Текст статьи
Галя молодая... Крестьянин лет пятидесяти и две девушки, ехавшие навстречу на повозке-фурманке, были вынуждены остановиться. Наконец замыкавший колонну бронетранспортер, натужно ревя двигателем и изрыгая удушливый дым, словно труба затапливаемой печи, остался позади. Поворачивая налево, в сторону примыкающего к дороге села, путники увидели стоявшую у обочины дивчину, которая для военного времени была одета слишком броско.
— Кто это? — прищурил глаза возница.
— Галька Палий, — с пренебрежением бросила Ольга Трофимчук, дочь кучера. — Опять собралась к своим немецким дружкам.
— Сучка! — сплюнул мужчина.
— Ну, вот скажите, Михайло Панасович, — со сталью в голосе вступила в разговор Катерина Дацюк, — лазве не Мазепа в юбке эта Галька? Комсоргом класса ведь была. Меня в комсомол не пустила. Дочка классового врага, дескать.
— Да это, может, и к лучшему, — Трофимчук взмахнул кнутом. — Мою вон втянули, так третий год трясемся.
— Никто меня не втягивал, — рассердилась Ольга. — И чего бояться? Будто немцы не знают, что почти все старшеклассники комсомольцами были.
— Да если бы не Степан Никитович, в лучшем случае работать тебе, Оля, на какого-нибудь бауэра в Германии. И пропусков в Ровно нам бы не видать как своих ушей. А так поторговали малость овощами, и рейхсмарки на жизнь есть.
— Такого старосту еще надо поискать, — согласилась Ольга. — Убедил же он немцев: мы не виноваты в том, что Василя и Петра в Красную Армию призвали.
— Так бы и другой староста поступил, не только мой отец, — произнесла Катерина.
— Не скажи, — возразил Михаил Панасович. — В некоторых селах немцы и хлопцы с трезубами зверствуют вместе со старостами.
— Людям надо помогать, — Катерина провела рукой по лежавшим на коленях женским хромовым сапожкам. — Вы вот помогли мне за обновкой съездить. А такие, как Галька, в помощи не нуждаются. Они сами себе дорогу пробивают. Активисточка... Оля, помнишь, как она весной сорок первого заявила: «Дацюк — дочка бывшего управляющего помещичьим имением. Поэтому к ней надо присмотреться, дать испытательный срок». А чего присматриваться-то? Мы ведь друг друга знаем с пеленок. Так я в комсомол и не вступила.
— Дался вам этот комсомол, — проворчал Трофимчук. — Чему он научил Галину? С немцами якшаться?
Помолчав, мужчина вполголоса затянул:
«Йихалы козакы из дому до Дону,
Пидманулы Галю, забралы с собою.
Ой ты, Галя, Галя молодая...»
Опять помолчал, потом буркнул:
— А эту и забирать не нужно было: сама пошла...
— Девушка наклонилась к дверце притормозившего черного «Опеля». На вороненой спине машины словно в зеркале отразилось симпатичное личико.
— Гутен таг. Ровно? — поправляя прическу, с улыбкой проговорила красотка.
— О, йа-йа. Битте, — сидевший рядом с водителем майор подал знак трем другим офицерам: потеснитесь, мол.
— Я, наверное, причиняю неудобства? — на хорошем немецком продолжила Галина Палий, расположившись на заднем сиденье, где как в мышиное гнездо сбились фигуры в серых мундирах.
— Ну что вы, фройлен. Ваша компания нам приятна, — майор был сама вежливость. — По делам или на отдых?
— И то, и другое, — девушка обнажила белоснежные зубы.
— С чего же вы начнете? — не унимался старший машины.
— Со второго, — с игривой интонацией ответила попутчица.
Галя молодая... Сидевший на коленях у обер-лейтенанта и согнутый в три погибели гауптман с интересом разглядывал открытую на треть грудь девицы. Наконец и он решился задать вопрос:
— А где вы отдыхаете?
— В казино, в ресторанах...
— Шмиц, не приставайте к фройлен! — заерзал на кресле майор. Через минуту обернулся к Галине. — Может, мы подружимся? — У меня уже есть друзья, — усмехнулась собеседница. — Правда, они другую форму носят. Черную.
