Текст статьи
Командир батальона капитан Макс Штайгер выбрался из своей подземной обители. Ему показалось, что снаружи, в лучах восходящего зимнего солнца, теплее, чем там, где он мечтал хотя бы на несколько минут ощутить подобие сна. Приказ решено было зачитать побатальонно, чтобы не допустить большого скопления людей, которые могли стать легкой добычей русской артиллерии. Подразделение встало в каре в небольшой ложбине, полуокруженной разбитой техникой. Его трудно было назвать батальоном: от силы сотня солдат. Командир первой роты доложил о том, что подчиненные капитана Штайгера построены. Макс оторвал руку от пилотки и после выдавленной из захлебывающихся холодом легких команды начал зачитывать преамбулу и пункты документа:
— ...Фюрер еще раз подтвердил, что он не оставит на произвол судьбы героических бойцов на Волге. Германия располагает средствами для деблокады шестой армии.
Приказ учитывал требование главного командования сухопутных войск:
— Капитуляция исключается. Каждый лишний день, который армия держится, помогает всему фронту и оттягивает от него русские дивизии.
Отрываясь на мгновения от текста, Штайгер вглядывался в небритые лица солдат. Потухшие взоры, отрешенность. Где былая выправка этих воинов великой Германии, в составе своих войск за неделю-другую завоевывавших целые страны? Некоторые поверх пилоток, с которыми они входили еще во Францию, повязали шерстяные платки русских крестьянок. Но у капитана язык не поворачивался сделать им замечание. Он продолжал чисто механически озвучивать пункты безумного приказа, несущего на себе печать берлинского маразма. По воле фюрера винтики германской военной машины должны были действовать безотказно в любых условиях. Требовалось драться под Сталинградом до последнего солдата.
Штайгеру показалось, что подчиненные бросают завистливые взгляды на его обувку. Как он не додумался на время построения снять с сапог трофейные меховые шапки, перешитые и спасающие теперь его стопы! Завидуют... А что они хотели? Чтобы их командир лишился пальцев и околел в землянке, как отживший свой пятнадцатилетний век пес? Кто бы сейчас стоял перед ними и доносил до них требования командования о продолжении борьбы в окружении?
Комбат вдохновенно дочитал последние строки и отдал распоряжение еще раз проверить оружие, наличие боеприпасов. Кто знает, может, завтра — послезавтра армия пойдет в прорыв, и закончится это позорное существование. Но смогут ли выполнить задачу эти не имеющие зимнего обмундирования обмороженные солдаты, получающие по пятьдесят граммов хлеба в сутки? Еще до Рождества выдавали в два раза больше, а теперь... Лошадей давно съели. Их разбросанные по степи и обклеванные птицами кости солдаты собирают и вываривают, чтобы сделать бульон покрепче. В Сталинграде хотя бы есть собаки и кошки. Здесь славные воины Германии охотятся на редких ворон. Где обещанное главнокомандующим ВВС Германии Герингом снабжение войск по воздуху? Тяжелые мысли давили на Штайгера сильнее накатов полкового блиндажа, к которому он держал путь.
В эти дни Германия замерла в предчувствии страшной катастрофы на Волге. Даже официальная пропаганда в бравурной риторике и привычном словоблудии допускала вполне соответствующие обстановке выражения. В одной из сводок промелькнула фраза: «Подразделения и части 6-й армии, еще способные вести бой...» Дойчланд должна была понять: конец близок.
Многое из того, что происходило под Сталинградом, было известно в генеральном штабе сухопутных войск вермахта. Во время совещания генерал пехоты Цейтцлер был хмур и немногословен. Он кратко подвел итоги, странно втягивая голову в плечи, будто школьник, боящийся неминуемой прививки. Затем вдруг распрямился и сказал:
— В условиях, когда шестая армия испытывает ужасные лишения, считаю постыдным получение продпайка в полном объеме. Я урезаю его до уровня пайка солдата, сражающегося в Сталинграде.
Встал заместитель начальника генштаба сухопутных войск:
— Господин генерал, я принимаю такое же решение.
По паркету заскрежетали ножки отодвигаемых от стола стульев. Накладываясь друг на друга, как безумие звуков в какофонии, застреляли слова:
— Господин генерал, я также...
