала ещё бабушка: с собой давала ей то горячих булок из печи, то кусок сала, а то и денежку подбросит. Когда Нина завершила учёбу в техникуме, бабушка попросила, чтобы она приехала работать к ней в Быхов. Вот у неё она и прожила два года. Учила малолеток, потом подала заявление на заочное отделение института. Тут познакомилась с курсантом военного училища, приехавшим в отпуск домой. Решили пожениться, когда он окончит училище. Но грянула война, кавалер, который только что оставил училище и стал лейтенантом, уехал на фронт. Было от него одно письмо, потом он пропал. Сказывали люди, что весь их полк уничтожили фашисты.
До прихода немцев, Нина работала в Быховской школе. Потом было приказано школу закрыть. Теперь она проводила время в партизанском отряде, в городок приходила лишь затем, чтобы проведать бабушку и кое с кем встретиться, получить материалы от подпольщиков. Бывало, что ездила курьером в Брест и Минск. Всякое с ней случалось, иногда и задерживали, но всегда удавалось как-то выпутаться.

Владимир Гиль, оставив Нину, заглянул на занятия к солдатам и вернулся в штаб дружины. Но чтобы он ни делал, у него не выходил из головы разговор, который состоялся с этой милой девушкой, столь неожиданно появившейся у них в дружине. Ничего не скажешь, бойкая, политически подкованная учительница. Имеет представление о Шелленберге, других немецких заводилах, предупреждает, что добра от них не дождаться. Он и сам в этом убедился. А все же в своё время втянулся в эту паутину, поддался дурману. И как это случилось? Но у него теперь ясная цель — создание настоящей воинской части, крупной, боевитой, которую можно было бы использовать для выхода из «паутины». Есть надежда, что погорят немцы на этой проклятой войне. Конечно, его «игра» будет зависеть от того, как сложится обстановка, но все равно пора, пора вступать в активную борьбу...
Он снова вспомнил свой визит в родную деревню. Не так уж приятно было ходить по улицам Дараганово, если честно, он боялся встретиться с кем-то из давних знакомых. Что бы он сказал им? Что немцам служит? Вот попалась ему старушка, и как она отчитала его. Ей уже лет под девяносто, однако, а все правильно говорила. И с какой энергией!

После средней школы Володя не знал, какой избрать путь. Узнал, что в деревне Новые Дороги требуется избач, и поспешил туда. Должность немудрёная — распространяй книги, организуй вечеринки для молодёжи. Понятно, больше сидел в сельсовете, помогал оформлять документы. Почерк у него был красивый, оформили его писарем. Увлёкся художественной самодеятельностью, любил сочинять разные частушки, под гармошку петь их на вечеринках.
И неизвестно, что бы из него получилось. Но приметил его районный военком и повёл такой разговор: «Вовка! Ты парень грамотный, старательный, смышлёный. Почему бы тебе не посвятить себя службе в армии?»
— Не думал, не гадал, — с иронией произнёс юноша.
— А ты подумай. Оставь свои солёные частушки. Сейчас идет набор в кавалерийскую школу. От нас требуется туда человек. Вот тебя мы и порекомендовали бы. Дело — это святое — Родину защищать!
Не сразу он решился. Посоветовался с девушкой Аней, с которой в это время дружил. Она горячо поддержала его. И Володя дал согласие. Экзамены выдержал с честью. Боялся, что из-за перенесённой в детстве болезни забракуют, но его признали годным. В дополнение к учёбе в классах добавились переходы, работа с лошадью, тренировки на ипподроме. Конечно, в школе было нелегко, но он старался.
Все шло удачно и после школы. Командовал взводом, исполнял обязанности комиссара эскадрона. Потом стал помощником начальника штаба полка. Начались беспрерывные учения, стрельбы, походы. Не забыл свою девушку, привёз Анюту в часть, сыграли дружно свадьбу. Он подумывал учиться дальше.
Появилась возможность поступить в военную академию имени Фрунзе. В 1937 году подал рапорт. Не отказали, но предложили сначала серьёзно подготовиться, поскольку вступительные экзамены будут строгими. И он вечерами корпел над учебниками, брал уроки по математике, физике, химии. В военном деле многие знания потребуются. Подтянулся, ликвидировал пробелы. Не зря пыхтел, в академию приняли, при академии дали комнату. Вызвал к себе семью. В Москве жена продолжила своё образование в вечерней школе, это подбодрило самого Владимира.
Он полюбил военное дело, хорошо разбирался в вопросах тактики, огневого дела. Курсовые работы сдавал на «отлично». После Академии его послали в Армавир, в 229-ю стрелковую дивизию. Принял должность заместителя начальника штаба, вскоре возглавил штаб. Через некоторое время назначили его начальником штаба соединения.
Армавир тихий, зелёный город, весь в садах, лежал на берегу многоводной Кубани. Богатый рынок был завален фруктами, арбузами, дынями. Климат мягкий, тёплый. С кавказских гор ветер приносит чистейший воздух, напоенный ароматами южных цветов. Одним словом, вольготное место для службы. Из войск тут стояла только одна их дивизия. Начальник штаба после командира — вторая фигура в части. Владимира Владимировича, распорядительного, энергичного, растущего офицера, уважали в городе. Он принимал активное участие не только в делах дивизии, но и всего, что творилось на предприятиях города, на сельских полях. Его приглашали на совещания в райком партии, в райисполком, в трудовые коллективы.
Ещё до Академии рвался он в бурлящую революцией Испанию, чтобы стать на защиту республиканцев. Но его не отпустили из армии. А после учёбы, как только вспыхнул советско-финский конфликт, попросился на Северо-Западный фронт. Туда брали охотно, и по доброму желанию, и в приказном порядке. И Гиль, экипировавшись потеплее, отправился к Финляндии. Ходил в атаки, прорывался через бетонные укрепления, нельзя сказать, что эти бои прибавили ему гордости. Он понял, что эта война затеяна зря.
Все новые знания и умения, что получил он в боях, старался внедрить в учебный процесс в своей дивизии. Этого требовал от всех новый нарком обороны, который отличился в тех боях и думал, как теперь перестроить Красную Армию. Но жизнь показала, что финский опыт давно уже устарел. Теперь нужны были не тучи сабель у бетонных укреплений, а широкий манёвр на открытых пространствах, обходы, охваты, скорости, глубокие рейды танковых и механизированных войск.
А потом разразилась Великая Отечественная… Эта война решительно поломала все прежние догмы. И многие, кто отличился в Финляндии, теперь растерялся и не знал, что противопоставить нахальному, но опытному врагу, оснащённому современной техникой и использующему новые методы ведения боевых действий.
229-ю стрелковую дивизию бросили на запад, в район Витебска, навстречу тем соединениям, которые уже откатывались на Восток. И не только откатывались, но и попадали в окружение…

Пришло то время, когда бандита Герасимчука перестали вспоминать. Дружина крепла, набиралась сил. В её ряды влились новые пленные из лагеря, воевавшие перед этим на ближних и дальних фронтах.
Нина уже свободно ходила по городу, присматривалась к тому, как установить новые связи с подпольем, партизанами.
Гиль однажды позвал её к себе.
— Ниночка, как ты смотришь на то, чтобы тебе вступить в наш коллектив.
— Не понимаю, — насторожилась та. — Значит, служить фашистам?
— Почему фашистам? Совсем не им. Ты бы не занялась разведкой? Она у нас в запущенном состоянии. А тебе это дело знакомое.
— Но для кого?
Владимир заговорил вполголоса.
— Как это для кого? Для советской власти, для нашей Родины. Ты что, против?
Нина не верила своим ушам.
— Я вас не понимаю. За идеи коммунизма, за Родину я готова хоть жизнь отдать. А вы…
— А что же тебе мешает?.. Я тоже за Советы, за коммунистов. Сам из рабочей семьи, зачем мне власть купцов, буржуев и помещиков? В общем, будем вместе громить наших противников...
Девушка удивлённо распахнула глаза:
— Это серьёзно?
Она вдруг обняла командира дружины. И сразу отпрянула.
— Но вот вы говорите то одно, то другое. Как вас понимать?
— Я за то, чтобы быстрее очистить от врага отчую землю. Сейчас задумал создать специальные боевые роты из офицеров, чтобы они были готовы к действиям в любых условиях. Приходи в штаб, подключайся к работе. Да и не только в штабе. Я уже говорил про разведку. Тонкую разведку, глубинную. Главное, не нарывайся на таких прохвостов, как те полицейские.
Она рассказала, как долго обманывала тех двух полицейских. Все шло хорошо, только в последний раз им удалось подкараулить её на опушке леса. Нина призналась, что в городе работает надёжная подпольная организация, куда она регулярно ходила, чтобы выполнять различные задания, нередко бывала на краю опасности.
После этого откровенного разговора Нина стала активным «штыком» в дружине, первым помощником командира и штаба.
— Как ты думаешь, можно взорвать мост через Друть? — спросил её как-то Гиль. — Сколько уже было попыток у партизан, а он стоит.
— Надо упорно искать любую возможность.
На охране моста в это время стояли немцы. И стояли крепко. Но прошёл слух, что этих немцев должны отправить на фронт. Гиль предложил командованию заменить их своими подчинёнными из офицерской роты. После того, как получил согласие, тайком, через Нину вместе с партизанами разработал план подрыва моста. Офицеры-дружинники единодушно согласились принять участие в подрыве моста. И сделали все, что было в их силах для выполнения диверсии. Операция прошла удачно, но офицеры, принимавшие в этом участие, ушли к партизанам. Предлагали и Нине уйти с ними. Но она отказалась: сказала, что ей нужно выполнять специальные задания командира. Она займётся разведкой.
Немцы подняли шум — из дружины ушло почти сто человек. Остатки дружины нужно распустить, людей отправить в лагерь, а командира арестовать и предать суду. Капитан Рейснер, построил своих эсэсовцев в нитку и приказал быть готовыми к открытию огня.
— Я связался с Берлином, — объявил он Гилю. — Есть предложение разоружить дружину, она практически развалилась. Ваши солдаты разбежались...
Гиль без промедления вывел на площадь своих подчинённых и тоже приказал взять оружие на изготовку. Две силы встали друг против друга. Но дружинников было в несколько раз больше, и немцев это сдерживало. Гиль действовал решительно. Он вытащил из кобуры пистолет.
— Стоять смирно, всем опустить оружие, — командир дружины резко повернулся к Рейснеру и заговорил ледяным тоном. — Тот, кто не выполнит этот приказ, будет убит немедленно. Никто, кроме меня, здесь командовать не посмеет. Ясно? И в разоружении нет необходимости. Теперь мы — сила! Пусть ушла какая-то частичка, но остались самые верные, стойкие. Мой заместитель Орлов сейчас сам связывается с нашим берлинским начальником.
Нина с автоматом в руках стояла в одном строю с солдатами. Она разволновалась, чем же закончится это противостояние. Но вот немцы опустили оружие. Они все же не решились стрелять, иначе сразу же были бы сражены. Все понимали это. Да и вид у Гиля говорил о многом. Он был готов первым открыть огонь.
— Дружинники! Ночью из нашей части ушла офицерская рота. А вместе с ней и ещё кое-кто из офицеров и солдат из других рот, — отрывисто объявил командир. — Нам доверено важное дело, на нас положились. А мы как ведём себя? Разбегаемся как стадо напуганных коров. На днях нам должны были выдать новое обмундирование. Обтрепались мы уже порядком. А теперь не дадут. Неизвестно, как все обернётся, но, думаю, роковых перемен не будет. Пусть ушла небольшая частичка, зато остались наиболее верные, стойкие. И мы с успехом решим ту главную задачу, ради которой мы вновь взяли в руки оружие.
Гиль был грозен. Нина залюбовалась им. Она ещё не видела его таким разгневанным. «Вот в чем дело», — вздохнула Нина. Действительно, из дружины ушло лучшее подразделение. Выпестованное, подготовленное Гилем. Он хотел позже использовать его для развёртывания других, новых рот. У него была мечта создать ещё более крупное вооружённое и хорошо экипированное формирование. Но вот не получается. Можно понять его состояние. А ведь она знала от близких ей людей, что побег готовился. Знала и не предупредила Владимира. Потому что в этом ничего плохого не видела, наоборот, радовалась, что пополняются ряды партизан. К тому же она дала слово своим друзьям, что ничего не скажет начальству.
В это время его заместитель дозвонился до Берлина. Шелленберг распорядился стрельбу ни в коем случае не открывать, закончить дело мирно. Рейснер злобно позыркал глазёнками, но увёл свою роту в казарму. Позже Орлов спросил командира:
— А если бы Берлин не дал добро на сохранение дружины?
— Перебили бы всех гитлеровцев, а сами ушли бы к партизанам.
— Смелый ты, друже, человек. К партизанам можно идти и сейчас.
— Но у нас пока мало сил, мало оружия. Следует пополнить ряды офицеров. Много чего ещё надо сделать.
Нина стояла рядом с ним и по силе его речи чувствовала, что он сделал бы так, как говорил.

...После того, как начальник штаба охранного батальона Еремеев со своим командиром полковником Рубанским убежали из бригады к партизанам, первым же самолётом их отправили на Большую землю. В Москве Еремеева сразу отвезли к следователю. Это было 19 августа 1943 года.
Первый же вопрос прозвучал так: «Александр Логинович, что вам известно о Гиль-Родионове?»
Еремеев старался отвечать, ничего не утаивая.
«Впервые я с ним встретился в Сувалках, когда меня пригнали туда в составе группы пленных. Владимир Владимирович уже был там. Он хромал, вид его был весьма болезненным. Будто с того света человек. От Рубанского, командира батальона, который вместе со мной шёл по этапу, мне стало известно, что Гиль окончил академию имени Фрунзе, являлся начальником штаба двести двадцать девятой дивизии, что его бабушка — обрусевшая немка, поэтому Гиль немного знал немецкий язык. По требованию немцев в июне 1942 года он сформировал из советских военнопленных 1-й Русский национальный отряд СС «Дружина». Гиль-Родионов формировал его как боевую часть. Русскую национальную дружину. Каково было её назначение, мы точно не знали, но люди охотно шли к нему. Он был для нас человеком, которому можно было верить. И на которого можно было надеяться, что он придумает способ всем нам вернуться в ряды Красной Армии.
С этой дружиной он отправился на мою родину, в Смоленск. Я, к сожалению, в то время ещё не вступил в дружину, а то смог бы заглянуть к себе в родные места. Из Смоленска Гиля перевели в Быхов, куда я прибыл в составе охранного батальона, прикреплённого к дружине.
У него в части было много офицеров высокой квалификации. Он сам их подбирал в лагерях, и создал специальную роту из таких офицеров. Она и называлась офицерской. Насчитывалось в ней до семидесяти человек. Вся эта рота и некоторые офицеры из других рот вдруг ушли к партизанам. До сих пор трудно установить, как это произошло. Кое-кто считал, что все это организовал сам Гиль. Хотя было заметно, что он возмущён неожиданным переходом. Вроде бы, он задался целью создать крупное, хорошо экипированное, войсковое соединение, чтобы потом целиком увести его к партизанам. Правда, я лично не слышал от него об этих планах. И понятно, если бы это дошло до немцев, он лишился бы головы, а дружину разогнали бы.
Переход офицеров вызвал огромный скандал в Берлине. Немцы решили разоружить дружину, в части гуляли слухи о том, что кто-то готовится к побегу, кто-то ведёт пропаганду против Германии. Шла разная болтовня, которая выводила Гиля-Родионова из себя. Он даже пригрозился кое-кого отправить обратно в лагеря. Вообще-то наш батальон не входил в состав формирования Гиля, и мы формально не подчинялись ему. На самом деле Гиль распоряжался нами, как хотел. Отдавал нам приказания, требовал их немедленного исполнения.
Вечером ко мне на квартиру пришли командиры рот. Они принесли водку, мы стали выпивать и откровенно говорить, что необходимо дело форсировать. Иначе обо всем скоро узнают немцы. С нами в квартире был и командир нашего батальона полковник Рубанский. Вместе с ним мы уже давно собирались уйти к партизанам, но что-нибудь да мешало.
Вдруг на следующий день после этого разговора к нам явился немецкий майор с переводчиком. Он сказал, что одна из наших рот, как ему стало известно, готовится к переходу. Все нити расследования он берет в свои руки, и, возможно, займётся разоружением бойцов. Вслед за этим в село Глубокое вызвали один наш взвод и там его посадили в подвал, понятно, оружие отняли. Затем потребовали и другой взвод в Глубокое, якобы для выполнения некоторых хозяйственных работ. Нам стало ясно, что его тоже хотят разоружить и арестовать.
Вернулся Гиль из поездки, узнав про эти проделки, отправился в Глубокое, потребовал от немцев освободить тех, кого они посадили, и вернуть им оружие. На совещании, которое проводил Гиль-Родионов, немцы извинились перед ним, сказали, что это просто недоразумение. В свою очередь Гиль пообещал, что примет крутые меры по наведению порядка. Побеги он прекратит. Это полностью относится и к нашему батальону. А в двадцатых числах апреля на Докшицы напали партизаны. Они захватили несколько домов и мост, но основная часть гарнизона осталась в руках немцев и полиции. Немецкий майор взял офицерскую роту и выехал туда. Рубанский предлагал ему взять кого-нибудь из нашего батальона, но немец отказался. Он вёл себя странно, видно было, что-то он готовит против нас. Ко времени, когда майор приехал с ротой в Докшицы, партизаны уже ушли.
На следующий день получаем оттуда известие, что вся рота ночью ушла в партизаны. Вечером меня и командира батальона Рубанского вызывает майор. В повышенном тоне он заявил нам, что мы ведём антигитлеровскую пропаганду в батальоне. Что он нам не доверяет, предлагает сдать оружие и отправляться в распоряжение Гиль-Родионова. Меня и Рубанского после этого увозят в Лужки. Здесь нам отводят квартиру и ставят охрану.
Гиль-Родионов вызвал меня к себе и сказал, что он будет вынужден отправить меня в германский лагерь. Рубанский же останется в полку. Гиль-Родионов приказал мне собирать вещи и быть готовым в пять часов утра к отъезду. Почему у командира дружины изменилось отношение ко мне, не знаю. Он всегда ценил меня, внимательно выслушивал мои заявления о политике, о поведении немцев, поддерживал. А тут вдруг... Возможно, сказалось то, что он оказался меж двух огней. Бойцы стали уходить к партизанам не только отдельными группами, но теперь целой ротой. А может, он просто решил предупредить меня.
Когда я находился в квартире Гиля, у него сидели Блажевич и немецкий капитан из гестапо. Они допрашивали солдат, которые были задержаны при попытке бегства к партизанам, Владимир Владимирович сказал, что я поеду с этими дружинниками. В комнате была и Нина Березкина, жена командира. Она не вмешивалась в разговор, но ходила с нахмуренным видом. Когда я пошёл к двери, она направилась вслед за мной. На крыльце сказала мне негромко: «Уходите, видите, как здесь все закрутилось, Володя сам попал впросак».
Уйдя от Гиль-Родионова, я решил заглянуть к его заместителю, подполковнику Орлову, чтобы посоветоваться, что же мне предпринять. Он сказал мне, что после моего ареста восемьдесят человек из батальона взяли пулемёт и ушли в направлении деревни Дисни к партизанам. Это грозит крупными неприятностями. Батальон совсем развалился. Орлов, видимо, не знал подробностей нашего разговора с Гиль-Родионовым.
Лужках через реку перекинут мост, на котором был установлен пост. Когда я был у Орлова, я попросил у него пропуск через мост, он, ничего не подозревая, дал мне пропуск. Вернувшись на квартиру, я сообщил новости Рубанскому. Потом к нему зашёл помощник начальника штаба дружины — хорошо знакомый Рубанскому майор. Тот также подтвердил, что кроме первой роты ушло в лес ещё восемьдесят человек.
В это время к нам на квартиру пожаловал Алилеков, в прошлом ветврач Красной Армии, в настоящее время сотрудник гестапо, друг Блажевича и Богданова. Он делал вид, что пьян в стельку и едва может стоять на ногах. На самом деле, как я заметил, он был трезвый. Алилеков поставил на стол бутылку водки и предложил выпить. Но я отказался пить, объясняя это тем, что рано утром должен уехать. Тогда он пристал к Рубанскому. Они выпили. Алилеков начал говорить, что собирается жениться, нашёл себе невесту, в скором времени будет свадьба.
Во время беседы у окна раздалось несколько выстрелов. Алилеков, позабыв о том, что он разыгрывает пьяного, выскочил на улицу. Мы тоже вышли из дома. Рубанский посветил фонариком, и мы увидели прижавшегося к стене дома Богданова. Алилеков сделал вид, что никого не увидел, предложил нам вернуться в дом, говоря, что тревога ложная, наверно, ходит патруль и шумит почём зря. Мы с Рубанским тоже прикинулись, что не заметили Богданова.
Минут через десять в квартиру входит тот же Богданов и говорит, что объявлена тревога и мне с Рубанским приказано явиться в гестапо. Что там приготовлены машины, и мы все поедем на операцию.
Я его спросил: тревога общая или частная? Он ответил, что тревога общая, для всего полка. Тогда я ему говорю, что мы к этому делу никакого отношения не имеем. Наш батальон не входит в полк.
Тогда Богданов говорит, мол, Блажевич распорядился, чтобы мы прибыли в гестапо. Такое же приказание, по его словам, исходит и от Родионова. Рубанский ему отвечает: «Мы по тревоге не к Блажевичу пойдём, а к Родионову». И спросил, какие наши обязанности в намеченной операции.
Алилеков начал настаивать, что мы все же должны пойти к Блажевичу, дескать, это его дружок, это человек, которому нельзя не верить. Вышли мы все из дома, Алилеков взял под руку Рубанского, Богданов пытался взять меня также. Но я оттолкнул его. Мне не понравилось, что он держит руку в кармане. Эти гестаповские прихвостни явно хотели нас арестовать. Мне бросилось в глаза, что по улице спокойно ходят солдаты и офицеры. Какая тут общая тревога? На мой вопрос Богданов заюлил, скоро мы узнаем, зачем нас вызывают. Когда мы дошли до перекрёстка дорог, одна дорога вела через мост к дому Родионова, а другая — к дому гестаповцев. Мы повернули к Родионову. Богданов упёрся: нет, мы должны идти к Блажевичу.
В это время подошли командиры из родионовского полка, которые знали меня раньше, и стали спрашивать, что произошло, как я попал в Лужки. Мы этим воспользовались и вместе с ними направились якобы к Родионову. Богданов стал требовать, чтобы мы вернулись. Но мы скорым шагом направились через мост. Возле дома командира дружины попрощались с командирами и решили, что больше нам здесь оставаться нельзя, расстреляют. Бегом бросились в поле, спустились к реке, перешли её вброд, и ушли в Диснянские леса.
В лесу бродили четыре дня, искали партизан, наткнулись на крестьян, которые сказали, что партизанская группа дня три назад проходили здесь. Куда они шли, точно не могли сказать. Не найдя партизан в Диснянских лесах, мы решили идти в Ушачские леса. О том, что там есть партизаны, я слышал от Родионова. Шесть дней мы блуждали и вышли на партизан бригады Мельникова…».
Следователь откинулся на стуле и посмотрел на синеющее в зарешеченном окне небо. Он закурил сам и предложил папиросу подполковнику Еремееву.
— Что вы ещё можете сказать о Гиль-Родионове?
— Это решительный, волевой человек. Немцы прислушиваются к нему.
— Как оценивает себя Гиль-Родионов?
— Я считаю, что он дал согласие «делать» из него вождя русского национального движения, чтобы спастись самому и спасти военнопленных. Для этого создать своё войсковое соединение, которое — при удобном случае — можно было бы противопоставить немцам. При его несомненном командирском таланте он почему-то «упускал» из-под носу партизан, по возможности укорачивал руки отпетым предателям и сплавлял их из части. Ему удалось добиться у Шелленберга своей независимости от командира эсэсовской роты, что приставили к дружине для контроля. Не во всем я был согласен с ним, иногда спорил. Думаю, победа советских войск на Курской дуге подтолкнёт его к открытой борьбе с фашистами. Вам трудно это понять, но он на самом деле наш...
— Наш… Ваш… — усмехнулся следователь. — А что у него с Власовым?
— Гиль с ним не контактировал. Правда, под давлением немцев Гиль-Родионов однажды вынужден был пойти на встречу с генералом. Но разговора не получилось. Родионов отказался от предложений Власова.
— Почему лишь через два года пребывания у немцев вы вдруг решили уйти к партизанам? Отчего случился такой перелом в настроениях?
— А перелома и не было. Я все время жил с Родиной в сердце. Потому и бежал к партизанам, — несмело напомнил Еремеев. — Со мной был полковник Рубанский. Считали, что спаслись, будем бить врага.
— Молодцы, что теперь фашистов бить готовы. Но в плену были? На эсэсовскую службу поступали? — миролюбиво разъяснял следователь. — За это надо нести ответственность, а что дальше будет, точно никто не скажет...

 

 

ЭТО БЫЛО ПОД СЕННО

4 июля 1941 года на Витебщине Гиль услышал разрывы вражеских снарядов. Он попросил у комдива разрешения лично вступить в бой. Он ещё не представлял, с чем ему придётся столкнуться. Думал, что все пойдёт как по маслу, он в своём первом же бою разнесёт в пух и прах гитлеровских вояк…
Ещё не взошло солнце, а подполковник Гиль поспешил к танкистам своей дивизии. Не мог он больше сидеть в штабе: хотелось туда, где гремят орудия.
На рассвете поле боя огласилось рёвом грозных машин: советские танки устремились на врага. Броня столкнулась с броней. Высекая искры, заговорили танковые пушки и пулемёты. За ночь немцы успели подтянуть к месту сражения резервы, тяжёлые машины сегодня бродили по полям целыми «табунами». Но им не удалось добиться каких-нибудь значительных успехов.
Гиль сел в новую «тридцатьчетвёрку», командовал которой командир роты Андрей Самсонов. Сверкнув глазами, капитан лукаво сощурил карие с прозеленью глаза:
— А не будете раскаиваться, что сели ко мне? ещё можно передумать.
— Не передумаю. Андрей Эдуардович, хочу к прицелу сесть!
— Нет, у прицела буду я, у меня с немцами давние счёты. А вы заряжайте пушку.
Гиль не обиделся на такое обращение. В бою все равны. С утра немецкие части попытались пробить советскую оборону на одном из участков. С громом и лязгом двинулись вперёд сразу сто машин. В первом эшелоне шли более тяжёлые, зловеще выставив вперёд длинноствольные орудия. За ними двигались самоходные орудия и, наконец, в третьем эшелоне — остальная техника. Дождя уже не было, небо очистилось от туч, и в небе непрерывно завывали немецкие самолёты, методически перепахивая землю бомбами. Усиленно работала вражеская артиллерия. Казалось, ещё немного, и ничто не сможет устоять перед этой армадой.
Сотня танков! Как их остановить, рассеять, уничтожить? Дали залп наши артиллеристы. Удачно — сразу загорелось несколько машин. А потом вдруг справа, во фланг немецкой армаде ударили советские танки. И так решительно. Огонь их пушек был точным. И среди этих машин оказалась и «тридцатьчетвёрка», в которой сидел молодой начальник штаба. Он весь собрался в комок. Ах, если бы ему прильнуть к прицелу вместо капитана! Но Владимиру приходилось быстро заряжать пушку, а ротный точно клал снаряды по врагу. Иногда, в горячке боя забывая про страх за собственную жизнь, они шли на таран, но противник увёртывался и всячески избегал столкновения. Самсонов то нещадно ругался, то вспоминал вслух свои родные места за Удой-рекой, ради которых он сейчас воевал с ордой завоевателей...
Пять дней шли бои. Части 20-ой армии охладили наступательный пыл агрессора. И заслуга в этом, прежде всего, танкистов. Они продвинулись на 30-40 километров, вышли в район Сенно, освободили город, разгромили два немецких мотоциклетных полка, уничтожили вражескую дивизию.
Для развития наметившегося успеха и наращивания усилий на главном направлении требовалось ввести в бой вторые эшелоны. К выполнению этой задачи корпуса были готовы, но командующему 20-й армии генералу Павлу Алексеевичу Курочкину пришлось внести коррективы. На левом фланге противнику удалось потеснить наши части. Дело в том, что противник, оценив ухудшающуюся для него обстановку, сам в середине дня ввёл в бой вторые эшелоны. В связи с этим требовалось 7-й механизированный корпус, который пострадал от такой инициативы противника. Имелся в виду седьмой корпус. Курочкин послал к нему танки из резерва. И это помогло полностью локализовать действия немцев.
Завязалось встречное сражение на направлении главного удара. Оно характеризовалось исключительно большой напряжённостью и разнообразием форм боевых действий. На одних направлениях велись наступательные, на других оборонительные бои, сочетавшиеся с контратаками. Порой дело доходило и до тарана. Это весьма редкое явление в действиях войск. Но иногда и оно оправдывалось, когда решался вопрос, кто кого. И чаще вражеские экипажи при встречах с советскими пасовали, старались уклониться.
Противник выдвинул две танковые дивизии. Обстановка ещё больше накалилась. Бои носили острый манёвренный характер. Шла борьба двух сил, борьба нервов. К концу дня напряжение немного стихло. Перестал дождь, который лил, как из ведра. Закат прояснился, окрасился в густо-багровый цвет. Небо пылало. Постепенно краски поблекли, наступила ночь. Над передним краем повисли сотни ракет. Раскаты орудийных выстрелов приутихли. Но отовсюду слышалось грохотание танковых моторов. Войска перемещались, готовились к новым боям.
Гиль вышел из землянки, запахнул полы плаща. Его знобило. Он был в курсе всего, что творилось на поле боя. Разведка донесла о выдвижении со стороны противника свежих крупных сил. В штабе 20-й армии тоже не дремали. Командарм побывал в мехкорпусах, посоветовался с их командирами, поговорил с экипажами, дал советы, пообещал поддержку.
Гиль день и ночь думал о том, что они находились уже там, где начиналась война, где она должна быть повёрнута на запад. Вот часто приходит на ум Лепельский контрудар. А какие надежды на него возлагались... Контрудар, развитие успеха, наращивание удара... Кажется, все было просчитано...
Подполковник Гиль по-прежнему старался не засиживаться в штабе дивизии, как бы не было плохо, при случае выбирался то в один, то в другой полк, туда, где гремели бои.
Сейчас он с командиром батальона шёл по траншее, где ожидалась атака вражеских войск. Согнувшись, внимательно присматриваясь к тому, что творилось вблизи. Наверно, кто-то из них высунул голову из-за бруствера — тотчас же тишину резанула пулемётная очередь и несколько раз тявкнула малокалиберная пушка. Дрогнула земля, и тонкими струйками посыпался песок со стенок траншеи. Противник держал позиции красноармейцев под неусыпным наблюдением.
Из донесений разведки Владимир знал, что против них действует крупная сила. Чтобы увеличить пробивную мощь танковых войск, понёсших в первые дни войны тяжёлые потери, и ускорить их наступление, в начале июля танковые группы были объединены в армию.
Военный совет Западного фронта поставил перед войсками задачу: прочно оборонять линию Полоцкого укрепрайона, рубеж Западная Двина — Сенно — Орша и далее до реки Днепр, не допустить прорыва противника на север и восток.
Что касается 20-ой Армии, которой командовал генерал Курочкин, то тут было проще. Ей приказали создать сильную противотанковую оборону и одновременно подготовить контрудар в направлении Островно и Сенно. Этот контрудар на совести 7-го и 5-го мехкорпусов. От них требовалось развивать успех на Лепель. 229-я Стрелковая дивизия должна способствовать их действиям. её роль вспомогательная, но важная. Она приоткрывает дорогу для пятого механизированного корпуса. Ей нужно обойти деревню Александрово, сломить сопротивление врага. её задача: вести подвижную манёвренную оборону, гасить темпы наступления немцев. А как это сделать? С командиром дивизии Гиль долго сидел над картой. Теперь он решил посмотреть, как все будет выглядеть на месте. Да, вот противник рядом, чуть подними голову и по тебе стреляют. А со стороны запада противник подтягивает свежие силы...

Как начальник штаба дивизии, Гиль решил тщательно изучить местность, нужно было ещё многое уточнить. Но вот траншея уже шла к концу. Дальше шло открытое пространство с редким кустарником. Далеко впереди можно было даже без бинокля разглядеть отдельные фигурки немцев. Наши пехотинцы ловили их на мушку и время от времени постреливали. Противник огрызался: вот совсем рядом разорвался снаряд. По земле прокатилась лёгкая дрожь, на каски плеснуло песком.
— Товарищ подполковник, опасно здесь, — поспешил заметить лейтенант. — Дальше не пойдём.
— Солдатам здесь тоже опасно. Я бы хотел проползти к той высотке, посмотреть, что находится правее от нее. Там у нас, пожалуй, неприкрытый участок. И немцев там ещё не видно.
— Тогда уж и я с вами.
— Как хотите.
Они осторожно выбрались из хода сообщения и поползли по ложбинке. Вот и кустарник. Приподнялись, быстро побежали между кустиков ольхи. Потом упали, снова поползли. Через несколько минут они уже были на высотке. Стоя на коленях, осмотрелись. Тишина вокруг. Впереди лежал передний край врага.
Гиль вернулся на позиции, так и не придумав, что же делать дальше. Пригнувшись, прошёл он по наспех отрытой траншее, переговорил с бойцами батальона. Вид у них после боев и жестоких налётов вражеской авиации был ужасный. В порванной одежде, измотанные, раненые. Несколько дней бомбы сметали все живое, а шквальный огонь артиллерии жалил ещё больше. И потом надо было ещё выдерживать удары танков. Бойцы бежали навстречу бронированным чудовищам, бросали гранаты, бутылки с горючей смесью. Несколько танков они подожгли. Но не всегда удачными были их броски. Многих фашисты положили меткими выстрелами. Солдаты просто не успевали добежать до вражеских машин на расстояние броска и падали замертво.
От батальона осталось всего двенадцать человек. Погиб комбат — весёлый энергичный капитан. Бойцы называли его «нашим Чапаем». Он сам водил солдат в атаки, быстро находил изъяны в боевых порядках противника, первым вступал врукопашную. В последней схватке с немцами он погиб. Из командиров рот тоже никого не осталось в живых. Вчера перед закатом фашисты дерзким танковым нападением смяли этот батальон. Поэтому сегодня начштаба дивизии поспешил сюда. Нужно было не допустить здесь прорыва обороны.
За командира батальона остался лейтенант Козлюхин. Он сидел на дне окопа, склонившись над планшеткой и покусывая карандаш. Гиль знал его ещё по службе в Армавире. Юный Козлюхин приехал в дивизию сразу после окончания военного училища. И не один, а с молодой женщиной, пышноволосой, с чуть уловимой улыбкой, затаившейся на лице с изящными чертами. Казалось, в её крупных серых глазах прячется нечто загадочное.
Владимир Владимирович понял, что эта женщина — супруга лейтенанта. Она сразу сошлась характером с Анютой, тоже непосредственной, обходительной, приветливой. Молодой супружеской паре не сразу нашли комнату. Жили они у Гилей на квартире, пока не дали им своего жилья. На службе Козлюхин хорошо показал себя с первых же дней. Он командовал взводом, бывал на учениях, стрельбах, ездил на ночные занятия. Никогда он не ставил на первый план семью. Служил самоотверженно, трудился в поте лица.
Что же он сейчас писал? Оказывается, письмо своей любимой жёнушке.
— Может, это последнее письмо, — с горечью проговорил он. — Смотрю, обложили нас со всех сторон.
Гиль сам отправил своей семье лишь одно послание с фронта. Вроде как все недосуг. Можно было, конечно, найти минуту-другую. Вот Козлюхин же находит время, в полку все знают, что он через день строчит письма своей ненаглядной.
В это время послышался нарастающий гул танковых моторов.
— Не дают письмо закончить, — проворчал лейтенант и торопливо засунул лист бумаги в полевую сумку.
Они выскочили из блиндажа и увидели, что со стороны леса, напрямую к ним мчится танковая колонна. Танки, поднимая пыль, разворачивались на ходу и вели огонь из пушек и пулемётов.
— Что делать, товарищ подполковник? — лейтенант побледнел.
— Дописывай письмо жене.
— Шутите.
— Позвони-ка артиллеристам, попроси у них огоньку. И доложи наверх об атаке противника. А мы подготовимся к встрече. Где твои бронебойщики, где гранаты...
— Ох, ты горе! Сюда бы батарею и ударить во фланг.
В это время над окопами низко пролетели вражеские самолёты, где-то чуть позади сбросили бомбы…