Немцы насторожились.
— Я работаю в гестапо, — у носа майора оказался аусвайс, удерживаемый длинными пальцами с накрашенными ногтями. Всю оставшуюся дорогу до Ровно в салоне автомобиля сохранялась тишина.
...Трофимчуки, высадив Катерину Дацюк в центре села, въехали во двор своего дома. Куры белой метелью разлетелись прочь от фуры. Из хаты выбежала зареванная жена хозяина Анна Петровна:
— Михайло, нашу дочку в Германию забирают. Повестку принесли.
— Да ты что! И когда?
— Завтра.
— Господи, да что же делается... Надо к Степану Никитовичу ехать. Обещал ведь, что Олю не тронут.
На крыльцо каменного дома поднялись гуськом: Михайло Остапович, Анна Петровна, Оля.
— Доброго здоровья, Степан Никитович, — поклонился, сняв капелюх, Трофимчук.
— Доброго, — отозвался староста. — Садитесь, чаю попьем.
— Не до чая, Степан Никитович. Олю нашу в Германию угоняют.
Галя молодая... Дацюк побледнел. На худом лице еще рельефнее выступили скулы:
— Началось... Неспроста пугали: доиграешься, староста, со списками, сами найдем, кого мобилизовывать. И до дочки твоей доберемся, а ты в камере «старостить» будешь.
— Это кто же?
— Наши хлопцы в их форме, кто еще...
— Ох, что же теперь будет?! Сыновья в Красной Армии. С сорок первого писем нет. Живы ли, не живы... Теперь дочки лишают, — запричитала Анна Петровна.
— И вашу Катерину мобилизуют? — нахмурил брови Трофимчук.
— Пока нет, — вздохнул Дацюк.
— А Олю уже завтра заберут, — вновь заголосила Анна Петровна.
— Сейчас что-нибудь придумаем, — староста на минуту замолк. — Пусть Оля останется пока у нас, а вы скажите, что вчера уехала к родственникам в город и о повестке не знает.
Молчавшая до этого жена Степана Никитовича Мария Федоровна высказала тревогу:
— А если ее здесь найдут?
— К старосте, надеюсь, не сунутся. А если придут — под кровать или в подпол спрячется, — успокоил Дацюк.
— Храни вас Бог, — поблагодарила Анна Петровна, поцеловала дочь и, подталкивая мужа к двери, вместе с ним вышла на улицу.
Галя молодая... Июльская жара, словно гигантское ватное одеяло, накрыла запад Украины. После однообразного ландшафта: лугов и спиленных вдоль дорог деревьев, напоминавших ножки срезанных каким-то великаном грибов, город Ровно казался настоящим оазисом. От обжигающих солнечных лучей здесь можно было скрыться под шатром из многочисленных каштанов, ив и тополей.
По теневой стороне улицы Цементной Галина Палий добралась до дома, где жила ее тетя.
— Привет вам от мамы, — поздоровавшись, сказала девушка.
— Спасибо. Отдохни с дороги, Галя, — предложила тетя.
— А я и не устала — на машине с ветерком доехала.
— Опять с немцами?
— Ага.
— Ох и нарвешься ты когда-нибудь, — с укоризной сказала тетя.
— А чего их бояться? Я в общении практикуюсь.
— Знаю я твое общение. Небось опять куда-нибудь собираешься?
— Собираюсь. В семь часов договорились встретиться с сослуживцами. Ой, уже опаздываю, — взглянув на настенные часы, всполошилась племянница.
— Буду в Яблоневке — расскажу матери про твои встречи, — погрозила пальцем тетя. — Ладно, иди. Ключ не забудь.
Галя молодая... На скамейке в парке сидели подруга Галины Данута Ольшевская и их знакомые — офицер гестапо штурмбанфюрер СС Вальтер Франк и обер-лейтенант вермахта Отто Шельберт.
— Задерживаетесь, фройлен, — с насмешкой сказал гестаповец.
— Прошу прощения, — улыбнулась Галина. — Только появилась в городе: навещала родителей.