— И я урезаю...
— И я...
К горлу Цейтцлера подкатил комок. Генералы и офицеры стояли навытяжку и теперь уже молча. Мысленно они переносились туда, на Волгу, где погибали десятки тысяч военнослужащих вермахта. Да, генштабисты проявили товарищескую солидарность с окруженными. Но если бы они знали, что охранявшие Паулюса солдаты были в куда лучшем положении, чем подчиненные капитана Штайгера, которым перепадало по кусочку мерзлого черного хлеба, напоминавшего не раз использованное хозяйственное мыло...
Как раз в это время пышно отмечал свое пятидесятилетие рейхсмаршал Герман Геринг, который ранее торжественно обещал с помощью авиации обеспечить всем необходимым воюющие у далекой русской реки соединения. Столы на банкете ломились от обилия блюд и закусок. Здесь были лабскаус, колбасные клецки, тюрингское жаркое в горшочках, мекленбургский рулет со шкварками. Аппетитные запахи издавали фаршированная свининой и сыром телятина, гусь и заяц, жаренные по-берлински. Манили к себе кругляши айсбана с косточкой и пришпиленные рулетики роль-мопса.
На десерт подавали яблоки в тесте по-немецки, шарлот, рейнское печенье и много еще чего. Изысканные вина датировались началом двадцатого века. Но особый фурор произвела бутылка эльзасского 1893 года розлива. Тогда Герингу было семь месяцев. Большим спросом на торжестве пользовались вина 1933 года — времени прихода фашистов к власти.
Столь же экстравагантны были гости. Один небедный ветеран национал-социалистической партии, восхваляя юбиляра, поднес ему украшенный драгоценными камнями средневековый меч со словами: «Легендарный летчик Германии еще воткнет его в сердце России». ...Капитан Штайгер не дошел до штаба полка буквально несколько шагов. Вместе с другими он стал свидетелем воздушного боя. Точнее, это был даже не бой, а избиение. Летевший на малой высоте транспортник Ю-52, словно старый больной кит, метался в небесной пучине, ища спасения от стаи акул — советских самолетов. Звено Ла-5 село ему на хвост, поочередно бросая машины в атаку.
— Черт возьми, где же наши истребители! — подбежав к единственному оставшемуся в живых номеру расчета зенитного пулемета, заорал капитан Штайгер. Обезумевший от страха пулеметчик только хлопал ресницами: у него не было боеприпасов.
«Лавочки» изрешетили «Юнкерс», пушечным выстрелом разворотили хвост. Транспортник вспыхнул, как спичка, и, изрыгая черный дым, ринулся вниз. Летчик выпрыгнул почти у самой земли. Парашют меньше чем через минуту накрыл пилота в сугробе, сделав его невидимым для русских. Истребители подразнили немцев красными звездами на крыльях и взяли курс на восток.
— Доставить летчика в штаб! — скомандовал Штайгер пехотинцам. Через полчаса тот представился командованию полка:
— Майор Бриттель.
В плохо освещенном блиндаже сквозь облака выдыхаемого пара летчик разглядел командира части:
— Господин полковник, разрешите доложить?
Полковник Лигнер кивнул.
— Штурман и стрелок погибли в машине, — с еле скрываемым волнением начал офицер. — Мы должны были доставить груз в северную группировку. Всего вылетало пять «юнкерсов». Нас сопровождали три истребителя.
— Почему так мало? — удивился полковник.
— Забудьте о нашем превосходстве в воздухе! — вдруг с раздражением ответил летчик. — Почти всю авиацию русские танкисты захватили прямо на аэродроме и в железнодорожных эшелонах на станции Тацинская. Так что помощи не ждите.
Присутствующих, похоже, удивить было уже нечем. Пилот продолжил:
— Это вообще чудо, что мы чуть не долетели до места. Километрах в двадцати отсюда на нас напала армада русских самолетов. Мне удалось вырваться из этого ада, но догнали...
— Как обстановка за кольцом окружения? Готовится ли новый прорыв? — спросил полковник.
— Я летчик, и не все мне известно, но знаю, что после неудачи армий Манштейна отсюда до наших войск больше сотни километров, — ответил майор, посеяв еще большую тревогу в душах немецких офицеров.