Вражеская атака была отбита. Но тут же, почти без передышки, началась вторая, за ней — третья. В воздухе над узеньким пяточком земли повисла группа самолётов. Люди смертельно устали, их лица посерели. Смерть опустошала их ряды.
Тридцатьчетвёрку, в которой был Гиль, все же подбили. Он вытащил раненого командира роты, помог членам экипажа отнести его в безопасное место, а сам пересел в другой танк. До самого вечера он не выходил из боя. Владимир понимал, как скоротечен и изменчив танковый бой. Обстановка менялась буквально ежечасно. Успех тут зависел от решительности, боевой активности, чёткой связи атакующих между собой. Гибкий манёвр и меткий огонь — вот что требовалось от экипажей.
...Перед командиром дивизии подполковник Гиль предстал грязным, оборванным, в гари, копоти. Тот только развёл руками.
— Что ж ты, Владимир Владимирович, штаб надолго бросил. Там тоже дела срочные.
— Я был в самом пекле. Какой получился бой! Оказывается, немцы не так уж сильны, можно их колошматить. Представьте, я сидел в танке, у прицела пушки огонь…
Он начал сбивчиво, торопливо пересказывать, как шёл бой.
— А ведь третью танковую группу этого хвалёного Гота мы смогли крепко пощипать. Развалили бы её основательно, — доказывал начальник штаба, — подействуй активнее мехкорпуса. Недоставало им согласованности. Вот пятый корпус во главе с генералом Алексеенко смело реагировал на перемены обстановки, быстро находил слабину в боевом порядке противника.
— Да, это было заметно по ходу боевых действий, — кивнул комдив. — По существу дела, это первое такое крупное сражение. И не совсем удачное для нас. Гитлеровцы бросили сюда большие силы, и наши экипажи оказались в тяжёлом положении, вынуждены были начать отход перед ударами вражеских танков и авиации.
— Но сражались они мужественно, смело, как герои.
Полковник согласно покивал головой и напомнил, что командующий фронтом приказал 20 Армии снова нанести контрудар на Лепель. Удар из района севернее и западнее Орши, во фланг 3-й танковой армии противника.
— Тут главная роль отводится пятому и седьмому механизированным корпусам, — комдив показал на карте направление удара. — Но много зависит и от стрелковых дивизий. Нашей дивизии следует помогать пятому корпусу. Сегодня же, начштаба, войдите в контакт с командованием корпуса, продумаете, как взаимодействовать с ними по рубежам, по направлениям ударов. Так что работы хватает, сейчас же беритесь за дело.
— Недавно мы отбили две атаки врага, есть потери.
— Я знаю. На этом направлении начальник политотдела проконтролирует ситуацию. Противник все больше зверски атакует, постоянно бомбит, ищет, где вклиниться, обойти...
Они присели к столу, командир склонился над картой. Участок, который обороняет дивизия, большой, а соединение ослабленное. Пополнение, которое обещали, ещё не подошло. Маловато и артиллерии. Всего двадцать танков, притом они старые, с бензиновыми моторами, горят, как спички. В первых же боях немцы сожгли несколько наших машин. Комдив нахмурил брови.
— Почему не заняли эту высоту? Сегодня же вечером, как только стемнеет, надо выдвинуться сюда и прорыть до неё окопы.
— Есть. А вы не заметили, что фланг нашей дивизии не прикрыт?
— Видимо, в штабе армии понадеялись, что немцы не пойдут через болото.
— Как бы не так. Местность не так уж и заболочена. Танки могут пройти. А справа, за рощей, хорошая дорога. По ней тоже могут проскочить танки немцев.
— Верно, могут. Сегодня же сюда выслать батальон. Хорошо бы поставить здесь и артиллеристов.
В ближайшие дни положение 229-й дивизии осложнилось ещё больше. Последовали непрерывные атаки танков, артиллерии, участились налеты авиации. Земля встала дыбом. Враг бросил сюда подкрепление.
Как там, в батальоне лейтенанта Козлюхина? Может, от него уже ничего не осталось? Гиль поспешил туда, пробираясь по кустам и траншеям. Отбивались бойцы, как могли. Ага, вот и сам Козлюхин.
— Как ты, дружище?
— Не знаю. Обещали помощь, но нет. Оборвалась связь с командиром. Кажется, штаб совсем разбомбили. Осталось ли хоть что-нибудь от него?
— Что-то осталось. Я, например, — невесело усмехнулся Гиль.
это время они увидели, что со стороны леска появились вражеские танки.
— Один, два, три... — принялся считать Козлюхин. Насчитал больше десяти. Танки шли и с другой стороны.
— Ну, ты будь здесь, а я подамся к леску.
Гиль взял связку гранат и двинулся навстречу к первому танку, который был уже близко. Он шёл неровно, дымил, раскачиваясь на бугристой местности.
— Товарищ подполковник, куда вы! — испуганно завопил новоиспечённый комбат.
Начштаба показал рукой вправо, откуда двигалась другая колонна. Владимир полз, чувствуя под собой мягкую податливую землю. Трава касалась его лица, пряный запах бил в нос. Слышно было, как лязгает гусеницами танк, как жадно урчит его мотор, набирая скорость. ещё какое-то мгновение, и стальная машина подомнёт, перемешает с песком кости человека и не заметит этого. Гиль сделал несколько энергичных движений и свалился на дно глубокой воронки. Теперь он в безопасности, но надо как-то изловчиться и бросить тяжёлую связку гранат. Когда-то он сам на занятиях показывал, как танк поражают гранатами. А теперь настал его черед под дулами танковых пулемётов сделать это.
Каска с него слетела, планшетка съехала на живот. Он чувствовал, как все его тело напряглось, сердце учащённо забилось, кровь в ушах стучала громче двигателя надвигавшейся стальной махины. Тяжеловата связка из пяти гранат, придётся бросать её, подпустив противника вплотную. Владимир понимал, что его ждёт верная смерть. Живым он не останется, но должен совершить поступок. Должен, на то он и офицер. На то он муж Анечки и отец их сыночка, к которым ползёт эта бронированная фашистская гадина. Владимир взял поудобнее ручку центральной в связке гранаты, чуть высунулся из укрытия. Так, дуло пулемёта смотрит влево, значит, его могут не заметить! Танковый силуэт все больше вырастал на фоне задымленного неба. От запаха выхлопного газа у Владимира спирало дыхание. Пора! Он привстал на коленях, упёрся левой рукой в край воронки и изо всей силы метнул гранаты между гусеницами машины. В то же мгновение что-то рвануло поблизости, его бросило в сторону. Сверху на лицо и руки посыпались комья земли. Раздался ещё один взрыв, почему-то глуховатый. Скорее всего, гранаты разорвались под днищем машины. Наверняка, ходовая часть повреждена, будет теперь танк стоять на месте, как мишень для наших артиллеристов. Он понял, что его оглушило. ещё жгло бок, ногу, а руку пронзала острая боль. Сознание помутилось.
Приподняв голову, он увидел, что со стороны того леска, из которого вышла вражеская колонна, бежали цепью фашистские солдаты и что-то кричали. Вроде немецкого «ура». Те наши стрелки, что оставались в окопах, секанули по ним из пулемётов, винтовок. Значит, жив ещё батальон, обрадовался Владимир. Может, зря он сюда полез, отбивался бы со всеми вместе из окопов. Как же там лейтенант Козлюхин? Парень он умный, сообразит, что ему делать. Но не отойдёт, будет сражаться до конца.
В это время Гиль увидел сбоку от себя высокого солдата в немецкой форме, который нацелил на него автомат. Немец показал дулом на горящий рядом танк. Дескать, твоя работа? Владимир попытался вытащить из кобуры пистолет, но рука безвольно падала на травку.
Значит, он все же поджёг вражеский танк. Сейчас из него выбирались танкисты, вытаскивая своего раненого механика. Гиля они не заметили. А пехотинец, который нацеливал на него автомат, понял, кто это сделал. Немец что-то кричал, топал ногами, как разъярённый бык. Он снова положил палец спусковой крючок и приготовился очередью прошить лежащего врага.
Вдруг рядом с ним появился немецкий офицер. Он гаркнул на солдата и присел на корточки, с интересом вглядываясь в шпалы на петлицах Гиля.
— Командэр?..
Раненого подняли, отобрали пистолет. Он не мог стоять, правая нога не слушалась. Наверное, тоже повреждена.
Владимиру хотелось узнать, что произошло с теми, кто оставался в окопах. Там уже никого не было видно. Траншеи и окопы проутюжили танки. Ага, но три из них густо коптили, опустив дула пушек. Значит, ребята постарались, молодцы. А где же лейтенант Козлюхин? Что с ним? Отсюда можно было видеть только тела убитых, но кто именно лежит на земле, не разберёшь.
Гитлеровцы ходили по полю, гортанно бранились и сгоняли в кучу всех, кто остался в живых. Слышались автоматные очереди. Это, скорее всего, добивали раненых, которые не смогли подняться. А как поступят с ним? Убьют? Ну и пусть… Гилем овладело равнодушие. Сражаться он уже не может. Надо бы застрелиться. И убить перед этим ещё этого офицера. Да вот не успел он этого сообразить, а теперь уже и пистолет отняли.
Постепенно багровый туман, стоявший у него в глазах, рассеивался, и в сердце у Владимира нарастал гнев. Почему и кто так допустил, что немцы запросто колошматят их полки, дивизии, целые армии и так лихо жмут на восток. Витебск взяли. Начинаются бои за Смоленск. Так скоро и до Москвы дойдёт дело.
У него все выгребли из карманов. Подошла легковая машина, какой-то толстый чин в плаще внимательно изучил документы Гиля, затем показал, чтобы пленного посадили в машину. Владимира подвезли к какому-то месту, где уже собрали в большую кучу взятых в плен красноармейцев. Здесь их формировали в колонны, чтобы этапом отправить на запад — в лагерь. Громкоговоритель, установленный на машине, самозабвенно вещал на русском языке:
— Господа! Наконец вы обрели настоящую свободу, счастье. Теперь заживёте привольно. Будут у вас сало, колбаса, водка. Найдутся для утехи и женщины. В лагере вас ждут обильные обеды. Вы получите кофе, шоколад. Радуйтесь, вы, наконец, вырвались из ада, из-под ига Сталина...
«О боже, что творится? — зло подумал Гиль. — Неужели кто-то поверит этой чепухе? А сколько нас, как стадо коров, согнали в это стойбище… Неужели такая масса попала в плен — с оружием, пушками, танками? Какие теперь беды ждут людей, в том числе и меня?»
Через несколько дней они оказались в лагере для военнопленных под Сувалками, в Польше. Сюда их гнали под звуки автоматных очередей. Если кто-то падал от усталости, получал пулю в затылок. Дорога в лагерь была устлана трупами. Гиля порой несли на руках. Он просил его бросить, ничего хорошего его не ждёт, он уже пропащий человек. Но его не оставили. Часть пути — по указанию старшего конвоира — его везли на машине.
Лагерь, обнесённый колючей проволокой, был разбит в открытом поле. По углам стояли вышки с часовыми. Такова оказалась «настоящая» свобода.
Пошёл дождь, вновь прибывшие люди стали сбиваться в кучки и копать ямы, чтобы спрятаться хотя бы от ветра.
Для офицеров уже были устроены два барака. Туда попал и Гиль. Все остальные остались под открытым небом. Их тысячи, они копошатся, как муравьи. Кто не может справиться с чувством голода, жуёт траву и листья с низкорослых кустиков.
Гиль переночевал на нарах, с трудом встал на ноги. Уже кое с кем из пленных познакомился. Все в угнетённом состоянии. Была советская власть, а теперь что?.. Вот и он, дослужился до начальника штаба дивизии, а теперь хлебает вонючую похлёбку, которую в его деревне и собакам бы не налили в миску.
Хромая, поддерживая раненую руку, Владимир сделал несколько шагов недалеко от барака. Вчера один капитан-медик перевязал ему руку. Тоже военнопленный. Ему немцы разрешили оставить кое-что из медпрепаратов. Он многим помогал. Хорошо бы увидеться с ним, спросить, что с ногой. Владимир не может на неё толком ступить.
В лагере он увидел одного пожилого советского генерала. Было заметно: он особенно не переживал, что попал в такое положение. Встречался с немцами, выслушивал их указания, кого-то куда-то приглашал. Знал и немецкий язык.
Гиль слышал, что один генерал, когда его взяли в плен, застрелился. Не похоже, чтобы этот так поступил. Он был весел, быстро носился по лагерю, разговаривал с немцами, выслушивал их указания. У него появились связи с комендатурой лагеря. Некоторые пленные знали его по прежней службе в армии, он командовал 48-й стрелковой дивизией, недалеко от границы. ещё до войны генерал-майор Богданов встречался с немцами по службе. Его дивизия была уничтожена в первые же дни войны, как только немцы выдвинулись из района Риги к советским границам.
Однажды Богданов быстро подошёл к Гилю и официальным тоном объявил:
— Вас приглашают в гестапо.
— Зачем? — Владимир был удивлён.
— Там узнаете. Хотят с вами побеседовать.
Серое длинное здание, в котором обитали гестаповцы, находилось за бараками. Что ж, надо идти. Тем более что «приглашают». А может быть, Богданов просто решил поиздеваться?
На ступеньках часовой с автоматом. Сейчас гаркнет. Нет, спокойно пропустил. И не спросил, куда, зачем? Даже открыл перед ним дверь. Помещение просторное, широкий коридор, на полу мягкий ковёр. Одна дверь, другая... Куда же теперь? Навстречу вышла белокурая миловидная женщина лет двадцати пяти.
— Владимир Владимирович? — спросила она по-русски. — Добро пожаловать. Вы знаете, зачем вас пригласили?
— Понятия не имею. Богданов сказал, что меня ждут для беседы.
— О, Богданов, наш друг. Вот истинно русский человек. Я тоже русская, родом из Москвы. Меня зовут Татьяна. Работаю переводчицей. Была в Дрездене в командировке и осталась. В Германии хорошо, там настоящий рай.
— Вы так думаете? Быстро же вы забыли Москву...
— Поживёте, сами увидите. Все познаётся в сравнении.
Она открыла массивную дверь и проводила Владимира к пожилому, одетому в штатское, немцу в пенсне, который сидел в углу кабинета. У окна стоял молодой человек в форме, со знаками черепа на рукаве.
— Вот человек, который вам нужен. Он, думаю, догадывается, о чем будет разговор, — сказала женщина.
Она пристроилась за небольшим столиком и закурила, щёлкнув изящной зажигалкой. Стул, на который молодой гестаповец предложил Гилю сесть, был рядом с ней, он сразу ощутил запах дымка, идущего от сигареты, и поморщился. Женщина это заметила и погасила сигарету. Оказывается, она была переводчицей. Говорила она по-русски чисто, но непривычно чеканила каждое слово. Не было в её речи мягкости, певучести, так присущих русскому языку, а вот в её немецком произношении чувствовалась типичная резкость.
— Владимир Гиль? — спросил немец, прищурившись. — А почему Гиль? Это больше похоже на немецкую фамилию. Хотя вездесущие проныры-жиды тоже могли пристроиться к этой фамилии, но вы, насколько нам известно, белорус. Итак, вы из рабоче-крестьянской семьи, служили в Красной Армии, окончили военную академию имени Фрунзе, были начальником штаба стрелковой дивизии. Все верно?
— Может быть, — Владимир не сводил взгляда с немца, пытаясь понять, что от него хотят.
Немец догадался, что волнует сейчас его собеседника.
— Мы знаем, как вы спокойно ведёте себя в лагере, дружелюбно общаетесь со своими друзьями, не затеваете ссоры, в конфликт с охраной не вступаете...
Он достал сигарету и чиркнул зажигалкой. Переводчица подала ему медную пепельницу, сделанную в виде звезды.
— Как видите, мы с вами говорим мирно, почти по-дружески. Не думайте, что в гестапо один мордобой, как пишут в ваших газетках. Наше учреждение — культурное. И обхождение с людьми у нас на высоком уровне. Работники наши воспитанные, доброжелательные, образованные.
Немец выдержал паузу, слегка улыбнулся.
— Не будем ходить вокруг да около. Мы предлагаем вам работать у нас. Обратите внимание — не на нас, а с нами! Как вы смотрите на это? С Советским Союзом дело уже идёт к концу. Скоро немецкие войска будут в Москве. Сталин или убежит в Сибирь, или покончит с собой. Если его не прикончат предатели в его же окружении. Так что вам следует подумать о своей дальнейшей судьбе.
Гиль не знал, что ответить. О работе на гестапо у него даже мысли в голову не приходили.
— В лагере наши люди живут очень плохо, замерзают, умирают от голода и болезней, — вдруг сказал он.
— Ну, знаете ли, война. Вот и помогите нам быстрее с ней покончить!.. Кстати, действительно пора строить бараки, скоро зима.
— Да, надо строить. И чрезвычайно быстро.
— Вам нужно возглавить советский контингент в лагере. Будете своего рода комендантом от пленных. Руководитель вы неплохой, насколько мне известно. Мы дадим технику, инструмент, специалистов. Завтра же приступайте...
Все это было так неожиданно. Предложения застали Гиля врасплох. Немец, видя эффект, произведённый его словами на пленного, растянул рот до ушей.
— Это хорошо, земляк, — от себя добавила бодрым голосом фальшивая москвичка, тряхнув пышной шевелюрой.
Гиль лихорадочно пытался сообразить, к чему все это приведёт. Строить бараки надо, чтобы спасти людей. И с пищей нужно решить проблему, на помоях пленные долго не протянут. Цинга уже пришла в лагерь.
— Владимир, ещё есть вопрос. Вы слышали о нашем крупном военачальнике Шелленберге?
— Нет, не слышал.
— Это о-о-чень большой специалист. Ему сам Гиммлер доверяет. Доверил ему возглавить внешнюю разведку. А он, между прочим, взял вас на заметку. Господин Шелленберг дал указание создать специальный вооружённый отряд из военнопленных. Для охраны железных дорог от вредителей. Но дело идёт плохо, вновь созданное воинское подразделение влачит жалкое существование. Нужен толковый старший офицер из бывших красноармейцев. Белогвардейские потомки или слишком спесивы, или полуспившиеся вслед за своими отцами алкоголики. А что, если бы вы подключились к этому делу? Ответьте начистоту...
Владимир помолчал. Теперь ясно, что от него хотят.
— Невозможно это... Я — гражданин Советского Союза, принимал присягу, клялся в верности трудовому народу.
— Не спешите с ответом. Подумайте. Времена меняются. Многое переоценивается. Вы знакомы с генералом Богдановым?
— Имею представление об этом новоявленном «деятеле».
— Он рассуждает трезво, сразу перешёл на нашу сторону. Дал слово, что будет верно служить фюреру.
— А служил ли он верно хоть кому-то?
— Не надо мыслить так прямолинейно. Мир многообразен, раздвигайте горизонты. Подумайте хорошенько о себе и о том, что предложено вам. Дело — это очень важное…. Вот перед вами наша очаровательная переводчица. А ведь она ваша соотечественница. Теперь работает у нас. И очень довольна жизнью в Великой Германии.
Владимир посмотрел на улыбнувшуюся при этих словах Татьяну. Нежные щеки, светло-серые, с голубизной глаза, пышная шевелюра, резко очерченные помадой губы. Красива, шельма.
Поверил я тебе, хрен лысый, что она из Москвы, — думал Владимир. — Эта истинная немка не в Дрезден, а в Москву в «командировки» моталась, судя по всему. Вон как чеканит слова с немецким акцентом. Где ж русская певучесть?»
И тут он решил напомнить, что немного в немецком языке разбирается, не так просто обвести его вокруг пальца.
— Моя прабабушка была обрусевшей немкой… Отец говорил, что у неё были дворянские корни, — вдруг ляпнул он.
— О, этого мы не знали! Превосходно, ваши акции поднимаются, — благосклонно закивал немец, посверкивая стёклами пенсне.
«Землячка» обворожительно улыбнулась и захлопала в ладошки.
— Ах, как хорошо! Мы с вами крепко подружимся, Володя. Возглавляйте поскорее этот отряд. Вы же такой пост занимали — начальник штаба. Вам надо строить дальше военную карьеру.
Она перевела свои слова немцу.
— Верно, верно, — живо подхватил немец. — Сегодня опять звонил по этому вопросу господин Шелленберг. Нужно просто взять это хозяйство в крепкие руки. Ничего там сложного для вас нет. Завтра дадите ответ. А строительство, считайте, с сегодняшнего дня за вами!.. И все-таки, полагаю, вам надо изменить фамилию на более приемлемую для русских. Станьте, к примеру… Родионовым. Или, на худой конец, Гилем-Родионовым, — подвёл итоги беседы гестаповец. Он снял пенсне, давая понять, что разговор окончен.
Гиль подался к дверям в сумрачном состоянии. Ну и попал в передрягу! Из огня да в полымя. Что же ему теперь делать?
Татьяна проводила его до крыльца и на прощание чуть коснулась его плеча холеным пальчиком.
— Все будет хорошо, птенчик.
Гиль вернулся к своим друзьям, не знал, что сказать.
— В общем, пулю в лоб надо пускать.
Вечером он обо всем рассказал своим товарищам. Они единодушно вызвались помогать ему на посту коменданта. Сколько можно терпеть, каждый день вывозят трупы. Насчёт специального отряда мнения разделились.
— Но ведь из него можно сбежать к партизанам, — заметил артиллерист Орлов.
— Там наверняка будет охрана и служба безопасности, — возразил начальник инженерной службы Еремеев.
— Ну и что? Сбежать все равно можно. Не то, что отсюда.
— Я вот что хотел спросить, друже, — Гиль подсел к Еремееву. — Почти каждый день среди немцев я вижу генерала Богданова. Вы вместе с ним служили? Быстро он переметнулся к фашистам. Что за личность?
Еремеев хмыкнул носом и повёл рассказ. Богданов всегда старался показать себя в лучшем свете, петухом носился по части, пресмыкался средь начальства. А ума-то невысокого. На стрельбищах больше обращал внимание на то, не валяются ли где окурки, кто как застегнут, кто как рапортует, а в суть стрельбы и не вникал. Да он и не соображал в ней ничего. На учениях ругал солдат за то, что у них гремели котелки в вещевых мешках. Старшин распекал за грязные портянки. Вот за старшину он сошёл бы, на большее не годен. Между прочим, в армии с восемнадцатого года. Русский, из рабочих. Родился в Орле. Прошёл пехотные курсы и курсы «Выстрел». Вот и все его военное образование. А как стал генералом? Трудно сказать. Пошла как-то в армии волна всем давать новые звания в армии, и его не обошли. Проскользнул. Как член компартии с тридцать первого года. А теперь заявляет, что мечтает уничтожить всех жидов в мире, проклинает коммунистов. На плацу перед немцами и всеми заключёнными разорвал свой партбилет.
— А вы знаете, Владимир Владимирович, — невесело ухмыльнулся подполковник Еремеев, — Богданов даже побывал на гражданской войне. Но кем? Коневодом, конюшни чистил...
— Не собирается ли он чистить туалеты у немцев?
— Опасный он человек. На все готов для спасения собственной шкуры. Любое твоё слово вывернет наизнанку, исказит. Что-то уже донёс немцам на полковника Рубанского, который срамил его за то, что потянулся к немцам.
— А что это за Рубанский?
— Алексей Феоктистович был у нас начальником отдела связи, потом командиром полка. Толковый офицер. Инициативный, решительный. Приказали ему явиться завтра к гестаповцам. Видно, богдановский донос прочитали.
— Обязательно познакомьте меня с ним.
Гиль понял, что надо немедленно найти побольше таких людей, которые ему понадобятся для важного дела. Может, сколотить подпольную группу? Рой мыслей закружился в его голове. Надо что-то делать, хватит сидеть сложа руки…
В сырое ноябрьское утро генерал Богданов нашёл Гиля на стройплощадке, где тот занимался сооружением нового барака.
— Завершайте работу, — распорядился генерал. Он переминался с ноги на ногу, боясь испачкать в грязи начищенные до блеска сапоги.
— Что такое? Война закончилась?
— Скоро закончится, потерпите. А сейчас поедете в Берлин. Вас хочет увидеть господин Шелленберг.
— Чего ему так приспичило?
— Хватит паясничать, подполковник. Вы и без того в своём рванье на базарного шута смахиваете… После обеда получите у меня новую одежду. Умойтесь, побрейтесь, вашу группу повезёт прелестная дама по имени Татьяна. Думаю, вы уже оценили её прелести, хе-хе-хе.
— А кто же бараки достраивать будет?
— Ваши друзья: Орлов, Еремеев, Рубанский. И другие. Без вас дело не заглохнет. Даже если не вернётесь, — ехидно добавил генерал и быстро засеменил прочь.

 

 

ШКОЛА, ГДЕ УЧАТ УБИВАТЬ

Для перевозки был подан автобус, куда гестаповцы усадили, кроме Гиля, ещё несколько пленных солдат и офицеров. Никто из них не внушал Владимиру симпатии, он старался держаться от них подальше. В самом конце салона уселись два эсэсовца с автоматами. Татьяна села впереди и без устали рассказывала об успехах немецких воинов и трудящихся, уверенно марширующих в светлое будущее за своим фюрером.
На ночёвку остановились в Варшаве. Рано утром, после сытного завтрака в гостинице, отправились дальше. По приезду в Берлин их напоили пивом в каком-то баре. Некоторые пленные, не успев отвыкнуть от постоянного голода в лагере, втихаря засовывали в карманы сухарики, рыбку, бутерброды. Переводчица делала вид, что ничего не замечает, а сама внимательно следила за действиями своих подопечных. После этого была устроена экскурсия по городу. Большинство узников, открыв рты, озирали столицу страны, которая покорила почти всю Европу. Экскурсия была прервана налётом английской авиации. Автобус юркнул в тесные ворота гестаповской резиденции.
Затем всех пленных разделили на группы. Владимир один остался с Татьяной.
— Пришёл наш с вами черед отчитываться перед господином Шелленбергом, — она состроила комическую рожицу. — Но ничего страшного, мужчина он добрый.
Гиль внутренне засмеялся: «Вообще-то надо было сказать «мужик», а не «мужчина», плутовка». Они посидели в приёмной пару минут, раскрылась дверь, и их пригласили. Из-за широкого полированного стола, на котором лежали только лист чистой бумаги и карандаш, легко встал поджарый мужчина средних лет. Волосы на голове темно-русые, слегка вьющиеся. Своим видом он не давил, наоборот, его насмешливые глаза излучали добродушие и словно говорили каждому: «Не верьте вы этим страшным легендам про начальника немецкой разведки, он самый обычный человек».
Он вышел из-за стола, протянул гостю мягкую холеную руку.
— Уважаю мускулистые пальцы, — улыбнулся хозяин кабинета, — Не спортсмен ли?
Переводя его слова, Татьяна не спускала с шефа восторженных глаз.
— Увлекался, — сказал Гиль. — Гимнастика, штанга, скачка на лошади.
Когда Владимир шёл на приём, он не знал, кто его будет принимать, что будут предлагать, но заранее он был настроен вести себя сурово и не поддаваться никаким уговорам. Теперь же он с растерянностью ощущал, что поддаётся влиянию этого симпатичного, черт возьми, человека.
Шелленберг прошёлся вдоль высоченных книжных шкафов, занимавших две стены, кинул оценивающий взгляд на гостя.
— Как вам нравится война?
— Вы хотите сказать, что у вас огромные успехи?
— Пока так, дорогой товарищ, — сузил глаза немец.
— История ещё не все сказала. Вспомните судьбу Наполеона.
— Согласен, войны всегда кончаются не так, как хотелось бы их организаторам. Поживём, увидим. Если говорить откровенно, в Германии не все одобряют гигантские битвы с таким же гигантским количеством убитых с обеих сторон.
Гиль удивился, услышав такое от видного гитлеровского приёмыша. Смелый человек? Или это игра?
Это хорошо, что вы строите дома для военнопленных. Я одобряю. А что касается дружин... Куда же от них деться? Летят с откосов поезда, взрываются составы. Эти дружины создаются для охраны дорог, а не для борьбы с партизанами. Для этого есть полицейские. Я предупредил об этом всех, кого это касается. Надеюсь и на ваше понимание, господин... Гиль. А что, это наши придумали называть вас «Гиль-Родионовым»? Пусть так, если хотят...
— Как будет с оружием, питанием, одеждой для бойцов дружины?
— Все будет. Но вначале вам надо пройти наш «санаторий»...
Владимир не возражал. Мог и запротестовать. Но что толку? А вот если его с друзьями планы насчёт дружины начнут осуществляться, появится шанс вернуться на родину. И вернуть себе Родину.
— Да, считаю, правильно говорите, надо подумать. Верно, верно...
Шелленберг, довольный, прищурил левый глаз, остановился против Гиля.
— Значит, вы хотите сказать, что войны быстро не кончаются? Что все может осложниться?
Он остановился за спиной Татьяны, мягко провёл ладонями по её плечам и что-то промурлыкал ей на ушко. Она зарделась и перевела, как показалось Гилю, не совсем то, что сказал ей начальник.
— Господин Шелленберг просил меня запомнить этот наш разговор. Ох, эта война! Это только начало. А конец? Неизвестно... А он, наш гость, знает, я уверен, знает.
Шелленберг в это время присел к столу, быстро набросал что-то на бумаге и, не мигая, вперил взгляд в Гиля.
— Вы побываете в ряде германских городов, понаблюдаете изнутри за нашей жизнью. Не слишком восхищайтесь её парадной стороной. Оценивайте все объективно. Я к войнам отношусь осторожно. Особенно если они затягиваются. А вот что касается создания из пленных вооружённого отряда, моё начальство поддержало эту идею. Перспективы заманчивые, господин Гиль-Родионов, включайтесь в дело, не пожалеете. Вы мне внушаете доверие... Хотя я сам по себе так доверчив. Даже мой личный шофёр меня иногда обманывает! Ха-ха-ха!..
Он вдруг засмеялся так заразительно, что Владимир не удержался и засмеялся вслед за собеседником. Шелленберг на прощание с шутливой боязнью подал руку Владимиру. Так закончилась их беседа. Гиль вздохнул тяжело, покачал головой. Да-а, залез он в болото…
Вечером для будущих агентов Шестого управления устроили посещение ресторана. Повела их переводчица, которая выглядела просто обольстительно. На руках украшения. В ушах золотые серьги. Высокие каблуки, выпяченный бюст. На неё все заглядывались, а она грациозно шла в облегающем платье, приветливо, но степенно, кивала тем, кто с ней здоровался.
В просторном зале было полно людей. Гремела музыка, многие танцевали. Стол, точнее два стола, составленных вместе, был заказан для них заранее. На столах уже стояли бутылки с вином и холодная закуска. Сразу же подбежал официант, выслушал Татьяну, поклонился и ушёл. Потом появился другой. Он почему-то наливал шампанское всем подряд, кто сидел за столами.
В это же время на небольшие подмостки поднялся элегантно одетый мужчина лет сорока пяти, развернул лист бумаги. Переводчица сказала, что это какой-то чин из канцелярии Геббельса. Сразу же прекратилась музыка, все замолчали.
— Прошу внимания! — раздался громкий баритон. — Поступили свежие вести с Восточного фронта... Только что пришло сообщение, что началось мощное наступление немецких войск на Москву. Нанесён решительный удар по тридцатой армии противника со стороны города Калинина...
Татьяна переводила все подряд. Оратор выждал паузу и затем, чеканя каждое слово, продолжал. Для своего наступления на большевистскую столицу немецкое командование создало две сильные группировки. Для захвата Москвы стремительно продвигаются на восток больше пятидесяти дивизий. В основном танковые. Это сила, которую ничто не может остановить. Скоро Москва падёт. Все здравомыслящим людям мира ясно, что победа за Великой Германией...
— Честь и слава нашим доблестным войскам! — воскликнул оратор. Раздались бурные аплодисменты. Все встали. Машинально вскочили и те, что сидели за столом вместе с Гилем. Но он демонстративно остался на месте. Татьяна незаметным, но сильным движением подняла его под локоток и шепнула на ухо:
— Приспосабливайтесь, иначе вас раздавят. Какой же вы неосторожный…
Неслучайно накануне наливали вино в фужеры на всех столах, специально для этого тоста. Гиль поднёс к губам фужер, но пить не стал. Татьяна это заметила, сожалеющее покачала головой. При этом она не забывала кокетливо строить глазки своим старым знакомым.
Один из пленных, который ещё в автобусе вслух восхищался всем немецким, крикнул:
— Москва капут!
Переводчица иронично улыбнулась. По залу прокатилась волна аплодисментов вперемешку с хохотом. Того, кто выступал с пьедестала, подняли на руки и понесли по всему залу. Раздавались крики, славившие Германию, Гитлера. Зал зашумел, загудел. Кто-то начал петь, кто-то пустился в пляс. Особо рьяно чествовали военных, которые находились в зале. Это они проливают свою кровь и приносят победы.
Вскоре лагерников увезли на ночёвку в гостиницу. Каждого проводил в отдельный номер какой-то гестаповец, который тоже знал русский язык. Татьяна осталась в автобусе.
Утром их рано поднял вчерашний офицер. Хотя люди сами не залёживались, каждого беспокоило, что его ждёт впереди. Конечно, не случайно их привезли в Берлин. Что-то замышляют, но ничего пока толком не говорят. Они не удивились бы, если их вдруг затолкали бы в какую-нибудь камеру.
Аккуратный гестаповец был немногословен.
— Сейчас на завтрак, вниз, в кафе. А потом… ждите указаний.
Что будет потом, не сказал, но своим видом дал понять, что их ждет важное дело. Через полчаса они начали крутиться по городу на автобусе. Опять объявили воздушную тревогу. Народ с улиц сдуло, как метлой. Полиция быстро и организованно направляла всех в специальные укрытия и близлежащие подвалы. Остановили и автобус. Спускаясь в один из подвалов, Гиль видел, как люди возмущаются беспощадными налётами англичан, бороздившими берлинское небо почти каждый день.
Гиль вспоминал, сколько деревень сожгли немецкие лётчики, сколько разрушили домов в городах, сколько погубили народу. Бывали случаи, когда фашистские самолёты гонялись за отдельными путниками в полях. На этот раз ждать отбоя пришлось недолго. Снова сели в автобус. Подъехали к массивному зданию-прямоугольнику черного цвета. По вывеске Гиль понял, что это тоже здание гестапо.
Поднялись на второй этаж. За большими дверями приёмной они увидели Татьяну. Она сидела в глубоком кресле, принаряженная в белое платье, со свежим румянцем и чуть накрашенными губами.
Тут их принимала целая группа гестаповцев. Снова зазвучала хвала в адрес Гитлера. Словно опять включили заезженную пластинку: «Германия превыше всего, будущее за идеями национал-социализма...». Началась очередная «промывка мозгов» вчерашним узникам лагеря. И так продолжалось несколько дней. Выступали перед ними и посланцы Русской освободительной армии. По иронии судьбы чаще всего звучали фамилии Гитлер, Гиммлер, Геринг, Гейдрих, Геббельс… «Осталось Гиля в этот список занести. Тоже фамилия на букву «Г», — невесело пошутил Владимир в разговоре с переводчицей.
Затем последовали многочисленные поездки по городам Германии, посещение различных лекций и митингов. Обычно его или его попутчиков сопровождала Татьяна, давала различные пояснения. Однажды шепнула Гилю:
— Гиммлер, конечно, страшная сила. Он взял все в свои руки, словно паук раскинул свою гигантскую паутину по всей Германии. Но наш Вальтер умнее его, знает, как повлиять на него, найти в нем слабинку, помочь ему избавиться от своих ошибок. И тот время от времени прислушивается. Да, да...
Владимир уже имел некоторое представление о шестом управлении РСХА, которое возглавлял Шелленберг. Махина, постоянных сотрудников несколько сот. ещё они вербовали за границей платных помощников и добровольных агентов из военнопленных. Часто люди не знали той роли, какую их заставляли исполнять на самом деле.
В числе агентов были и женщины. Татьяна рассказывала, что многие из них работают в доме свиданий, открытом знаменитой танцовщицей Китти. Среди них попадаются не только дамы полусвета, но и представительницы высшего общества, ведомые соображениями патриотизма. Туда часто заглядывают иностранные дипломаты, которых незаметно фотографируют, а их застольные и постельные разговоры записывают на микрофон.
Татьяна, играя роль душевно близкого Владимиру человека, рассказывала многое. Не с той ли целью, чтобы вызвать его на откровенность? В любом случае он понимал, что надо быть осторожным. И несмотря на то, что она его откровенно соблазняла, Владимир не позволял себе ничего лишнего.
Владимиру запомнилось, как однажды его свозили на фабрику, где шилось военное обмундирование. Здесь трудились в основном девушки из Белоруссии, Украины, России, Кавказа. Чистые, прилично одетые, с улыбками на лицах. По словам фрау, полной, солидной немки, живут они счастливо, довольные.
Поговорить с ними почти не удалось. Они были или заняты работой, или находились под неусыпным оком начальницы. Гиль ловил их многозначительные взгляды, старался понять по глазам, как им живётся на самом деле, тоскуют ли они по родине, своим родителям? И он все больше и больше понимал, что девушкам здесь нелегко.
Он спросил у фрау:
А есть ли у девушек кавалеры, с которыми они встречаются? Ну, парни, близкие по сердцу? Коллектив у вас молодой, красивый…
Ещё чего, — немка скривила губы. — Пусть вначале отработают своё.
Правда, поняв, что она перегнула палку, начала рассказывать, что девушек водят туда, куда они захотят: в театры, музеи, библиотеки. Во время выхода из цеха одна из девушек шепнула Гилю: «Мы здесь, как в тюрьме...» Владимир понимал, что его все больше подталкивали к тому, чтобы он всецело принял позицию, которую провозглашают гитлеровцы. Шелленберг это делает весьма осторожно, искусно, а другие грубо, резко.

Гиль ожидал, что после разъездов по стране его опять отправят в Сувалки, на строительство бараков. Это, пожалуй, было бы лучше, чем выслушивать советы, как нужно служить Великой Германии. Ведь наступают холода. Зима, видно, будет крутая. Когда он заикнулся об этом, помощник Шелленберга ему резко ответил, что бараками занимаются другие. Работы возглавил подполковник Орлов. Помогают ему подполковник Еремеев и полковник Рубанский.
— Вы, Володя, разве не поняли, что обратной дороги для вас уже не существует. Вы теперь наш, — легонько щёлкнула его в лоб пахнущим духами пальчиком Татьяна. — Я завтра же отвезу вас в чудесный санаторий...
Он был обескуражен. В какой ещё санаторий? Хотя, если бы это случилось, он бы не удивился. Сейчас им явно стараются привить привычку к развлечениям.
— Я вижу, до вас никак не доходит, — рассмеялась женщина. — Мы поедем в школу гестапо. Там, кроме обучения, предусмотрена масса оздоровительных процедур! Вам надо поправить здоровье, Володя.
На следующий день ближе к обеду они собрались ехать в школу гестапо. Татьяна уже вышла к легковой машине, поджидавшей их, но вдруг приняла озабоченный вид: ей нужно успеть кое-что срочно сделать на работе. Отвезти она попросила Гиля другого сотрудника, стоявшего неподалёку.
Владимир кинул на него настороженный взгляд. Небольшого роста, бледный, с ясными глазами, черными волосами, высоким лбом. Руки, чувствуется, сильные. На тонких губах играет насмешливая улыбка.
— Курт, сделай это, пожалуйста, а то шеф рассердится на меня. И как я могла вчера забыть…
— Для меня это не составляет труда, — ответил Курт. Он тоже знал русский язык.
— Так что, садимся в машину? — повернулся новый знакомый к Владимиру.
— Как же без конвоя? Вдруг сбегу, — улыбнулся Гиль.
— Не сбежите, нет у вас этого и в мыслях. Говорю это как тонкий психолог. Татьяна чмокнула Владимира на прощание в щёчку и тут же вытерла платочком след от помады.
— ещё увидимся, пташка! Ваша фамилия ещё ведь и так переводится по старым русским словарям…
Машина тронулась, а Владимир задумался: «Где же я видел этого Курта?.. Не он ли тогда в лагере у окна стоял?» За окнами автомобиля вскоре замелькали ухоженные домики немецких крестьян, желтеющие перелески, ровные, будто вылизанные поля. Около часа они ехали молча, потом Курт приказал водителю остановить машину возле рощицы, сквозь которую проглядывало озерцо.
— Немного разомнёмся, — предложил Курт.
Они неспешно пошли по краю берега.
— Товарищ Гиль, я присматривался к вам с того времени, как вы появились в Сувалках.
— Почему же я удостоился такой чести? ещё и «товарищ», — усмехнулся Владимир.
— Я заглянул в документы. Мы старались иметь представление о заметных командирах Красной Армии, их способностях, перспективах. Мы знали и то, откуда и куда двигалась ваша двести двадцать девятая стрелковая дивизия, кто её начальники, какие у него данные. Учтите, я и Белоруссию, откуда вы родом, отлично знаю... Вы из Бобруйского уезда, деревни Дороганово...
— Вы что, сами родом оттуда?
— Нет, я был представителем нашей службы в Минске. Проще говоря, шпионил.
— Ничего себе. Что же вы делали там? Диверсии совершали?
— Нет, зачем же. Вы ещё не знаете всей сложности нашей разведывательной службы. Агент может спокойно жить, работать, даже иметь семью. Он ничем не напоминает о себе. Вот и я был таким. Трудился на заводе, имел кучу друзей, нередко выпивал с ними. Они мне все выбалтывали. Но я не пользовался этим. Были у меня друзья и в воинской части. Я имел полное представление о Белорусском военном округе, но детально этими вопросами занимались другие. А я ждал своего часа. И он наступил: началась война. Меня включили в дела, которые были связаны со срывом мероприятий по обороне и эвакуации. Передо мной ставилась маленькая задача — нарушить линии связи. И я вам скажу: тут у меня дрогнула рука. Я не выполнил того, что от меня требовалось. Даже кое-кого из наших убрал. Вы меня, возможно, не поймёте...
— Да, трудно понять.
— Я успел прирасти сердцем к Белоруссии. Полюбил честный, трудолюбивый народ, что окружал меня. Это же братья единой семьи — белорусы, русские, украинцы. Жена моя — тоже белоруска, милая, симпатичная женщина. Есть у меня сын. А я не знаю, где они, что с ними.
— А если Германия потерпит поражение?
— Вы так думаете? Ваша вера заразительна! Этим вы, советские люди, мне и нравитесь. Сила духа! Вот наш Вальтер все ищет, какими идеями увлечь военнопленных, что сидят в лагерях. И не может найти эту идею. Э-э, тут не так все просто. Главное находится не в мозгу, а в крови славян...
— Я не хотел заводить этот разговор при водителе. Он тоже шпион. Я ему не доверяю. Да и в машине есть микрофон. А здесь мы можем более свободно высказать то, что нас волнует. Мы здесь одни. Почему я обо всем этом завёл разговор? Мне захотелось высказать то, что накопилось у меня в душе за долгое время. Знайте: не все немцы вам враги, в том числе из нашей службы...
Гиль слушал, сжав пальцы за спиной. Можно ли верить услышанному? Может, он тоже, как и Татьяна, хочет вызвать его на откровенный разговор. Не исключено, что хочет устроить своего рода ловушку. Боятся, что он сбежит к своим? Но об этом пока только мечтать приходится…
— А вот что касается Тани, — нарушил молчание Курт. — Вы правильно догадываетесь, что она немка, наша сотрудница. Способная, инициативная, обаятельная. Любимица нашего Вальтера. Есть ли у них интимные связи, не знаю. Вальтер в эти делах порядочный человек. И своих людей он бережёт. Никогда не пошлёт их туда, откуда они не вернутся. А женщин у нас хватает, на любой вкус. Они много чего полезного делают… Я уже говорил о вас с Шелленбергом. Мне думается, вы далеко пойдёте. Я вам кое в чем помогу, вы заслуживаете этого. А в остальном рискуйте сами.
Они подошли к машине, сели и больше к этой теме не возвращались. Вдруг Курт спросил:
— А как ваша семья, жена Анна, дети?
Гиль был удивлён, откуда он знает про жену, что её зовут Анной.
— Понятия не имею. Расстались в Армавире. Не знаю, где они сейчас.
— Война все напутала. А в Белоруссии кто-нибудь остался?
— Были дальние родственники, но вряд ли они дожили до этого времени.
— Понятно.
Машина подошла к массивным металлическим воротам, и они раздвинулись. Видимо, сработала автоматика. Никто не вышел, но за приехавшими, скорее всего, наблюдали. Водитель затормозил у двухэтажного белого дома, к которому вели крутые бетонные ступеньки. Сейчас же к машине вышел элегантный офицер, отдал честь и сообщил, что их ждут.
Гиль не спешил идти в дом. Поднимаясь вслед за Куртом, он остановился на одной из ступенек, обернулся. Что же это за место, куда они прибыли? Ряды роскошных деревьев, на некоторых уже не было листьев. Двухэтажные кирпичные дома стояли справа, слева и вдали. Асфальтированные дорожки. Площадь похожа на строевой плац. Короче, санаторий, превращённый в военный городок.
Курт, видя, что Владимир задерживается, обернулся:
— Смелее, друг, чего только не приходится переносить в этой жизни.
Поднялись на второй этаж. Коридор просторный, бетонный. Прошли два офицера, звук от их сапог слышался далеко. А вот ещё двое. Вроде знакомые Курта. Протянули ему руки, похлопали по плечам. Разговор шёл на русском языке.
— Опять с пополнением? Маловато сегодня... Ты же, бывало, привозил по целой роте.
Курт лишь руками развёл.
— ещё привезу, хватит вам работы, — Он похлопал друзей по плечам. — Я тут немного задержусь, может, встретимся.
— Гут!
Наконец они вошли в кабинет, длинный, с массивным столом, без ковров. Под ногами каменный пол, не то, что у Шелленберга, который буквально обложился коврами. За столом сидели три человека в форме СС. В центре, похоже, генерал: на плечах сияли кручёные погоны. Они дружно встали, вскинули руки в фашистском приветствии. Курт тоже поднял руку в гитлеровском приветствии. Владимир в лагере видел, как генерал Богданов тянулся перед комендантом, выбрасывая вперёд свою худую руку. Он нутром почувствовал, что не может сделать этого. Пристукнул каблуком сапога, поднял руку к головному убору, как обычно это делается в Красной Армии. Иначе Гиль поступить не мог, в душе он остался советским человеком. Курт с улыбкой скосил на него глаза.
Присели. Главный эсэсовец повёл разговор, больше похожий на допрос. Где родился, в какой семье, где служил, что представляла собой их стрелковая дивизия, когда стал начальником штаба. Вопросов было много, больше привычных. А вот ещё один, каверзный. Война идёт к концу, немцы скоро пройдут маршем по Красной площади. Как он оценивает такой поворот событий?
— Мне больно, что так получилось.
И немец закивал головой, заулыбался.
— Понимаю, сочувствую, но ничем не могу помочь.
Потом пошёл разговор более конкретный. Гиль-Родионову придётся провести в школе определенное время, пройти обязательный курс, затем — специальный, получить квалификацию по своей отрасли. Немец рекомендовал Владимиру пойти по разведывательно-диверсионной линии, после чего он будет направлен в Советский Союз и возглавит там центр для ведения диверсионных операций. Гиль с возмущением сказал, что он уже оказывался от такого вида деятельности.
— Мне ближе группа «Б», армейская, для создания национальных войск.
Сказав об этом, он понял, что дал согласие на службу в составе немецкой армии. Это ясно как божий день. И за это придётся держать ответ. А вот что касается боевых национальных формирований, тут у него свой интерес. И свои надежды…
Больше двух часов продержали его в штабе, а потом определили в группу, где ему предстоит проходить курс обучения. Параллельно он сам, как опытный кадровый офицер, будет вести занятия с курсантами.