— Не будем терять время, — поднялся со скамейки Шельберт. — Стол уже заказан.
Они направились вниз по Дойчештрассе, брусчатку которой полировали шины легковых автомобилей, выпущенных германскими концернами.
Некоторые прохожие исподлобья смотрели на шествующие по тротуару интернациональные пары. Кто-то делал вид, что не замечает гуляющих с гитлеровцами девиц. А во взоре мужчины лет тридцати пяти в белой косоворотке проскользнула презрительность. Галина вспомнила, как еще пару часов назад такие же ненавидящие взгляды жгли ей спину в родной Яблоневке.
Колкость карих глаз ровенчанина не проскользнула и мимо внимания штурмбанфюрера СС Франка.
— Хальт! — заорал он. Незнакомец, вздрогнув, остановился.
— Что, не нравятся немецкие офицеры? Или наши дамы?
Мужчина молчал, нервно теребя холщовую торбу.
— Переведи ему, — обратился Франк к Галине.
— Офицер спрашивает: вы чем-то недовольны?
Кареглазый испуганно завертел головой:
— Нет-нет, я не хотел вас обидеть... Просто плохое настроение: с женой поругался.
Галина обернулась к Франку:
— Он ничего не имеет против. У него неприятности в семье.
— А может он партизан? — штурмбанфюрер схватился за кобуру. — Сейчас мы узнаем, где собака зарыта!
— Да оставь ты его, Вальтер, — тронул за плечо своего земляка-баварца Шельберт. — Только настроение испортишь.
— Оно уже испортилось, — проскрежетал зубами Франк.
— На каждом углу враги, — сидя после этого происшествия в ресторане, говорил офицер гестапо. — Ты видел, Отто, как они смотрят? Наверно, наслышаны, что под Курском у нас дела не совсем гладки. Еще после Сталинграда начали голову поднимать.
— Да отвлекись ты от проблем, Вальтер, — пытался успокоить приятеля обер-лейтенант. — Посмотри, какие рядом с нами девушки. — Шельберт вскинул бокал с вином: — За русскую красоту!
— Украинскую, — поправила Галина.
— И польскую, — добавила Данута.
— Пусть будет так, — засмеялся Отто. — Надеюсь, офицер гестапо не будет против этого тоста?
Франк, поморщившись, махнул рукой. Они выпили, и обер-лейтенант пригласил Ольшевскую танцевать.
— Сегодня поедем ко мне, — сказал Франк, когда они остались вдвоем.
— Но Вальтер... — запротивилась Галина.
— Никаких «но». Хватит меня за нос водить.
— Завтра понедельник. Рано вставать.
— Не забывай, кто тебя устроил на работу.
— Я помню, — Галина обеими ладошками обхватила руку гестаповца, покрытую редкими белесыми волосками.
— То у тебя работа, то родственники, — обиделся Франк, но, бомбардируемый флюидами голубых глаз, смягчился. — Хорошо. Но в следующий раз не отвертишься.
...Утром к церкви, к месту сбора мобилизуемых на работы в Германию, пришли только девять из двадцати семи человек. Офицер, командовавший прибывшим из Ровно подразделением, негодовал:
— Согнать сюда всех жителей!
Немцы и земляки яблоневцев — члены Украинской повстанческой армии бросились к хатам. Минут через двадцать люди разных возрастов безмолвной массой стояли у православного храма.
— Всем родственникам неприбывших по повестке подойти сюда! — гитлеровец указал на место метрах в пяти от себя и, обращаясь к старшему бандеровцу, скомандовал:
— Зачитайте список!
Переводчик, коверкая русские слова, пролаял приказ. Облаченный в немецкую форму упитанный националист провел указательным пальцем по усам, кашлянул и стал выкрикивать фамилии:
— Вознюк, Кривонос, Мазур, Назарчук...
Семьи названных с опаской выбирались из толпы. Наиболее ретивые прислужники фашистов подгоняли выходивших на ватных ногах селян прикладами карабинов.
— Прончуки не все вышли. Давай, давай! — «чистили» скопление народа местные молодчики.