Один из беседовавших с Гиль-Родионовым отвёл его в корпус, где Владимиру предстояло жить. Дом оказался тёплым, светлым, с несколькими комнатами, с душем, туалетом, умывальником. Через открытые форточки дул свежий воздух. На окнах колыхались тюлевые занавески. Действительно, как в санатории, вспомнил Владимир слова Татьяны.
Пожилая немка-горничная предложила ему помыться в душе после дороги. Он охотно согласился. После душа переоделся в чистое белье. Несколько минут он печально смотрел на новую форму СС без знаков различия, что ему выдали вместе с бельём. Потом тягостно вздохнул, оделся и подошёл к окну. По дорожкам маршировали солдаты. Их было много. Где-то занимались, а теперь возвращаются. Одна группа солдат уже застучала ботинками по ступенькам домика, захлопали двери. Через какой-то миг они столпились перед Владимиром. Все в одинаковой форме мышиного цвета. Многие без знаков различия. А кое у кого можно было увидеть кубики, прямоугольники.
— О, пополнение! — воскликнул один из первых. — Откуда, братишка?
— Из Белоруссии.
— Эге, у нас уже оттуда есть.
Гиля окружили, стали расспрашивать, где служил, как попал в плен.
— Значит, в Сувалках побывал? Это ж яма смерти!
Припомнили и другие лагеря. Все они хуже каторги. Оттуда пачками вывозят трупы. Чтобы спасти себе жизнь, приходится пленным скитаться по таким учебным центрам, подобным этому, давать обещания сражаться за Германию. Вдруг кто-то бросил фразу: «Тише вы, раскудахтались».
В комнату вошёл пожилой офицер, по всей видимости, старший группы. Он сразу пригласил Гиля к себе в кабинет на беседу.
— Гиль-Родионов! Завтра вы проводите занятия по тактике борьбы с партизанами.
Владимир опешил.
— Я не знаю эту тактику, мне никогда не приходилось заниматься таким делом.
— Привыкайте, втягивайтесь. Зайдите ко мне вечером, я дам нужную литературу и документы, — сказал офицер и уткнулся в бумаги.
Допоздна Владимир корпел над книгами, делал в блокноте заметки. Утром начались его первые учительские опыты. Вначале в классе осваивали теоретические основы, потом в поле отрабатывали различные приёмы: атака партизан в населённом пункте, бой в лесу, на болоте, организация ловушек, засад, прочёсывание деревни, применение обходов, охватов… Гиль предупреждал своих подопечных, что партизаны — народ особый. Они выносливы, хорошо владеют оружием, беспощадны к предателям. Они горячо любят свою Родину, землю, не идут ни на какие сделки с совестью. Он порой не мог удержаться от чувств, ему хотелось вложить побольше тепла в слова о народных мстителях. По-разному реагировали слушатели на его слова.
Параллельно шли стрельбы из различных видов оружия, курсанты учились ставить и снимать мины, прокладывать проход в минном поле. Рукопашным боем занимались каждый день.
С каждым днём Гиль повышал требовательность к своим подопечным, заставлял их совершать длительные марши, притом с боевой выкладкой, часто переходить на бег, с ходу бросаться в воду, переплывать реку. По привычке все делать хорошо, он увлёкся занятиями, стал вкладывать в них творческую искорку. Его похвалили. К нему вернулись муки совести. Он опомнился и умерил свой пыл. К чему это? Против кого он готовит своих подопечных? Против партизан, которыми он сам восхищается?..
Однажды при выходе из столовой он столкнулся с человеком, который показался ему знакомым. Сразу же круто повернулся, нагнал его. И не поверил своим глазам. Перед ним был лейтенант Игорь Козлюхин, тот самый, что прибыл на службу в дивизию с юной женой. Последний бой для Гиля и Козлюхина был один — отражение атаки вражеских танков. Там они оба были ранены, потом угодили в Сувалковский лагерь военнопленных.
— Игорь! Какими судьбами?
— Наверное, теми же, что и вы, товарищ подполковник.
— Давно в этом «раю»?
— Да уж два с лишним месяца. Должен был на днях улететь, да все откладывают. Из-за недостатка самолётов.
Они отошли в сторонку, чтобы поговорить свободнее. Куда же предстоит лететь Игорю? Он горестно махнул рукой. Сам не знает. Пока не говорят. В общем, в советский тыл, вредить, шпионить, вербовать.
— Ничего себе, — ужаснулся Гиль. — Между прочим, мне тоже предлагали возглавить центр в нашем тылу. Я отказался. Меня сунули сюда: готовить кадры против партизан, в общем, карателей.
— Между прочим, нам надо быть осторожнее со встречами наедине, — предупредил Игорь. — Это здесь не поощряется. Если пошёл куда, спрашивай разрешение, с кем-то поговорил, докладывай.
Козлюхин сообщил, что он включён в группу из пяти человек. Возглавляет её выходец из купеческой семейки. Человек свирепый, настоящий фашист. Его метод действий прост: чуть что не так, расстреливать. А Игорь хочет после приземления на советской территории сдаться. И хорошо бы сразу всю группу выдать, пока не успеют навредить. Понятно, что будет трудно. Старший, этот бандюга, очень бдителен. Есть ещё один, который строго выполняет его волю. Зато ещё двое дали понять, что поддерживают Игоря. Хотя временами колеблются, не во всем с ним соглашаются, поэтому перед ними он не полностью раскрывается.
— А куда посылают?
— В том-то и дело, что пока не говорят. Но далеко, с пересадкой у линии фронта, к какому-то крупному промышленному объекту. Целевая установка такая: не позволить нашему государству увеличить выпуск боевой техники. И вроде такая заброска диверсантов теперь будет массовой. Лететь мне надо. Как смогу, помешаю гитлеровским сволочам.
— Ну, может, семью найдёшь. У каждого у нас своя миссия. Я одобряю твой выбор, Игорь. Нелёгкое тебя испытание ждёт.
— Я к нему готов. Главное — вырваться из этого пекла и принять участие в борьбе с фашизмом.
— Но поверят ли тебе наши? Меня самого это больше всего беспокоит. Тоже ведь в голове есть кое-какие соображения на этот счёт. Ладно, до встречи!

В масштабе всей школы начальство организовывало лекции. Чаще на политическую тему. Нередко лекторы приезжали из Берлина. Они призывали безжалостно убивать коммунистов и жидов. Советский Союз, по их словам, есть зло человечества, которое надлежит уничтожить. Что касается советских людей, то их можно оставить столько, сколько потребуется для грубого труда на благо Германии. «Избранные» русские должны служить верой и правдой немецкому фюреру, за что получат привилегии.
Наслушавшись такого, некоторые пленные не выдерживали и бросали в адрес лекторов едкие реплики. За это их наказывали. Гиль искал любую возможность, чтобы вовсе не ходить на лекции. Иногда он, сославшись на необходимость срочно подготовить материал к следующему занятию, забирался в библиотеку, пристраивался у окна и задумчиво смотрел на деревья, что не менее полувека назад были густо высажены здесь. Высокие, золотоствольные сосны со всех сторон обступили военный городок, шагнули через его высокий забор, рассыпались группами возле корпусов, склонились над беседками, где нередко собираются солдаты, будто для того, чтобы подслушать их разговор. И всегда они тихо шумят, издают какие-то звуки. Подойди поближе, приложи ухо к шершавому стволу и различишь не то доверчивый шёпот, не то грусть о чем-то непонятном, далёком…
Гиль вскоре снова столкнулся с Козлюхиным, прямо в коридоре главного учебного корпуса. Игорь бегло рассказал, что у них готовятся целиком все отделение забросить за линию фронта. Как время показывает, есть такие отпетые предатели, дезертиры, добавился кое-кто из эмигрантов. Находятся и честные люди, готовые просто вырваться на родину любым способом и кровью смыть позор плена. Ему рассказали, что эти полёты для многих заканчиваются трагически. Их ловят, подчас расстреливают на месте. Немцы стараются забросить народу побольше, надеются, что кому-то все равно подфартит, и те выполнят свою задачу. Кстати, недавно ввели в состав отделения несколько девушек. Одна из них отчаянная, готова свернуть башку любому мужику, который покушается на неё! И не поймёшь, за кого она. Игорь пробовал с ней говорить, но она с ним не стала откровенничать. Похоже, вообще никому она не верит.

Когда у Владимира появилось побольше свободного времени, он решил понаблюдать, как занимается отделение Козлюхина. Нагрузка у них была потяжелее. Проползти под колючей проволокой, перепрыгнуть через канаву с водой, забраться на высокую стенку дома. И если кто-то не решался, получал оплеуху, а то и пинка в зад. Руководитель отделения у них, действительно, был беспощадный. Во время перекура Владимир махнул Игорю рукой, но тот еле заметно мотнул отрицательно головой и подходить к Гилю не стал.
Дней через десять Владимир снова заглянул к десантникам, их число заметно поубавилось. Игоря среди них он не увидел. К нему подошла симпатичная, крепко сбитая девушка с короткой стрижкой, присмотрелась и, воткнув руки в бока, спросила:
— Сигаретки не найдётся, красавчик?.. Ты, случаем, не дружок ли Игоря?
— С чего взяла, красавица?
— А я наблюдательная. И зажигалочку, пожалуйста…
Оказывается, она заметила, что они встречались и возле столовой, и в одном из классов.
— Игорь — хороший парень, с ним можно было дружить. Но я больно приметная, у всех на виду. Потому не хотела бросать тень на него. У многих на меня зуб.
— Что ж так невзлюбили тебя? Вон, какая бойкая, статная, приятная…
Девушка сверкнула на Гиля серыми жгучими глазами.
— Много хочешь знать. Хотя, что тут такого, дело житейское. И наши лезли, и немцы приставали ко мне. Как-то было, что главный наш начальник, ну, сам знаешь, этот хрен плешивый, начал хватать меня за титьки. Я его и долбанула по башке кулаком. Думала все, крышка, расстреляют. Вроде обошлось. Вот только на задание не отправляют, все откладывают... А Игорь улетел. Ну, все, пока, а то и к тебе самцы из моего отделения ревновать начнут.
Позже Владимир снова наведался к тому месту на тренировочной площадке, где обычно занимался Козлюхин. К нему сразу подошла та сероглазая девушка, опять попросила, чтобы он угостил её сигаретой.
— Вы знаете, неприятная весть. Сообщили, что вся группа с Игорем попала в руки милиции. Завязалась схватка. Руководителя убили сразу, есть подозрение, что ему выстрелил в спину кто-то из своих. Ранен ещё один. Что касается Игоря, все в тумане. Вот так... Переходи в нашу группу, дружить будем...
— Спасибо, добрая девушка, но у меня свои затеи.
— Ладно. На всякий случаи, запомни, меня Ольгой зовут. Если что, мы с тобой просто кокетничали.
И она приложила испачканный землёй палец к обветренным губам.

 

 

КРУТОЙ ПОВОРОТ

Владимир проснулся от стрёкота подъехавшего мотоцикла. Он вновь было вернулся к воспоминаниям о первых годах немецкого плена, которые одолевали его всю ночь. Но раздумывать было некогда — сегодня надлежало сделать рейд в Кролино. Он вскочил, умылся холодной водой и, наскоро позавтракав, пошагал в избу, где располагался со своей службой Рейснер. Тот в сапогах, в мундире лежал на кровати и курил, сбрасывая пепел на пол.
— Вы знаете, господин Рейснер, что мы едем в деревню Кролино?
— Почему же мне не знать. Я все знаю. Вначале мне была команда.
— Так что ж, поехали?
— Ух, как надоело мне все это.
Со времени их противостояния на площади с оружием в руках капитан стал ещё менее сговорчив. Но Владимиру никак нельзя было выпустить в Кролино немцев одних.
— Поехали, капитан, развеете свою тоску. И пора уже забыть наш конфликт, мы же с вами в одной армии…
— А вы знаете, господин Родионов, что вашу дружину объединяют с соседней. Теперь будем в одной компании с этим забулдыгой Блажевичем.
— Слышал. Лично я против объединения.
— Насколько мне известно, Блажевич доносы на вас строчит.
— Пускай строчит. Завидует он мне.
Капитан, кряхтя, стал вставать с кровати, а Гиль отправился к своей машине. Открыв дверцу, он ахнул. На заднем сиденье сидела Нина. В куртке, с автоматом, в берете, надвинутом по самые брови.
— Ну и чудеса. Как же так? Вылезай сейчас же!
— Не командуй! Садись, и поехали. Другой радовался бы…
— Мы же договорились, что ты не будешь увлекаться поездками.
— Мне одной скучно. А там ещё стреляют.
— Вот поэтому оставалась бы лучше дома.
Владимир покачал головой, но спор продолжать не стал. Он уже знал, что Нину переубеждать бесполезно.
Колона собралась. Выехали на поле, пересекли край леса, потом забрались в чащу. Дорога была заболоченная, в одном месте машины забуксовали. Пришлось рубить ветки и подкладывать их под колеса. Еле выбрались. Доехали до деревни Отрубок и там остановились. Дальше Гиль двигаться не решился. Гать, ведущая в заболоченный лес, оказалась совсем разворочена.
Командир пошёл поговорить с жителями. Что же он узнал? Здесь уже крепко похозяйничал враг. А все началось с того, что по полю проходила автоколонна полка СС под командованием Блажевича. Кто-то обстрелял легковую машину с офицерами. Эсэсовцы сочли, что это дело рук местных подпольщиков и решили отомстить. Из трех близлежащих населённых пунктов выгнали скот и собрали его в большом загоне. Стадо решили отправить в Лужки, а деревни сжечь.
В это время к Гилю хлынули женщины с детьми. Перед ним стояла плачущая, кричащая толпа. Женщины голосили, просили, чтобы он заступился за них. Вперёд вышла седая старушка с посохом. её всю трясло.
— Сынок, спаси нас. Хотят изничтожить всех до одного. Голодом заморить, морозами застудить…
Она ещё что-то пробормотала, потом бухнулась Владимиру в ноги. Загорланили все женщины, запищали дети. Что же делать? С эсэсовцами он мог бы расправиться. Для этого у него есть сила. Но что будет потом? С ним расправятся. Он подошёл к капитану Рейснеру.
— У вас в машине есть связь?
— Предположим. А что дальше?
— Надо связаться с Минском, объяснить, попросить, чтобы не наказывали местных жителей — их вина в нападении на колонну ещё не установлена.
— Не так-то это просто.
Пошли к машине, в которой была связь. На редкость быстро вышли на какое-то начальство. Разговор начал Рейснер, потом трубку взял Гиль. Он доказывал, что при отсутствии жертв среди личного состава полка, репрессии будут излишней жестокостью. Полки объединяются в бригаду, а тут такая бестолковщина, население будет отрицательно относиться ко всем дружинникам поголовно.
Минское начальство жаждало крови и к доводам прислушиваться Гиля не хотело. Пришлось связываться с Берлином. С большим трудом удалось убедить Шелленберга, что надо все отрегулировать мирно. Наконец из Центра поступила команда отменить карательные санкции.
Отпустили людей и скот. Гиль уже не знал, верить этому или нет. Женщины, узнав об этом, подняли шум, обрадовались. Они окружили его, обнимали, благодарили со слезами на глазах. Потом добралась до него Нина, она тоже обняла его.
— Какой вы хороший, Владимир Владимирович! Спасли и людей, и коровок.
— Идите, забирайте свой скот, дорогие мои. И никто ваши дома сжигать не станет, — говорил людям Гиль. Он знал, что значит, остаться деревенской семье без коровы-кормилицы и без крыши над головой. Он подошёл к старушке, которая все ещё лежала на земле, помог ей встать. Вдруг он увидел, что на него смотрит Нина, и стыдливо отвернулся. Глаза его были влажными.
— Ступайте домой, матушка. Больше вас никто не тронет. Иначе я вмешаюсь…
Девушка подошла к Владимиру вплотную. Взгляд её был полон неизбывной нежности. Чуть охрипшим от волнения голосом она прошептала:
— Володя… приходите ко мне вечером после службы... Я пирог постряпаю… с земляникой…
Гиль пробыл у Нины до рассвета. В ту ночь они поняли, что жить друг без друга уже не смогут...

Дружина переформировалась. После объединения полков стала бригадой. Численность её возросла, прибавилось техники, вооружения. Но нельзя было сказать, что на поле боя она повела себя решительней.
Это особенно стало заметно, когда железняковцы решили наступать на новое военное формирование Гиль-Родионова. Владимир отвёл свою часть на новые рубежи, что позволило бригаде Титкова снова занять аэродром. Это было большим успехом для них. Теперь партизаны вновь получили возможность при помощи самолётов отвозить раненых, получать боеприпасы.
Нина побывала в одной, другой роте, встретилась с командиром 1-го полка майором Шепелевым. Тот пожаловался, что они встали вплотную с бригадой «Железняк». Постоянно чувствуют дыхание партизан.
— Так и смотри, чтобы не пропали бойцы. Ночью бдительность не притупляй. Уже несколько человек утащили партизаны.
— Утащили или они сами ушли?
— Скорее всего, сагитировали их.
— А может, это и лучше? — усмехнулась Нина. — Вдруг ваш полк сольётся с партизанской бригадой?
— Шутишь, Нина Адамовна, — майор покачал головой. — А вообще-то, между нами говоря, у меня такое чувство, что дело идёт к этому. Ты так не считаешь, голубушка? Но это, Ниночка, только между нами. Мы же с тобой старые друзья, ещё в Быхове познакомились. Что Владимир Владимирович о текущем моменте говорит?
— Гиль бывает у вас часто, у него и спросите. Вы же сами тут висите над партизанами, их аэродромом в Бегомле. Держите их под огнём.
— А партизаны в свою очередь готовятся атаковать Бересневку, разгромить нашу бригаду. Кому будет приятно, если такое случится? Уж, думаю, не командиру бригады, не тебе, не всем нам.
— Запутались вы совсем. Но я согласна, что дело движется в лучшую сторону. А как тут Богданов себя ведёт?
— Этот фашист? Один занимает пятистенный дом в деревне. Весь наш полк держит под напряжением. ещё у него в подручных лейтенант Палферов ходит. Вот кто настоящий палач. Кого ловит, мигом расстреливает.
— А вы не можете вмешаться?
— Говорит, что врагов надо уничтожать без лишних разговоров.

В один из вечеров Гиль-Родионов сидел в штабе бригады со своим начальником штаба. Они оба были рады тем переменам, которые помогали железняковцам. Аэродром им был необходим как воздух. Вот теперь они получили его.
— Только бы немцы не раскусили наш манёвр. Они уже кое-что поговаривают на этот счёт, — сказал Гиль.
— Единственный выход, — ответил Орлов, — надо ускорить наши действия. Пора уже нам объединяться с железняковцами. Промедление опасно. Надо идти на контакт с Титковым и его комиссаром Манковичем. Нужно послать к ним своих представителей, начать переговоры.
Теперь партизанская бригада «Железняк» стояла лицом к лицу с Русской национальной бригадой СС «Дружина». Обе стороны затаились. Ни одна из сторон не открывала огня. Вот только батальон майора Фефелова, стоявший в Юхновке, все пытался досадить партизанам. Дня не проходило, чтобы он не сделал вылазку в сторону райцентра. Его, видимо, сильно задело, что партизаны сманили у него целую роту солдат, которые ещё и прихватили с собой станковые пулемёты. Зря майор пыжился, не понимая обстановки. Партизаны пошли на хитрость. В расположение батальона послали своих разведчиков — под видом крестьян, которые косили траву. Те все разведали, а ночью железняковцы атаковали. Уничтожили почти весь батальон. Фефелов погиб, отстреливаясь, в своей избе. Все было сделано по-партизански.
Потом дружинники пытались вернуть Юхновку и не смогли. Да и все дороги к Докшицам и Пустоселью уже были блокированы партизанами. Можно ждать от них со дня на день штурма самой Бересневки, штаба Гиль-Родионова. Пора договариваться с партизанами, как в своё время с Василием Коржом. Правда, сейчас обстановка посложнее, чем тогда.
— Срочно определяем в дружине наших союзников, которые в решающую минуту поддержат нас. И определяем врагов.
— Это очень важно, — согласился Орлов.
На другой день Иван Тимофеев отыскал человека, который бы мог безбоязненно отправился к Титкову — местного старожила Павла Шаметько. Старик весёлый, быстрый, словоохотливый. Ему не приглянулась лошадь, которую нашёл ему Тимофеев.
— Эта лошадь старее меня, однако. Я на ей неделю ехать буду до титковцев.
— Не беда, зато тебя наземь не сбросит, — успокоил его Иван. — Справишься с боевым заданием, дадим седло, военную фуражку, сумку. Ты у нас будешь как связной двух командиров. Ответственное дело. Смотри, чтоб не арестовали. Иначе сорвёшь нам мировую революцию. Понял?
11 июля 1943 года дед проник в расположение железняковцев, его привели к Титкову. Шаметько встал чуть не по стойке «смирно» и подал комбригу записку. — Это от самого Гиля... Сказал, чтобы без вашего ответа не возвращался назад. Провожал он меня лично. И так зверски глядел и говорил: «Дед, помоги нам, будем вечно помнить тебя».
— Уж так и зверски, — усмехнулся Титков и, обернувшись, сказал своему человеку: — Рюмку нашему деду.
На другой день Павел Шаметько привез уже длинное письмо, на трех листах, напечатанных на машинке. Из текста было понятно, что дружинники готовы на переговоры, рады, что находят общий язык. Заметили, что нужно было давно это сделать.
Рейсы у Шаметько стали регулярными. Гиль-Родионов выделил ему коня с седлом, снабдил документом, чтобы никто из полицейских не задерживал посыльного. Теперь на Шаметько сидела видавшая виды военная гимнастёрка, а лысую от старости голову прикрывала от солнца и дождя военная фуражка с ободранным козырьком, за подкладку которой старик прятал переписку.
Титков сообщил Гилю, что об их переписке он доложил в Москву, и там её одобрили. Со слов партизанского комбрига начальник ЦШ ПДБ Пономаренко распорядился: «Усилить агитацию, использовать любую связь, в том числе и личную переписку с Гилем-Родионовым, для разложения его части. Командиру дать гарантию безопасности».
Для Владимира было важно, чтобы потом, после освобождения страны от захватчиков, не посадили дружинников в тюрьму. Ведь могут обвинить в измене. Он опасался именно этого.
В очередном письме Иван Титков прямо написал Гилю, что они получили указание Пономаренко о возможности перехода Русской национальной бригады на сторону партизан в ближайшее время, гарантию дают всем дружинникам. На этот счёт он прислал радиограмму.
Гиль собрал у себя некоторых офицеров. Орлов сказал, что надо срочно переходить на сторону партизан. Это единственно верный путь. Хотя, возможно, придётся и отвечать за пребывание в плену. Но коль Родина зовёт, нечего тянуть. Полковник Волков — тоже за переход. Майор Шмелев, к удивлению остальных, проявил неуверенность, хотя раньше во всем поддерживал Гиля. Но вот он от волнения встал и сказал твёрдо: «Переходим!» После этого Гиль посвятил в свой план ухода бригады от немцев, правда, лишь в самых общих чертах, без подробностей и имен своих сторонников, начальника штаба бригады Блажевича. Тот сразу поднял вопрос об опасности оказаться меж двух огней. «Рад бы в рай, да грехи не пускают. Володя, все сердце мое изболелось за Родину, но ведь нагрешить нас с тобой угораздило. Только за то, что на рукавах у нас повязка цвета русского флага, а на фуражках черепок, похлебаем мы баланду после польских лагерей в чукотских», — закатывал к небу глазки прожжённый лис Блажевич.
Гиль-Родионов решил получить из Москвы надёжные гарантии. Сразу же напрямик запросил Титкова, на чем основаны обещания дружинникам и нет ли тут провокации со стороны партизан. Немедленно пришёл ответ: гарантии точные, подтверждение есть.
Решили организовать встречу делегациями, чтобы обстоятельно провести переговоры. Местом для этого избрали мост между сёлами Будиловка и Красное. Но встреча сорвалась. Капитан Блажевич поручил возглавить делегацию начальнику контрразведки Богданову.
Тот смекнул, чем ему лично грозит переход бригады к партизанам, и искал малейший повод сорвать переговоры. Партизанским делегатом был начальник штаба Пётр Павлович Юрченко. Оказалось, что в своё время, до войны, они служили в одной части. Это напугало генерала, и Богданов трусливо сбежал с места встречи.
Возмущённый Титков написал Гилю в связи с этим: «Командиру Русской национальной бригады Родионову. Считаю нужным упрекнуть вас о провале переговоров вашего и нашего представителей. Предлагаю переговоры вести нам с Вами лично. Ответ ожидаю завтра к 8.00. Встречу назначаю в Будиловке».
Гиль был весьма расстроен, что встреча не получилась. Он, прежде всего, винил себя. Нельзя было подпускать Блажевича и близко к организации переговоров. Он, получается, специально послал туда своего дружка, заранее зная, что тот провалит дело. Владимир послал Титкову через Шаметько согласие на личную встречу и пообещал впредь все контролировать. После этого быстрым шагом направился в штаб бригады.
Увидев своего адъютанта лейтенанта Ильюшенко, он бросил на ходу:
— Зайди ко мне, Михаил.
В кабинете он спросил его, верно ли, что начальник штаба Блажевич укатил в Берлин.
— Да, сегодня утром. Долго тут вертелся, куда-то звонил, кого-то упрашивал, чтобы за ним заехали.
— И меня не спросил... Хорош гусь.
— Он постоянно о чем-то шепчется с Богдановым, бывает, что кого-то приглашают к себе.
— Я догадываюсь. Они хотят столкнуть меня с руководства, уничтожить, перестроить бригаду, всех честных солдат и офицеров снова в лагерь. Судя по всему, Андрей Блажевич тоже записался в немецкие служаки. Бери-ка, дружок, чистый лист бумаги и пиши. Орлову, Шепетовскому, связисту Могильному, оперу Пономаренко и тебе быть в этом кабинете к шестнадцати ноль-ноль. Скажи Нине, чтобы тоже явилась. Сообщение секретное. Больше никому ни слова. Понял? Действуй...
Гиль-Родионов сел в легковую машину и съездил к командирам полков Шепелеву и Петрову, встретился ещё с некоторыми наиболее близкими ему офицерами. Когда вернулся в штаб, все, кого он приглашал, сидели в его кабинете. Было заметно, что вид у всех встревоженный. Они догадывались, что приблизился решающий момент.
Владимир сел, окинул собравшихся взглядом.
— Друзья, пришёл наш час. Пора действовать. Притом, смело, безоглядно. Сколько можно гнуть спину перед немцами и их холуями, убивать своих братьев? Мы соединяемся с партизанами и выступаем против фашистов. Планировал сделать это попозже, когда укомплектуем полную дивизию, но откладывать больше нельзя, можем погореть...
Присутствующие понимали, что дело к этому идёт, но, чтобы так сразу. Резко. Поначалу можно бы просто поддержать в бою партизан. А чтобы объединиться, идти с ними плечом к плечу… На это мог только комбриг решиться. Смелый человек, что тут скажешь!
— Чего молчите? Не ждали? — Гиль рубанул ладонью воздух. — Скажу вам откровенно: мы полностью переходим в подчинение Центрального партизанского штаба, вступаем в единую армию народных мстителей... Я много думал об этом. Такой у меня был замысел ещё тогда, когда мы по крохам собирали бригаду. Конечно, случались ошибки. Не все было гладко, бывало, надеялись на манну небесную. Все это пустые, вредные фантазии. Я ещё в лагере пришёл к мысли — надо сделать все, чтобы вернуться к своему народу...
— Мы с тобой уже вели разговор на эту тему. Я полностью тебя поддерживаю, — закивал головой майор Шепетовский. — Только как будет с процессом перехода? Нас всех разбросают по разным подразделениям.
— Нет, я буду стоять на том, чтобы мы остались одной бригадой, чтобы все мы отвечали за каждого нашего бойца, не дали ему оступиться, погибнуть. В общем, сплочённой семьёй. И все мы останемся на тех же должностях.
— Да, да, — добавил Орлов. — Титков не против этого. Москва дала гарантии, что не будет никаких преследований, придирок...
— Это так, — подтвердил Гиль. — Нам нужно в полках, батальонах, ротах создать группы опоры, провести агитаторскую работу. Чтобы бойцы нас дружно поддержали… Почему нет нашей разведчицы Нины?
— Она в селе Красном, встречается с солдатами. Между прочим, умеет вести беседы с бойцами. К каждому ключик подберёт.
Все ушли, а Гиль ещё долго ходил по кабинету, скрипя половицами. Да, решение верное, дальше откладывать нельзя. Но нужно проявить хладнокровие, применить точный расчёт…

12 августа произошло событие, которое ещё больше подтолкнуло его к задуманному. В их район нагрянул полицейский полк из Минска. Гилю недавно сообщали, что для помощи родионовцам прибудет подкрепление, намечена совместная боевая операция против партизан. Но его поразило, что полк сходу обрушился на деревню Озёрцы, где находилась база партизан с семьями. Будто кто-то навёл фашистов на деревню. Может, так оно и было. Сам Гиль с дружиной не лез сюда, он оберегал местное население. А тут… Полицейские выгнали людей из домов на улицу и расстреляли. Скот забрали. Дома пожгли. Это была ужасная картина.
Гиль разъярился, он готов был немедленно поднять бригаду и обрушиться на фашистских прихвостней. Но его сдержал Орлов.
— Уже ничем не изменишь. Нам нужно действовать по своему плану. Точно, как решили, по минутам, секундам.
— Привык ты, артиллерист, по минутам, секундам.
— Но деревня уже уничтожена. Людей не вернёшь. А мы в горячке сорвём операцию.
— Хорошо, пусть так, — Гиль свёл брови. — Будем ещё квиты…
Сильно обеспокоило Владимира исчезновение незадолго до этого события деда Шаметько. Не арестован ли их верный курьер? Встречу с Титковым он решил ускорить. К тому же из-за потери близких людей партизаны могут озлобиться и станут уничтожать без разбору каждого, кто находится в стане противника. Ко всему надо быть готовым.
На следующий день в избу, где квартировал партизанский штаб, вбежала подпольщица Анна Фрол. На её босых ногах виднелись капли крови, платье было измято, волосы растрёпаны. Она быстро подошла к столу, достала из узелка смятый листок.
— Вот туточки вам прислал письмо какой-то майор. От Родионова, сказал. Поднял меня с постели ранехонько. Будет ждать вашего ответа. У них там переполох... Ой, как я устала! Все время бежала, прямо через лес...
Ей дали чаю. Она села на край скамейки.
— Пишите, а я немножко отдышусь.
Принесённой ею бумагой заинтересовались все, кто присутствовал. Что же в ней говорилось? «Обращаюсь к вам, имея на то полномочия командира русской национальной бригады «Дружина» подполковника Родионова. Подполковник поручил мне сообщить вам, что им ведётся подготовительная работа по согласованию действий руководимой им частью с действиями вашей бригады. Поэтому впредь, до осуществления этих мероприятий, предлагаем вам не допускать в нашу сторону провокационных действий, в свою очередь, наша сторона не будет производить против нас военных операций. Это необходимо во избежание обоюдных бессмысленных потерь. Родионов напоминает и высказывает сожаление о происшедшем в Озёрцах именно вследствие невозможности своевременного предупреждения вас о его намерениях. Дальнейшие переговоры об условиях взаимодействия подполковник начнёт в ближайшие дни».
На записке стояла дата — 13 августа 1943 года. Подписал бумагу майор Шепетовский. Ниже была сделана приписка: «Прошу содержание этого письма не предавать широкой огласке во избежание арестов в наших рядах. Жду ответа в Глинном в кратчайший срок».
Многое передумали. Было из-за чего поволноваться в эти минуты. Когда все уточнили, вдруг начальник штаба бригады Леонид Бирюков, находившийся в другом населённом пункте, сообщил Титкову по телефону, что руководитель Белорусского штаба партизанского движения срочно запросил подробную информацию о бригаде СС «Дружина». Невольно возник вопрос, почему так поздно передана им радиограмма. Леонид Павлович уточнил, что радиограмма датирована десятым августом. Но разве от этого легче? Пришлось приниматься за работу. Провозились до утра, составляя справки о бригаде Гиль-Родионова. Да и какой там сон, когда все так напряжены, ожидая главное событие — переход родионовцев. Ответ пришёл только через два дня.
...Гиль волновался, ожидая ответа на то письмо, которое по его поручению послал Ивану Титкову майор Шепетовский.
Переписка между командирами бригад явно затянулась, существенных сдвигов незаметно. Между тем обстановка все больше накалялась.
В начале месяца служба безопасности 1-й бригады СС расстреляла всю подпольную комсомольскую организацию в Глинном. Девушки-комсомолки ещё с прошлого года искали связи с бойцами Гиля, старались распропагандировать их, привлечь на свою сторону. Как-то Шура Никонова привела в титковский штаб унтер-офицера Ушакова и, усевшись на скамейке, засмеялась: «Прошу любить и жаловать — перед вами влюблённый жених. Любит и меня, и родную землю. Решил теперь сражаться за нас». С довольным видом она рассказывала, что в бригаде Гиля есть целая куча таких «женихов», которые хотят уйти в партизаны. Она приведёт хоть завтра. Каково же было удивление, когда через два дня разведчица Шура, спрыгнула с головной подводы и крикнула: «Вот они, мои женишки. Прошу любить и жаловать». В тот раз сразу пятеро дружинников вошли в партизанский отряд.
Но недавно нашёлся такой «жених», который рассказал про Шуру и её подруг начальнику контрразведки, а девушкам наплёл, что Богданов, дескать, за Советскую власть ратует. Девушки заторопились, ни с кем не посоветовались и написали генералу записку. Богданов пообещал всецело содействовать уходу дружинников из части. И предложил встретиться. Девушкам не терпелось блеснуть перед товарищами своей смелостью и хитростью, и они тайком пошли на встречу. Начальник контрразведки послал к ним своего ближайшего помощника Перфилова с подручными. Комсомолок схватили, заперли в амбаре на окраине городка, стали пытать. Две ночи мучили и насиловали девушек. Главную скрипку в этом грязном деле играл лейтенант Перфилов. Ничего не добившись от девушек, он лично каждой из девушек всадил пулю в висок.
Нина, когда узнала об этом, охала, ревела, качала головой. Она была убита горем. Надо же, попались так глупо. Поверили обещаниям бывших советских офицеров, нынче — гестаповцев. Ей раньше доводилось слышать про этих разведчиц, все хотела встретиться с ними, подсказать, как вести себя, с кем можно, с кем нельзя иметь дело. Но не успела. Мученической смертью погибли девушки.
— А вы, Иван Филиппович, не могли остановить их, — упрекала она Титкова.
— Не успели. Произошло все так быстро, увлеклись девчонки...

Деревня Бояры, соседняя с Бересневкой. Сейчас здесь собрались командиры отрядов и члены подпольного обкома, чтобы обсудить план дальнейших действий. В последнее время удалось освободить ряд населённых пунктов, снова вернуть Бегомль с аэродромом. Надо нарастить свои удары, воспользоваться обстановкой. Титков шёл по улице и раздумывал, как дальше пойдёт у них дело, смогут ли они оказать существенную помощь фронту в разгроме врага. Вот перед ними бригада Родионова. Что от неё ждать? Титков уже знал, что немцы подтягивают к этому району крупные силы. Видимо, по их планам в новой боевой операции должны участвовать и дружинники. А что думает сам Родионов? Можно ли надеяться на его помощь?
Следует добиться личной встречи и приступить к совместной работе. Но как это сделать потоньше, подипломатичнее? Как ни крути, бригада пока ещё эсэсовская… Комиссар Манкович предупреждает, чтобы не нарубили дров, вели переговоры с умом. И в то же время не тянули резину. Недавно на одном из заседаний поднял этот вопрос:
— Пора нам объединиться с Гиль-Родионовым. Время дорого.
— А может быть, обождём, покажем, что мы и без дружинников готовы нанести решительный удар по противнику, — сказал Титков. — Мы не слабее их.
— В общем, покажем свою спесь. Нет, не годится, нам не нужны лишние жертвы.
— Что же ты, Степан Степанович, предлагаешь?
— Ускорить переговоры. Они уже дали понять, что готовы на встречу. Только нужно потребовать от них избавиться от разной швали, типа Богданова и подобных ему, они могут помешать объединению. Будем искать прямые контакты с самим Гилем…
Титков представил, как лопоухий Манкович торчит в прогретой солнцем штабной избе, дымит нещадно папиросой и, поминутно стирая с высоких залысин капельки пота, сосредоточенно готовит документы для собрания командиров.
Войну встретил Манкович командиром сапёрной роты. Часть находилась в Волковыске. Начались трудные фронтовые пути-дороги. Отступили, попал в Подмосковье. Там долго не задержался. В сорок втором с группой из пятнадцати человек направили в тыл врага, в Белоруссию. Среди них был лейтенант Сергей Табачников, который сейчас назначен уже начальником штаба. Им тогда приказали взорвать мост возле Бегомля. Обещали высокие награды. Взорвали. Приказали влиться в одну из местных партизанских бригад, которой командовал лейтенант Роман Дьяков, вышедший из окружения. Комиссаром приказали быть Степану Степановичу. Следом пришло распоряжение — Титкову заменить Дьякова на посту командира бригады. Про обещанные награды ничего не сказали.
Штаб бригады находился на островке среди Домжерицких болот, в трех километрах от деревушки Кветча. Дорога была неудобной. Сам Манкович ловко шагал по жердям и прыгал с кочки на кочку, а товарищи часто срывались в болотную топь. Жерди скользили под ногами, выгибались. Им, новичкам, думалось, конца края не будет этому болоту. Табачников чуть не матерился от нетерпения: «Ну, скоро ли придём?» Показался сквозь толщу серого тумана долгожданный островок. Шалаши, большая палатка, несколько человек у костра. Партизаны готовили пищу в подвесных котлах и вёдрах. Пригласили отведать партизанских харчей и их группу. За обедом о многом переговорили…
Одиночество Манковича нарушило появление Нины, которую партизаны знали под именем Маша. Она отдала письма, которые приготовила для отправки самолётом в тыл, и поспешила к выходу.
— Машенька, да ты куда летишь? — остановился перед ней вошедший следом командир бригады и заиграл длинными гладкими бровями. — Что же не побудешь с нами? Посидим, поговорим, пообедаем. Я же тебя так всегда жду, солнышко моё...
Иван широко развёл свои руки, пытаясь сграбастать девушку. Нина улыбнулась, слегка оттолкнула Титкова.
— Пообедаем как-нибудь потом. ещё будет время.
Комиссар встал перед Титковым и помахал карандашом перед его чистым высоким лбом.
— Не задерживай человека, Иван Филиппович. Ей, в самом деле, видно, некогда. С нежностями ещё успеешь. Есть дела поважнее.
Он знал, как приударял комбриг за этой милой разведчицей. Однажды комиссар даже отчитал его. Но Титкова сбить с выбранного курса было ой как непросто.
Нина ушла. В штаб зашёл Табачников, за ним — командиры отрядов. Закурили, передавая кисет с махоркой из рук в руки.
— Ты слышал, Степан Степанович, что Маша о Гиль-Родионове в последний раз говорила? — обернулся Титков к Манковичу.
— Она права, — ответил тот, отрываясь от бумаг на столе. — Надо устанавливать прочное взаимодействие. А то получается — попереписываемся, вроде найдём общий язык, а потом какое-либо событие все срывает. Снова, глядишь, начнём стрелять друг в друга.
— А откуда он появился в наших местах, этот Родионов? — вдруг спросил начальник штаба Сергей Табачников.
Комбриг посмотрел на него с удивлением. Не обладает важной информацией о своём противнике.
— Пора тебе, друг, разобраться, с каким противником мы имеем дело, — Манкович повернулся к командирам отрядов. — Может, и другие не совсем представляют?
Оказалось, что действительно так. Известно только, что почти вся бригада Гиля состоит из военнопленных, попавших в немецкие лагеря, из таких же советских людей, как и они сами. И сам комбриг их — офицер Красной Армии, вроде белорус, воюет почти в тех же местах, где родился, рос, учился.
— Но как же нам, по существу, братьям, воевать друг с другом, — все не успокаивался Табачников.
— А вот приходится, — развёл руками Иван Филиппович. — Все перевернулось в этом мире. Вот несколько минут назад была у нас Маша. Патриотка, умница, кремень-человек. И какой красоты девушка! Многие с тех пор, как она стала бывать в наших отрядах, влюбились в неё. Теперь она официально служит у Родионова, стала его ближайшей помощницей. И вот тебе незадача — насколько мне известно, неровно задышала к нему. Хотя тайком от своего начальника она по-прежнему переправляет письма его бойцов их родным с помощью наших самолётов...
— Это очень хорошо, за это ей памятник надо поставить, — восхитился Сергей.
— Все это так. Но когда я предлагал ей перейти к нам в бригаду или что-нибудь сообщить о планах родионовской бригады, она отказывалась, — заметил Титков.
— Машу надо всячески оберегать, — многозначительно произнёс комиссар. — Ни один волос с её головы не должен упасть. Маша — наша... Святому делу освобождения нашей родины она хранит верность...
Из этих слов люди сделали вывод, что он знает о ней больше, чем другие. Видимо, имеет какие-то свои каналы. Недаром в то время, когда влюбчивый Титков однажды силой попытался не выпустить девушку из партизанского лагеря, Манкович решительно вмешался: «Ум свой потерял, что ли, командир? Не смей даже пальцем её тронуть».
После этого начали оживлённо обсуждать вопрос, когда и при каких условиях можно выступать против гитлеровцев совместно с родионовцами.
Услышав звук подъехавшего мотоцикла и оживлённые разговоры во дворе, люди выглянули в окно. Поперёк мотоцикла лежал поддерживаемый разведчиками лейтенант в эсэсовской форме. Ноги и руки его свисали на землю. Все выскочили из штаба на улицу.
— Кто это? Что случилось? — спросил Титков разведчиков.
— Вот этот тип караулил Машу в лесу. Перетянул дорогу кабелем, и она врезалась в него, перевернулась вместе с мотоциклом. Правда, быстро пришла в себя, ответила огнём. Но ей тоже досталось. У них была серьёзная потасовка, — пояснил один из разведчиков.
— А что с ней сейчас? В порядке она? И где Маша?
— Хромает, голова в крови...
— Так надо было её тоже привезти сюда!
— Не захотела, сказала, что в её бригаде будут волноваться…
— А это что за герой?
Начальник разведки Скляренко повернул к себе окровавленное лицо пленника, потом брезгливо вытер руки платком.
— Узнаю его. Это известный садист, ближайший помощник генерала Богданова.
— Это он расстрелял девушек-комсомолок, в том числе и Шуру, — сказал один из разведчиков. — Так велела передать Маша.
Лейтенант приподнял голову, застонал.
— Где я?
— Там, где должен и быть. В бригаде «Железняк», — сказал Скляренко. — Я за тобой давно охотился. Ну, вот попался сам. Сейчас за все ответишь, тварь фашистская...

Волнения для Гиля, связанные с исчезновениями Нины, уже позади. Вначале он не мог догадаться, куда она пропадает. Потом начал переживать, как бы шальная девчонка голову где-нибудь не сложила, постоянно находится на волосок от смерти.
Сегодня утром они вместе вышли из дому. Нина довезла его на мотоцикле до штаба бригады и подалась по своим делам. С самого начала совместной жизни у них вошло в привычку, что она не полностью раскрывает перед ним свои тайны. Куда ездит, с кем встречается. Он догадывался, что, вероятнее всего, у неё происходят встречи с подпольщиками и партизанами. Как правило, Нина ничего об этих поездках не рассказывала. Владимир был не против чем-то помогать ей, но она отказывалась от этой помощи. Конечно, он тоже не обо всем рассказывал Нине — понимал, что у неё своих переживаний хватает. Да и ему спокойнее будет, если Нина не будет знать того, за что враги могут вытянуть жилы на допросах.
А вообще-то она дерзкая разведчица. Смогла организовать ему встречу с Коржом! Правда, как она тогда это устроила, так и не сказала ему. Посмеялась в ответ, что у неё есть «колдовские штучки». Видимо, все же она ему не полностью доверяла. Но помогла, когда увидела, что дело полезное. И полюбила она его до самозабвения. Это он увидел, почувствовал. Да и он её любил страстно, горячо, нежно. Где же она опять пропадает? Уже поздно. Владимир позвонил адъютанту Тимофееву, спросил, не видел ли её. Нет, но постарается узнать.
Наконец стукнула входная дверь. На пороге появилась Нина. Чуть держась на ногах, она, прихрамывая, сделала несколько шагов и упала на стул.
— Что с тобой? На тебе лица нет, — бросился он к ней.
— Лица, говоришь, нет? Я еле ноги унесла, — устало улыбнулась Нина.
— Где ты была?
— Сначала в Бересневке, в полку Шепелева. Встретилась с офицерами, с самим майором, с солдатами. Порадовалась вместе с ними, что наши здорово немцев колотят.
— Встречают успех советских воинов на Курской дуге?
— Рады-радёшеньки! Говорят, и на нашу улицу пришёл праздник.
Нина сообщила, что её хотел арестовать Перфилов.
— Его надо самого немедленно арестовать, — возмутился Гиль.
— Уже сделано. Партизаны взяли его.
— Но он же знал, что ты у нас служишь. Зачем арестовать хотел?
— В том-то и дело, что узнал ещё кое-что. Высмотрел, подкараулил и перехватил, когда я возвращалась домой…
И она рассказала, как все произошло.
Выехав из Бояр, она катила спокойно по привычной дороге. Мимо мелькали ручьи, сосновые боры, поляны. На опушке леса, примыкавшего к Будиловке, мотоцикл вдруг врезался в туго натянутый через дорогу провод. На секунду она лишилась сознания, но сразу пришла в себя. Подняла голову и увидела, что к ней бежит офицер в немецкой шинели. Кто же это?..
Нина пробовала встать и не смогла. Неужели сломала ногу? Что произошло?
— Попалась, шлюха командирская, — нависло над ней лицо лейтенанта Перфилова с глазами, полными животной ненависти.
— Я выполняла задание штаба, ездила на разведку, — попробовала она объясниться.
— Не придумывай, шпионка! Ты поддерживаешь связь с партизанами. Я видел, как ты ехала к ним. И подглядел, как ты разговаривала с этим лесным отребьем.
— Ну, понёс. Один, молодец, вопросик к тебе. Ты расстрелял девушек из деревни.
Нина сама не могла понять, зачем её дёрнуло спросить лейтенанта об этом.
— Да, я, я, я! И с тобой сделаю то же, что сделал с каждой из них. Комсомолки ползучие...
Она пошевелила ногой. Нет, кажется, не сломана, в порядке. Вытянула осторожно ногу из-под мотоцикла. Освободила другую, приподнялась.
— Бросай автомат, иначе буду стрелять. Уложу тебя мигом. Скоро перед Богдановым будешь держать ответ…
Она отложила оружие.
— Вставай. Дальше поедем на моем мотоцикле. Не вздумай дурить. Сразу угрожаю. Не посмотрю, что ты жена командира. Он такой же, как и ты. Это мы давно знаем. Будете хорошим подарочком для немцев.
Неужели пропала? Что же делать? У неё за пазухой есть дамский пистолет. Как только лейтенант нагнулся подобрать её автомат, она выхватила «Вальтер» и мгновенно пальнула дважды в Перфилова. Он вскрикнул, уронил автомат и упал на колено. Нина осторожно встала, подошла к гестаповцу, не сводя с него ствола.
— Ты мне руку прострелила.
— Надо бы и голову прострелить, — бросила девушка.
Она подняла «шмайсеры». Что же ей делать дальше? Может, в самом деле, лишить жизни этого подлеца? Он же убил девушек-подпольщиц. А если его отвести к Богданову? Это ничего хорошего не даст. Он уже давно копает яму на Гиля. её саму там схватят и пристрелят. И Владимир не узнает, что случилось с ней.
— Забинтуй руку, — прохныкал лейтенант. — Видишь, кровь капает.
— Да ты хоть подохни.
Все же она достала носовой платок и стала перевязывать раненому руку. В это время он так толкнул Нину ногой, что она полетела кубарем. Бандит воспользовался этим, подхватил один автомат за дуло и замахнулся, чтобы ударить её прикладом. Но Нина успела подскочить к лейтенанту и ногой с силой ударила его в пах. Тот скорчился. Нина пистолетом ударила его по голове, и он растянулся на обочине. Оставалось одно — пристрелить Перфилова. Она передёрнула затвор автомата. В это время послышался стрёкот мотоцикла. Нина спряталась в кусты. Со стороны бригады «Железняк» мчался трёхколёсный мотоцикл с тремя седоками.
Мотоцикл резко остановился, и люди выскочили к ней. Оказывается, это был партизанский патруль. Нина облегчённо вздохнула и вышла на дорогу.
— Маша? Что случилось?
— Этот гестаповский сосунок перетянул провод через дорогу, я наехала, свалилась. Он хотел арестовать меня. Я прострелила ему руку. Потом ещё пришлось подраться. Но он живучий. Отведите его в бригаду и устройте суровый суд. Это он истязал наших девчонок до смерти…

Нина закончила рассказ и устало откинула голову к стене.
— Ты, девочка моя, доиграешься с огнём. Душа болит из-за тебя.
Владимир помог ей раздеться, умыться, хотел уложить в постель.
— Нет, я приготовлю что-нибудь покушать. Сейчас начищу картошки...
— Я сам приготовил ужин.
В это время постучали в дверь. Пришёл подполковник Орлов.
— Вячеслав Михайлович! Заходи, как раз к столу угадал.
Присели за стол. Нина достала бутылку вина. Разговор пошёл о событиях на фронте, об успехах советских войск, о том, что в Германии положение ухудшается. А столько было хвастливых заявлений, в начале войны, что нацисты победят.
— Между прочим, были и дальновидные немцы, — сказал командир, — которые уже вначале войны видели, что победа им не гарантирована. Тот же Шелленберг, например.
Потом разговор перекинулся на бригаду. Она выросла, окрепла. Но бегут многие бойцы, и офицеры. Все воодушевлены победами Красной Армии на фронте. Настало время и дружинникам сказать своё слово.
— Командир, надо что-то решать.
— А что решать? — Владимир перевёл взгляд на кареглазую Нину. Та свернула свои полноватые губы в трубочку и замурлыкала хитреньким голосом.
— А если мы выйдем на Титкова?..
Заместитель командира пожал плечами.
— Затянулся что-то наш выход… Володя, начштаба Блажевич постоянно капает на нас, мечтает собственноручно и тебя, и меня расстрелять. Вот так.
— Сегодня я получил известие, что к нам присылают второй немецкий полицейский полк. Это сила... Нам нельзя ждать, когда начнут стрелять в нас...
Орлов поблагодарил за ужин и ушёл, явно расстроенный. Нина сказала Гилю, что вручила солдатам дружины письма из родных мест. Почта пришла через партизан. Владимир глянул на неё с удивлением. Какие письма, через каких партизан?
— Не ужасайся. В своё время я взяла письма от некоторых наших бойцов их родителям на родину. И попросила железняковцев отправить письма самолётом. И вот пришли ответы. Родители счастливы, что их дети живы, воюют где-то в белорусских лесах. Подумают, что в партизанах.
Гиль был поражён. Это же надо было додуматься! Организовать дружинникам переписку через партизанский аэродром. И вот приходит в дом письмецо.
— Но как ты добралась до железняковцев, до командира Титкова?
— Меня свели с ними подпольщики.
Гиль-Родионов был страшно обрадован такому повороту событий. Дело идёт верным путём!
— Это все хорошо, но я боюсь тебя потерять… Как у них дела? Настроение?
— Боевое. Грозятся, что скоро расколошматят всех, кто стоит у них на пути.
Гиль махнул рукой, изобразил кислую мину.
— Хватит убивать друг друга. Я часто вспоминаю наши с ними «игрушечные» бои. Люди все равно гибнут. Пора, пора кончать противостояние...
— Вот и я им подсказала такую мысль.
— И что они?
— Титков немного ершится. Дескать, они тут всех разгромят. А комиссар у него умница. Говорит, надо обязательно встретиться, поговорить, найти общий язык. Дескать, свои люди, одни цели...
— Ладно, ну их к чёрту, — Нина повалила Гиля на кровать, стала целовать его и расстёгивать мундир. Он засмеялся:
— Нинок, откуда у тебя ещё силы берутся на меня?.. А ты не думала, что у нас может быть ребёнок?
— Я так обрадовалась бы. Но время сейчас трудное, мы постоянно в напряжении. Успеем ещё, надеюсь...

После завтрака Гиль отправил в расположение командного пункта «железняковцев» мотоциклиста. Чтобы посмотреть, как будут партизаны реагировать на дружинника. Он был одет в серый китель с черными петлицами и орлом на левом рукаве. На голове сидела пилотка с «мёртвой головой». Мотоциклист не получил никаких заданий, кроме того, чтобы понаблюдать. «Езжай в Юхновку, там скажут, что делать».
Партизаны сразу уловили, что связано это с прощупыванием их настроения. Схватят они его или нет? Получалось, что вражеский «язык» прикатил да ещё на мотоцикле. Но партизаны отнеслись к солдату по-доброму.
Встретили тепло, расспросили, откуда, зачем, угостили советским куревом. В коляску мотоцикла наложили листовок. Конечно, с дружинником поговорили о том, как он попал к немцам, почему до сих пор служит им, не настало ли время переходить к народным мстителям. Передали привет Родионову, сказали, что если с миром придёт, его не обидят. И разрешили вернуться к себе.
А через два часа сюда, тоже на мотоцикле, примчался адъютант Гиля. Он нигде не останавливался, гнал напрямую к избе, где находился штаб отряда.
Иван Тимофеев — в прошлом советский лётчик, настоящий ас. И это знали партизаны. На крыльцо вышел Титков, подал приехавшему руку, присмотрелся к гостю. На нем была форма офицера русской армии с золотыми погонами. На рукаве красовалась повязка с надписью «За Русь». Капитан являлся личным адъютантом Гиль-Родионова, заметной фигурой в его окружении. Выполнял различные ответственные задания комбрига, многое вопросы мог решать самостоятельно.
Тимофеев широко улыбнулся, сказал, что рад быть в гостях у защитников Родины. Чувствует себя как дома. Подтянут, строен, чётко пристукивает каблуками. Не парень, а загляденье.
— Господин комбриг, — обратился он к Титкову и сразу же поправился. — Простите за этого «господина», привык к их манерам. Товарищ капитан... у меня конфиденциальный разговор.
— Пройдёмте в избу, — комбриг открыл дверь. — Здесь только начальник разведки, Алексей Васильевич, он в курсе всех дел.
— Иван Филиппович, я к вам по личному распоряжению подполковника Гиль-Родионова, чтобы уточнить ряд вопросов в отношении вашего предложения о встрече с ним. Полковник согласен на переговоры. Притом немедленные переговоры. Можно не в населённом пункте, например, в лесу. Дайте нам немного времени на подготовку. Надо провести некоторую работу. Для безопасности и наших, и ваших людей.
Титков не спешил вести с адъютантом разговор о встрече, смотрел на него внимательно.
— А почему вы в старорусской военной форме? Не в тягость ли вам, человеку, который служит немцам, золотые погоны?
— Никак нет, — отчеканил капитан. — Эти погоны являют собой знак русской воинской доблести.
— А у вас есть право щеголять в них? Ведь вы только на словах за русский народ, а, в самом деле, идёте против него... Вот, посмотрите на настоящий символ русской воинской доблести, — он вынул из бокового кармана только что присланные через лётчиков советские погоны и разложил их на столе. У Тимофеева засияли глаза.
— Значит, правда, что в советских войсках введены погоны? Прекрасно! Разрешите полюбоваться ими. Хоть подержать…
Взяв в руки погоны, он как-то преобразился.
— Так вот, господин Тимофеев, если вы действительно перейдёте на нашу сторону, считайте эти погоны своими. Это будет нашим подарком для товарища Тимофеева.
Главный разведчик бригады Скляренко, который стоял тут же, не без сарказма заметил:
— А как же, лихой капитан, так получилось, что вашими друзьями-жандармами, дотла разгромлена и сожжена деревня Озерцы. Столько людей погибло.
Тимофеев нахмурился, опустил голову.
— Это не наши друзья. Как вам, так и нам они враги. Злые враги. Я никогда не считал их друзьями. И мы не ожидали, что эти жандармы нагрянут внезапно. Если бы раньше стало известно об их прибытии, возможно, наш комбриг успел бы как-то помочь. Он часто в таких случаях шёл на поддержку крестьян. Даже бывало, звонил в Минск или в Берлин и спасал неповинных.
— Это мы знаем, — сказал Титков. — Ваш командир — хороший человек. В принципе. Передайте ему эту оценку. А что касается Озерцов, это наша общая большая беда.
— Беда большая, но, очень хочется думать, она не помешает нам договориться.
— Верно. Нам ничто не должно помешать увеличивать число людей, бьющих врага. С Алексеем Васильевичем мы лично будем представлять интересы бригады. И не только бригады, а всей нашей Советской Родины. Понимаете, какая на нас ответственность?
Скляренко добавил:
— Иван Филиппович считает, что встретиться можно в Будиловке. В деревню направим наш и ваш патруль, на околице поставим силы прикрытия от каждой стороны.
— Мы сами прибудем без оружия. А если вы боитесь наших снайперов или мин, сами подберите дом для переговоров. Можете себе взять охрану — любую на нашей стороне. Все же верим в здравый рассудок вашего командира бригады, — сказал Титков.
...Разговор продолжался. Казалось, ему и конца не будет. Но вот, похоже, все детали обсудили, и капитан Тимофеев направился к выходу. Титков, который встретил его с насмешкой, сейчас провожал его тепло, крепко пожав руку.
Скляренко тоже вышел провожать гостя, который как-то незаметно, по ходу беседы стал ему ближе. Когда Тимофеев отъехал, Алексей Васильевич сказал проникновенно:
— А я ведь начинаю верить, что они, в самом деле, сбегут от немцев! Они так и светятся уверенностью, силой, бодростью. По нам все же надо быть начеку. Обратите внимание на то, что сообщают подпольщики со станции Крулевщина. Гитлеровцы уже высадили там два полка пехоты с орудиями. По слухам, они направляются па помощь Гиль-Родионову для борьбы против партизан. Не исключаю, что его самого хотят блокировать этими силами. Есть над чем поломать голову. Случись что-либо — мы окажемся в двойном кольце.
Для подстраховки Титков приказал созвать командиров отрядов и в связи с изменившейся обстановкой поставил перед ними новые задачи. Следует усилить разведку в сторону Крулевщины, Парафьяново и Докшиц.
Первый отряд продолжал блокировать дорогу Пустоселье-Бересневка. Второй — отрезал дорогу на Докшицы, конники составляли подвижный заслон в сторону Парафьяново и Крулевщины. Третьему и пятому отрядам дана команда охранять Бояры. Шестой и седьмой отряды перемещались в лес, подступавший к Будиловке. Автоматчиков оставили в Юхновке. На место встречи выделялись патрули в количестве двенадцати человек — от четвёртого отряда, под командой начальника штаба Табачникова.

 

 

ПРИВЕТСТВИЕ «ХАЛЬБ-ЛИТР» ОТМЕНИТЬ...

16 августа 1943-го. Решающий день. Что он преподнесёт каждому из доселе противостоявших боевых отрядов? Сопутствует ли им удача или вдруг сорвётся такое важное дело?..
До этого в отряде шёл жаркий спор о так называемых «дружинниках». То, что говорили командир и комиссар, дополняли другие. Сказано было немало, подчас противоречивого. Многие утверждали, что Родионов лоялен к партизанам, всячески поддерживает их, содействует успехам в бою. А что касается местного населения, то тут он полностью за жителей, не позволяет, чтобы их грабили, издевались над ними. Так же ведут себя и его подчинённые, по крайней мере, те, что из военнопленных. В бою они пассивны, стараются меньше стрелять в партизан.
В подтверждение этого приводился такой пример. Во время операции «Котбус» гитлеровцы окружили в районе Березины большую массу народных мстителей, рассчитывая уничтожить их там. Но основная часть партизан, вопреки действиям гитлеровцев, вырвалась из блокады. И именно на участке, который занимала бригада Родионова. Якобы он сам отдавал команду пропустить партизан.
Другие же в споре приводили факты, свидетельствующие о зверстве дружинников. Им тут же возражали: это, прежде всего те, что были завербованы фашистами, а не Родионовым. Это настоящие предатели, дезертиры, сынки бывших «хозяев» и «хозяйчиков» Российской империи. Мнения схлёстывались разные. Но все сходились в том, что сейчас это уже не та бригада, которая противостояла им раньше. Она, правда, выросла, чуть ли не до дивизии. Но духом она уже не та. У каждого на устах одно: «Родина». Быстрее бы её освободить, все сделать, чтобы приблизить час победы, полного разгрома врага. Настроение у людей другое. Они пачками переходят на сторону партизан, вступают в ряды народных мстителей. Успехи Красной Армии на фронте дают им моральную силу. Особенно серьёзно подстегнул всех разгром немцев на Курской дуге…
Начинался обычный день. Из-за леса показалось солнце — огромный раскалённый шар. Тихо. Потянуло свежим ветерком, но с обеда будет, наверное, жарко. На улице появились люди. Кто идёт по воду, кто гонит коров. Раздался будничный женский голос: «Прасковья, пришёл твой муж, жив-здоров?» Также буднично прозвучал ответ: «Что с ним будет, здоров, как бык».
«Как все обыденно — думал удивлённый Титков, стоя перед раскрытой калиткой. — Возможно, муж этой бабы ходил на задание, рисковал жизнью. А сейчас отоспится, выйдет во двор и начнёт чинить немудрёную домашнюю утварь. Люди уже привыкли к войне, к опасности. Конечно, невозможно жить в постоянном напряжении из месяца в месяц, из года в год».
Скрипнула соседняя калитка. Вышли голые по пояс разведчики. Они достают из колодца воду, льют её друг другу на голову и спину. От них во все стороны летят брызги, сверкая на солнце искристой россыпью. Молодёжь, нет им угомона. Они и в бой идут с особой лихостью.
Хозяйка пригласила на завтрак. Она сварила картошку, нарезала огурцы. На столе стоит парное молоко, глубокое плетёное блюдо с хлеб, манят чесночным ароматом кусочки сала. Можно подкрепиться.
Табачников после завтрака поспешил уехать. Он был включён в состав патрульной службы. Расторопный, сообразительный, безотказный, он как нельзя лучше подошёл к работе в штабе. Комбриг с начальником боепитания принялись подсчитывать запасы в своём арсенале. Послышался звук подъехавшего мотоцикла и кудахтанье разбегающихся куриц. Это прикатил адъютант Родионова. Капитан Тимофеев сразу же объявил:
— Наш командир выехал в Будиловку. Просил передать, чтобы ваша делегация туда поспешила.
— Все у вас в порядке?
— Пока идёт, как задумали. Машина заработала. Промедление времени теперь, как говорил товарищ Ленин, смерти подобно.
Иван тут же умчался птицей, через два часа вернулся. К этому времени в штаб пришёл Скляренко, доложил, что на месте встречи Титкова и Родионова люди заняли свои позиции, как им было предписано. Теперь Тимофеев вёл себя спокойнее, говорил негромко, но с большой силой внутренней убеждённости.
— Знаете, товарищи, я сегодня, как на крыльях ношусь. Такая радость в сердце. Мы вновь обретаем свою Родину. Даже Владимир Владимирович слегка удивлён, что так просто у нас получается. И это понятно, ведь перед врагом мы становимся как родные люди. Я смею так сказать. Скажу честно, мы посылали к вам нашего солдата на мотоцикле для проверки: действительно ли вы к нам правильно относитесь. После его возвращения командир сказал мне, что все идёт без сучка и задоринки, скоро мы будем вместе. Вот стою среди вас, и чувствую себя как у себя в штабе. Утром остановила меня ваша засада, и ребята сразу спрашивают: «Когда вы за одно будете с нами?». Я ответил, что счёт пошёл на часы. Мы у себя уже кое-что предприняли. Имеем сообщение из Минска, что к нам прилетает группа чинов. С ними возвращается из Берлина и начальник штаба бригады майор Блажевич. Первейшая свинья, скажу вам, не знаю, чего Родионов с ним чикается. Вот и решил командир ускорить переговоры с вами, затягивать нечего. Так как в отношении порядка встречи?
— Как и договаривались, — ответил Титков. Он заметил, как помрачнел Скляренко. — Мы идём на эти переговоры вдвоём с Алексеем Васильевичем… Подождите нас на улице…
Начальник разведки серьёзно заявил:
— Вот схватят нас по дороге родионовцы и повезут в Минск. Нет уж, дудки, живыми мы не сдадимся. И надо быть готовыми к этому, иметь при себе хоть по гранате в карманах. И пистолеты тоже не помешают.
И они стали примеряться, где лучше спрятать оружие. Через минуту все уселись на мотоцикл. Титков — в коляску, Скляренко — на заднее сиденье. Тимофеев круто тронулся с места и сразу же набрал скорость. Мотоцикл летел стрелой, подпрыгивал на кочках, готов был свалиться на поворотах. Но Иван крепко держал в руках руль. Водитель он был опытный и умелый, старался ездить максимально быстро, представляя себе, что снова мчится на своём истребителе под облаками.
Неспокойно было на душе и у Титкова. К чему их везёт на самом деле этот лихой наездник? Не к ловушке ли? А если встретится полицейская засада или чисто немецкий патруль?
Видно, эти мысли пришли и к Скляренко. Он ощупал свои карманы: на месте ли гранаты? И тут заметил, что из кармана Тимофеева торчит рукоятка пистолета.
— Стой, стой! — закричал он.
Тимофеев резко остановился, обернулся к Скляренко.
— В чем дело?
Скляренко показал на его пистолет. Тимофеев вынул пистолет, взял его за дуло и протянул Титкову. Тот опустил его на днище коляски.
— Поехали дальше.
При въезде в Будиловку Титков попросил Тимофеева остановиться на минутку, увидев у крайних домов командира и комиссара шестого отряда. Иван Филиппович подошёл к ним.
— Как у вас тут?
— Нормально, бойцы на местах, патруль возле дома, где сидит командир «Дружины» со своим замом, — ответил Костеневич. Командир шепнул Титкову, что бойцы Родионова заняли оборону по опушке леса. Сразу за деревней.
— Вы тоже будьте в готовности, но первыми огня не открывайте. Ни в коем случае. Поняли? Ни одного выстрела. На провокации не поддаваться.
Деревня утопала в летнем цвету. Вдоль главной широкой улицы зеленели ясени, липы, тополя. По ней дружно расхаживали партизаны из патрульной службы и родионовцы. Рядом с ними уже появились девушки, дети. Можно было увидеть и пожилых людей. Все переживали, сойдутся ли, наконец, партизаны и дружинники в одном строю.
Почти в самом центре деревни высилась изба под щепой, с большими окнами. У ворот стояли легковая машина и два мотоцикла.
— Вот мы и на месте, друзья, — объявил Тимофеев.
Около крыльца их встретил полковник Вячеслав Орлов, мужик плотного сложения, с широким разворотом плеч, гордо посаженной головой. Протянув руку для пожатия, он сказал, что командир ждёт.
Да, Гиль ждал. Со вчерашнего дня он продумывал, как у них пройдёт встреча, с чего они начнут разговор, будет ли он удачным, что сделать, чтобы все прошло нормально. Он развил сейчас большую активность, мобилизовал все части, батальоны. Всю ночь провёл в разъездах, разговорах. Все для того, чтобы этот переход провести должным образом, решительно, смело. Не знает, ночевала ли дома Нина. Наверно, и она не сомкнула глаз....
В прихожей послышались шаги, открылась дверь. Орлов распахнул её пошире.
— Пожалуйста, дорогие гости.
Гиль, сидевший за столом лицом к двери, встал, шагнул навстречу Титкову. Вот он какой, партизанский комбриг: в военной фуражке, гимнастёрке и сапогах, лицо скуластое, взгляд открытый. Губы тонкие, поджатые, но готовые растянуться в улыбку.
— Иван Филиппович, — представился он.
— Владимир Владимирович, — назвал себя Гиль. Ему хотелось добавить, что наступает исторический акт, событие огромной важности для обеих бригад: партизанской и — пока ещё — эсэсовской.
Титков припомнил слова Нины: «Не тяните, идите навстречу друг другу, пора прекращать бои. Надо объединяться». Этим прямым призывом она, скорее всего, выражала и мнение Родионова.
Партизаны сели за стол рядом, плечом к плечу. Будто им хотелось быть поближе друг к другу, в случае опасности действовать заодно. Тимофеев уселся на крыльце, будто прикрыв дверь спиной, чтобы отогнать незваного гостя, если кто нагрянет. Орлов встал под иконой, сложил руки на груди. Владимир вернулся на своё место — с торца стола, возле окна. Он внимательно прощупал своих собеседников настороженным взглядом. Титков в сорок втором, недалеко от этих мест принял бригаду. Она тогда была слабой, малочисленной. А теперь это мощное соединение из нескольких отрядов. Да ещё со своим аэродромом, который обслуживает всю Бегомльскую партизанскую зону. О головастом разведчике Скляренко он тоже был наслышан.
— С чего начнём… товарищи? — Гиль подчёркнуто мягко, с уважением произнёс это слово, будто он стосковался по нему. Кивнул на бутылку французского коньяка, возле которой лежала плитка шоколада. — Может, за встречу?
— С этим повременим, — махнул рукой на угощение Титков. — Нам с вами предстоит сверхсерьёзный разговор, ради которого мы и собрались.
Произошла заминка. Ответ прозвучал как упрёк. Дескать, мы не приехали, чтобы выпивать ещё непонятно с кем... Гиль уловил в этих словах холодок, но сделал вид, что не заметил его. Можно было бы и выпить по рюмке, ничего в этом плохого он не видел. Ну, нет, так нет. Главное, конечно, дело. И этого с нетерпением ждёт масса людей. Они на улице, в лесу, в гарнизонах. Все, затаив дыхание, ждут вестей.
Этот холодок сняло событие, которое произошло как по мановению волшебной палочки. Перед домом затарахтел мотоцикл. Сразу открылась дверь, и в избу, мимо Тимофеева шмыгнула девушка в белой блузке, черной юбке, с черными волосами, зачёсанными назад.
Титков, увидев её, разинул рот:
— Маша наша! Какими судьбами?!
Гиль посмотрел с улыбкой на Титкова и сказал:
— Это не Маша. Знакомьтесь, Нина Адамовна Березкина. И притом не «ваша», а наша. Она моя боевая помощница. И, как вы знаете сами, подпольщица, партизанка. И ещё, — он нежно взглянул на Нину, — моя жена...
Титков со Скляренко ахнули. Для них она всегда была Машей. С Титкова слетел налёт официальности.
— Сила! Чудесно, комбриг! Прекрасную себе жену нашёл.
Нина шагнула поближе к столу, протянула руку через стол Титкову.
— Маша — это моя партизанская кличка. Беды нет, Иван Филиппович, теперь вы все знаете. Приветствую вас и поздравляю, что соединяются наши бригады. В этом огромная заслуга и ваша, и всех ваших… наших… товарищей. Ой, я сама уже запуталась. Все вы для меня, мои родненькие, товарищи по оружию…
Скляренко захохотал. Нина снова подошла вплотную к Гилю, что-то негромко сказала ему, и тот засиял. Он встал и сообщил:
— Дорогие товарищи, только что мне сказали, что вся бригада переходит на сторону партизан. Идут митинги, собрания. Практически все за переход к партизанам! Так что все у нас отлично.
Девушка, идя к двери, с улыбкой извинилась, что помешала вести разговор.
— Я скоро буду у вас. Надо письма передать в тыл.
Она вышла, и сразу послышался треск отъезжающего мотоцикла.
— Ну что же, продолжим, — бодро произнёс Гиль. — Теперь смелее вперёд.
— Знаете ли вы, что фашисты отступают по всему фронту? Близок час, когда наши войска будут здесь, — опять строго, чуть не с вызовом произнёс Титков.
Владимир усмехнулся.
— Да, я знаю, каждый день слушаю Москву. Радиотехники и у нас полно. Разгром немцев в районе Курска и Орла — это уже конец фашистской Германии. Вот и мы тоже хотели бы забить осиновый кол в могилу Гитлера… Скажите нам откровенно, безо всякой философии, если мы к вам перейдём, будет ли сохранена в целости наша бригада. И под моим командованием. Это очень важно для меня и для всех нас. Таковы наши главные условия.
Титков усмехнулся в ответ:
— Обязательно!
— Значит, наша бригада остаётся самостоятельной боевой единицей, конечно же, подчиняющейся главному партизанскому центру и выполняющей его распоряжения. Но подчёркиваю, самостоятельной, активно действующей под моим руководством. Чем вы можете подтвердить это?
— Вот этой радиограммой от начальника Центрального штаба партизанского движения. Товарищ Пономаренко подтверждает, что Родина готова вернуть вас в ряды своих защитников…
Титков вынул из планшетки листок. Владимир впился глазами в слова, которые он ждал столько времени… Он передал радиограмму побледневшему от волнения заместителю. Орлов платком вытер со лба пот и поднял бумагу к глазам. Гиль сел и крепко обхватил крышку стола с обеих сторон.
— Отлично! В таком случае, я и мой друг, заместитель, согласны на объединение. Торжественно заявляю, что бойцы и командиры наших батальонов и полков переходят на сторону партизан и с первых же дней приступают к активным боевым действиям против оккупантов. Вот приказ, который я должен объявить сегодня своим людям. Этот приказ ждет вся бригада. Знают, что он подготовлен и подписан мной. Выношу его вам на суд. Дело теперь только за вашим одобрением.
Он с патетическим выражением лица протянул документ Титкову. Протянул как взрывной заряд огромной силы. Рука, которая держала отпечатанные на машинке листки, была неколебима.
Иван Филиппович с уважением смотрел на своего вчерашнего противника. Владимир стоял свободно, в раскрепощённой позе. Хорошо сложен, лицо чистое, гладко выбритое. Морщинок почти нет. Но вот складка между бровями пролегла глубокая, и она придавала лицу подчёркнутую строгость, даже трагизм судьбы этого человека. Заметно, что повидал он уже многое на своём веку. Как сложится судьба всех дружинников дальше? Не поздно ли они задумались об этом? Те люди, которые за спиной Родионова, верят партизанскому командиру. Он не должен их подвести. Хоть и поздновато они идут на такой шаг, но главное в том, чтобы осознать свои ошибки, признаться в заблуждениях, попытаться искупить свою вину.
Титков положил листки перед собой, разгладил, поровнял. Он тянул время, не решался углубиться в чтение. И его руки немного дрожали. А вдруг это не та бумага, которую они ждут, может, Владимира Владимировича понесло в другую сторону, и они уже ничем не смогут поправить дело?
Гиль боковым зрением видел, что Титков напряжен. И он мысленно подталкивал его: ну, читай, чего ждёшь, командир партизан. Сам он уселся прочнее, обвёл комнату пристальным взглядом, заметил на стенах фотографии хозяев, их детей. Почти на всех фотографиях люди в военной форме. Солдатская семья. И служба в Красной Армии для этой семьи — большая честь. Может, многих сыновей уже и нет в живых, однако свой долг они выполнили, остались верны Родине. А дружинники?..
Время от времени он косил взгляд на Титкова. Надеялся по его лицу понять, что тот видит в содержании приказа, нравится ли он ему. Но Титков обхватил ладонью лоб, свёл лохматые брови, и невозможно было уловить его реакцию.
Иван Филиппович читал неторопливо, взвешивая и оценивая со всех сторон каждое слово. Весь он был собран, боясь обнаружить какую-нибудь крамолу.
Титков отметил для себя первые же строчки: «Приказ по 1-й Антифашистской партизанской бригаде. 16 августа 1943 г. Дер. Бересневка». Он поднял голову.
— Значит, с русской национальной бригадой СС, которая была до сих пор у всех на устах, покончено? Будет 1-я Антифашистская, партизанская. Великолепно!
Он продолжил чтение приказа вслух.
Существование русской национальной бригады имело целью накопление русских вооружённых сил для дальнейшей борьбы за Родину и всемерное препятствие чингисханской политики порабощения германскими фашистами русского народа на оккупированной территории…
«Гм, не совсем чётко сказано, — подумал Титков. — Но уже из этих слов видно, для какой цели создавал Родионов свою бригаду — для борьбы с врагом. Дело у него с созданием боевой части продвинулось довольно шустро, да процесс перехода её в антифашистскую, жаль, затянулся. Ну, ладно, может, не совсем отредактировали текст, поспешили, все делали на скорую руку. Сойдёт пока».
Он почесал затылок и опять без комментариев продолжил чтение.
— С апреля 1943 года немецкое командование не идёт на дальнейшее увеличение русских национальных сил, силясь превратить существующие русские подразделения в послушное орудие для истребления русского же народа. Все попытки нашей бригады воспрепятствовать немецким захватчикам в сжигании деревень и угнетения мирного населения большого успеха не имели. Давая фальшивые обещания, фашистские гады в то же время производили свои кровавые расправы над невинными и безоружными мирными гражданами. Гитлеровские бандиты, неся смерть всем народам и лицемерно пытаясь обмануть русский народ, заявляют о доброжелательном якобы их отношении к русским...
Что ж, так все и есть. Титков одобрительно поглядывал на Скляренко. Вот очень важные строки.
— Действительность показала, что нацисты ни о какой «новой России» не думают, и что у них лишь одна цель — порабощение русского народа...
Гиль вспомнил при этом свои споры с Шелленбергом. Тот старался доказать ему, что все дело в жестокости партизан. Дескать, если они изменят свою тактику, будут вести себя тише воды, ниже травы, то и немцы перестанут чинить издевательства. Нашёл дураков. Фашисты останутся фашистами, душегубами, их только могила исправит. Шелленберг постоянно втолковывал ему: создавайте такое же государство, как Германия — в первую очередь сильное экономически, и с демократической европейской идеологией. Тогда между всеми народами Советского Союза будет только дружба, и не будут появляться на свет прибалтийские, кавказские, среднеазиатские и прочие легионы СС. День за днём Владимир убеждался, что это была демагогия.
Титков снова поднял голову.
— Очень правильно подмечено. Эти лицемеры уже давно задумывали расправиться с нами, собирались испепелить все наше добро, извести малых и старых.
Очень верно. Наконец-то поняли это те, кто сидел в плену и в какой-то степени поддавался фашистской пропаганде. Немцы постоянно вдалбливали в голову пленных, что Германия хочет русским лишь добра, она только поможет им заменить режим, избавиться от коммунистов и жидов. Она не посягает на суверенитет России, её экономику, у немцев весьма благие намерения. Кто-то поддался геббельсовской болтовне, кому-то хотелось вернуть старые порядки, когда в России правили те, у кого было больше денег. Может, заблуждения на этот счёт поначалу были и у самого Родионова? И хорошо, что он вставил слова о «новой России» в приказ. Значит, глубоко все продумал, полностью развеял туман, которым окутали его гитлеровцы. Ага, вот и конкретные указания дружинникам.
— Во имя спасения Родины от порабощения её фашистскими захватчиками приказываю:
1. С сего числа бригаду именовать «1-я Антифашистская партизанская бригада».
2. Вменяю каждому бойцу бригады беспощадно истреблять фрицев до последнего их изгнания с русской земли.
3. С сего числа приветствие «Хальб-литр» отменить, приветствие производить прикладыванием руки к головному убору согласно Строевому уставу РККА.
4. Все фашистские знаки — свастики, черепа, вороны и другие — снять.
5. Поздравляю офицеров и бойцов с присоединением к священной борьбе за нашу великую Родину.
Слава героическому советскому народу!»
Титков и Скляренко встали и протянули руки Гилю и Орлову.
— Полностью одобряем. И поздравляем вас с возвращением под воинское знамя советской Отчизны. Сделан первый, но самый важный шаг. Теперь дело за тем, чтобы все, что намечено, полностью претворить в жизнь. Мы тут же сообщим в Москву… ещё лучше будет, если мы с вами отправим совместную радиограмму на имя Пономаренко — о переходе ваших войск на сторону партизан. Об этом сразу известят товарища Сталина, — Титков довольно подмигивал Скляренко. «А ты гранаты в карманы насовал, разведчик».
Они взялись за составление текста в Москву. Переделывали, шлифовали, немножко поспорили, наконец, подготовили. Для быстрой отправки радиограммы снарядили Тимофеева, который в сопровождении партизанского мотоциклиста отправился на партизанский узел связи.
Титков старался припомнить, что сейчас нужно ещё сделать.
— Вот что, друзья, — повысил голос Иван Филиппович, — на радостях чуть не забыл. Нам нужна от вас строевая записка. Чтобы отправить её в Москву. Дело в том, что весь личный состав вашей бригады должен быть включен в списки партизан, а на офицеров — восстановлены личные дела. После перехода нам надо совместно с вами оформить на командиров аттестационный материал. За ними будут сохранены воинские звания и командирский стаж...
Это сообщение обрадовало Гиля и его друга Орлова. Они вскочили со своих мест и бросились к железняковцам с объятиями. Гиль со слезами на глазах обнял сначала Титкова, потом Скляренко и долго тискал их мускулистыми руками.
Потом он спохватился:
— Как быстро придёт ответ из Москвы?
— В течение суток мы имеем только один сеанс радиосвязи, — пояснил Титков, — Скоро придёт ответ, все будет хорошо. Не волнуйтесь.
— Почему бы не передать завтра в Москву ещё одну радиограмму — о предстоящих действиях нашей бригады?
— Согласен. Об этом мы могли подумать и раньше. В общем, хорошая мысля приходит опосля.
Владимир хотел сказать то, что его уже давно мучило.
— Даже не верится, что мы вместе. Друзья! Судьба наша зависит от нас самих. Сколько ночей, бывало, думал: когда же мы вернёмся в свою семью, замолим свои грехи. Что скрывать, грехов у каждого из нас хватает. Я строго следил за тем, чтобы от рук наших людей не пострадал ни один человек в деревне, ни старики, ни женщины, ни ребятишки. Чтобы оставались в сохранности все дома. Много в этом отношении мы достигли. И все же отдельные случаи были. Особенно со стороны головорезов, которых разными путями всовывали нам в дружину. Сколько бед на совести одного только подонка Богданова. Это же он недавно погубил девушек-комсомолок... А ведь их черные дела ложатся на остальных. Надо было своевременно от них избавиться. Но их надёжно прикрывали немцы.
— Владимир Владимирович, — Титков остановился перед Гилем, — мне думается, начнём вот с чего. Надо обменяться офицерами связи: мы вам — своего, вы нам — вашего. Что же касается всех пунктов приказа, то наиболее целесообразно поступить таким образом. Мы сами отрежем ваши войска от всех гитлеровских гарнизонов, чтобы туда не пробрались беглецы, которые все равно у вас найдутся. Правильно?.. Дороги на Докшицы и Пустоселье освободим, как только они станут вам нужны. Группу автоматчиков и бойцов с противотанковыми ружьями выделим в ваше распоряжение, но под контролем нашего офицера связи. Под его команду выделим на первых порах ещё один наш отряд — пятый. Вам надёжный тыл ребята обеспечат. В лесах ведь есть ещё и неорганизованные партизаны.
Затем Гиль объявил, что он предпримет сейчас.
— Все ваши условия, братья, полностью принимаю. Переход начну сегодня в тринадцать часов, закончу к двадцати четырём часам. Организованного сопротивления не предполагаю. Уже проведена большая работа с личным составом, почти с каждым человеком. Не будем упускать выгодного момента: пока немцы ещё не разобрались, что бригада от них уходит к партизанам, надо нанести по ним решительные удары… Кстати, нас на улице ждут не дождутся.
Он направился к выходу, но тут вспомнил про офицеров связи.
— Товарищ Орлов, передайте майору Шепетовскому, что он назначен офицером связи в бригаду «Железняк». Я думаю, он вполне справится с этой достойной миссией. Если возникнут затруднения, пусть принимает решительные меры. Выделяю в его распоряжение радиостанцию, чтобы наши штабы тесно взаимодействовали. Иван Филиппович, для вас лично выделяю мотоцикл с коляской, — повернулся к Титкову.
Теперь Титкову надо было решить вопрос с офицером связи. Может, начштаба Табачников? За спиной Сергея Михайловича военное училище, специальные курсы по работе в тылу врага. Почему его не назначить? Титков попросил Тимофеева, терпеливо сидевшего на крыльце, позвать в избу Табачникова. Когда вбежал запыхавшийся начштаба, Титков объявил ему, что он будет офицером связи в бригаде Родионова.
Затем Иван Филиппович добавил:
— Владимир Владимирович, насколько я знаю, вы белорус, родом из Вилейки или Осиповичского района, в общем, связаны с Могилевской областью. Я выдам один секрет. Ты уж извини меня, Сережа... Сергей Михайлович Табачников, тоже с Могилевщины. Так что с земляком вы быстрее найдёте общий язык.
Гиль протянул руку Табачникову.
— Что ж, будем знакомы, думаю, мы не подведём друг друга.
Они с ним решили потом поговорить подробнее, а сейчас всем хотелось сообщить людям долгожданную новость. Участники переговоров вышли на улицу. У избы скопилось полно людей. Все жаждали узнать результаты затянувшейся встречи.
— Ну, как там, решили? — крикнул кто-то нетерпеливый.
На лицах людей замер тот же вопрос. Стало тихо. Ждали, что скажут командиры. Гиль взял руку Титкова и поднял её вверх.
— Победа! Полный успех! — воскликнул он взволнованно.
— Мы вместе! — громко пробасил Титков.
Что тут стало твориться на улице. Вверх полетели фуражки, немецкие пилотки, загремело «ура». Раздались выстрелы в воздух. Скляренко, который стоял рядом с Гилем, положил ему на плечо руку.
— Видите, насколько верно решение, принятое вами. Как солдаты одобряют ваши действия! У них словно гора свалилась с плеч.
— Это прекрасно! — взволнованно отвечал Гиль. — Я вам скажу, нас всегда мучила совесть. Ведь в фашистских лагерях смерти мы были отрезаны от всего мира. Французам, англичанам, американцам помогал Красный крест. Они получали письма, посылки, у них была связь с родиной. А как фашисты относились к нашим военнопленным? Это был настоящий ад. Нет, я не оправдываю себя и своих подчинённых. Тянули мы с переходом, да, но мы хотели оснаститься помощнее, чтобы не пощипать фашистов, а под дых врезать им, до соплей кровавых...
Они вернулись в дом, где начали обдумывать некоторые детали боевого сотрудничества. Зашёл разговор о том, что теперь в бригаде Родионова надо укрепить части и подразделения политработниками. Это поможет решить многие проблемы: и политические, и воспитательные. Гиль предложил Титкову и его разведчику сигареты.
— Мы курим только свои, — отказался Скляренко и выложил на стол пачку «Казбека». — Прошу отведать наших, родных. Сегодня получили из Москвы.
С Владимиром больше обменивался мнениями разведчик Скляренко, который понравился ему отличным знанием местности и обстановки в немецких гарнизонах. Пачка быстро пустела.
— Сейчас очень важно использовать момент, — доказывал Владимир Владимирович. — Нельзя упустить время. Потом будут большие потери.
— Не забывайте, что в вашей бригаде найдутся и предатели. Может, вам сначала укрепить бригаду организационно и уж потом двинуть её против немцев, — предложил Скляренко. — А то на чем-либо сорвётесь...
— Нет, нет, в бригаду я верю, — возразил Гиль.
Затем пошёл разговор о том, как обеим бригадам планировать совместные военные операции. Пока была выполнена только первая часть работы. Впереди главное — переход родионовцев на сторону партизан. Как лучше справиться с этим делом? В полках и батальонах уже сформированы опорные пункты из надёжных бойцов и офицеров. Их проинструктировали, как действовать. И они готовы к решительным мерам. Но в бригаде есть люди, которые верно служат немцам. Это Святополк-Мирский, Шмелев и ещё человек сорок из белоэмигрантов. Их надо сразу изолировать. По словам Гиля, ко всем им приставлены его надёжные люди. Есть ещё в бригаде гестаповская группа. Для неё сейчас устроен торжественный обед. Пьют, закусывают, песни поют, братаются с русскими.
Были у Владимира и другие намётки, рассчитанные на далёкую перспективу. Все дело в том, что он решил действовать быстро и решительно. Следует воспользоваться внезапностью перехода бригады на сторону партизан и ударить по немцам в Крулевщине, Глубоком, вывести свои тылы из Лужков. При развёртывании наступления на Крулевщину необходимо прикрыть его бригаду со стороны Парафьянова, Постав и Подсвильи. После этого он предпримет ряд рейдов по Вилейской области.
Скляренко откровенно восхищался этими планами. Гиль добавил, что в последние дни он только и думал об этом. Нужен сильный эффект, чтобы не позволить немцам одуматься, собраться с силами. Недавно партизаны-подрывники взорвали на ряде участков железнодорожное полотно, заминировали автомагистрали. Но прошло время, и гитлеровцы немного успокоились, расслабились. Сейчас наступила передышка, так нужная обеим бригадам. Надо было привести себя в порядок, подтянуть тылы, осуществить соответствующую новым задачам реорганизацию. А то партизанские командиры ещё сами не успели как следует присмотреться к Родионову, притом не получили точных установок сверху в отношении того, как использовать родионовцев. Гиль предложил в ближайшее время вернуться к этим вопросам, а теперь ему надо срочно выезжать в другие части бригады.
Гиль вместе с Орловым и Табачниковым сели в «Опель», который сразу тронулся с места. Вслед поднялся хвост пыли. Комбриг Титков со Скляренко и офицером связи майором Шепетовским направились по улице, между двух рядов — дружинников и железняковцев. Солдаты успели подружиться, найти общие темы для военных бесед и воспоминаний о мирной жизни. Они весело переговаривались.
— А что же дальше будет? — спрашивали солдаты командиров.
— Интересный вопрос! — удивился Титков. — Совместно будем бить фашистов, очищать землю от их поганых прислужников.
— Да, побыстрее бы. Красная Армия уже колошматит их вовсю. Геббельс растрезвонил на весь мир, что наша армия уничтожена, советская страна поставлена на колени. Вот теперь пусть кусают локти, — шумели солдаты.
Титков был доволен откликами родионовских солдат. Правильно говорят. Вот и они свободно вздохнули. Конечно, впереди ещё много боев. И им нельзя расслабляться, опускать вожжи. Следует усиливать свои удары. И Родионов правильно оценивает обстановку: пока немцы не очухались, надо воспользоваться этим.