— А ты, Федорчук, почему без своего недоноска? — ощерился один из бандеровцев. Из-за частокола тел вытащил плачущего мальчишку лет двенадцати. — Куда сеструху спрятал? А ну к своей матери!
Когда вызванных сбили в кучу, немец, пристально вглядываясь в испуганные лица провинившихся, с торжеством победителя начал речь:
— Великая Германия становится все могущественнее. Ее промышленность развивается очень быстро, поэтому третьему рейху постоянно нужны трудовые ресурсы. Те, кто мобилизован на работы в Германию, живут намного лучше, чем здесь. Вы этого не понимаете. Вы сорвали мобилизацию, поэтому я должен вас наказать.
Как только переводчик произнес последнюю фразу, офицер что-то вполголоса сказал ему. «Толмач» подошел к главарю националистов, объяснил, что нужно делать дальше. Тот заорал во все горло:
— К старому замку! Пошли!
Наблюдавшая за происходящим из-за стены дома старосты, Оля Трофимчук сорвалась с места, понеслась за уходящими из центра села. Разглядев в числе ведомых карателями людей родителей, забилась в истерике:
— Отпустите их! Они ни в чем не виноваты!
— Иди туда же! — боец УПА пнул Ольгу пыльным немецким сапогом.
— Тато, мамо, куда они вас? — пробившись к родителям, всхлипывала девушка.
— Не знаю, доча, — заливаясь слезами, отвечала Анна Петровна.
Их подвели к разрушенному средневековому замку. Около сорока человеческих душ зависли между жизнью и смертью. Первые пять семей вместе с ребятней ткнули лицами в еще не успевшую прогреться каменную стену. За много веков своего существования она не видела такого ужаса.
— Детей хоть пощадите! — чей-то крик захлебнулся в бушующем потоке рыданий.
Каратели вскинули карабины, прицелились.
Офицер поднял руку вверх и скомандовал:
— Айнцустеллен!
Переводчик на ломаном русском провещал о решении старшего:
— Господин офицер хочет помиловать вас. Но завтра все мобилизованные должны быть отправлены в Германию. Это последнее предупреждение.
Упитанный бандеровец шагнул к Степану Никитовичу Дацюку, который во время прогона обреченных пытался что-то доказать руководителю карателей, раскрыл в ухмылке рот:
— Ну что, пан староста, доигрались? Ишь ты, плюют на мобилизацию. Ваша работа?
— Это не я работаю, а Восточный фронт, — зло бросил Дацюк. А его дочь Катерина уже была рядом с Трофимчуками:
— Они от своего не отступятся. Бежать вам надо. К партизанам...
На следующий день фашистам и их приспешникам все-таки удалось провести мобилизацию. Крестьяне вывели своих кровинушек из схронов, доставили от родственников из соседних сел. Но три семьи, в том числе и Трофимчуки, бросив хозяйство, накануне покинули Яблоневку.
Через неделю в дом Степана Никитовича Дацюка ввалился тот самый упитанный представитель УПА:
— Готовьтесь, пан староста, документировать мероприятие.
— Какое еще мероприятие?
— Партизанку привезли. Местная она. Сейчас увидите.
Семья Дацюков бросила завтрак.
— Господи, уж не Оля ли это? — закрывая за собой дверь, ужаснулась Катерина.
— Ты думаешь, родичам удалось скрыться, а ей нет? — спросил отец и добавил: — Тогда бы ее привезли раньше.
— А Черняки и Яковенки сбежали с сыновьями, так что никакой партизанки у них не должно быть, — вставила жена старосты.
На небольшой площади в центре села, закатав рукава, суетились бойцы местного гарнизона УПА. Для «мероприятия» уже все было готово, оставался последний штрих. Двадцатилетний бандеровец безуспешно пытался сделать на конце веревки петлю.
— Не моряк ты, Василь, — хохотнул бандит постарше и взялся за мотузок умелыми руками. — Учись вязать узлы.
Из здания комендатуры местного отделения УПА вывели босоногую девушку в изодранном платье. На груди висел кусок фанеры с начертанным латинскими буквами словом «Партизан». Лицо в кровоподтеках, руки в синяках, опухшие после переломов пальцы. Дочь старосты с трудом узнала ее: Галя Палий!