 

 

ПЕРВАЯ АНТИФАШИСТСКАЯ БРИГАДА

...Владимир показывал водителю, где поворачивать, просил ускорить движение. Его волновало, как практически произойдёт переход, как бы что-то не сорвалось. Тут много зависит от адъютанта Ивана Тимофеева. Человек он расторопный. Но слишком много ему дали заданий. Правда, сам напросился, хотел развернуться во всю ширь. У него накопилось много злости на фашистов.
К этому времени в бригаде Родионова все было просчитано, кто где находится и что делает. Обязанности между группами были строго распределены. Очень важно тонко разыграть весь задуманный спектакль. Для немцев, что несли службу при бригаде, был устроен торжественный обед с крепкой выпивкой. И к тому времени, когда Гиль после встречи с Титковым вернулся к себе, гестаповцы были наспиртованы. Главарь их Рейснер еле стоял на ногах. Он смотрел, покачиваясь, на Гиля и полностью не понимал, что происходит.
Рядом с Владимиром стоял офицер связи Сергей Табачников. Комбриг показывал на него и говорил немецкому капитану, что это тайный агент-дружинник. Он принёс от партизан важные сведения. Оказывается, в русской национальной бригаде орудуют большевики и разлагают войска. И занимается всем этим генерал Богданов. Вот его письмо партизанам. Он руководит заговором, многих склоняет к побегу.
Рейснер слушал невнимательно, зевал. Потом он махнул рукой и пошёл к своему дому.
— Надо Богданова арестовать.
Теперь Гилю нужно было арестовать капитана Блажевича. С двумя надёжными солдатами Владимир направился на квартиру капитана. Он только вчера вернулся из Берлина. Чего он туда ездил? У него, командира бригады, не отпрашивался. Ясно, что ездил кляузничать: у него свои связи с гестаповцами. Он их агент. По решению комитета, занимавшегося переворотом, Блажевича надо было уничтожить. Это дело взял на себя Гиль.
...Андрей Блажевич услышал скрип двери и увидел Гиля. В руках командир держал пистолет. Дернись майор, и его бы не стало в тот же миг. Но Блажевич сохранил самообладание, сделал вид, что обрадовался Владимиру, полез к нему с объятьями. Он уже пронюхал о переходе бригады на сторону партизан и принялся восхищаться очень смелым, но правильным и своевременным решением комбрига. Давно нужно было сделать так. Гиль сделал шаг в сторону, опустил пистолет. Андрей Блажевич заюлил:
— А я, как узнал в Берлине, что вот-вот должны разоружить нашу бригаду, поспешил вернуться. Надо же было предупредить тебя.
— Мы знали об этом, — Гиль устало вздохнул, сел на скамейку. «Оставить его в живых? Это же человек, на которого нельзя положиться». В узком кругу с друзьями он тоже выражал недоверие к этому пройдохе. А теперь задумался. На основании одних подозрений лишать соотечественника жизни? Сколько их уже перемолола эта проклятая война… Может, посмотреть, как Блажевич поведёт себя дальше? Глядишь, осознает, что только благодаря преданности нашему делу он останется в рядах бригады.
— ещё я окончательно убедился в Берлине, что Богданов к приходу жандармов хочет лично нас арестовать. Владимир Владимирович, я сейчас готов сам пойти и расстрелять этого изменника Родины, — сверкнул глазами Блажевич.
— Не надо, за ним уже пошли.
Так сохранил себе не только жизнь, но и должность начальник штаба бригады. Благо, что навыки штабной работы у него были сильные. Как бывший офицер НКВД, он умел держать в голове все подробности, мог строго спросить с подчинённых, всегда тщательно следил за исполнением приказов. Гиль вернулся в штаб без Блажевича. На всякий случай комбриг предупредил его заместителя, Бориса Михайлова, который вел оперативную работу, держать Блажевича под контролем.
Потом солдаты привели начальника контрразведки Богданова.
— Вы получали письмо от партизан? — спросил его Гиль.
— Была какая-то несерьёзная записочка. Я не придал ей значения. Блажевич попросил меня встретиться с партизанами, но там была устроена засада.
— А второе письмо, от девушек, получали?
— От комсомолок? Это же была явная провокация. Поддайся мы их увещеваниям, оказались бы между молотом, то бишь немцами, и партизанами, то бишь наковальней. Я приказал их расстрелять.
— Почему мне не доложили? — вскипел Гиль. — Что хочу, то и ворочу? Сплошной произвол. Арестовать его.
И Богданову тут же завернули руки назад. Потом вызвали ближайших сподвижников генерала. Их тоже взяли под арест. Они ещё не понимали, что происходит, боязливо жались друг к другу. Ужасен был вид и у Богданова. Плюгавый, лицо сморщенное, глаза злые, рот перекошен. Смотреть на него было противно. Давно ли по его приказу вешали и сжигали людей. Пробудилась ли у него хоть раз совесть, когда из охваченных пламенем домов доносились душераздирающие крики детей и женщин.
Иван Тимофеев, который повёл арестованных в подвал, с содроганием смотрел на этого старикашку. И все же он сжалился над ним, разрешил ему развязать руки, когда тот стал жаловаться на боли. В подвале генералу дали воды. Он благодарил и все ещё не понимал, что творится в бригаде, почему его задержали. Тимофеев обстоятельно разъяснил ему, что произошло. Генералу стало понятно, что теперь его ждёт, и он повалился на каменный пол, потеряв сознание.
Гиль вышел из штаба, откуда вёл радиосвязь, на свежий воздух, к нему подкатил сразу мотоцикл. Приехала Нина, с развевающимися на ветру черными волосами, в своей неизменной белой блузке. Глаза её возбуждённо блестели.
— Нина! Золото моё! Свершилось, мы перешли к партизанам! — он крепко обнял её. — Как я соскучился по тебе. В такое трудное время тебя не было рядом со мной.
— А я знала, где ты находишься и что делаешь. Иногда мы встречались с Тимофеевым и вносили коррективы в нашу работу, что-то уточняли. А какой же молодец этот лётчик. Прямо герой!
— Да уж знаю. Заходи-ка, перекусим чего-либо, чаю попьём. Сейчас должен Титков выйти на связь.
Она обратила внимание на молодого человека, который стоял рядом с Владимиром Владимировичем. Кто это?
— Будь знакома. Табачников Сергей Михайлович, офицер связи от штаба бригады «Железняк». Тоже замечательный парень. При необходимости обращайся к нему за помощью. Наш земляк.
К этому времени были ликвидированы все мертвецки пьяные немцы, пристроенные для контроля к бригаде. В седьмом часу Гиль доложил по рации Титкову, что в Бересневке все прошло нормально. Одни арестованы, другие уничтожены. Теперь он с группой приближенных направляется в Глинное, где стоит полк майора Шепелева, просит на пути снять засады партизан. Титков сразу же выслал порученца на лошади, чтобы не допустить большой беды. Партизаны уже поставили на дороге мины. Увидев на дороге колонну машин, приготовились открыть огонь. В последний момент нападение на дружинников было отменено.
Из Глинного Владимир передал по радио Титкову, что полк Шепелева единодушно принял переход к партизанам и готов к дальнейшим действиям. Партизанский командир пообещал ночью подъехать к нему, чтобы согласовать планы.
Бригада стояла гарнизонами. Первый стрелковый полк и штаб — в Бересневке, расположены в глубине партизанской зоны. Второй стрелковый полк, школа прапорщиков, штабные подразделения и представительство немецкой стороны находились в местечке Докшицы.
Ещё вчера части докшицкого гарнизона, за исключением школы прапорщиков, укомплектованной при представителе немецкой стороны унтер-фюрере Летке и в большинстве своём белоэмигрантами, были переведены в район Бересневки под видом проведения совместной операции против партизан.
В действительности дружинники были отведены в партизанскую зону с целью исключения возможной внутренней резни. Из Глинного Гиль отправился в соседний гарнизон. И везде его приказ о переименовании бригады в антифашистскую встречали с криками «Ура!». В двенадцатом часу ночи он завершил свой объезд. Все было в порядке. Беглецов оказалось немного. На дорогах к вражеским гарнизонам в Долгинове, Будславе и Докшицах оцепление партизан задержало около десятка людей, недовольных переходом. Некоторым из них Гиль после разговора начистоту разрешил вернуться в бригаду.
Гиля волновало, удалось ли кому-то прорваться к немцам. Подчинённые его заверили, что вряд ли это было возможно. Заслоны партизаны поставили надёжные. Не пропустили ни одного человека. Значит, удастся с меньшими потерями осуществлять намеченные планы.

...Ночь шла к концу. Уже заметно светлел небосвод. На востоке обозначилась красноватая полоска. Было тихо. Что ждёт родионовцев? Гиль уже отдал все команды, 1-я Антифашистская бригада тронулась с места. Впереди её первый бой на стороне партизан. Комиссаром бригады назначили Костеневича, но он ещё не принял дела. Все сконцентрировалось в руках Гиля. События в это напряженное время разворачивались стремительно.
План был таков. Зная немецкий пароль, комбриг проведёт свои войска в Докшицы, с ходу бросит их в атаку. Замысел операции строился на внезапности нападения. И все же можно было опасаться: вдруг немцы раскусят его план и уготовят ему ловушку? На всякий случай Владимир предложил Титкову подтянуть к городу два-три отряда, чтобы при необходимости они могли нанести удар с юго-запада. Но только по его сигналу, так как он был уверен, что дружинники, оказавшись в роли партизан, будут действовать исключительно с большим подъёмом. Не подведут железняковцы. Рывок должен быть совместный, стремительный.
— Бой начну, как только станет светать, — объяснил Гиль план своих действий. — У меня немецкий пароль на десять дней. Час тому назад связывался по рации с докшицким комендантом. Передал ему, что партизаны уводят свои силы в сторону Лепеля. Согласовал с ним отвод своих тылов через город. Если вы хорошо стерегли дороги от моих беглецов, с гарнизоном в Докшицах покончу быстро. От вас, Иван Филиппович, прошу ещё один отряд — в мой резерв. Как только всю юнкерскую школу разоружу, её личный состав передаю вам. Прошу также прикрыть меня со стороны Будслава — вот на этой развилке дорог — и со стороны Парафьянова. Конную группу вам бы туда выбросить.
Титков пообещал помочь и распрощался с ними: ему нужно было спешить в свой штаб, переместившийся в деревню Юхновку.
Гиль пока не снимал своей бригадной формы. Табачников облачился в немецкую офицерскую форму, чтобы на пропускном пункте не догадались, что к городу подъехали партизаны. Они подошли к грузовику, который стоял во главе колонны. Вслед за ними шла Нина — в куртке, берете, солдатских брюках, с автоматом.
— Посидела бы ты, дорогуша, в штабе, — сказал ей супруг. — Я буду волноваться за тебя.
— Я с тобой. Спорить бесполезно.
— В таком случае, Ниночка, не в первой машине, — сказал Гиль, — Давай-ка поближе к обозу. Садись на свой мотоцикл и гони туда. Будешь мой тыл прикрывать.
— Есть, товарищ командир! — засмеялась она, приложив руку к берету.
Бригада начала движение. Первым к Докшицам подошёл грузовик с Гилем и Табачниковым. За ними следовали машины с солдатами, взявшими оружие на изготовку.
Дорогу грузовику преграждала рогатка из колючей проволоки. Возле неё спокойно стояли два немца и два полицая. Гиль, не выходя из кабины, переложил в брючный карман запасной браунинг. Можно ли было что-то заподозрить в поведении подъехавших? Похоже, что у охраны нет ни тени подозрения. Один из гитлеровцев с автоматом на груди подошёл к машине, спросил у Гиля пароль. Владимир ответил на немецком языке. За время, что он провёл в фашистском окружении, ему неплохо удалось освоить речь, на которой когда-то говорила его прабабушка. Немец крутанул рукой: дескать, проезжайте. Значит, все идёт хорошо. Приоткрыв дверцу, Гиль дал команду, чтобы колонна следовала за ним в город.
На площади он вышел из кабины, хладнокровно осмотрелся и приказал всем спешиться. Табачников встал рядом с ним. Солдаты, проинструктированные ещё перед выездом, по сигналу комбрига ринулись в атаку. Крики, стрельба, грохот гранат ошеломил гитлеровцев. Они не успели понять, что же произошло, как были сражены. Бой длился недолго
Без промедления юнкерскую школу разоружили. Солдаты не сопротивлялись. Их вывели наружу и под конвоем автоматчиков-железняковцев увезли в Бересневку.
В 8.30 прибыл отряд из бригады Титкова, чтобы собрать богатые трофеи. Солнце поднималось в густую августовскую синеву и поднимало вслед за собой птах, накопивших за лето силёнок. Стрельба в городе прекратилась. О прошедшем бое напоминали только несколько горящих домов, в которых ранее квартировали немцы. Табачников где-то потерял Гиля и не мог найти его среди снующих туда-сюда солдат и жителей. Сергей забеспокоился. Не случилось ли бы с комбригом чего. Хорош будет он тогда, как офицер связи. Навстречу попался начальник штаба партизанского отряда. Вместе стали искать комбрига. И нашли. Он с Ниной в комендатуре уже весело гонял чаи с германским печеньем. По его словам, операция удалась на славу. Хотя кое-кто и допустил ошибки. Гиль называл людей по фамилиям. Чувствовалось, он никого не упускал из виду. В основном отзывался о людях тепло.

Колонна вернулась домой к вечеру. Нина бросилась наскоро готовить что-нибудь на ужин. Заглянувший на огонёк Табачников взялся помогать ей. Попутно расспрашивал её, откуда она родом, где училась, как попала в бригаду к Гилю. Он был поражён тем, что девушка часто попадала в ситуации, когда, казалось, спасения уже не будет, а она выживала. Как хорошо, что тогда, когда полицейские вели её, по сути, на расстрел, подоспел Владимир Владимирович и уложил их обоих.
Нина оглянулась: где же супруг, который только что ходил по комнате. Чего это он притих? Владимир, положив голову на стол, мертвецки спал в соседней комнате.
— Тсс, — Сергей Табачников поднёс палец к губам. — Он очень устал, перенервничал. Это же такой переворот совершить в бригаде! Нервы сдают.
— Ему приходится нелегко, — сказала Нина. — Каждый день что-нибудь случалось. То немцы надумают сжечь деревню, то полицаи утонят скот. Он вмешивался и всегда чего-то добивался. А в последнее время все так усложнилось. Он подбирал себе достойных людей, а ему подсовывали бандюг. Опасался, что сорвётся переход, не сможет спасти такую массу бойцов, оказавшихся в его подчинении.
За окном послышались голоса. Табачников понял, что приехал Титков. С ним был начштаба бригады Бирюков. Нина встревожилась, что они не дадут хоть немного поспать супругу.
— Я сейчас задержу их, — поспешил к дверям Табачников.
Выйдя из избы, он попросил Ивана Филипповича обождать хоть минут десять. Пусть Гиль отдохнёт немного. Он только что заснул, свалился на ходу.
— Ну, пусть поспит. Давай прогуляемся по логову дружины, — усмехнулся Титков.
Они пошли по улице, мягко освещённой лучами вечернего солнца. Табачников сказал, что почти вся бригада отдыхает. Бойцы упали там, где стояли. Летняя жара ещё не схлынула, поэтому одни лежат под кустами возле домов, другие устроились на ночлег в садах или на огородах. Но всюду ходят патрули, кольцом вокруг деревни стоит бдительная охрана. Титков спросил Табачникова, какое у него складывается мнение о бригаде.
— Коллектив дружный. Почти все бойцы в прошлом служили в армии, прошли хорошую подготовку. Это относится и к офицерам.
— Мы возьмём у него часть людей. Они нам будут кстати. А как сам Родионов? — включился в беседу Бирюков.
— Герой! Все решает быстро! И безошибочно.
— Человек сильный, волевой, грамотный. Ему можно доверять. Поначалу, возможно, были у него какие-то идейные завихрения. Но он, думаю, полностью от них избавился.
Титков вспомнил, какой неподдельной радостью засветились глаза Родионова при известии о необходимости составить строевую записку на бригаду.
— Владимир Владимирович горит желанием снова ринуться в бой, теперь на крупные силы немцев…
— Но его надо уберечь от промахов. Он может слишком увлечься и сделать ошибку, — заметил начштаба.
— Верно говорите. Запал у него большой.
Завели речь о том, что при переходе бригады почти удалось избежать беглецов. Но когда Титков с Бирюковым ехали на мотоцикле сюда, их обстреляли. Пришлось укрываться за деревьями и открыть ответный огонь. Скорее всего, стреляли беженцы из бригады Родионова. Если бы не партизанский конвой, сопровождавший командиров, им пришлось бы туго.
Встретились с командиром полка Шепелевым. Майор был доволен, что все в Докшицах прошло гладко. Бирюков остановился переговорить с Шепелевым о штабных делах. Когда Титков остался вдвоём с Табачниковым, то спросил:
— А как Маша, то есть Нина? Где она сейчас?
— Была в самом пекле с нами. Сейчас она возле Родионова, ужин готовит.
— Ух, героиня. А красавица какая, заметил? Стройна, мила, во взгляде звезда горит... Тут стихами заговоришь, брат, на неё глядя.
— А вы, было дело, потянулись к ней.
— Что ты говоришь: потянулся? Не то слово. Втрескался! Они подходят друг к другу.
— Это верно. А какими влюблёнными глазами она смотрит на него!
— Ну, хватит о любви. Комбриг, поди, уже проснулся…
Они пошли к дому Гиля. Открылась дверь и показалась в сарафане с обнажёнными плечами Нина.
— Прошу, товарищи. Володя уже на ногах. Сидит над картой, готовится к бою.
Действительно, он уже корпел над картой. В белой с распахнутым воротником рубашке, с раскосмаченными во сне волосами. В руке он держал цветной карандаш с заострёнными концами. Увидев гостей, Владимир встал, шагнул им навстречу.
— Извините, притомился. Немножко поспал, так хоть силы вернулись. А то голова разламывалась. Садитесь. Дел у нас много. От того, как мы сделаем наши первые совместные шаги, многое зависит. Кстати, Иван Филиппович, как поступили с Богдановым и его дружками?
— Это сборище скорпионов, пожирающих друг друга. Теперь эти трусливые твари заговорили, что всячески старались оберегать местных жителей и партизан... Ночью генерал сорвал с формы все знаки различия и спрятал их под нарами. Утром при обходе я приказал ему восстановить свой мундир. Какой же он генерал, если предстанет в Москве перед начальством в таком ободранном виде. Так что в Москву мы его отправили во всем его гестаповском «блеске».
— Ну и хорошо. Обратили внимание, как он умеет прикинуться овцой? А под шкурой-то — натура настоящей зверюги. Откуда это берётся? Сам из рабочих, в гражданскую против белых воевал, а в плену оскотинился…
Титков посетовал:
— Под стать ему и Святополк-Мирский. Владимир Владимирович, сколько разной швали накопилось в вашей бригаде…
— Это все гестаповцы мне надавали их. Притом, в приказном порядке. У нас даже немцы, которых для контроля приставили, были приличнее этих «патриотов». Основная масса в бригаде — здоровая. Кроме бывших пленных, я ещё брал в деревнях юношей. В порядке призыва. Кстати, если бы не ко мне в бригаду, то забирали бы их в полицейские части. Из деревенских тоже отбирал более надёжных. Не из кулацкого отродья. Так что в целом бригада духом крепкая.
Табачников добавил, что в Докшицах удалось схватить бывшего начальника полиции и его зятя Трофимовича.
После совещания Гиль никак не мог заснуть. Он лежал и припоминал, как вёл переговоры с Титковым. Все ли верно? Может, упустил что-либо? Его волновало, как в Москве оценят те шаги, которые он предпринял. Но, кажется, все идёт хорошо. Засыпая, он вновь увидел, как Титков протягивает ему ту долгожданную радиограмму о гарантиях безопасности его товарищей…

Гиль перевёл бригаду на отрядную партизанскую систему. Вместо полков и батальонов бригада была поделена на отряды. Набралось их пять. Кроме этого, отдельно были сформированы подразделения автоматчиков, телефонной связи, тыловой службы. В каждый отряд назначили комиссара. В присутствии руководства бригады «Железняк» и членов подпольного райкома партии бойцы 1-й Антифашистской бригады приняли присягу.
После всей этой реорганизации новое партизанское соединение нацелилось на крулевщинское направление, в то же время, не позволяя немцам восстановить дорожное сообщение с Лепелем.
Поход на Крулевщину затягивать было нельзя. Это важный железнодорожный узел. Тут перекрещиваются многие пути. В вытянутом треугольнике Молодечно-Полоцк-Витебск образовался обширный партизанский массив в составе Бегомльского района и освобождённой части Ушачского района. Своими действиями Гиль перерезал бы все автомобильные дороги из Минска на Витебск. Захватывая станцию, он создал бы огромные трудности для немцев в использовании магистрали Молодечно-Полоцк и железной дороги, идущей в Литву и Поставы. Он намечал разгромить и Глубокое, а затем, усилив бригаду за счёт гарнизона в Лужках, предпринять рейд на Поставы.
Но пока его планы были, как говорится, вилами на воде писаны. Как донесла разведка, немцы уже догадались, что в его бригаде произошли изменения, и она выпала из-под их контроля. На ближних подступах к станции немцы развернули батальон автоматчиков, отрыли окопы, привели в боевую готовность весь гарнизон. Но Владимир решил все же действовать по намеченному плану. Главное — напористость. Он приказал развернуть фашистские знамёна и стяги, людей посадил в машины. Приказ: всем следовать за ним на высокой скорости. Сам ринулся вперёд на «Опеле». Он понимал, что страшно рискует. Но с самого начала войны вся его жизнь стала сплошным риском.
Все это ввело немцев в заблуждение. Они, не открывая огня, остановили машину Гиля возле железнодорожного переезда. К нему подошёл офицер с пистолетом в руках. Он потребовал отчёта, почему бригада двигается в этом направлении без согласования с немецким командованием. Гиль неторопливо вылез из кабины, кивком головы дал команду адъютанту Тимофееву, чтобы солдаты спешились. Те быстро выполнили её. Сам Гиль не спешил с ответом офицеру. Он заговорил с ним о подходе к станции партизан, а потом, когда увидел, что все бойцы выпрыгнули на землю, в упор застрелил офицера. Бригада дала дружный залп. Немцы беспорядочно отхлынули из окопов на запасные рубежи.
Пока Первая Антифашистская бригада пробивалась в центр городка, конная группа железняковцев прикрывала её со стороны станции Подсвилье, пятый отряд — со стороны Парафьяново, а третий отряд прочёсывал лес в Старом Заполовье. Несмотря на эти меры, обстановка для бригады Родионова сложилась весьма тяжёлая. Убедившись в том, что дружинники стали партизанами, фашисты решили стереть бригаду в порошок. Крупными силами из ближних гарнизонов, при поддержке авиации, они попытались окружить родионовцев.
Завязалась жаркая схватка. Она шла на железнодорожных путях, возле водокачки, в казармах. Стоял сплошной треск автоматных и пулемётных очередей. Давали о себе знать орудия. Бой длился несколько часов. Станция неоднократно переходила из рук в руки. Многое значило и то, что часть немцев находилась в дзотах. Выковырять их оттуда было нелегко. К станции вовремя подошёл Титков со своими отрядами, отбил атаки фашистов. Обе бригады, помогая друг другу, продолжали громить врага. Немцев начали теснить.
Вдруг роты 2-го стрелкового полка неожиданно прекратили огонь. С криками «танки» солдаты побежали назад. Гиль находился на поле боя, среди солдат. Офицеров возле него не было: он всех направил в подразделения руководить боевыми действиями. Что за паника? Он из автомата дал очередь вверх и навёл оружие на бегущих. Бойцы остановились. Комбриг пошёл вдоль их рядов и стал напоминать, что отныне они сражаются за Родину. Ему удалось увлечь солдат за собой. Они устремились на немцев и отбросили их к окраине города.
же произошло? Оказывается, несколько солдат, захватив немецкие автомашины, завели двигатели. Рёв машин показался кому-то звуком танковых моторов.
Перед закатом, окружив остаток немцев, бригада штурмом овладела станцией. В разгар боя со станции Глубокое подошёл состав из трех служебных вагонов и двух платформ. Пассажирами были немецкие солдаты-железнодорожники и труппа русских артистов, почему-то оказавшихся в этом поезде. Железнодорожников партизаны уничтожили, артистов взяли на сутки в «плен», чтобы они не начали трепать своим языком у немцев о силах партизан.
К ночи пришли поздравления из Москвы. «Приветствуем вас в связи с переходом на сторону партизан и началом активных боевых действий против немцев-захватчиков. Утверждаем наименование бригады Первой Антифашистской и вас командиром бригады. Подробные указания письмом через Титкова. Пономаренко».
Получены были приветствия и от соседних бригад имени Суворова и имени Чапаева, отряда Василия Коржа. Они сильно порадовали Владимира. Значит, приняты в строй защитников страны. Теперь — полноправные граждане своей могучей Родины, полны гордости за неё.

Тёплый осенний день догорал, оставляя на небе редкие белоснежные облака — предвестники хорошей погоды. К вечеру они обычно исчезают, но сегодня почему-то становились все гуще и гуще, сливались вместе, поднимались ввысь. Осень вступала в свои права. Это особенно чувствовали партизаны. Больше находясь в лесу, они видели, как преображалась природа. Берёзки, трепетные осинки будто накинули на себя газовые шали. Пожухлая, бурая трава расцветилась жёлтыми, оранжевыми и красными пятнами. На пёстром лиственном ковре не сразу заметишь гриб. Особенно, если шляпка у него такая же яркая и кругленькая, как опавшие листья.
Владимир и Нина шли вдоль леса. Они только что были в третьем отряде, уточняли некоторые данные по расположению противника в районе Студенки. Пока не раздавалось ни одного выстрела: ни со стороны партизан, ни со стороны врага. Затишье. Как перед бурей. А буря будет. Готовится достаточно сложная боевая операция. Студенку нужно разгромить.
Гиль шёл в задумчивости, не глядя под ноги, а Нина острым взглядом сразу подмечала, где какой гриб. Вот удалой красавец-подосиновик. На стройной плотной ножке. Красно-оранжевая шляпка чуть сдвинута набекрень. Как бравый солдатик!
Нина подбежала к нему, надломила ножку. Увидела ещё один, А потом еще. Красота какая!
— Зачем они тебе? — остановился возле неё Владимир.
— Поджарю. И ты покушаешь со мной. Вкуснятина!
— А ты видела, сколько их уже в штабной кухне? Урожайная нынче на грибы осень.
— И все же не могу грибок обойти... Привычка такая уже, — Нина просияла, обнажив ряд крепких белых зубов. — Ну, как же вон ту розовенькую, такую милую серёжечку не сорвать…
Владимиру так захотелось забыть обо всем на свете. Он нагнулся, играючи подхватил Нину на руки и закружился с ней в самом центре старой просеки.
— Ты сама, как та сыроежка, — он поцеловал её в раскрытые губы, крепко прижал к себе.
— Ой, осторожно, Володя… Нас теперь трое…
Он удивился. Что значит — трое?! Оказывается, она в положении. И давно? Уже три недели. Почему же не сказала раньше? Не была уверена. Да и все недосуг. Других забот хватало. Владимир осторожно опустил её на землю.
— Так это же чудесно! Ниночка, я так рад. Какое счастье, — шептал он, покрывая её прохладные щеки горячими поцелуями.
— Но ведь война, — застеснялась она. — Надо было бы обождать. Как все получится? Куда я теперь с животом?
— В отставку пойдёшь, — засмеялся он.
— А я не хотела бы идти в отставку.
— Наступают наши войска. Скоро будут здесь. К тому времени, может, освободят Белоруссию.
— Не так скоро, дорогой. ещё будет много боев.
— Потом решим, что нам с тобой сделать. Только ты не суйся под пули. А то есть у тебя такая привычка. Вот и в прошлый раз все лезла на рожон.
— Я хотела присмотреться, как лучше пробраться в эту Студенку. Ведь можно под видом крестьянки, переодевшись, проникнуть в гарнизон...
— А дальше что? Там же немцы...
— Не только немцы. Половина и наших. Есть полицейские, пленные. Можно с ними войти в контакт...
— И не думай! А то опять устроишь самодеятельную разведку. Без моего разрешения ни шагу. Поняла?
— Ладно, не сердись, — она взяла его под руку.
Оба они были счастливы. Такое событие в их жизни, лучше не придумаешь. Может, и не ко времени, а все же хорошо. Война их свела, война породнила. Пусть теперь война и расставит все по местам...
Вскоре произошло ещё одно событие, которое их очень порадовало. По советскому радио прозвучало известие, что в лесах Белоруссии появилась 1-я Антифашистская партизанская бригада, которая крепко бьёт врага. Во главе её стоит смелый и отважный офицер Владимир Владимирович Гиль-Родионов.
Так объявили по радио на всю страну, на весь мир. Так напечатали в газетах. Узнав об этом, Гиль сел за стол, обхватил голову руками. Со скоростью киноленты вся его жизнь проносилась перед глазами. Пришла награда за все, что он испытал, что вынес. Пусть не всегда он шел верной дорогой, были у него и ошибки, и все же он не сбился с пути служения Отчизне, остался верен ей до конца. Теперь узнают об этом его дети и жена. Может, они уже похоронили его. Скорее всего, им сообщили, что он пропал без вести. Где они сейчас находятся, как живут, что с ними? Видно, хлебнули горя, родненькие. В нынешних условиях «пропасть без вести» означает одно — перебежать к врагу.

 

 

КРАСНАЯ ЗВЕЗДА

Владимир Гиль... В эти дни обещали прислать самолёт из Москвы. Его ждали как Бога. И не только потому, что с ним должно было поступить вооружение, взрывчатка, продовольствие, почта, письма, газеты, махорка, папиросы. На своих широких крыльях он принесёт все то, чем дышит сейчас родное Отечество, все советские люди, привезёт крепкое рукопожатие от трудящихся страны. Гиль за время нахождения в рядах гитлеровцев чувствовал отчуждение от родной земли, будто он уже не советский человек. И это ощущение угнетало его, больно кололо в сердце.
Самолёт прилетел, как только начало темнеть. ещё не совсем сгустились сумерки. Над лесом поднялся красный диск луны. И было видно, как самолёт с длинными крыльями пошёл на посадку. Вот он скрылся в лесной прогалине, где находился аэродром. Все бросились туда — на мотоциклах, автомашинах, на подводах и просто пешком. Аэродром находился всего в трех километрах от деревни Бояры.
Гиль был в числе тех, кто встречал самолёт, но не слишком спешил. Он серьёзно провинился перед Родиной и не имел право со всеми вместе рвануться навстречу прибывшим гостям. Когда самолёт стал выруливать к опушке леса, партизаны рассыпались по аэродрому. Вот винты перестали вращаться, и сразу же самолёт облепили люди. Каждого, кто выходил, подхватывали на руки и бросали в воздух, громогласно крича «ура».
Кто же прилетел? Член ЦК Компартии Белоруссии Иван Петрович Ганенко, помощник Пантелеймона Кондратьевича Пономаренко. С ним были майор Пётр Андреевич Абросимов, группа оперативных работников и другие товарищи. Среди прилетевших был секретарь Минского подпольного обкома партии Роман Наумович Мачульский. Он был назначен командиром партизанского соединения Борисовско-Бегомльской зоны.
Иван Титков первым обнимал, целовал прибывших, отдавал команды по разгрузке самолёта. Вот перед ним остановился Ганенко. Он обнял Ивана Филипповича, а потом, осмотревшись, о чем-то спросил его. И тот, глянув назад, крикнул:
— Владимир Владимирович! Гиль-Родионов!
— Я здесь! — волнуясь, ответил Владимир, шагнул вперёд и отдал честь Ганенко, который стоял в лучах автомобильных фар.
— Ну, здравствуйте, товарищ полковник, рад приветствовать вас. Рад, что вы опять с нами в одном строю...
Владимир онемел от удивления: «Как это полковник?!» Ганенко протянул руку, а потом, после некоторой паузы, обнял и поцеловал Гиля.
— Очень рад. Вы нанесли такой удар в спину врага, что он никак не может опомниться. В немецкой прессе в ваш адрес несутся потоки грязи. Но это только делает вам честь.
К ним подошёл Пётр Абросимов и тоже поприветствовал Гиля. Он уже был в новой военной форме при золотых погонах на плечах, что вызвало всеобщий интерес, особенно со стороны офицеров из бывшей дружины.
Владимиру хотелось бы, чтобы в эти минуты рядом с ними была Нина. И надо же, она как выросла из-под земли рядом с ним.
— Иван Петрович, хочу вам представить мою боевую помощницу — Нину Березкину, партизанку, подпольщицу, разведчицу. Без неё я бы ничего не смог сделать.
— Ну-ка, что у тебя помощница, — Ганенко повернул девушку лицом к свету. — Ах, какая красавица! Говорите, и воюет с вами?
— Ещё как! При переходе бригады к партизанам она спасла наш полк.
— Мы ещё познакомимся поближе. Я здесь примерно на месяц задержусь. Проведём вместе с вами ряд боевых операций.
В это время подошли Орлов, Шепетовский, Шепелев. Их Гиль тоже представил.
— Так что мы с вами со всеми ещё поработаем, — решил было закончить беседу Ганенко, пожав офицерам руки.
Но Гиль торопливо его спросил:
— Иван Петрович! Скажите, товарищ Сталин лично знает о нашем переходе?
— А как же! Все делалось с его разрешения. Титков докладывал Пономаренко, а тот — напрямую Иосифу Виссарионовичу. У нас все следили за тем, как у вас шла борьба за возвращение к Родине. Мы верили, что вы добьётесь своей цели. Тут, понятно, многое зависело непосредственно от вас, вашей мудрости, настойчивости. Спасибо вам. Кстати, и в нашей печати широко писали о вашей истории. У меня, Владимир Владимирович, для вас сюрприз, но такой большой, что лучше вы о нем узнаете с утра. А то спать не будете…
Гиль был весьма обрадован такой встрече. Он с тревогой ждал разговора с Иваном Петровичем. Вдруг столь высокий партийный работник проявил бы к нему отчуждённость, начал попрекать прошлым. Но разговор идёт в задушевных тонах, это здорово. Надо только в дальнейшем показать себя ещё с лучшей стороны. Интересно, о каком сюрпризе говорит Ганенко?..
Утром в 1-й Антифашистской бригаде состоялось торжественное собрание. Ганенко начал своё выступление с того, что зачитал поздравление Пономаренко, которое тот отправил в адрес Гиля: «Немцы хотели иметь дивизию карателей из русских людей против партизан, против борющегося народа, а получили вооружённую Антифашистскую бригаду против себя. Этим выступлением с оружием в руках и дальнейшими активными действиями против немцев бойцы и командиры соединения снова поставили себя в ряды защитников нашей Советской Родины. Ваши решимость и мужественное поведение правительство достойно отмечает награждением вас орденом Красной Звезды и присвоением звания полковника».
Стены сельсовета, в котором проходило собрание, содрогнулись от грома аплодисментов и восторженных криков. После того как все успокоились и расселись по местам, Иван Петрович не утерпел и поделился теми подробностями, о которых знал. Документы на Владимира Владимировича готовились по распоряжению Пономаренко. Он же и представлял их Сталину. Что касается присвоения очередного звания, тут не было никакой задержки. «Правильно, нужно учесть, что вырос масштаб проводимых им операций», — сказал Верховный Главнокомандующий И. Сталин. Но когда Пономаренко, учитывая значимость подвига, совершенного командиром бригады, предложил присвоить Гиль-Родионову звание Героя Советского Союза, Сталин походил по комнате, раскуривая трубку, и сказал: «Я не против, чтобы товарищу вручили Звезду. Только не Золотую, а Красную. Подождём других его подвигов...».
Все в бригаде были рады такой вести. Люди понимали, что это награда не только их командиру, но и всей бригаде, каждому из них. Значит, достойно оценены их заслуги. После этого всем отличившимся бойцам вручили медали.

Иван Ганенко старался больше находиться в штабе 1-й Антифашистской партизанской бригады. Ему хотелось получше присмотреться к её командованию. Гиль-Родионов пришёлся ему по душе. Боевой, активный, находчивый. Очень понравилась ему и Нина.
Гиль знал от Титкова, что Иван Петрович до этого был секретарём ЦК, но из-за какой-то провинности его снизили в должности. Тем не менее он очень хорошо исполняет свои обязанности. Разворотливый, внимательный, политически подкованный. С ним приятно работать. Он и подскажет, и поможет, если нужно.
Иван Петрович собирал командиров бригад, отрядов, отрабатывал с ними вопросы взаимодействия. Партизаны нередко терпели неудачи от несогласованности, разобщённости в ведении боев. В атаках он сам не прятался за спинами товарищей, проявлял находчивость, не терпел тех, кто медлил или готов был повернуть назад.
...В избу, где находился Гиль, пришло несколько командиров. В том числе Василий Таранов, стоявший во главе бригады «Смерть фашизму», а также Пётр Лопатин, командовавший бригадой «Дяди Коля». За отдельным столиком сидела Нина, которая обычно в таких случаях вела записи.
— У нас на очереди, — начал Ганенко, — разгром вражеского гарнизона в Студенке. Что скажете по этому поводу?
В ответ молчание.
— Что молчим? Не будем тогда терять время. Владимир Владимирович, за вами первое слово Я думаю, главная ответственность при проведении операции лежит на вас...
Гиль напомнил своим товарищам, что гарнизон противника находится в девяти километрах от Бегомля. В составе гарнизона 180 человек. Сто из них — это немцы. Остальные — местные полицейские. На вооружении в гарнизоне две пушки, несколько миномётов разных калибров. Есть станковые и ручные пулемёты. Почти у всех солдат автоматы. Гарнизон размещается внутри старинной крепости. Крепость окружена стеной высотой в два метра и толщиной до метра, заполненной камнями и песком. Вокруг крепости три дзота. Внутри казарма и склады, полные боеприпасов.
Гиль напомнил и то, что жилые строения вокруг крепости сожжены. Примыкающий к ней кустарник вырублен в радиусе около четырёхсот метров.
Это сообщение все прослушали внимательно.
— Орешек серьёзный, — сказал Василий Таранов, — но если совместно, решительно...
— Все же около двух сот человек, орудия, миномёты, — высказал опасения другой комбриг, Лопатин. — Придётся нелегко. Надо было провести предварительную работу, связаться с полицаями, что в крепости, все же наши люди, возможно, в чем-либо помогли бы. Сейчас такая обстановка на фронте, немцы отступают, пора и полицейским задуматься, как им дальше жить и с кем быть...
Гиль не совсем был согласен с ним. Есть среди полицейских и такие, что готовы мать родную продать, действуют с особой жестокостью. Главное в этой операции — окружить крепость и нанести смелый удар. И не тянуть с выступлением. Есть опасность, что немцы подбросят туда подкрепление. К этому надо быть готовыми, следует перекрыть все выходы из гарнизона и подходы к деревне.
Он решил бросить на крепость три отряда. Они атакуют с фронта. Отряд автоматчиков уже сидит в засаде со стороны Лепеля. На случай, если противник подбросит подкрепление. Нужно будет перекрыть дороги со стороны деревень Заболотье, Бродец. В общем, обложить гарнизон со всех сторон. И не гадать, что да как. Со стороны Лепеля гитлеровцы уже отрыли окопы. Это явно на случай отхода, для прикрытия. А ведь можно было заранее занять эти окопы. Чтобы избежать лишних потерь, операцию надо провести как можно скорее.
— Правильное решение, — поддержал его Ганенко.

13 сентября на рассвете отряды Гиля атаковали гарнизон врага. Два партизанских отряда из бригады Лобанка блокировали гарнизон со стороны Заболотья. Вначале был нанесён удар из пушек и миномётов. Снаряды и мины ложились плотно, сметали дома, пробивали дыры в стене крепости. Загорелись дома. Противник пытался отбиваться, переходить в контратаки. Партизаны с автоматами и гранатами ворвались в казарму, перебили часть немцев и полицейских.
Со стороны Лепеля подошло подкрепление на 14 автомашинах с пехотой и два танка. Но один танк подорвался на мине, другой повернул назад. Пехота, которая было спешилась, повернула обратно под градом пуль, летевших из партизанской засады. Нина тоже принимала участие в атаке. Она пробралась в отряд автоматчиков и повела их к тем окопам, которые противник приготовил для отхода. Через три часа гарнизон был ликвидирован. Полегло много вражеских солдат. Родионовцы завершили схватку с малыми потерями.
Когда бой закончился, Гиль с Ганенко пошли осматривать трофеи и подводить итоги. Рядом с ними появилась Нина. Она была вся в грязи.
— Ты, где, голубушка была? — спросил её Гиль. — Не в атаку ли ходила?
— Да я только наблюдала из укрытия.
Командир автоматчиков, который стоял тут же, засмеялся.
— Уж так и наблюдала. Увлекла наших бойцов туда, где немцы подготовили себе окопы. А наши заняли окопы и дали отпор гитлеровцам.
— Чтобы больше этого не было, — приказал комбриг. — Я запрещаю тебе.
Ганенко с улыбкой посмотрел на Нину, провёл ладошкой по её плечу.
— Отважная разведчица. Но командира надо слушать, — он уже знал, что она беременна.
— Разрешите, товарищи начальники, кое-что сказать вам, — присев на лежавший столб, Нина с огорчением посмотрела на них. — Операция в целом могла быть проведена более удачно. Вы не разобрались, почему?
Гиль насмешливо улыбнулся, покачал головой.
— Что же ты нам, стратег, изречёшь?
— Под пулями нашим бойцам пришлось побегать потому, что вы действовали по принципу: вперёд и только вперёд. Не учли хитрости врага.
— Какой хитрости?
— Кто-то предупредил немцев, что мы готовимся к нападению. План наш выдан до мельчайших подробностей. Почему вдруг немцы за день до нашего нападения отрыли окопы, чтобы занять их в случае опасности? Хорошо, что мы с ребятами раскусили эту махинацию и успели занять окопы.
— Есть ещё что-то?
— Сколько угодно. Мы ожидали, что немцы подбросят подкрепление в критической ситуации. А они, оказывается, ещё до нашего нападения заняли позицию на опушке леса и ждали удобного момента, чтобы ударить нам в спину...
Ганенко засунул руки в карманы, хмыкнул.
— Вот тебе и штука. В твоём штабе, Владимир Владимирович, есть человек, который сообщает врагу самые секретные данные. А вы, Нина, молодчина. Полковник, нужно учесть особенность бригады. Люди были в плену, поддавались вражеской пропаганде. Это одно. А другое — в вашу бригаду специально могли внедрить настоящих шпиков.
— С этим я согласен.
Он повернулся к Нине.
— Ты одно время ходила в разведку с Петром Заковым. Кто он?
— Мне думается, нормальный человек. Однажды вступил в перестрелку с немцами, защитил меня. И сам пострадал...
— Это я помню. ещё благодарил его. И все же… Он не может мне в глаза смотреть.
— Ну, ты, Владимир, скажешь. Мало ли, почему он не смотрит тебе в глаза. Грозен ты порой.
— Не шути. Почему-то он все крутится вокруг начальника штаба Блажевича...
— Получает от него задания? — вскинула черные брови Нина. — Я тоже заметила, Блажевич симпатизирует ему.
— А откуда он появился у нас? Ты, Нина, не спрашивала его?
— Вроде военнопленный. Между прочим, кто-то у него есть в ближайшем селе, в том, что занято немцами. Иногда отлучается туда, приносит самогон, табак, колбасу. И вроде невеста там у него. По его словам, он обожает её.
— Надо узнать про эту невесту. Ведь она живёт среди немцев. Я прикажу Тимофееву собрать о ней информацию.
После этого разговора решили усилить в бригаде бдительность.

Гиль решил по одному пригласить к себе разведчиков, в том числе вызвал Закова. Тот, докладывая о проведённой разведке, заметно нервничал. Это не мог не уловить командир. Но человек недавно был среди врагов, пережил в разведке многое. О том, что немцы готовятся к большому наступлению на бригаду, Владимир уже знал. Правда, конкретных сведений было маловато, так себе, отдельные штрихи. А вот Заков принёс более полные сведения. Все сходится. Он стал уточнять у Закова детали, тот рассказал, откуда немцы подтягивают силы, где их концентрируют, какой удар намечают. Этому можно поверить.
— Ну что же, спасибо за службу, — сказал Гиль подчёркнуто доброжелательно. — Позже вы получите новое задание. Я лично вас проинструктирую, а сейчас отдыхайте, товарищ разведчик.
Потом Гиль пригласил к себе Нину и Тимофеева, сообщил им, что Заков принёс важные данные. В свою очередь, Тимофеев рассказал, что он выведал у подружки Закова, Екатерины.
Ухажёр опять был на днях у женщины. Оказывается, та давно заметила, что он втихаря заглядывает в немецкий штаб. Заков так успокаивал её: «Да, я встречаюсь с немцами, но не для того, чтобы им выдать тайны партизан. Я на стороне наших. И в бригаде знают об этом, знают, куда я хожу, с кем встречаюсь. Каждый раз приношу важные для командования отчёты. Поняла, дурашка? Так что никому ничего не говори».
Екатерина сделала вид, что повеселела, пообещала вести себя, как он велит. Когда Пётр ушёл, женщина поспешила скрыться. Такому «жениху» веры нет. Она хоронилась у дальней родственницы. Пробыла там несколько дней. Потом ей сообщили, что немцы за ней не приходили. Она поняла, что никому не нужна, и вернулась домой.
— Вы поняли, друзья, как может закрутиться дело? — сказал Гиль. Он взглянул на Ивана. — А Екатерина не скажет Петру, что ты виделся с ней?
— Не скажет. Она поняла, что если тот узнает о нашем разговоре, то убьёт её.
— Хорошо. Нам нужно подумать, как лучше использовать Закова. Он будет «служить» и нам тоже. Тонкая, конечно, работа, но сделать её нужно во что бы то ни стало. Только так мы узнаем, кто ещё в бригаде работает на него. Или, что ещё важнее, по чьей указке он к немцам бегает.
— Блажевич? — высказал догадку Иван Тимофеев.
— А какие сведения?
— Просто на ум пришло. Уж очень они сдружились в последнее время.
— Не спеши с выводами. Нужны точные сведения. Блажевича на мякине не проведёшь. Стреляный кадр. Да и Заков, видимо, не прост. Ведь мог, когда дело было под угрозой срыва, скрыться. Ясно, вместе с немцами что-то задумал... Видите, как ни в чем не бывало, пришёл в бригаду, принёс вроде важные сведения. Дескать, верьте мне. Ведь мы могли, долго не раздумывая, поставить его к стенке. Но он рискнул, явился. На что он рассчитывает? Что мы дурачки? Вы больше не ходите к той женщине. Она сейчас, наверняка, под немецким наблюдением...
Через день пришло известие, что Екатерина куда-то пропала. Не исключено, что опять убежала к родне. Но могло случиться и нечто похуже. Между тем Заков вскоре появился в бригаде. К вечеру подошёл к контрольно-пропускному пункту, осмотрелся, не готовятся ли его схватить. Нет, все спокойно. Протянул руку часовому. Тот в ответ спросил, как дела, все ли хорошо. Да, все отлично. Затем Пётр направился к штабу. Тут тоже встреча с часовым. И он ничем не проявил своей подозрительности. Дружески кивнул, зевнул.
Через несколько минут Заков сидел перед Блажевичем. Тот по одному виду своего лазутчика понял, что нависла опасность. Заков доложил, как все случилось: какой-то незнакомец побывал у Екатерины, интересовался её женихом, курил советские папиросы. На всякий случай Пётр заманил «невесту» в лесок и там придушил.
— Надо искать выход, а то оба с тобой погорим, — озабоченно постучал пальцами начальник штаба.
— Андрей Эдгартович, есть у меня одна мыслишка, — ещё тише заговорил Заков.
— Ну-ну. Что там у тебя?
— Немцы готовятся к большому наступлению на партизан. Подтягивают войска. Есть и танки, орудия.
— Значит, хочешь доложить об этом командованию бригады?
— Вот именно. Якобы, я с риском для жизни добыл эти сведения. За ночь у немцев узнаю побольше тонких подробностей, о которых партизанам ещё ничего не ведомо. Пусть потом немцев полупят, нам-то свою шкуру спасть надо.
— Это хорошо. Только не сфальшивь завтра. Командир — человек ушлый, может разгадать твою игру.

Бригада вела постоянные схватки с фашистами, не давая им покоя. Каждый день гремели выстрелы и взрывы. Более крупные операции проводились реже и, как правило, в них принимали участие несколько отрядов, иногда подключались к делу соседние партизанские бригады. На первый план выходили задачи постепенно освобождать родную землю от оккупантов, облегчать наступления Красной Армии. Уже на значительной части Белоруссии восстановлена народная власть — в Гомеле, Речице, многих других городах и деревнях. Очищенная от фашистов Климовщина вздохнула полной грудью. Скоро в родные места Гиля в Осиповичском и Стародорожском районах вступят советские воины. Результатом следующей операции должен был стать разгром вражеского гарнизона в Зембино.
Ведение боевых действий осложнялось тем, что бригада была разбросана. Отряды разделяло друг от друга 10-20 километров. Вчерне план операции был готов, как правило, он разрабатывался штабом заранее. Блажевич хмурился над картой, ёрзал на стуле. Начальник штаба беспокоился, не занимается ли он напрасным трудом. Вот возьмётся после него за план командир и может все поломать. Непрочно чувствовал себя Андрей Блажевич в штабе бригады. Скорее бы отсюда убраться. Но гестаповцы говорят: ты нам нужен в бригаде, сиди там. С того времени, как бригада перешла на сторону партизан, они вцепились в него мёртвой хваткой. Требуют, чтобы он поставлял им все данные: о ходе операций, о подготовке боев, обо всем, что творится у соседей, об указаниях Москвы.
Ничего не поделаешь, такова судьба агента. Как только Блажевич попал в плен, сразу же стал верно служить немцам. Прошёл разведшколу, поездил по Германии, посмотрел, как живут немцы, послушал их лекции, ничего собственно нового не узнал, но зато всегда имел спиртное, приличную закуску, девушек. И прирос телом и душой к удовольствиям.
Ещё когда бригада находилась в Лужках, он настрочил на Родионова донос. Ему захотелось сесть на место командира. Ничего не вышло. Во-первых, в Берлине знали, что Блажевич — проходимец, и ему доверять нельзя. Как бы он верно ни служил, все же в делах на него полагаться было опасно. А во-вторых, у Гиля, этого черта, там есть покровитель, Шелленберг, близкий Гиммлеру человек. Так вот этот «свой человек» почему-то всегда прикрывал Гиля. А к Блажевичу относился с недоверием. Самое обидно, что письмо Блажевича попало именно к Шелленбергу. Выходит, не помощи теперь жди оттуда, а того, что тут Родионов тебе башку расколет.
Хотя и у начштаба есть свои дружки. И не где-то в далёкой Германии, а рядышком. Могут быстро прийти на помощь. Для них комбриг — кость в горле. Он своим переходом к партизанам здорово им насолил. Все их надежды порушились. Они теперь спят и видят, когда смешают с грязью командира антифашистской бригады. Не подстрекнуть ли того же Закова поскорее пулю в спину Родионову всадить?..

Гиль опять засиделся в штабе. Нина напекла пирожков с капустой и понесла их Владимиру — пусть хоть чаю попьёт по-человечески. В коридоре она столкнулась с Заковым. Он только что вышел из кабинета начальника штаба. В потёртом пиджаке, в кепке-нахлобучке. Вид расстроенный.
— Что случилось, дружок? — участливо спросила его Нина.
— Надоело ходить под пулями, рисковать, кому-то служить. Вот недавно меня опять чуть в разведке не застрелили, не признали...
— А ты что, Петя, свой у них? — насторожилась Нина. Видимо, он проговорился.
— Хожу-то постоянно, примелькался… как местный житель. Кое с кем и перезнакомился, — замялся Пётр.
— Невеста твоя как?
— Изменила она мне. Не встречаюсь я с ней теперь.
— Куда ж ты сейчас?
— Пойду к командиру нашего взвода Сенькину, хочу поплакаться ему, может, полегчает. Выпьем немножко. Скорее всего, у него и спать залягу...
Тут что-то не то. Нина отдала пирожки адъютанту и бросилась к Тимофееву, рассказала ему о встрече с Заковым. Вместе с Иваном они отправились в разведвзвод. Там узнали, что Заков к ним не заходил. Петр пропал, словно в воду канул.
— Он пошёл на связь с немцами, понёс им свежие вести. Или вообще сбежать решил.
— У него свои тропы, свои пункты встреч, — сказала Нина. — Обождите минутку, я переоденусь, облачусь в старушечью одежонку, и пойдём.
Группа разведчиков вместе с Тимофеевым и Ниной отправилась в путь. Дело шло к вечеру, но ещё не стемнело, моросил мелкий дождь. Они шли краем леса, двигались, как тени, знакомыми дорогами. Кое-где видели группы вражеских солдат, но тихо обходили их. Перестрелка им не нужна. За речушкой они оказались между двух опорных пунктов. Тут было трудно избежать немцев, приходилось передвигаться чуть не ползком. И вдруг на поляне напоролись на гитлеровцев. Их было до десяти человек. Все в солдатской форме. Среди них выделялся человек в гражданском костюме и в кепке-нахлобучке. Нина сразу разглядела, что это Заков. И он тоже мигом узнал её.
Заков закричал немцам:
— Убейте эту подлюку! Она — партизанская жена!
Нина упала в траву, передёрнула затвор. Рядом с ней упали Тимофеев и Сенькин. Остальные разведчики начали обходить немцев, открыв огонь из автоматов. Завязалась перестрелка. Пули свистели над головами, справа, слева.
Нина не спускала глаз с Закова. Он выхватил револьвер и заметался из стороны в сторону, потом прижался к земле и пополз в кусты. Она не могла попасть в него. Но вот прицелился, выстрелил Сенькин. Видимо, выстрел был точным. Заков дёрнулся и больше не двигался. Основная группа немцев отпрянула в глубь леса. Разведчики схватили одного гитлеровца, раненного в ногу.
Подошли к Закову. Он лежал, раскинув руки, не дыша. На губах его застыла виноватая улыбка. Тимофеев проверил карманы убитого, нащупал что-то в пиджаке, оторвал подкладку и обнаружил бумагу с записями о бригаде. Ясно, что он нёс немцам разведданные.
— Вот таким хамелеоном оказался твой спасатель, — Тимофеев слегка толкнул Нину в бок. — Хорош гусь. Он тогда, при нападении немцев, он все заранее рассчитал. Видишь, требовал убить.
Собрались в обратный путь.
— А что же с ним? — несмело спросила Нина. — Закопать?
— Вот ещё. Пусть его вороны клюют.
— А что делать с этим, что попался?
Тимофеев немного знал немецкий язык, объяснил солдату, в какое положение тот попал. Если будет искренним, расскажет все о гарнизоне, его могут пощадить. Тот бросился на колени и стал вымаливать себе жизнь. Он расскажет, что собой представляет гарнизон в Вилейке, какое вооружение, как построен боевой порядок, где укрепления.
— Ладно, вставай, иди впереди нас. Может, и в живых останешься.
С этим разведчики вернулись в бригаду. Нина получила от Владимира нагоняй, что рисковала теперь уже двумя жизнями — своей и того, кто должен будет родиться.

 

 

СВОБОДА ВЫБОРА

19 сентября 1943 года подготовка операции была закончена. Гиль и Ганенко ещё раз встретились с командирами бригад «Дядя Коля» и «Смерть фашизму», которые тоже включались в ход операции, уточнили детали взаимодействия. Казалось, все решили и с командирами отрядов.
Накрапывал дождь. Пожелтевшая от влаги листва блестела. Непогодь. Но не скажешь, лучше это или хуже? Погоду для боя не выбирают. Что есть, то есть. Пора начинать.
И все же Владимир решил обождать. Начало атаки он перенёс на 21 сентября, на пять утра. Ганенко был удивлён. Сколько можно ждать? Гиль объяснил ему, в чем дело. Нужно было спутать планы врагу, который уже знает об их намерениях.
Андрей Блажевич выразил недовольство переносом начала атаки. Дескать, будет нарушена вся система подготовки. Подразделения не успеют чётко выполнить задуманный манёвр, начнётся неразбериха. Он попытался отлучиться, но командир приказал быть неотлучно рядом. Блажевич уловил нависшую угрозу и стал предельно осторожен. Нутром опытного энкаведешника он почуял, что под контролем находится каждый его шаг.
В исходное положение вышли рано на рассвете. Наконец, все отряды радировали, что подготовились к началу атаки. Момент, волнующий для командира. Как получится, все ли пойдёт так, как рассчитывали… Хорошее начало — половина дела. Гиль точно рассчитал, что немцы немного расслабятся. Они ждали удара раньше, но на протяжении двух дней стояло затишье. Противнику пришлось внести какие-то перемены. Могли и подумать, что партизаны отложили нападение.
Ганенко, который стоял рядом с Гилем, волновался не меньше его. Опыт боевых действий у партийца небольшой, он привык нажимать на голосовые связки.
Вот-вот должен вспыхнуть бой. Кто же первым ринется вперёд? Пятый и восьмой отряды. Дружными выстрелами открыли огонь из автоматов и пулемётов. Немцы ответили орудийным огнём. Правда, вскоре приумолкли. Вдруг командир бригады «Дядя Коля» Лопатин доложил, что его подразделения не вышли на исходное положение. Где же он был раньше? Почему до этого радировал другое? Ганенко рассердился на такое разгильдяйство не на шутку.
«Ну и дела! Так далеко не уйдём».
— Если немедленно не сообщите, что все налажено, будете отвечать по закону военного времени! — гневно ответил он Петру Григорьевичу.
Гиль принял меры, чтобы огнём оказать помощь Лопатину, оказавшемуся в тяжёлом положении. Он подавил артиллерию противника, передвинул некоторые отряды. И партизаны стали вести себя активнее.
Второй отряд подошёл к самой окраине местечка. Шестой отряд накрыл дзот на другой стороне. Пятый отряд при поддержке третьего отряда нанёс удар с флангов. Взаимодействие получилось. Бойцы, помогая друг другу, устремились вперёд. Казалось, дело пошло. Местечко загудело частых орудийных выстрелов, густых пулемётных очередей. Но вот темп атаки снова снизился. Противник подключил крупные калибры. И вражеские мины ложились кучно, не давали партизанам поднять головы.
Лучше всех действовал пятый отряд. Найдя слабое место в обороне противника и, воспользовавшись поддержкой соседей, он захватил западную окраину Зембино...
Бригады Лопатина и Тарунова топтались почти на одном месте, поставленные перед ними задачи не выполнили — не уничтожили мосты через реки Гайна и Березина. Час от часу становилось не легче. Ганенко поносил командиров этих бригад. «От них пользы никакой! Одна видимость боя!» Наконец другие отряды нарастили темп и подошли к центру деревни. Почти все долговременные земляные точки были выведены из строя. Горели многие избы. Вспыхнул склад с боеприпасами. В тылу фашистов начали рваться их же снаряды.
Противник подбрасывал дополнительные силы, стремясь контратаковать наступающих. Но дела у немцев ухудшались. Захваченный в плен солдат сообщил, что в казарме остались лишь единицы. Третий и пятый отряды ворвались в центр. Но бойцам пришлось залечь. Перед ними находились огороженные колючей проволокой траншеи, из которых безостановочно били пулемёты.
Появились три «фокке-вульфа». Они бросили несколько бомб, но изменить ход боя не смогли. Партизаны предприняли новый натиск, оставили траншеи позади.
Не всюду шёл бой ровно. Бригады «Дядя Коля» и «Смерть фашизму» по-прежнему действовали вяло. Фашисты в конце концов отбросили партизан в лес, не дав им выполнить свою задачу. Гиль проворчал: «Помощнички… Что от них толку? Кто их просил к нам?». Тут же Ганенко сделал вывод: «Вот одна из причин наших потерь. Никудышное взаимодействие. Так воевать нельзя».
Перебежавший к партизанам полицейский сообщил, что в центральном укреплении осталось человек 20, гарнизон держится из последних сил. И помощь к обороняющимся пришла. Со стороны Березины появились две бронированные машины и с ними 12 грузовых автомобилей с прицепленными орудиями. В небе опять появились немецкие штурмовики. Затем к деревне подтянулись танки. Бой все больше обострялся. И все же противника удалось сломить.
Было убито свыше ста немцев, немало обнаружили раненых. Поскольку в условиях лесной жизни не было возможности содержать тюрьмы, с ранеными поступили по суровым законам возмездия. Фашисты пришли попирать ногами чужую землю. Но сами удобрили её своей кровью...
Партизаны взорвали все долговременные огневые точки, уничтожили склады с боеприпасами, захватили трофеи. В общем, гарнизон уничтожили. Он сильно мешал партизанам на скрещивании дорог.
Многие из партизан действовали решительно. Командир отделения сержант Набок со своими подчинёнными быстро подобрался к дзоту и забросал его гранатами. Это позволило всему отряду на этом направлении вырваться вперёд, к центру местечка. Так же смело действовали многие бойцы.
Свою задачу бригада Родионова решила, и это было её успехом. Зембинский гарнизон был серьёзной помехой для народных мстителей. Теперь для них откроются новые возможности боевых действий. Можно лучше укрепить свои позиции накануне новых атак. Тем более противник собирает в этих местах крупные силы для противостояния Красной Армии.
После боя состоялся серьёзный разговор с Ганенко.
— Не думал, что все так осложнится, — ворчал он недовольно. — Вот ты умеешь быстро оценить обстановку, найти слабое звено у противника, предпринять манёвр. А этим что, собранности не хватает?
— Иван Петрович, я много лет учился воевать. А многие партизанские командиры совсем недавно взвалили на себя груз ответственности за людей, за каждое их движение в бою. Вы, наверное, считаете, что дал бойцу команду, и все завертелось, само пошло вперёд...
— И все же я рассчитывал на лучшую исполнительность. Дисциплина ещё низкая...
— Все это так. Но нужно учитывать, что у нас есть молодые бойцы. Их больше именно у Лопатина. Опыта нет, надо им сделать скидку. Побудут в одном, другом бою и кое-чему научатся.
— Как много зависит от взаимодействия. Я уже помешался на этом пунктике.
— Согласен. И оружия у нас теперь не стало хватать. Надо отвоёвывать его у врага и учить молодёжь. Что ни говорите, сдвиги есть. Крепнет наша боевая мощь.
— Ты, Владимир Владимирович — оптимист.
— Все верно. Но будут ещё тяжелее бои. В северных районах Белоруссии собирается масса войск противника. Их тут много было и в сорок первом году, когда я здесь попал в плен... Сейчас тоже будет жарко...
— А как у вас тогда получилось?
— Нелегко вспоминать. Поехали ко мне, посидим без суеты, расскажу.
Нина поддержала Владимира.
— Иван Петрович, в самом деле, давайте к нам, покалякаем, покушаете домашнего. Вспомним, что да как было. Может, скажете и кто виноват, — обворожительно улыбнулась она.
...В начале застолья Гиль угостил гостя коньяком из старых запасов. Воздали должное французам, что умеют создавать вещи для красивой жизни. А теперь они умиротворённо сидели за столом, пили мятный чай с молоком и бубликами, которые настряпала хозяйка. На краю стола самовар горделиво выпячивал помятое за свою долгую жизнь пузо и весело шипел в тон задушевной беседе. Видно было, как горящие угольки тихонько проседали за решёткой.
— Превосходный напиток, — нахваливал чай Ганенко. — И варенье земляничное у вас просто объедение...
— Наша хозяйка — кудесница, — с восхищением произнесла Нина. — У неё все вкусно: и маринованные грибы, и солёные огурцы, и различные варенья.
— Она живёт одна?
— Сын в партизаны убежал. В бригаде Титкова воюет. Подросток ещё, но парнишка ладный, дельный. Часто наведывается. Просился к нам в бригаду, но мать сказала ему: «Сынок, не бегай с места на место».
— А мужик?
— Давно умер. Все на хозяйке с тех пор держится. Есть ещё старший сын, но его перед самой войной призвали в армию.
Хозяйка зашла на кухню, спросила, не нужно ли ещё что-нибудь. Ганенко залюбовался ею. ещё молода, на щеках румянец, в серых крупных глазах затаённый огонёк, грудь высокая, чувствуется, упругая.
— Присядьте с нами, — привстал со своего места Иван Петрович.
— Ой, у вас своё, а я что...
— Все у нас одно, кажется, Пелагея Ивановна? На этом и стоим, что мы едины, держимся друг за друга, — защебетала Нина.
— Голубушка, присядь рядом, — Ганенко по-прежнему смотрел на женщину, как заворожённый. — Хочу полюбоваться тобой, молодица. До чего же у нас в стране прекрасные женщины! «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт…».
— Ну и скажете вы, коня! Я их боюсь, — засмущалась хозяйка, махнув рукой, но села возле Ивана Петровича, легонько хлопнула его по плечам. — Ты сам, начальник, добрый молодец...
Ганенко поймал её руку. Пелагея Ивановна со смехом вырвала руку. Иван Петрович покачнулся на стуле.
— Силища какая!..
— Была силища...
— Не прибедняйся, голубушка.
Нина засмеялась, сказала:
— Когда у неё немцы на постое были, один фриц-офицер, уже в годах, загляделся было на неё. Пришёл вечером со шнапсом, поставил часового перед домом, и к ней с поклоном, дескать, не обижу, только приголубь. Она его так турнула, что кубарем через дверь вылетел.
— Чего же иметь дело с такой поганью чужеземной? Видите ли, захотелось ему иностранки, — возмущалась хозяйка. — А вот когда я подняла у околицы нашего раненого, то на горбу притащила его в дом. Выходила, откормила, потом в партизаны отправила. Не забывал меня, приходил, как рядом их отряд оказывался. Чего-то уже давно нет, может, горемычный, и погиб. Много наших за это лихолетье полегло. Копаем подчас могилы с соседками, хороним кого-то, иногда и имени его не зная. Сердце кровью обливается. Вы уж берегите друг друга. А немцев долбайте в хвост и в гриву. Скоро уж наши придут, сказывают. Осталось, поди, недолго ждать...
Поговорили в тот вечер о многом. И о сорок первом.
— Столько перла техники, — взялась за голову хозяйка. — Смотрю и думаю: погибла наша страна, не вылезть нам из беды. А глядите-ка, одыбались и ещё как погнали эту немчуру!
— Правильно говоришь Пелагея Ивановна, — Ганенко погладил её руку. — Сила нашлась, наш народ им не одолеть.
— Всякое было на фронте, — задумчиво проговорил Гиль. — Один командир дивизии, когда понял, что ему не остановить врага, застрелился...
— А зря, — убеждённо произнёс Ганенко.
— Он не хотел сдаваться в плен. А другой командир дивизии, наш бывший начальник контрразведки Богданов, сразу же сдался врагу и верно служить ему начал...
— Это тот, что поубивал наших девушек-комсомолок, — напомнила Пелагея Ивановна. — Ух, подлюшка! Я его видела уже арестованным. Такой старичок дряхлый, а сколько вреда принёс.
Мысль у всех беседующих звучала одна: не так надо было встречать врага. Растерялись, отпрянули. В основных целях запутались. Первая линия обороны, по существу, погибла никчёмно. Многие попали в плен. Пострадала и вторая линия. Гиль со своей дивизией оказался на третьей линии. И там нашим войскам не повезло. Мало было танков, авиации. Нечего было противопоставить бронированному врагу.
Вдруг Ганенко спросил:
— Владимир Владимирович, а что у тебя была за дружба с начальником внешней разведки Германии?
Гиль не сразу ответил, нахмурился, помешал ложечкой чай в чашке. Нина посмотрела внимательно: что же скажет Владимир? На эту тему у неё с ним было много бесед. Ей иногда казалось, что он не все, что таилось у него в душе, выкладывал он ей. Чувствовалось, что и самому Гилю не совсем приятно обо всем этом говорить.
— Ничего особенного, — произнёс он будто, между прочим. — Как я понял, он хотел сразу же завербовать меня к себе на службу. Я воспротивился...
— Не совсем так я слышал от Титкова.
— Много он знает... Больше из моих уст. Да, может, кое-что, приукрасил. Но это неважно. Дело уже прошлое. Понятно, были и ошибки, и попытки помочь своим. Шелленберг — фигура подкупающая. Он не похож на других немецких чинов. С ним можно было поговорить, поспорить, отстоять свою точку зрения. Он не из тех, кто слепо верил Гитлеру. Он ратовал за цивилизованные пути решения межгосударственных вопросов.
— Однако интересы Германии защищает до последнего. И в первую очередь.
— Это так. И я не раз говорил ему об этом. Он соглашался с этим, а потом под каким-то предлогом возвращался к своему прежнему утверждению. Например, он считает, что в насилиях фашистов виноваты больше партизаны.
— Это забавно, — ухмыльнулся Ганенко. — Выходит, если бы партизаны были паиньками, то немцы не тронули бы местное население, не жгли советских людей в крематориях, не травили в душегубках. Так этот «цивилизованный» шпион считает? Гитлер ещё до начала войны, независимо от того, как поведут советские люди на войне, планировал уничтожение нашего народа, притом массовое. Это никак не увязывалось с тем, будут ли сражаться партизаны, проявит ли мирное население добрую волю к захватчику или нет.
— Я говорил ему об этом не раз. Мы часто с ним спорили.
— Так что Шелленберг твой не такой уж добренький. Фашист до мозга и костей.
— Шелленберг удачно притёрся к руководству. Думаю, он уже наметил себе путь, как перебежать к англичанам или американцам. Веры у меня к нему не было, но надо же знать своего противника. Я пробыл у него известное время, слушал внушения, прошёл курс обучения в разведшколе. Что касается моих намерений... У меня была цель — служение родной земле.
Гиль кивнул. Обо всем этом он много раздумывал, вполне согласен с Ганенко.
— А что у него за Таня-переводчица была? — спросил он Владимира.
— Это тоже поведал тебе Титков? — тот потёр переносицу, усмехнулся. — Однажды мы с ним выпили, наверно, лишнего. Ну и разговорились. Чувствую, ему хочется побольше узнать обо мне. Рассказал ему кое-что. А он потом — Манковичу, тот — Мачульскому. Каждый что-то добавил, и пошла губерния плясать. Ладно, пусть позабавятся. А что касается... Работница из управления Шелленберга. Женщина очень умная, образованная, утончённая. Чтобы достичь своего, она могла на все пойти. Таких у Шелленберга было много, целый штат.
Гиль вздохнул, обнял Нину и положил голову ей на плечо. Потом они разговорились об успехах нашей армии, крупнейший из которых был на Курской дуге. При этом вспомнили и сражение под Сенно в начале войны. Иван Петрович, как высокопоставленный работник партии, знал многое, о чем не ведали в те дни простые люди.
Это было крупнейшее танковое сражение войны. Произошло оно на белорусской земле, у города Сенно. Громадные войска были стянуты к этим местам. По своему значению эта битва не уступала битве у Прохоровки. Более того, на пятнадцатый день войны с обеих сторон на сенненское поле вышло более полутора тысяч танков, это на 300 танков больше, чем участвовало в операции на Курской дуге. В день до 15-ти атак выдерживали наши бойцы. Местами сами прорывали оборону немцев на 30-40 километров. Будь оказана весомая поддержка наступающим частям, фашистам пришлось бы несладко. Командир 18 танковой дивизии противника Неринг в июле 1941 года уведомлял вышестоящее командование: «Потери снаряжением, оружием и машинами необычайно велики... Это положение нетерпимо, иначе мы на побеждаемся до собственной гибели».
Увы, итоги этого сражения получились для нашей стороны незавидные, потому и старались особо не вспоминать про Сенно. Кстати, и здесь большую роль сыграл фактор несогласованности, плохого взаимодействия отдельных соединений Красной Армии.
Ганенко обратил внимание на то, как тяжело вспоминать эти дни Владимиру, и он решил сменить тему.
— Владимир Владимирович, совсем забыл в этой свистопляске с Зембино. Шлёт тебе привет и поздравление Василий Захарович Корж. Несказанно рад за весь твой воинский коллектив. Не забыл он, что ты в своё время помог им вырваться из окружения.
— Где же он потерялся? — вскинул голову повеселевший Гиль.
— В Москве. Его вызвали для доклада и уточнения дальнейших планов. ещё мы хотели, чтобы он хоть немного отдохнул, — сказал Иван Петрович. — А то сидит безвылазно в тылу врага. Притом с первых дней войны. Можно представить, как тяжело пришлось им перенести две суровые зимы подряд. А вот он смог ещё и отряды свои расширить, создал целое Пинское соединение. И представьте, не хочет засиживаться в Москве, требует, чтобы его побыстрее вернули к своим людям.
— «Заблудших надо спасать, выводить на верную дорогу». Я думаю, эти любимые слова Василь Захарыча привели к нему больше народу, чем всякие приказы и опасения, — вставила фразу Нина.
Ганенко заинтересовался, как так получилось, что у эсэсовской дружины нашлись с Коржом общие интересы при ведении боевых действий.
— Ничего тут сложного. Меня с дружиной срочно командировали на юг Белоруссии. Коржа обложили немцы, хотели уничтожить все его соединение. Один из участков заняла и наша дружина. Я понял, что именно сюда немцы подталкивают его — чтобы своих солдат сберечь, а моих на партизанские пули бросить. Пришлось схитрить. Тайно встретился с Коржом, быстро нашли общий язык. Ведь свои люди...
— А как переговоры проходили? Кажется, ночью вас в лагерь Коржа возили чуть не в мешке...
Гиль прыснул со смеху, вслед за ним закатились Нина с Пелагеей Ивановной.
— Не в мешке, а под тулупом. И кто, думаете, все это организовал?
Он повернулся к Нине.
— Вот эта сельская учительница!
— Ниночка! — Ганенко встал, потянулся к ней с поцелуем. — Вы просто золото. Берегите, Владимир Владимирович, своё сокровище. Я провозглашаю тост за самую красивую партизанскую разведчицу. Повторяю, берегите её.
— Это не так просто, — Гиль погладил руку Нине, которая сидела рядом. — Как её удержишь, когда она на своём мотоцикле мотается туда-сюда...
— Иван Петрович, краснеть заставляете, — девушка залилась румянцем.
Владимир плеснул в рюмочки коньяку и вспомнил, как это было.