Катерина и Мария Федоровна недоуменно переглянулись. Дацюк разговаривал с прибывшим из Ровно гауптманом, солдаты которого оцепили согнанных жителей Яблоневки. Бандеровцы деловито сновали на «переднем крае». Умелый вязатель узлов затащил несчастную на табуретку, ловко набросил на шею удавку.
Вдруг стоявшие молчаливой гурьбой сельчане зашевелились: к эшафоту со стенаниями, спотыкаясь, устремилась крестьянка в повязанном на голове ситцевом платке:
— Доченька, ты ли это?! Они что удумали?!
Женщину сбили с ног, закинули обратно в толпу.
Девушка вздрогнула, начала всхлипывать.
— Не дергайся, курва! — прикрикнул заплечных дел мастер. — Раньше времени удавишься!
При виде этой картины на ум Катерине почему-то пришли слова из песни, напетой Трофимчуком, когда они на фурманке въезжали в Яблоневку:
«Привязалы Галю до сосны
Крычыть Галя крыком косою...»
Тремя днями раньше Галина Палий с Данутой и своими немецкими приятелями отдыхали в казино на Фридрихштрассе. Ольшевская танцевала с Шельбертом, а Галя сидела за столом с Франком. Как и в прошлый раз, он был мрачен:
— Как ты считаешь, чем закончится война?
— А я почем знаю? — попыталась уйти от скользкой темы Галина.
— Мне интересно знать, что ты обо всем этом думаешь и вообще — на чьей ты стороне.
— Война не для женского ума, — отшутилась девушка, глядя на коробку с тортом, принесенным ею к дню рождения подруги. Он был искусно испечен по заказу на хлебозаводе. Разноцветную вязь кремовых цветов венчала шоколадная надпись: «Данута. 20».
Галина скользнула взглядом по наручным часам и встала:
— Я сейчас...
Они переглянулись с Ольшевской.
— Отто, пойдем за стол, — попросила полька. Шельберт замотал головой.
— Мне нужно выйти, — взмолилась именинница.
— Нет, дорогая Данута, этот танец посвящен тебе, и мы должны достойно завершить его, — обер-лейтенант Шельберт еще теснее прижал к себе партнершу.
Вышедший в фойе вслед за Галиной штурмбанфюрер Франк был удивлен: вместо туалета девушка быстро направилась к входной двери. Гестаповец двинулся следом. Отошедшая от казино шагов на тридцать Галина неожиданно повернула обратно. Франк ломанулся ей навстречу:
— Что за фокусы? Что на тебя нашло?
Оттолкнув гитлеровца, Галина кинулась к двери казино. В этот момент огненный сноп, с бешеной скоростью вынеся наружу осколки стекол и щепу оконных рам, опрокинул прохожих на мостовую. Смертоносный торт не пощадил ни врагов, ни именинницу.
— Ты и меня хотела убить! — отдернув руку от окровавленного затылка и посмотрев на окрасившуюся липкой жидкостью ладонь, Франк дал подруге сильную пощечину.
В тот же вечер Галина Палий оказалась в тюрьме на улице Белой. «Ну почему я не вырвала Дануту из лап этого Шельберта!» — казнила она себя. Акцию возмездия за недавний расстрел подпольщиков они с Ольшевской провели по заданию руководства партизанского отряда, действовавшего недалеко от Ровно. Юбилей Дануты был как раз кстати, и кондитеры-минеры сработали безукоризненно. Вот только вырвавшаяся из-под бисквита безносая унесла с собой и саму именинницу.
Невыспавшийся шеф Франка штандартенфюрер СС Фляйшер извергал потоки гнева:
— Я требую объяснений! Как вы умудрились связаться с партизанкой?
— Но кто мог предположить... — залепетал Франк. — Может, это какая-то ошибка?
— Ошибку совершили вы, посодействовав принятию ее на работу в гестапо! — натиск вышестоящего коллеги продолжал ошеломлять Франка. — Как офицеру можно было общаться с какой-то уборщицей?