После полуночи они с Ниной вышли из дома, прислушались. Тихо, ни звука. И выстрелов нет. Ни одна птица не подаёт голос. Темно, туманно. Протяни руку и не увидишь её.
— Надо ли ехать в такую погоду? — проговорил негромко Владимир, натягивая на себя дождевик с капюшоном.
— Поехали.
— А не заблудимся?
— Не бойся, маршал, ты со мной… Вася ты здесь? — спросила Нина кого-то.
— Тутетьки я. И лошадь тутетьки...
Нина помогла Гилю забраться в телегу.
— Я тебя тулупом накрою, как бы не попался нам кто при выезде, — сказала она.
Лошадь потихоньку тронула с места телегу.
— Ну, шевелись, давай, милая, — тронул поводья возчик.
Ехали неторопливо, поворачивали то вправо, то влево. Лошадь не погоняли, она явно знала, куда идти.
— Быстро доберёмся, Васька тут часто путешествует, — тихо говорила Нина. — А у партизан тревога, совещаются, как выкарабкаться из беды. Вокруг болота, речки, а к ним уже много женщин с детьми прибилось. Вчера связного ко мне прислали: «Машенька, что думаешь, какие предложения будут». Знают, что могу и в блокаде дать ценный совет. Поскольку у врага в штабе работаю.
Нина шутливо толкнула в бок Владимира, пригревшегося под тулупом. Девушка вполголоса продолжила рассказ:
— А блокады у них часто бывали. Однажды привезла к ним Мачульского, партийного работника. Вот вместе с Романом Наумовичем и решали, как ускользнуть от фашистов… Володя, получится сейчас что-либо?
— Сейчас немцы тоже организовали блокаду. Уже все расписано, расчерчено, откуда какой удар наносить. Два полка с танками поставили. Хотят пустить самолёты, если погода не подведёт. Чтобы оборону партизан не прорывать, хотят спровоцировать их на прорыв в том месте, где дружина стоит. Нужен отвлекающий манёвр. Хорошо бы обход предпринять. В общем, надо бы сначала спросить самих партизан, а там видно будет.
— Прошлой зимой они организовывали санные рейды, — говорила Нина. — Это все инициатива Василь Захарыча. Помогал ему Мачульский. Соберут длинный поезд и — в дорогу! С пулемётами, гранатами, винтовками. Вперёд разведку пускали. На вражеские гарнизоны обрушивались внезапно, громили полицейские управы. Переночуют в какой-нибудь деревне и дальше.
Вдруг в полумраке из кустов раздался молодой, но уверенный голос.
— Стоп. Вы куда, господа-товарищи?
Нина спрыгнула с телеги.
— К вам… Гришка, что ли?..
— Ага, привет. Это ты, Маша? Обожди, надо доложить.
— Скажи, что я не одна. Как предупреждала. Понял?
— Хорошо. Ждите.
Гиль натянул капюшон поглубже, чтобы практически не было видно его лица. Через несколько минут появился мужчина с автоматом. Он пошептался с Ниной, оценивающе взглянул на слезшего с телеги Владимира, потом повёл их куда-то по узкой тропинке. Вскоре за деревьями мигнул огонёк, скрипнула дверь. Они спустились по ступеням в землянку. В ноздри ударил запах керосина.
— Вот приехали. Мы их ждали, — сказал автоматчик двум парням с винтовками, сидевшим у стены.
Прошли дальше, в помещение, освещённое висевшей под потолком лампой. Гиль знал Василия Коржа, его лицо он постоянно видел на немецких листовках. Партизанский командир поздоровался с гостем за руку и представил его незнакомцу, который сидел за столом из наструганных досок. Но его имени Владимиру не назвал. Тот удивился, что видит перед собой самого Родионова.
— Ого, с нами целая дружина, — иронично воскликнул он.
Гиль промолчал. Не до шуточек теперь. Корж попросил обрисовать обстановку. Владимир кратко доложил, что ожидает партизан в случае пассивного выжидания. Время играет против них: сегодня к немцам подошла артиллерийская батарея. Возможно, и дружине подбросят миномёты.
— А не пугаете вы нас? — сощурился незнакомец.
— Из любого положения есть выход. Надо подумать, что сделать, — пошевелил темными, нависшими над глазами, бровями Василий Захарович.
В трёхчасовом разговоре подобрали вариант, при котором у партизан появлялся шанс выскользнуть из фашистской западни, а родионовцы могли избежать бессмысленных потерь. Незнакомец спросил Владимира, почему бы именно теперь его дружину не бросить против немцев. Гиль возразил: «Ещё не время, надо подождать, окрепнуть».
В итоге по разработанному плану Корж вывел людей из блокады. Фактически без жертв…
Ганенко взглянул на часы: «Поздно уже, спать пора хозяевам…». Он встал, крепко пожал руку Гилю, поцеловал Нину, поблагодарил за гостеприимство и очень интересную беседу. Ему нужно было ехать к Титкову. Затем встреча с Мачульским. И через пару дней улетит в Москву.
— Увезу самые благоприятные воспоминания о вас.
— Может, переночевали бы у нас? А с утречка дам вам свою машину, — предложил было Гиль. И тут подскочила хозяйка.
— В самом деле, Иван Петрович, — взмолилась она. — Вы такой приятный, симпатичный. Мы бы ещё о многом поговорили.
— Милая Полюшка, — страдальчески вздохнул Ганенко. Он порывисто обнял её и поцеловал прямо в мясистые губы. — Ты такая же аппетитная, как твои бублики. Черт возьми, в самом деле, хотелось бы ещё побыть с тобой рядом. Но жизнь заставляет отбыть по указанному маршруту. Будь счастлива, любушка…
Ганенко уехал с узелком хозяйкиной стряпни. Пелагея Ивановна понуро перемыла посуду и ушла к себе в комнату.
Нине и Владимиру не спалось. Растревожил обоих последний разговор. Гиль попытался представить, что будет после того, как прекратятся бои и его бригаду расформируют. Так же, как сегодня Иван Петрович, спросят, какие у него шашни были с шефом политической разведки, почему он согласился возглавить вооружённый отряд, зачем дружину из военнопленных превратил в полк, бригаду, чуть не в дивизию? Ведь изначально эти формирования предназначались для охраны немецких стратегических объектов. Значит, он сражался за Германию, против партизан, против Советского Союза. Не предатель ли он? Такой вопрос обязательно зададут. И спасёт ли его Сталин, который одобрил перевод бригады на сторону партизан? До свежеиспечённого полковника ли Верховному? Он просто забудет о нем. И решится ли кто напомнить ему, что по его распоряжению Владимиру Владимировичу Гиль-Родионову вручили орден Красной Звезды. И не за красивые глазки, а за боевые заслуги, за то, что сам под немецкие пули пошёл и дружинников своих повёл.
Трудно ответить на эти вопросы. Да, скорее всего, после войны загремит он под фанфары на Лубянку. О ней комбриг вспоминает каждый день — когда слушает вести о продвижении советских войск на запад. И не только он вспоминает, но и Орлов стал поговаривать об этом, и Тимофеев, и Шепелев, и лихой адъютант Миша Илюшенко...
С прибытием самолёта Гиль внимательно прислушивался ко всем разговорам гостей, пытаясь понять, что им, бывшим военнопленным, ждать. Ничего конкретного он не услышал. Что же ему ждать?
Он чувствовал, что Нина тоже не спит, догадывается о его раздумьях. Поговорить бы с ней. Но что она ему скажет? Что любит его всей душой, готова за него в огонь и воду...
— Что сопишь, Володя? — вдруг он услышал её голос. — Поворачивайся ко мне. Давай потолкуем о твоих проблемах.
— Лубянка меня ждёт...
— Ну что ты говоришь? Я не верю в эти бредни. Не паникуй...
Гиль вспомнил, что недавно попалась ему на глаза листовка, написанная бывшим дружинником — майором Юхновым, ухитрившимся просочиться к немцам после перехода бригады под красное знамя. Майор у них считался пропагандистом. Именно считался. Никакой он не пропагандист. Болтался от нечего делать по штабу, по казармам, прислуживал немцам, кляузы среди солдат собирал. И в этой листовке Юхнов такую грязь вылил на Гиля и других честных дружинников, что читать тошно. Этот пасквиль опечатали в типографии, в большом количестве разбросали по деревням и городкам. Были и другие листовки. Цель их одна — вбить клин между партизанами и родионовцами. И до чего дошло дело — призывают партизан не оказывать содействие 1-ой антифашистской бригаде. За это они обещали не наступать на партизанский район. За кого же они принимают партизан?
— Между прочим, Володя, этот Юхнов — твой выдвиженец, — сказала грустно Нина.
— Согласен. Грешен. Он мне поначалу показался грамотным, волевым, порядочным. При мне поругивал немцев.
— А сейчас вон как повернул дело.
— Между прочим, в этой листовке написано, что я собственноручно расстреливал пленных, особенно тех, что рвались к партизанам. Названа фамилия майора НКВД Гаврилова Федора Григорьевича. Да, был такой. Самое смешное, что ушёл он к партизанам не без моей поддержки. А недавно, представляешь, я видел его в подчинении у Титкова. Жив, здоров. Мы так весело с ним побеседовали. Пусть теперь посмеётся, прочитает, что он мной расстрелян, оказывается...

В 16.00 Владимир Владимирович был в полку майора Петрова, знакомился с обстановкой. Командир полка пожаловался Гилю, что перед ними регулярные немецкие войска и не дают им покоя. Их атакуют танки, штормовые орудия, бронетранспортёры, мотопехота. Налегают и самолёты. Нет покоя. И что удивительно, чуть левее стоят отряды бригады «Железняк», но их будто не замечают, даже обходят. А родионовцев долбят с особой жёсткостью.
— Такая нам честь, Павел Иванович, — хмуро ответил Гиль командиру полка. — Придётся ответить подобным образом. Иначе нельзя.
Боям не было конца. Атаки фашистов со стороны Докшиц не прекращались. Перед речкой Поней немцы попытались обойти и отрезать первый батальон. Им удалось захватить плацдарм на реке, но развить успех они не смогли. Гиль перебросил сюда артиллерийскую батарею. Она быстро перестроилась, заняла огневую позицию. Выстрелы её были меткими. И ещё по просьбе комбрига пришёл на помощь Титков. Его первый и третий отряды, а также автоматчики пробились через лесной массив в районе Небышано и с тыла нанесли удар по скоплению вражеских подразделений. Причём чисто по-партизански. Народные мстители атакуют оттуда, откуда враг совсем не ждёт. Могут рассредоточиться, группками пробраться через любую лазейку, а потом внезапно обрушиться на врага. Так получилось и на этот раз. Это привело к тому, что гитлеровцы побежали, оставили автомашины, орудия, переправочные средства.
Бригада не прекращала свою боевую деятельность и все последующие дни. Гремели выстрелы почти каждый день. Партизаны или сами переходили в атаки, или отражали удары гитлеровцев, которые регулярно получали резервы. Нужно было не только уничтожить вражеские гарнизоны, засады, узлы связи, но и разрушать железнодорожные пути. И в ближайшее время родионовцы избрали для атак участок Минск — Смолевичи. ещё раньше они подумывали о том, как направить свои силы на разрушение этого участка, теперь решили заняться этим вплотную.
Дело это было непростое. Через каждый километр дороги установлены бункеры, внутри которых прятались солдаты со станковыми пулемётами и миномётами. Круглосуточно железная дорога патрулировалась группами по 30-50 человек. В непосредственной близости к железной дороге находились крупные гарнизоны. В Минске и Уручье — до 200 человек, в Королевом Стане — 130, в Слободе — 200, в Малом Залужье и Смолевичах — не меньше 100. В Острошицком городке, Логойске тоже стояли гарнизоны
Ознакомился комбриг с этими данными и за голову взялся. Попробуй сунуться сюда — измолотят. Подполковник Орлов, который добыл информацию, спросил:
— Что, жарко будет?
— Не то слово. Предстоит большая работа.
— На то и война, командир. Задачу мы должны выполнить. Поставил её партизанский центр. Может, Блажевича пригласить?
— А чем он поможет? Будет только охать да ахать. Я в нем все больше разочаровываюсь. Как думаешь, не работает ли он на немцев?
— Ну, явных улик нет? А зря подозревать...
— Ладно, так что будем делать?
— Может, Владимир Владимирович, привлечём для операции всю бригаду. Разделим её на две части.
— Пожалуй, так лучше. Если иметь в виду подрыв рельсов до самых Смолевич. Первая часть — на участке Волма — Юхновка. Ей уничтожить до двух тысяч рельсов. И ещё два моста. Другая — на участке Юхновка — Смолевичи. Ей тоже столько же рельсов уничтожать...
Долго они просидели над картой. Потом пригласили командиров отрядов, поставили перед каждым конкретную задачу, наметили пути выдвижения.
Кажется, все сделали. И в ночь на 26 сентября 1943 года бригада пересекла автостраду, приблизилась к железной дороге. Отряды распределились по намеченным пунктам. И грянули первые взрывы. Загремело все вокруг. Будто надвинулась грозовая туча. Раскаты грома, вспышки огня.
Рядом с командиром шёл капитан Тимофеев. Он вздрогнул, дёрнул плечами. Потом сел на мотоцикл и сразу исчез... Бой шёл до рассвета. Противник на удивление особого сопротивления не оказывал. Он не знал, куда бросаться, какой рубеж защищать. Везде гремело, трещало, пылало. Пришлось маневрировать, обходить их. Подосадовали, что сразу не занялись ими.
— Всегда что-нибудь упустишь, — возмущался Гиль. Он распорядился нарастить удары. Он добивался, чтобы ни один метр железки не остался цел. Сравнять с землёй полотно.

 

 

ТРЕБУЕТСЯ СМЕЛОСТЬ

Владимир Владимирович был озабочен. И это не могла не заметить Нина. Она быстро улавливала перемены в настроении мужа.
— Что там у тебя случилось?
— ещё одна операция — Вилейка. А мы плохо её знаем.
— Но это вроде твоя родина. Ты здесь родился. Так, кажется?
— Да, родился. Мой отец здесь работал машинистом. А потом вскоре семья отсюда уехала, туда, поближе к Старым дорогам, Осиповичам.
— А есть кто-либо из родственников в Вилейке?
Гиль покачал головой. Пожалуй, никого. Сейчас в Вилейке немцы. Их надо было бы потревожить, пощипать. Хорошо вооружены, возвели прочные укрепления. И что ещё — местное население их мало беспокоит. Это в основном поляки. Те поляки, которые связаны с Лондоном, эмигрантским правительством. А оно настроено против Советской власти, с немцами мирится.
Есть в городе подпольная организация, но в её составе больше польские офицеры и служащие, а также молодёжь, и они не горят желанием сразиться с гитлеровцами, не чинят им препятствий. В сорок первом году, когда советские солдаты отходили, эти поляки стреляли им в спины. В открытую борьбу с немцами не вступают. При случае даже мешают партизанам, выдают их немцам.
...Разговор шёл в штабе бригады, в присутствии командиров отрядов, впервые на таком совещании был и новый комиссар бригады Иван Матвеевич Тимчук. Он сидел справа от Гиля. Говорил мало, больше присматривался к людям, к тому, что говорил каждый из них. Владимир Владимирович знал его по учёбе в кавалерийской школе. Правда, не сразу установил, кто же перед ним. Черты лица вроде знакомые. Жёсткий взгляд. Раньше вроде был помягче. А когда это раньше? До войны. Из Дараганово, по предложению райвоенкомата, Владимир приехал в Борисовскую школу. Поступил легко и учился легко, вполне успевал. Вот тут он и познакомился с преподавателем по истории. Гиль пользовался у него успехом. Он его хвалил. И вот только теперь встретились. В партизанах с начала войны, комиссар бригады, секретарь Логойского подпольного райкома партии. Школу прошёл большую. Как же они сработаются? В то время один — курсант, другой — учитель, воспитатель. А теперь на равных. Первая беседа была обнадёживающей, дружеской. Хотя он настоятельно допытывался, как же командир попал к немцам, стал на службу к ним.
По поводу боевой операции пока ничего не сказал. Но вот эта егоза Нина не дала ему промолчать. Сидела она за столом, забросив ногу за ногу, откинув назад голову с пышной черной шевелюрой, нередко вмешивалась в разговор. Она вроде с Тимофеевым уже побывала в Вилейке и узнала, что творится в областном центре, какие там за силы, что им ожидать.
— А что скажет наш новый комиссар? — вдруг спросила она, слегка улыбнувшись.
Комиссар заметил эту улыбку.
— А у вас, прекрасная Нина Адамовна, уже есть предложение?
Специально подчёркнуто: «прекрасная», притом по имени, отчеству. ещё можно было бы добавить, что она жена командира, разведчица. Он уже об этом знал.
— Я — рядовой боец, товарищ комиссар, — с иронией обронила Нина. — Исполнитель... Но тут есть о чем подумать. Во вражеском гарнизоне до трех тысяч офицеров и солдат, гарнизон крепкий...
— Эти данные преувеличены, — вмешался в разговор начальниц штаба Блажевич. — Скоро у нас будут более точные цифры.
— Что, принесёт их Заков, ваш любимчик? Не дождаться вам его…
Гиль добавил и другие сведения. В Вилейке, кроме солидного вражеского гарнизона, немало боевой техники, военных складов, есть многочисленные огневые точки. Да гарнизон сильный, с этим надо согласиться...
— А если мы попробуем его взять с ходу, наскоком, — раздумчиво предложил Тимчук. — И хорошо, если бы помогли соседи. Все же такой бой.
— Полностью поддерживаю — согласился Владимир Владимирович. — Атакуем поздно вечером, внезапно. А сейчас мы уточним задачу каждому отряду, ход боевых действий, сигналы взаимодействия...
Был объявлен перерыв. Люди выходили, закуривали. Гиль поискал глазами жену. Найдя её, взял под руку и вывел во двор. Он стал строго отчитывать её. Сказала правильно. А вот как она посмела побывать в Вилейке? Что за чудеса? Притом без разрешения? Когда прекратятся эти трюки?
— С кем была?
— С Тимофеевым, — Нина опустила голову.
— Неужели он тебя увлёк?
— Мы решили помочь бригаде.
— Хорошо ещё, что ты стоишь передо мной. А могла и не быть...
— Ну и что? Я везучая... Притом я просто подсказала нашему разведывательному отряду. Без него мы ничего не сделали бы.
— Я тебя запру под замок.
Она поцеловала его, улыбнулась и пошла, размахивая широкой юбкой. Он только покачал головой. Нина все же была расстроена, что командир так отчитал её. Это вместо благодарности. Она ждала другого, рисковала, была на волосок от смерти.

Весь день перед атакой Вилейки Гиль был в напряжении. Работы хватало. Нужно было побывать в отрядах, уточнить, кому из них что делать, какой предпринять манёвр. Силы его примерно уже были известны: огневые уточки, укрепления, казармы, блокпосты, служебные объекты.
Нужно было как-то скрыть подготовку. Специально на учебных полях проводились обычные занятия. Даже против штаба бригады устроили строевую тренировку, песни пели. Мирная обстановка. О предстоящем наступлении мало кто знал.
Поискали контакты с подпольщиками города. И нашли их, договорились о взаимных действиях. Связались с командованием соседних бригад. Сделано было много. Перед началом наступления Владимир Владимирович заглянул на квартиру.
— А ты, Нинок, пожалуйста, побудь дома, нельзя рисковать, — нежно обратился он к жене. — Я очень прошу. У тебя уже привычка — лезть под пули.
— Но как же мне сидеть в четырёх стенах тогда, когда бригада сражается. Это же невозможно.
— Ну, в штабе ещё можешь побыть.
Она ничего не сказала, обняла его, поцеловала.
— Береги себя.
В штабе Гиль застала комиссара бригады Тимчука.
— Я вот что хотел сказать, командир, — подчёркнуто произнёс Иван Матвеевич. — Я думаю пойти туда, где будет тяжелее всего. Ну, в частности, в первый отряд. Ему предпринять смелый рейд в стане врага. Вот я с ним... Чтобы не случилось никаких задержек...
Гиль встретился с глазами комиссара. Это неплохо. Особенно для начала его деятельности, для поддержания авторитета. А то в бригаде Тимчука ещё не знают. Преподаватель — одно, а как на практике...
— Не против. Только имей в виду, что командир этого отряда — человек с норовом, не любит, когда вмешиваются в его дела.
— Как-нибудь поладим.
Гиль посмотрел на часы.
— Пора нам по местам. От помощника начальника штаба Бориса Пономаренко он потребовал проверить связь с отрядами, запросить их, где они, как выдвигаются.
В 23.00 отряды вышли в исходное положение. Без всяких задержек. Теперь вперёд, не колеблясь. Он приказал дать орудийный залп. Это сигнал к наступлению и отряды дружно ринулись в атаку. Затрещали автоматные и пулемётные очереди, заухали пушки. Взвились в воздух мины. Немцы были ошеломлены. Они не ожидали такого натиска.
Почти все отряды подошли вплотную к городу и завязали схватки на его окраинах. А два из них уже дрались в самом гарнизоне, захватывая дом за домом.
Гиль старался контролировать действия отрядов, вносил поправки в их продвижение. Он ещё до боя предупредил партизан, чтобы не свирепствовали, не чинили расправ над населением. Но что он узнал? Бойцы встречали ливень пуль не только с фронта. Им стреляли и в спину. Те же местные жители. Из окон, с чердаков. Это работа поляков, тех, кто был под влиянием лондонских заправил. Немцы, оказывается, им не мешают. Вот с советскими людьми они готовы сражаться, подставить им ногу.
Второй отряд занял участок железной дороги западнее города. Но тут на пути ему встала полицейская школа. Сила значительная, и партизаны приостановили продвижение, попятились. Хорошо бы сейчас отряд поддержать. Почему молчит сосед — первый отряд? Ведь там комиссар. Неужели не видит опасности? Но сразу же выяснилось, что первый отряд не промедлил. Он обошёл немцев и сделал стремительный рывок, опрокинул полицейских. И те побежали, рассеялись. Все же Тимчук верно сработал.
...Медленно шёл Гиль по городу, в котором он родился.
— Ты хоть что-либо узнал на своей родине? — спросила Нина.
— Да я же тогда младенцем был. В памяти ничего не осталось о том времени. К тому же все было в дыму, в огне. Бой провели классно.
— Все тебе классно. Я за тебя волновалась. Мне спокойнее, когда я рядом с тобой, даже под пулями.
— Пули сопровождают нас с тобой всюду. Без них вроде жить не можем. Придёт ли время, когда затихнет грохот снарядов, бомб, мы не услышим свиста пуль.
Рядом с ними был Тимчук. Он рассказал, как ему с первым отрядом удалось опрокинуть, отбросить немцев.
— Ребята хорошо воевали. Это, Владимир, твои воспитанники, из числа военнопленных?
— Да, в основном оттуда. Вот сколько мы провели боев, они всегда первыми идут, на острие ножа. Жаль, если кто-то из них сложит голову. Вот и моя подружка, Нина, опекает их. С помощью самолёта, который летает на большую землю от Титкова, она связалась с родителями, братьями, сёстрами многих из них. Если бы ты видел, с какой радостью они получают от них весточки. И главное, что они сами живы, сражаются за свою землю. Вот только соберутся кучей возле костра и говорят о том, что их всех ждет, не попадут ли они после войны в заключение, на Лубянку. Хотелось по-честному завершить войну и вернуться домой чистыми, без пятна на совести.
— Да я думаю, тут не из-за нечего переживать, — горячо произнёс Тимчук. — Как сказать... Но ты командуешь здорово, лихо. Когда-то был несмелым, робким курсантом.
— Так это уже давно, Иван Матвеевич, сколько пройдено.
— Да, да. И чего мы только не видели за это время.
Тимчук ушёл. Нина и Владимир шли неторопливо, болтали о разном. Хорошо чувствовать себя, когда на плечи ничего не давит. В ближайшие дни не предвидится новых боев. Немцы пока не тревожат их, хотя стало известно, что они подбрасывают дополнительные силы. Им хочется отомстить за Вилейку.
Они вошли в дом. Хозяйка их ждала, накрыла стол белой скатертью и стала кое-что из продуктов вносить.
— Сегодня праздник, Пелагея Ивановна? — усмехнулась Нина. — Зачем такие хлопоты?
— А я ждала, соскучилась по вас. Ну, и беспокоилась, как там у вас. Скорее всего, все в порядке. Правда, немчуры в Вилейке полно. Иногда приходит оттуда моя дальняя родственница, рассказывает ужасные вещи...
— Там у вас родственница? — воскликнула Нина. — Это такая находка. Может быть, як к ней сходила бы. На пару с вами. Это же такой случай...
— Ты, Нина, всегда ищешь случай, — съязвил Владимир Владимирович. — Считай, поезд уже ушёл.
— Может, ещё повезёт. Верно, Пелагея Ивановна?
— Верно, скоро попробуем ещё, — согласилась хозяйка. И вдруг она достаёт бутылку водки.
— Довоенный запас, — постаралась она оправдаться. — А вы, Владимир Владимирович, не возражайте. Ну, по чарочке можно. Я люблю при случае.
— Вот этого я за вами раньше не замечал. Не после ли визита родственницы? Как у неё там дело? Не пострадала во время нашего нападения?
— Нет, жива-здорова. Она не в самом городе, на окраине. У неё свой дом, свой огород. Немцев она ненавидит. Была рада, что все до войны наладилось, а тут бах-тарарах, нагрянули фашисты. И сколько людей погибло. На площади в Вилейке долго висели трупы. Сильно свирепствовали, и больше свои, полицейские. С ними немцы, видно, были связаны ещё раньше.
— Все так, Пелагея Ивановна, — кивнул Гиль. — Но скоро придёт наша армия.
Сели к столу. Гиль и хозяйка выпили по рюмочке, а Нина отказалась. Ей нельзя из-за беременности.
— Ну а как же, голубушка, сложится у тебя дальше? — Пелагея Ивановна положила вилку на тарелку.
— Как у всех женщин. Чего тут особенного...
Гиль пояснил подробнее:
— Уйдёт со службы. Но будет рядом со мной. Я её не отпущу никуда. Мы уже навеки вместе...
Нина кивнула головой, усмехнулась.
— Побачим. А что касается службы, то до последнего. ещё в Вилейку сходим, кое-что узнаем. Пригодится. С Вилейкой у нас ещё будут встречи. Вот не стало нашего «друга» Закова... А у него там невесты были.
— Блажевич жаловался мне, что это, скорее всего, дело ваших рук. Вроде он без него не может, лишился ценного кадра...
— Действительно, ценного, — покачала головой Нина. — Ты присмотрись-ка к нему самому. Тут не совсем все чисто. Если он замешан, то несдобровать нашей бригаде. Это же в самом штабе такой вражеский агент...
— Но улик нет. А так, просто по подозрению... Нет, нет, нельзя...
— Смотри. По тебе стреляли в одной из атак?
— В бою чего не бывает.
— Слишком ты доверчив. Ты должен был убрать его ещё раньше, при переходе бригады к партизанам. Но не решился.
— Поверил человеку. Он чуть не на колени встал. Нет, без явных улик не могу. Если честно, я смертельно устал убивать...