— Я собирался перевести ее на более престижное место.
— То есть подпустить к документам?
— Я не это имел в виду, — оправдывался Франк. — Я хотел найти ей работу не в гестапо.
— Вы еще ответите за ваши связи!
— Но у меня с ней ничего не было! Она неподступная.
— Я не о ваших любовных переживаниях, — гестаповец прищурился. — Меня интересует, почему вы, как и террористка, остались в живых?
— Вы меня подозреваете? — возмутился штурмбанфюрер.
— Сами даете к этому повод. Но все же, Франк, я вам верю. Поэтому отправляйтесь в камеру к этой бандитке, которая пока не хочет говорить, и постарайтесь выведать у нее все о ее сообщниках. Надеюсь, вы понимаете, что это в ваших интересах.
Галя молодая... На первом же допросе Галине дали понять: церемониться с ней не будут. Ее избили до полусмерти и пригрозили подвергнуть жесточайшим пыткам, если она не выдаст организаторов диверсии. Галина с ужасом думала о предстоящей встрече с садистами. Ей казалось, что ее сердце остановится только при виде этих мясников. Она мысленно прощалась с жизнью. Всю ночь перед глазами в обратном порядке проносились эпизоды прожитых лет. Взрыв казино, вечера в ресторанах, косые взгляды людей, встреча с Франком, приход в партизанский отряд, похороны отца... Вот они летом сорок второго года сгребают в валки подсохшее сено. Рядом останавливается грузовик с немцами. Солдаты спрыгивают на грунтовую дорогу, гогоча, справляют нужду. Двое, кивнув друг другу, хватают Галю, тащат в кусты у ручья. Отец замахивается вилами. Автоматная очередь...
Хроника жизни переносит Галину в довоенное время. Совещание у секретаря райкома ВЛКСМ. Тот предупреждает: в комсомоле не место детям бывших эксплуататоров крестьян... Отдых в пионерском лагере... Дошкольное детство. Галя выбегает на улицу с тряпичной куклой, а вошедшие в роли дети не принимают ее в игру. «Ну, хватит вам, — сердится Катя Дацюк. — Пусть играет с нами».
Галя молодая... Гибель отца и Дануты Ольшевской, взаимоотношения с дочерью управляющего помещичьим имением отзывались в сознании партизанки особой болью. Ну что плохого сделала ей Катерина? Почему не хватило смелости сказать комсомольцам: она такая же, как мы, крестьянские дети. Что-то неправильное было той весной сорок первого...
В тюремном коридоре с нарастающим гулом послышались шаги. Будто кто-то подносил к камере часы жизни и смерти.
Громыхнул замок. В открывшуюся дверь вошел штурмбанфюрер Франк. Он взглянул на Галину и не узнал ее. Вчерашнюю красоту девушки унесли кулаки и сапоги его коллег.
— Что они с тобой сделали...
— Еще похлеще будет, — Галя сделала опухшими губами подобие улыбки.
— Меня послали узнать у тебя, кто готовил взрыв. Но ты ведь ничего не скажешь?
— Не скажу.
Офицер задумался.
— А я ведь тебя, Галя, любил, — тихо сказал он после долгой паузы.
— Любил? Любимым помогают, — девушка схватилась за спасительную соломинку.
— И... люблю! — выдохнул гестаповец. — Я вырву тебя отсюда!
Но Франку не суждено было стать избавителем Галины от бед. О содержании его разговора с партизанкой стало известно штандартенфюреру СС Фляйшеру.
— Теперь мне все понятно, Франк, — шеф гестаповца, вдавившись в спинку кресла, сверлил глазами арестованного подчиненного. — Мы ищем врагов в городе и его окрестностях, а они под носом, в святая святых! Ну что, предатель, будем говорить?
— Вам, костоломам, все равно ничего не докажешь! — закричал Франк и, выбив оконную раму, вниз головой рухнул с третьего этажа на бетонную плиту.
Гестаповцы бросились к проему.
— Что там? — спросил один из них у подбежавшего к телу часового. Тот, глянув на сломанные позвонки и расколотый череп штурмбанфюрера, отрезал:
— Не выживет.
Придя в себя, Фляйшер обратился к подручным:
— Партизанка заговорила?
— С ней опять поработали наши сотрудники. Упирается.
— Откуда она родом? — поинтересовался штандартенфюрер.
— Из Яблоневки, — ответил начальник тюрьмы. — Это по трассе Киев — Львов.
— Знаю, — оскалился Фляйшер. — Мне докладывали, там были трудности с мобилизацией, а теперь еще и партизаны... Везите ее туда, может, по дороге расколется. А нет, так нет. Украинцы должны знать, что саботажников и бандитов ждет смерть!
И вот через два дня искалеченная, но не сломленная Галина Палий с петлей на шее прощалась с жизнью в родном селе. Гауптман, заложив руки за спину, обратился к жителям Яблоневки:
— Наш фюрер требует от каждого соблюдения дисциплины и порядка. Но среди вас есть те, кто препятствует этому. Противники режима будут беспощадно уничтожаться! В предместьях столицы оккупированной Украины — городе Ровно — не должно быть никаких партизан!
Неожиданно по всему периметру окруженной карателями толпы началась какая-то возня. Оратор осекся. Оторопел и бандеровец, ближе других стоявший к приговоренной. Людская масса, казалось, выплюнула... двух рабочих маслодельного завода — с такой скоростью они неслись к месту так и не состоявшейся казни. Один всадил пулю из револьвера в не успевшего разжать руки немца, второй в тот же миг по самую рукоятку вонзил нож в брюхо украинскому палачу, затем отрезал конец веревки с петлей, схватил Галю и заволок ее в толпу. После этого рабочие бросились на подмогу боевой группе партизан, валившей на землю оккупантов. Ее разведчики уже давно поджидали колонну с карателями у шоссе. Как только машины повернули в Яблоневку, посыльный вызвал подкрепление с партизанского «маяка». Скрытно подобравшись к центру села, бойцы одновременно ударили по заслушавшимся речью офицера врагам сначала холодным, а потом и огнестрельным оружием.
Галя молодая... При первых же выстрелах люди кинулись врассыпную, топча опрокинутых наземь карателей. Бандеровцы, в отличие от немцев, вообще не оказали сопротивления. Побросав винтовки, дали такого стрекача, что некоторых из них не удалось уничтожить.
— Уходите в лес! — крикнул яблоневцам командир партизанской группы. — Скоро здесь будут немцы. Никого не пощадят!
Староста села подбежал к стоявшей рядом с обессилевшей Галиной Палий дочери.
— Катерина! Уезжай с партизанами. Нам тоже несдобровать, если останемся. Мы с матерью сейчас возьмем документы и догоним вас на лошадях.
Опасаясь расправы, местные жители — все кто мог — в тот же день покинули село. По проселочным дорогам, а то и по полям пешком, на повозках устремились в Сарненский район, ища защиты у лесной власти.
Катерина ехала на одной фурманке с Галиной, ее матерью и двумя партизанами. Улыбчивый хлопец не сводил с дочери старосты глаз.
— На дорогу смотри, — рассердилась девушка и наклонилась к зашевелившейся партизанке.
— Теперь уже не страшно, — успокоил парень. — Наша территория началась. Вырвали-таки Галю. Она нам столько информации через связных передала! Боялись, что ее в Ровно расстреляют. Но повезло. Через подпольщиков узнали, что в Яблоневку повезут. Спасли...
Галя молодая... Партизан говорил что-то еще, но Катерина его уже не слушала: к Гале вернулось сознание, и Катерине показалось, что она ей улыбнулась.
Они ехали меж вековых сосен, стоявших сплошной, неприступной стеной, и эта величественность хвойным бальзамом ложилась на растревоженные сердца, неся успокоение и удваивая силы. А где-то на Белгородчине, уже западнее Прохоровки, в семистах километрах отсюда тысячами орудий гремел фронт. Такой далекий и такой близкий.
«Интер-Пресса» ✰ МТК «Вечная Память» ✰ Авторы конкурса ✰ Лауреаты конкурса ✰ Журнал «Сенатор»