 

 

БЕДА НЕ ПРИХОДИТ ОДНА

Выпал первый снег, побелив все вокруг. Но ненадолго. Задули ветры, брызнул дождь, и установилась такая ненастная погода для партизан. Но в то время, когда они снова собрались в поход, вдруг ударил мороз, сковал землю. К утру вдруг навалило столько пушистого снега.
Владимир Владимирович, надев кожаный реглан, собрался выйти к машине, стоявшей перед домом, но в это время послышался звук подкатившего мотоцикла. Кто же это? Глянул в окно — скорее всего Нина.
Она уже открывала дверь. В куртке, берете, в брюках.
— Я так боялась, что ты умчишься куда-либо, спешила, — она обхватила супруга за плечи, стала его целовать. Вижу, если бы промедлила, укатил бы. В последнее время мы редко видимся...
— Это ты виновата. Все мотаешься. Умерь свой пыл.
— Ну, как же. Надо. У меня много друзей и среди партизан, и подпольщиков. А сколько писем отправила от солдат их родных — с помощью самолёта. А ты знаешь, как это здорово. Если приходит ответ — он как разорвавшаяся бомба.
— О, беспокойная душа. Известно, учительница! — он снял кожаный реглан, помог ей освободиться от куртки, берета.
Ее черные волосы разлетелись по плечам. Он погладил их и снова поцеловал жену в мягкие полноватые губы. Присели на кровать.
— Как я соскучился по тебе. Где ты ночевала сегодня?
— В копне сена, в обнимку с автоматом.
— Что же, одна?
— Нет, были мужики. А перед этим отстреливались от немцев. Надоели они, вроде захотел закурить, а потом, выхватив из кармана пистолет, выстрелил в офицера. Тот рухнул, солдаты бросились на немцев, которые сидели в окопах вокруг станции.
На рассвете машины с людьми тронулись в путь. Первые из них, пробираясь между кустами, широкими шинами прокладывали себе дорогу. Впереди разведчики, головная походная застава. А потом первый отряд. Вместе с ним оперативная группа штаба. В её составе и комбриг. Он в кабине, с картой на коленях, уточняет маршрут.
В кузове этой машины, в ряд на скамейках сидели бойцы. Среди них и Нина, которая не хотела оставаться дома. В полушубке, меховой шапке, с автоматом между колен. Рядом с ней её верный попутчик капитан Тимофеев, адъютант командира. Разговор у них один — что им сегодня ждать, где возможна встреча с противником, если она состоится. Путь вперёд свободен. Конечно, могут быть неожиданности. Немцы снимают с фронта части, чтобы бросить их против партизан. Это для них сила значительная.
— Я не понимаю их, — резво произнёс Иван Тимофеев, отведя в сторону ветку, с которой посыпался снег. — Ведь советские войска близко, скоро будут здесь. Чего им трепыхаться…
— Ваня, боев будет ещё много, — Нина прикрыла краем мехового воротника лицо, на которое посыпались снежинки. В её блестящих светло-карих глазах грустинка. Сегодня у неё был крутой разговор с супругом. Он настаивал, чтобы Нина осталась дома или в штабе бригады. А она настаивала на своём. Ей нужно быть там, где вся бригада, где стреляют, разгорается схватка с врагом.
Вдруг впереди грянули орудийные выстрелы. Они ошеломили всех.
— Откуда это? — вскочил Тимофеев. — Фашистов вблизи нет. Что за напасть? Машина резко остановилась, возле неё появился Гиль.
— Тимофеев, сейчас же артиллеристов вперёд. А второму отряду обойти их справа, если они появились здесь!
Придерживая на боку полевую сумку, он побежал вперёд. Сразу же возле него зацокали пули, вспаривая пушистый снег. Казалось, вот-вот они сразят командира. Он упал...
Нина тоже встала и с напряжением наблюдала за этой сценой, подумала в тот же миг: неужели убили? Но Володя был жив. Он откатился в сторону, подхватился и скрылся за толстым деревом. Потом он побежал дальше. Пули его ещё преследовали, но уже ничего не могли сделать. Командир потерялся за машинами. Видно, он спешил туда, где ухали пушки, стрекотали пулемёты.
В это же время стрелок повернул направление огня, и рой пуль сыпанул на машину, в которой находилась Нина. Послышались крики, вопли. Водитель рванул машину с места, чтобы выбраться из-под огня. Это ему удалось. Притом несколько партизан дали длинные плотные очереди в ту сторону, где из кустов стреляли. А потом огонь с обеих сторон затих. Бойцы, которые, было, решили обшарить кустарник, никого не нашли. Правда, в снегу обнаружили стреляные гильзы.
Пришли к выводу, что это была настоящая, заранее подготовленная диверсия. Никто не мог и подумать, что автор её — начальник штаба бригады капитан Блажевич, агент гестапо. Немцы поставили перед ним задачу; убить командира бригады, отомстить ему за переход на сторону партизан. В фашистском руководстве не могли смириться с тем, что он нанёс такую рану им. Блажевич постоянно был в связи с гитлеровцами, информировал их обо всем, что делалось в бригаде, сообщал о ходе боевых действий о готовящихся операциях. И если в бригаде случились какие-то неполадки, то в этом, прежде всего, нужно было винить Андрея Блажевича и его ближайших помощников. Он сколотил команду из тех, кто верно служил фашистам, прошёл уже обучение у них. Гибель Закова — была существенной потерей для него. Но он нашёл замену. Вот перед ним и поставлена задача — уничтожить штаб бригады, прежде всего командира. Для этого была подготовлена засада.
Под прицелом Блажевич держал и Нину, супругу командира, которая многое значила в командовании бригады. Она сразу же невзлюбила его и потребовала убрать. Но как-то он держался, лавировал, петлял, старался отличиться. Хотя начальником штаба он был никудышным.
Эта диверсия готовилась заранее. Тайно были выдвинуты силы для нападения. Но Гиль быстро принял меры, выбросил вперёд артиллеристов, а те, с ходу развернувшись, нанесли по противнику меткие удары. Они разметали вражеские расчёты, ничего не оставили от цепей пахоты, превратили в щепы машины. Быстро среагировали и отряды бригады. Они действовали беспощадно. И мало кому из фашистов удалось уйти.
Гиль, будто предчувствуя беду, поспешили вернуться к той машине, на которой он ехал с оперативной группой. И что он увидел? Несколько человек было убито. Их сняли с машины, положили на развёрнутый брезент.
— Где Нина? — крикнул он вне себя. Она могла быть сражена в этой кутерьме.
Её нашли в кузове, лежащей у борта, лицом вниз. Владимир осторожно повернул её, приподнял.
— Нина! Моя дорогая Ниночка!
Она была жива, но еле дышала, попыталась сказать:
— В бригаде есть враги... Володя, есть враги...
Гиль осторожно расстегнул полушубок, увидел кровь на груди.
— Где врач? Врача сюда! — крикнул он.
Он прошёлся пальцами по её горячим щекам, погладил руки.
— Держись, Нинка, не оставляй меня.
Врач пришёл, пощупал пульс, проверил дыхание, а потом безнадёжно посмотрел на командира. Гиль понял этот взгляд, прикоснулся губами к губам жены, глазам, лбу. Он ощутил, что жизнь уходит из Нины, прижался к ней поближе.
Потом он встал, обвёл взглядом всех, кто собрался вокруг, встретился взглядом с Блажевичем.
— А ты что тут делаешь? Кем руководишь? Почему не предупредил?
Тот побледнел.
— Да я вот пришёл и узнал... Беда, сочувствую вам, Владимир Владимирович.
— Ты мне не нравишься. Я доберусь до тебя. Иван Иванович, — обернулся он к Тимофееву, — нужно расследовать, установить, кто нас предаёт. И искать нужно в другом месте. Это все по заказу. По команде оттуда. А исполнители у нас...
Гиль нагнулся, взял на руки жену и отнёс в автобус, который только что подогнали, сел рядом с ней, обхватил руками голову:
— Куда же ты рвалась? Как я не спас тебя. Жизнь моя...
Хоронили всех погибших в этот день на бугре, у дороги, под берёзками, накануне похорон Гиль просидел ночь у гроба Нины. Было о чем подумать, что вспомнить. Он видел её перед собой: то дома, то в штабе, то в бою, то в кругу друзей. И всюду она боевая, активная, улыбающаяся, симпатичная. А в блестящих глазах её столько огня, искорок, задора. Он не видел такой женщины в жизни.
А какой поникшей, готовой упасть привели её полицейские. Скрутили руки колючей проволокой, изнасиловали, хотели прикончить. Хорошо, что он тогда избавил её от этих скотов, и так ко времени. И немцы не помешали. Тут уж он стал горой за неё и потом внимательно следил за тем, как она поправлялась, набиралась сил.
С ней, бывало, и спорил. И она, надо отдать должное, в убеждениях была сильнее его, понимала, что фашистам нельзя доверять ни на йоту. И тот же Шелленберг вроде всего защитник своего класса. Какие бы ни были у него взгляды.
Она многому научила его. И большое спасибо ей, что свела его с Василием Коржом, а потом организовала встречу с ним. Каким нужно обладать мужеством, чтобы проделать все это.
К утру подошёл комиссар Иван Матвеевич Тимчук. Он обнял его, сел рядом и ничего не сказал. А что было говорить? И так все ясно. Потом пришли соседи комбриг Иван Титков, его комиссар Степан Манкович, бывший офицер связи капитан Сергей Табачников.
К утру гроб вынесли к штабу, где находились и другие гробы. Собрались многие люди. А потом путь туда, где уже отрыли могилы. Гробы опустили под звуки салюта.
Вернулись, посидели за столом. А разошлись — Гиль не сомкнул глаз всю ночь. И все последующие дни он ходил, как очумелый, не мог простить себе, что не уберёг её, разрешил ей принять участие в марше.
Его все больше беспокоило, что же за силы в бригаде, которые охотились за ним. Это уже не первый случай. В бою обязательно кто-то сзади стрелял в него. Кто же такие? Казалось, случайно. Нет, тут что-то есть!
Схватки с врагом продолжались. То короткие, то на несколько дней. Немцы старались прижать партизан к озеру Палик, болотам, блокировать. Обрушивали свои удары и на деревни, жгли их, расстреливали крестьян. Как тут было не возмутиться, не ответить огнём. Казалось, уже лес не выдержал человеческого насилия — и взбесился. Люди не могли спокойно идти среди деревьев: за каждым пнём мерещился ствол вражеского автомата, в каждой кочке таилась мина, паутина казалась натянутой к гранате проволокой, товарищи по оружию чудились в сумерках подкравшимся противником…
Гиль усилил разведку. По его приказанию её возглавил опытный офицер майор Петров. До этого он командовал батальоном, полком, а теперь он заместитель командира бригады по разведке: «Вот, Павел Андреевич, докажи, на что ты способен». А это оказалось не так просто.
Завидную активность в разведке по-прежнему проявлял капитан Иван Тимофеев. Он решил поглубже забраться в тылы врага. Под видом мужичка с котомкой он ходил из деревни в деревню. Встречал и тех, к кому раньше заглядывал вместе с Ниной. Побывал однажды у молодой женщины Кати. И как раз в то время, когда к ней пришёл в гости муж из партизанского отряда. Посидели за столом, поговорили о фронтовых делах, наступлении советских войск, мерах немцев против них, партизан, и тут вдруг гость заговорил о том, что недавно их отряд поймал видную птицу из немецкого разведоргана. И он многое рассказал, даже о том, кто в партизанах работает на них. И тут была названа фамилия капитана Блажевича. Старый кадр, много чего добывал о партизанах, командование легко обводил вокруг пальца.
— А как бы нам этого дядьку заиметь? — спросил Тимофеев.
— Это не так просто. Нас могут перехватить.
— Это очень важно. Нам нужно разоблачить хитрую бестию.
— Сеня, постарайся, — вступилась за Тимофеева жена. — Этот же Блажевич погубил и мою подружку Нину. Она часто бывала у меня.
И вот этого немца привели в землянку Гиля, как раз в то время, когда он готовился к новой операции. И только что разговаривал по телефону с Блажевичем по поводу некоторых деталей наступления.
Гиль присмотрелся к незнакомцу. Не такой уж он незнакомец. С ним он встречался, когда служил у немцев.
— Герр капитан?!
— Привет, господин Родионов!
Они рассмеялись, крепко пожали друг другу руки. Вроде друзья. Когда-то были в близких отношениях. Не без помощи Шелленберга, который свёл их.
— А я рад, что попал к тебе. Хоть избавлюсь от своих прохвостов. Так они мне надоели. В общем, сдаюсь в плен. Тут готовится большая операция против партизан. Возьми это на заметку, доложи своим начальникам...
А что касается Блажевича... Это приличная свинья. ещё раньше он постоянно строчил на него доносы. Некоторые попадали и к нему, и он не давал им ходу. Их начальник штаба в связях с гестапо и сейчас, постоянно информирует обо всем, что делается в бригаде, какие готовятся операции. Он пообещал разложить бригаду, а голову её командира преподнести им на тарелочке с голубой каёмочкой. Недавно он задумал одну серьёзную операцию, надеялся, что она пройдёт отлично, но сорвалась. Обещает повторить. Работает совместно с целой командой. Гитлеровцы помогают ему.
Владимир Владимирович слушал, сжав кулаки. Как он упустил такого врага, позволил ему свить себе в бригаде гнездо. Ведь предупреждала Нина, а он не прислушивался к ней. Пожалел того бандюгу. А его нужно было убрать давно.
В землянке присутствовали заместитель командира по разведке майор Петров и капитан Тимофеев. Гиль кивнул Петрову, чтобы привели к нему Блажевича. За дверью он сказал ему: если попытается воспротивиться или сбежать, уничтожить на месте.
Блажевич находился в землянке подполковника Орлова и, стоя к входу спиной, вёл с ним разговор, о чем-то докладывал. Блажевич знал, что друзья комбрига ему не доверяют. Могут в любое время дать под зад или пулю в спину. Ещё во время перехода бригады на сторону партизан его должны были ликвидировать. Как раз тогда, когда он только что вернулся из Берлина. И сам Родионов взялся за это. Но он почему-то не решился. Возможно, пожалел. Все же свой человек, офицер из родной армии, только запутался, попав в сети фашистов. Может, придёт время и одумается…

В одну из пауз между боями Гиль встретился с командиром бригады «Железняк». Присели на курганок. О чем же разговор? О последних боях? Нет.
— Как же ты, Владимир Владимирович, живёшь без неё?
— И не спрашивай. Все время она со мной, в моем сердце. Засыпаю с мыслью о ней и просыпаюсь с ней. Похожу, отвлекусь, вроде забуду. Но только остаюсь один, она снова возвращается ко мне...
— Да, беда большая. Такая чудесная девушка! Золото. И надо же этому случиться. Я знал её немного раньше, чем ты, и сразу втрескался. Но избрала она тебя...
Помолчали. Дело ли в том, кто кого избрал. Вся беда в том, что пропал человек, очень дорогой, человек большой души. Иван Титков поднял голову.
— Это все твой Блажевич, — сказал он. — Почему ты его не убрал раньше? Ведь было такое решение...
— Было. Передо мной поставили такую задачу, а я пожалел, распустил нюни, надеялся, что человек исправится, да где там. Каким был, таким и остался.
А потом разговор о том, что вот-вот советские войска перейдут в наступление, скоро Белоруссия будет освобождена. В воздухе пахнет новой битвой Красной Армии.
Поговорили, разошлись. И не знали, что снова им не встретиться. Один из них будет тяжело ранен и отправлен на Большую землю, а другого друзья похоронят в белорусской земле.
Хотелось бы ещё о многом поговорить, о том, как познакомились в ходе боев, а затем, сошлись по характерам, поступкам, как вместе организовывали переход на сторону партизан, вместе же ринулись в первый бой против немцев. Событие огромной важности. Но вот некогда и толком поговорить, вспомнить те горячие, незабываемые деньки. Встретились как друзья, сразу нашли общий язык, договорились как совершить переход, ударить по немцам.
В штабе он нашёл комиссара Ивана Тимчука, капитана Ивана Тимофеева, начальника штаба Бориса Пономаренко. Разговор один: противник окружает их все более тесным кольцом, давит со всех сторон. Партизаны и население Полоцко-Лепельской зоны в тяжёлом положении. На них жмут двенадцать полков СС и полиции, части шестой авиаполевой дивизии, пять пехотных дивизий, двести первой охранной дивизии, самого жестокого и террористического батальона Дирлевангера, подразделения предателя Каминского. Сила большая. Даже перечислить трудно.

После этого Гиль специально заехал на свою прежнюю квартиру, к Пелагее Ивановне. Хозяйка несказанно обрадовалась ему, обняла его, расцеловала. И сразу же бутылку на стол. Теперь уж не говорила, что это из старых запасов.
— Нет, ты же знаешь, Пелагея, что я не очень люблю это зелье...
— Надо было бы вспомнить нашу милую Нину.
— Только не этим, — он прошёл по дому, постоял у широкой деревянной кровати, на которой с Ниной спали, миловались, провёл ладонью по полированной спинке. Бывало, он, забрасывая руки за голову, касался этой спинки. Тут же можно было найти и руки Нины.
На подоконнике увидел ряд пламенеющей герани. Удивился, что её так много.
— Неужели это те, что посадила Нина?
— Именно. Так я берегу их, рассадила побольше. Она привезла горшочек из какого-то сгоревшего дома. Старушка подарила их. Видишь, как расцвели. Огонь. Это её душа, сердце...
Гиль нагнулся, почувствовал специфический запах герани. Бывало, после того, как Нина повозится с цветами, от её рук исходил этот ароматный запах. Закрыл глаза, втянул в себя воздух. Все знакомо, близко. Ох, если бы её сейчас, в этом доме встретить.
— Хорошо, хозяюшка, давай выпьем, вспомним нашу милую подружку. Какая потеря! Она постоянно рядом со мной.
— Хай жыве Савецкая Беларусь и её герои!
Владимир опрокинул стопку и неожиданно сел на стул, обхватив руками голову.
— Какая потеря!.. Она постоянно рядом со мной…

Минуло несколько месяцев. Зима уже позади. Чувствовалось приближение весны. Гиль стоял на опушке берёзовой рощи, ветки которой начинали зеленеть. Дул тёплый, напоенный ароматом ветер. В руках у него бинокль. Он присматривался к тому, что делалось у крайних домов деревни, которая раскинулась в низине, у реки. Стоявшему за его спиной Орлову, он сказал:
— Вячеслав, видишь тех солдат, что мечутся перед домами?
— Хочешь сказать, что вчера их здесь не было?
— Конечно. Вот и машины, орудия на прицепе...
— Подтягивают, готовятся к новому наступлению против партизан. Намереваются прижать нас к озеру Палик, болотам, ликвидировать всю Полоцко-Лепельскую зону. Утром я слушал грохот танков. Снимают с фронта и бросают против партизан. Силы значительные.
Оба они приходят к выводу, что ожидается крупная атака со стороны врага. Об этом говорят воздушная разведка, которую немцы проводили в последние дни, появление артиллерии, самолётов, танков. Есть и свежие части. Среди них бригада предателя Каминского, механизированный полк, батальон Дирлевангера.
Было о чем подумать. Ожидаются большие бои. А как подготовиться к ним? Командир и его зам часто эти вопросы решали вместе. Много им помогал новый работник штаба капитан Борис Пономаренко.
Орлов, видя, что командир не отрывается от бинокля, решил, что в его мыслях что-то уже созрело. В последнее время он изменился. Стал более суров, беспощаден, не любил много говорить. Скажет и потребует, чтобы его решение было принято в обязательном порядке. И строго накажет, если кто-то проявит слабохарактерность, колебания. Они провели ряд боевых операций, и во всех он был крут, решителен. Может, поэтому они прошли удачно.
В январе фашисты неожиданно перешли в наступление против их бригады. Они двигались исключительно вдоль дороги, на фронте в пять-шесть километров, имея на флангах сильные заслоны. Для партизан это была настоящая гибель. Враг просто рушил очаги их сопротивления. При том сразу же закреплял захваченные участки магистрали, с боков возводил сплошной деревоземляной забор в рост человека, с амбразурами для ведения огня. Тут же вырубался лес, на высотах строились огневые точки, бункера для охраны. Страх божий. Что же делать, как спасти бригаду, сохранить свои позиции? Враг придумал что-то новое. Попробуй ему воспротивиться... Можно было видеть, как напрягся Гиль. Он сжал кулаки, нахмурился. Посмотрев на Орлова, Пономаренко, он ещё больше свёл свои черные брови. По щекам желваки.
— Все дело в нашей хитрости, ловкости. Обойти, нагрянуть внезапно, ударить оттуда, откуда совсем не ожидают...
Гиль оставил на месте один батальон приказал ему стоить на смерть, больше шуметь, кричать, стрелять. А остальным? Разбежаться в стороны, незаметно просочиться через боевые порядки врага, проскользнуть там, где он совсем не ждет. Как песок сквозь пальцы.
Немцы только что видели партизан перед собой. И вот они пропали. А те вдруг в лесу устроили такой тарарам, обрушились на немцев со всех сторон, открыли губительный огонь. Фашисты не знали, как среагировать, откуда ждать опасности, где противник. Их хитрая затея лопнула, как мыльный пузырь.
А что им теперь ждать? Немцы накапливают значительные силы и вот-вот могут ударить по ним. Они ведут разведку, знают, где их отряды, что из себя они представляют, что от них ждать. Силы у гитлеровцев ощутимые. Танки, орудия. Вот и решай, как действовать.
Бригада Родионова не одна против врага. Три бригады остановились на участке Лепель — Березино, привлекается бригада имени Воронянского. Иван Титков со своими пятью отрядами и ротой автоматчиков изготовился против вражеских гарнизонов в деревнях Пустоселье, Трамбин и у моста на реке Поня.
Все населённые пункты знакомые. Уже не первый день они крутятся возле них. То атакуют врага, то сами отходят. И почти всюду на первом плане бригада Родионова.
Она на острие атаки, идёт, будто по лезвию ножа. её примеру следуют остальные формирования. А если он ошибётся, напутает? Какой ответственности подвергает своих друзей, соседей.
— Вячеслав, — обернулся Гиль к Орлову. — Сделаем так. Мы дадим противнику возможность вклиниться в лесной массив, измотаем его засадами, а потом в глубине... Ну, создадим там крепкий орешек, такой заслон, чтобы он был не по зубам врагу. Вот когда противник дойдёт до этого рубежа, и обрушиться на него. Помогут соседние бригады. Нужно лишь связать с центром...
Как и ожидалось, немцы, прикрываясь огнём, врезались в лес. Вслед за их цепями пехоты пошли танки, бронетранспортёры, походные кухни. Продвигались медленно, перекатами. Стрельба все больше нарастала. Рокотали моторы. Разрывались снаряды. Стоял такой шум, что казалось, все вокруг рушится, обваливается.
Просеки были забиты боевой техникой. Танки, по существу, двигались вслепую, стреляли наугад. Некоторые из них застревали между толстыми деревьями, в болоте.

Гиль понимал, что творилось в лесу, представлял, как запутались в нем фашисты. Чтобы усугубить обстановку для врага, он решил сдвинуть засады на фланги. А потом его приказ — всем отрядам открыть убийственный огонь по немцам из пулемётов, противотанковых орудий.
И все же пока он не был удовлетворён ходом боевых действий, с волнением ждал перелома. Он должен наступить. Не иначе. Связывался по радио с отрядами, выяснял, как у них остановка, как ведут себя гитлеровцы. По его расчётам, они не должны устоять, вот-вот могут не выдержать натиска. И вот этот момент наступил. Немцы дрогнули, бросились в разные стороны. Большая часть их хлынула туда, где между деревьями просвечивали поляны. А там уже залегли партизаны. Они встретили немцев огнём. А те назад. А там другие цепи...
Капитан Тимофеев вместе с группой бойцов врезался самую гущу вражеских солдат. Рядом с ними действовали бойцы во главе с комиссаром Иваном Тимчуком. Где-то здесь сражался и капитан Борис Пономаренко. Вся бригада участвовала в боях, дралась, сколько было сил. Общее направление на запад, в сторону Бегомля-Плещеницы, в обход Жердяжье.
Гиль боялся потерять управление бригадой, постоянно связывался с отрядами, уточняя, где они и как действуют, ставил перед ними новые задачи.
Скоро бой совсем затих. Гиль увидел комиссара Тимчука, грязного, ободранного, но довольного. Он выходил из леса на дорогу с бойцами.
— Как настроение?
— Наша взяла, командир. Лихо задумали.
— Но впереди ещё будут схватки. Владимир Гиль...
— Выстоим.
16-17 апреля 1944 года. Продолжение боев. Противник, понеся потери, подбрасывал свежие части, старался как-то вернуть утраченные позиции. Немцы хотели к началу нового наступления советских войск на фронте ликвидировать опасное положение в своём тылу.
Танки, самолёты, артиллерия. ещё не так давно эти части по отдельности Гиль успешно громил... Слава о нем далеко шагнула. Даже командующий этой группы генерал-полковник Рейнгарт поставил перед своими чинами задачу изловить и уничтожить этого неуязвимого, так досадившего немцам человека. Но пока ещё не удаётся.
В блокированном немецко-фашистскими войсками районе действовало 16 партизанских бригад, больше 17 тысяч человек. На вооружении у них были винтовки, автоматы, пулемёты. И конечно, среди этих бригад — наиболее значимое формирование его, Гиля. Оно совершало стремительные марши, смело обрушиваясь на врага. Но и потери несло немалые.
В этом кольце партизаны стойко держатся, всячески отбиваются, но немцам все же удалось сузить кольцо окружения до двадцати километров вокруг Ушачей. Их цель — разгромить, уничтожить, испепелить все, что находится в окружении. Такова задача их очередной карательной операции — «Весенний праздник». Надо же, придумали такое название.
— Нет, не бывать того, чтобы фашисты праздновали свою победу, — горячо произнёс Иван Тимофеев. — Вот-вот подойдут наши войска и так ударят по ним. А мы поможем...
— Не так все просто, — задумчиво произнёс Гиль.
Обычно он редко курил, а теперь взял у кого-то сигарету, затянулся. Понимал, что бригада ведёт тяжёлые бои. В ночь на 2 мая сорок четвёртого она сосредоточилась в лесах Бондары, Бояры. Перед ними стоит задача — прорвать кольцо окружения, выбраться на поле, развернуться.
Гиль связался с отрядами, уточнил с ними обстановку. Его приказ — в ночь на 3 мая собраться в лесу юго-западнее Малого Матырино и совместно с бригадой Ворошилова занять круговую оборону.
Вместе с Тимофеевым он отправился в этот район, побывал в одном, другом отряде. Утром бригада была обнаружена авиационной разведкой противника. Нужно было сменить расположение. Но бомбардировки не избежали. Самолёты летали один за другим. А потом, в 12.00 противник стал подтягивать дополнительные силы.
Штабу не удалось прорваться к своим отрядам. Он отбился от основных войск, оказался в изоляции. Надо немедленно исправить ошибку. Гиль ещё следил за ходом боевых действий, подсказывал бойцам, как выйти из трудного положения, предложил воспользоваться просеками в лесу. В этом единственное спасение. Иначе погибнет штаб. Не поздоровится и тем подразделениям, что с ним.
Шаг за шагом они все же врезались в боевой порядок противника. В ночь на четвёртое мая им удалось выйти в район высоты 142,1. Это намного ближе к отрядам. Они уже рядом. Хорошо бы и им предпринять рывок. Тем более, рядом соседние бригады, правда, они сильно потрёпаны. Но все же с ними веселее. Немного помогут.
В 14.00 бригада вместе с соседями начала прорываться в направлении Ровбы, Плина, имея задачу выйти в тыл противника, в лес южнее Пущи. Противник с большими потерями для него был выбит из ряда населённых пунктов и, бросив технику, поспешно отошёл.
Бои шли непрерывно, каждый час. Они все больше ожесточались. Успех сопутствовал то одним, то другим. В 15.00 противник уже атаковал из района Ушач — притом силой до полка пехоты с артиллерией и танками. Атаковал отряды бригады имени Ворошилова. Те самые, которые прикрывали левый фланг обеих бригад. Он оттенил их и вынудил перейти к обороне на южной опушке леса Малое Матырино. Гиль был неудовлетворен тем, что бой шёл неровно, подчас не в пользу партизан. Нужно было переломить ход боя, навязать врагу свою волю. Иначе ничего хорошего не будет. Очень важно вынудить его отойти, пусть даже на небольшое расстояние. Если ты вял, нерешителен, идёшь на поводу у противника, считай, что тебе не видать удачи. Необходима хоть маленькая победа. Тогда наступление можно развить, нарастить.
Штаб и его подразделения были вместе с Гилем, быстро и точно выполняли его распоряжения. Для него главное сейчас: атаковать, не ждать, не тянуть время. Он приказал второму отряду продвинуться хоть на несколько метров. И тот, действуя на правом фланге бригады, энергично развернулся и вышел в тыл к противнику, уничтожил его обоз. Это уже было хорошо. Успех!
Но что получилось дальше? Увлёкшись ходом боевых действий, Гиль не сразу заметил, что он вместе со штабом оторвался от своих войск. Это его опечалило. Радиостанция была разбита. Он не мог руководить бригадой. Нужно, чего бы это ни стоило, соединяться с отрядами, иначе погибнет дело, враг воспользуется его ошибкой.
Гиль все же основную поддержку возлагал на свои отряды. А они почему-то в этой обстановке были безынициативны, нерешительны. Что с ними, кто ими командует? Вот нет радиостанции, чтобы вмешаться, исправить ошибку. С ним было несколько штабных подразделений. Их следовало перенацелить. Он шагал по лесу, чувствуя, как хрустят сухие ветки под ногами. Недалеко разрывались снаряды, мины. Можно было услышать и свисты пуль. И вдруг перед ним вспышка огня, взрыв. Потеряв сознание, он не сразу понял, что произошло. Сзади шёл боец и сразу же крикнул: «Командира убило!» К нему бросились люди. Он был жив, но дышал тяжело, порой терял сознание. Санинструктор, оказавшийся рядом, осмотрел его и печально покачал головой. На груди, животе глубокие раны. Кровь трудно остановить. Кое-как он сделал перевязку, но бинт сразу же закровянил. Рядом с командиром разорвалась мина, и её осколки крепко поразили Владимира. Владимир Гиль...
Его несли на носилках и старались побыстрее выбраться на более безопасное место. Ведь рядом свистели пули, рвались снаряды. И все же он попросил остановиться. Он приподнялся, чтобы разобраться, что творится на ноле боя, что-то хотел сказать. Пробились через один вражеский рубеж, соединились, однако впереди другой рубеж. Острый бой разгорелся не только четвёртого мая, но и пятого. Немцы постоянно наседали, подбрасывали подкрепления. А отряды бригады раздробились, порой не знали, куда податься. Они явно растерялись. Не знал, что делать, и командир батальона майор Шепелев.

Гиль лежал в землянке без сознания. Врач пытался что-то сделать, но не мог. Пульс плохо прощупывался, ослабло дыхание. Одиннадцать суток он был на линии жизни и смерти. Лицо заострилось, глаза потускнели. Он ещё старался вмешаться в ход боя, чему-то учил Шепелева, что-то подсказывал ему, но с каждой минутой угасал. И друзья видели, что уже мало осталось ему протянуть.
И как-то он спросил Тимофеева:
— А потянули бы меня в Лубянку, если бы остался жив?
— Да что ты, командир, говоришь? Крепись, выживешь. Надо найти самолёт и отправить тебя на Большую землю, чтобы подлечили. Где-то же есть госпиталь партизанский... А что касается Лубянки, забудь ты о ней...
Вспомнил Нину, свою милую подружку.
— Она одарила меня таким счастьем, а я не мог уберечь её...
О самолёте думали, но вокруг загремели бои, ничего не могли сделать. Умер Гиль под вечер. Это было 14 мая 1944 года. Похоронили его на хуторе Накол. Вот и командир погиб. О нем было сказано много тёплых слов. Если бы не эта случайно подвернувшаяся мина, он повёл бы бригаду и дальше, до соединения с Красной Армией. И он бы не допустил таких потерь, как теперь.
На похоронах вспомнили и Титкова, друга Гиль-Родионова. Это они так тесно сошлись во время перехода бригады и вместе много сделали для того, чтобы нанести по врагу ощутимый удар. Но тут же пояснил, что и сам Иван Титков ранен. Для него нашли самолёт и его оправили сразу же в Москву.
Многие группы партизан к этому времени вышли из леса и собрались вместе. Мало их осталось. Бригада понесла большие потери. Она постоянно находилась на линии огня, впереди, первой пробивалась через вражеские рубежи. Бригада, зародившаяся во вражеском лагере Сувалки и прошедшая через огонь и воду.

 

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Машина легко катилась по асфальту. Далеко уже позади остался Минск, из которого выехали рано утром. Вот только что проскочили Бегомль, районный центр. Как быстро растёт город, удивлялся Вадим Гиль. Столько в нем новых больших домов из кирпича. А давно ли выглядел как настоящая деревня…
В этих же местах сражался и отец — Владимир Владимирович. Когда он попал в плен, немцы добавили ему вторую фамилию. Стали его звать Гиль-Родионовым. Так и пошло. А со временем первую фамилию стали забывать. Для многих он был просто Родионов. Сына это обижало. Похоронили отца на хуторе Накол, а потом перенесли на кладбище в Ушачи, куда они сейчас и едут.
И на памятнике в Ушачах, что на братской могиле, стоит: «Родионов». Он первый в списке. Да и бригада «1-я антифашистская партизанская», которой он командовал, была основным соединением, вела за собой остальные бригады, первой сталкивалась с врагом. Она и потери понесла большие.
Сколько уже лет прошло. Вадим отца не помнит. Он родился в тот же год, когда отец уехал на фронт. Сестра помнит его. Это был душевный, внимательный, хороший человек. Да и партизаны, которые ходили с ним в атаки, отзываются о нем очень хорошо. Волевой, грамотный, умный командир. Не случайно немцы хотели его перетащить на свою сторону. Он уехал на фронт, и никаких весточек от него не было. Им сообщили, что пропал без вести. И что это такое? Жив он или погиб? Находились они в то время в Армавире, потом эвакуировались на Урал. Двое маленьких детей, дедушка и ещё бабушка.
И вдруг узнают из печати, что отец их жив. Это было как гром с ясного неба. Оказывается, вражескую бригаду, которую он тогда возглавлял, перевёл на сторону партизан и затем бросил её против немцев. Это было такое событие. О нем в газетах писали широко, восхваляли высокие командирские данные отца. Писали и о том, что он поощрён Сталиным. Ему присвоено звание полковника, он награждён орденом Красной Звезды.
Вот после этого они вернулись из эвакуации, в Армавир. Вроде некуда и приткнуться. Но им нашли комнату. Кроме этого, дали солидную денежную сумму. Что же с ней делать? У них гостила сестра матери. Она и предложила ехать к ней в деревню. Дом её был разбит, еле держался. Местные власти помогли поставить новый, пятистенный. И потом каждый год они с семьёй ездили к тётке в гости, и там жили продолжительное время.
Продолжительное время встречались и с другом отца Тимчуком. Сюда, в Ушачи и приезжали вместе. Тимчук после смерти отца и возглавил бригаду, повёл её дальше. Хотя она вскоре прекратила своё существование, выполнив свою ответственную миссию. Сформированная из военнопленных, она прошла большой путь. В какие бы передряги она не попадала, всегда оставалась верной Отчизне. Пролетели годы. Теперь уж и матери нет.
...Машина приближалась к Ушачам, и Вадим Гиль чувствовал все большее волнение. Так с ним всегда, когда приезжал в это святое место, где похоронены многие ветераны, народные мстители. Где и покоятся останки отца. Где и могут быть встречи с теми, с кем он ходил в атаки, проводил своё время.
Они были уже не первыми у братской могилы, у памятника. Вышли, положили цветы, выстроились рядком, поклонились. За ними наблюдали. Знали, кто к кому приехал, не мешали им пока. Пусть улягутся чувства, что переполняли их сердца в это время.
Но прошло время, и их позвали. Объятия, поцелуи. Встретились как близкие, родные. Перед Вадимом — Григорий Семёнович Марков из Витебска. Это «ходячая энциклопедия» бригады. Он работал в штабе бригады отца — занимался делопроизводством. Он много рассказывал и о своём командире и о самой бригаде. Он не раз гостил у Владимира на его даче, и Вадим частенько заглядывал к нему в Витебск. Ближайший друг. Им есть о чем поговорить. Здесь же и полковник Табачников Сергей Михайлович, который не раз бывал в одних боях с его отцом. Он же участвовал в переводе бригады на партизанские рельсы, был офицером связи от Титкова. Тимчук пока не приехал. Вроде приболел. Он звонил Вадиму, что занедужил. Сердце побаливает. Но кто-то ещё приехал, на автобусе. Большая группа. Люди выходят из автобуса, медленно приближаются, присматриваются к ним. Вроде не узнают. Не знает их и Вадим. Вперёд вышел чернявый, симпатичный, уже с проседью в волосах мужчина.
— Иван Тимофеев! Иван Иванович Тимофеев! — крикнул Григорий Марков, и бросился к нему навстречу. — Дорогой ты мой. Разведчик бригады, адъютант командира! Самый милый в бригаде человек. Владимир Гиль...
Снова объятия, поцелуи. Но один мужчина уже с седой шевелюрой, пополневший, не подходил, стоял в стороне и с улыбкой наблюдал за всеми, возможно ждал, когда его позовут.
— Вячеслав, подходи, не валяй дурака, — обернулся к нему Тимофеев. — Это заместитель командира подполковник Орлов, в прошлом отчаянный артиллерист.
Вадим слышал об Орлове. Вместе с отцом они создавали бригаду, а затем совершали в ней переворот. Сели, выпили малость. И о чем же повели разговор?
— Вячеслав, почему я долгое время не слышал о вас? — спросил Орлова Вадим.
— О, мил-человек. Был за решёткой. Семь лет отдубасил. И не знаю, за что.
— Да не только ты, Слава, — с грустью произнёс Тимофеев. Я тоже не минул Лубянки. А для чего это? — с надрывом в голосе произнёс Иван.
— Для профилактики, — горько усмехнулся Орлов.
Иван все не успокаивался.
— А как было бы с нашим командиром, если бы он не ушёл на тот свет? — Неужели тоже упекли бы в лагерь?
— Но ведь он заслуженный человек, — возразил кто-то
— Как сказать. Случалось, что туда попадали с большими орденами.
— А наш Титков, герой, тоже угодил туда, — воскликнул кто-то. — Хрущев усадил его туда. Этот борец за правду, верный ленинец!
Возбуждение немного улеглось. Выпили ещё по одной чарке. Но алкоголем не увлеклись. Хотелось поговорить, расспросить друг друга о жизни, переменах, грядущей жизни.
— Обождите, хлопцы, — поднялся Тимофеев. Он сходил в автобус и принёс оттуда портфель, достал из него портрет девушки: прекрасной, улыбающейся, сияющей. Белый ряд крепких зубов, припухлые губы, нежные щеки.
— Кто это?
Произошла общая заминка.
— Нина — наша партизанка, разведчица, учительница. И... верная подруга командира. Это солнышко нашей бригады!.. — подсказал Марков.
— Ах, мы, свиньи неблагодарные, вот ездим сюда постоянно, а её, голубушку, ни разу не помянули, — произнёс с грустью Тимофеев. — Давайте сегодня же отправимся на её могилу. Говорят, на ней всегда полно цветов. О ней ходят легенды. И погибла она по глупости одного придурка, фашистского холуя. Не хочу даже и называть его имя.
Вадим взял в руки портрет девушки. Он видел её впервые, хотя часто слышал о девушке, которая была другом для отца, часто в минуты горестные согревала ему душу, говорят даже, что она могла и предостеречь от ошибок, подсказать ценную мысль, будто много сделала в бригаде и во время переворота, в бою кинулась на перерез перетрухнувшей военной братии. Смелой и отчаянной была. А как ухаживала за отцом. Раньше у него было ревнивое чувство к ней. Но это мимолётное чувство. Этой девушке нужно поклониться.
После Гиля возглавил бригаду комиссар Иван Матвеевич Тимчук. И никто этому не удивился. Это человек, который хорошо показал себя в партизанских краях и в бригаде пользовался авторитетом. С командиром он работал дружно, не питал к нему никакого зла. В своё время они были в Кавалерийской школе. Только Тимчук — преподавателем, а Гиль — курсантом. Но вот подошло время до наград. Многих командиров наградили, а значительной части из них присвоили Звание Героя Советского Союза. Этой чести удостоились и Титков с комиссаром Степаном Манковичем.
А что касается 1-й Антифашистской бригады, той, которой командовал Гиль-Родионов, вдруг становится известно, что Золотую Звезду получил Иван Тимчук. За какие заслуги? Человек он неплохой и воевал хорошо, всего себя отдавал Родине. Но на бригаде он всего несколько месяцев, в переходе бригады на сторону партизан, в этом большом подвиге, участия не принимал. Это большая заслуга Владимира Владимировича. Но о нем и не вспомнили...
И когда Тимчука поздравляли со Звездой, он смущался, не знал, что сказать. Он сам не знал, как удостоился такой награды. Потом в бригаде началось другое. О наградах больше никто не говорил. А многих офицеров, тех, кто побывал в плену, стали один за другим вызывать в органы НКВД. Расспрашивали, как попали в плен, что делали в лагере, имели ли связь с гестаповцами, какие выполняли поручения.
Орлову дали семь лет. Тимофееву немного меньше. Угодили в лагерь и Рубанский, Еремеев и другие. Генерал-предатель Богданов был расстрелян 24 апреля 1950 года. Владимир Гиль...
И что удивительно, не избежал лагерей Герой Советского Союза Титков, ставший в лесных боях другом Родионова, командир знаменитой партизанской бригады «Железняк».
После войны жизнь у Титкова сложилась удачно. Он окончил вуз, отучился в академии общественных наук, получил высокий пост — заместителя министра строительства. Однажды он в гостинице «Москва» встретил своих старых друзей: тех, с кем был на войне, с кем учился, с кем пришлось хлебнуть горя на стройках, которые возглавлял теперь. Посидели, выпили, высказались, поделились бедами, которые теперь встречают. И крепенько поругали чиновников, бюрократов, тех, кто пользуется государственной казной. Много досталось и Хрущёву.
Их разговор записали, а потом вызвали в соответствующий орган, предъявили обвинение. Затем судили. И как друзья не открещивались, всем дали срок, А Ивана Титкова ещё лишили всех наград. И разжаловали в рядовые. Он писал, жаловался. Не прислушались. Никто не отвечал, никто не помогал. А потом сняли Хрущёва. И Титкову вернули все награды. Звание Героя. Стал он снова полковником, занял солидный пост. Квартирные условия улучшил.
О чем бы ни говорили боевые друзья, они возвращались к Родионову, патриоту, человеку большой души. Припомнили слова Пантелеймона Кондратьевича Пономаренко о нем, сказавшего, что это наш человек, именно «наш». Погоревали, что нынче продажные писаки распространяют о Владимире Владимировиче разную чушь. А Пантелеймон Кондратьевич во время войны внимательно следил за тем, как складывалась жизнь Родионова, докладывал о нем Сталину, имея твёрдое мнение насчёт командира 1-й антифашистской бригады. И как бывший начальник Центрального штаба партизанского движения при Ставке Верховного Главнокомандования подробно изложит в своих мемуарах, над которыми сейчас работает, ратные заслуги бойцов легендарной бригады под началом Гиль-Родионова.

...Вскоре смерть оборвала и работу над книгой, и жизнь Пономаренко. Первый том его воспоминаний вышел уже после кончины автора. О Владимире в нем не было сказано ни слова.

 

НАШЕ ДОСЬЁ: ИВАН ЕФИМОВИЧ СКАРИНКИН

Военный журналист, писатель, участник Великой Отечественной войны.
Белорус, родился на Могилевщине в 1919 году в деревушке Третное в крестьянской семье. Окончил Могилевский политико-просветительский техникум (1937), рабфак Минского института народного хозяйства (1939), Военно-политическую академию (1952).
Участвовал в боях на Северо-Кавказском и Дальневосточном фронтах, награждён орденами Красной Звезды, Отечественной войны II степени, медалями.
За 30 лет службы военным журналистом исколесил практически всю страну, сотрудничал со многими военными изданиями («Красный кавалерист», «Знамя победы», «Во славу Родины»), с 1950 года писал рассказы, очерки, книги на военную тематику.
Ушел в отставку в звании полковника в 1986 году. На склоне лет вернулся на родную землю, работал в издательстве «Беларусь».
В 1985 году был принят в Союз писателей СССР. Его перу принадлежат более десятка книг: «Завещано отцами», «В дымке полигонной», «Танковый прорыв» и другие.
Работа над рукописью повести была завершена только в 2005 году, но состояние здоровья автора не позволяло ему самостоятельно решить вопрос с публикацией произведения.

 

«Интер-Пресса»  ✰  МТК «Вечная Память» ✰  Авторы конкурса ✰  Лауреаты конкурса ✰  Журнал «Сенатор»