— Несколько боевых групп нашей дивизии пробивались к своим. Кто-нибудь дошел?
— Мне рассказывали об одном фельдфебеле. Он мыкался полмесяца и после этого протянул только два дня. Слишком плотное кольцо у русских. Шансов выбраться почти нет.
На несколько секунд в блиндаже исчез пар: офицеры задержали дыхание. Надежда спастись таяла, как сосульки в дневные часы марта, которого, похоже, уже не дождаться.
В тягостном настроении возвращался в землянку капитан Штайгер. Уже завтра этот розовощекий, гладко выбритый летчик, наверняка отведавший на завтрак ветчины, шоколада и кофе, узнает, почем фунт лиха. Он будет нервными движениями подносить к трясущимся губам мерзлую хлебную корку и вгрызаться в нее еще не забывшими вкус зубного порошка зубами. А послезавтра эта пайка может стать последней. Чем кормить солдат? Что есть самому, чтобы не протянуть ноги? Не сдаться ли в плен вместе со всем батальоном? Штайгер знал, что в полосе их дивизии некоторые командиры отказывались выполнять приказы вышестоящих начальников и, желая сохранить жизни подчиненных, уводили их к русским. Макс расценивал это не иначе, как предательство. Куда порядочнее поступали те офицеры, которые вгоняли себе пулю в висок. Но был еще один вариант, о котором все чаще подумывал капитан Штайгер.
...Уже больше трех часов командир взвода разведки лейтенант Игорь Поздеев, сержант Василий Трунов и красноармеец Виктор Рябинин бороздили маскхалатами сугробы на подступах к немецкой передовой.
— Ну хоть бы один сурок из норы вылез, — проворчал сержант. — Спят, проклятые.
— Товарищ лейтенант, а может, в какую-нибудь землянку нырнем? — продолжил Рябинин. — Фрицы там, наверно, вповалку: греют друга. Есть из кого «языка» выбрать.
Лейтенант, лежавший немного впереди, обернулся:
— Во-первых, лучше взять офицера. Во-вторых, столько шуму наделаем, что и рядового не дотащим. Ну, ворвемся в землянку. Стрелять нельзя. Одного скрутим, а других ножами кромсать будем?
В предрассветной тишине метрах в ста правее от них послышался хруст снега. Лейтенант показал жестом: «За мной!». Они согрелись уже через минуту спринтерского рывка по-пластунски. В растворяющихся потемках увидели силуэт. Немец, периодически оглядываясь, осторожно шел в сторону советских позиций.
— Никак сдаваться решил, — шепнул Рябинин.
— Выправку и на морозе не теряет. Похоже, что офицер, — Поздеев сам не мог понять намерений гитлеровца. Еще мгновение, и лейтенант тихо скомандовал:
— Рябинин — слева, Трунов справа. Вперед!
Поздеев, словно уж в реке, заскользил по насту, выбрав самый короткий путь. Вскоре понял, что так немца не догнать. Максимально пригибаясь к земле, бросился вдогонку, упал в снег шагах в пятидесяти от без пяти минут пленного. Осторожно поднял усыпанное белыми кристаллами лицо. Немец, держа пистолет, опасливо озирался по сторонам. Наконец снова решил углубиться в нейтральную полосу. Лейтенант осторожно стащил со спины автомат и вторым броском настиг офицера. Со всего маху лупанул прикладом ППШ по правой руке врага. Тот взвыл от боли, но, сбитый с ног, сопротивлялся с остервенением.
— Тихо! — зашипел по-немецки Поздеев, ткнув ледяным стволом в шею фашиста. — Иначе пристрелю!
— Убейте меня, пожалуйста, Только отдайте мне мой «вальтер», — попросил капитан Штайгер. Подоспели Трунов и Рябинин.
— Чего он тут мычит? — поинтересовался сержант.
— Хочет, чтобы мы отправили его в мир иной.
— Ну, это будет быстро, если в штабе не заговорит, — засмеялся Трунов. — Потащили его, что ли? Э, а кляп где? А то как начнет дурнинушкой орать.
— Господин офицер, вы так хорошо говорите по-немецки, — по-прежнему лежа в снегу, заговорил пленный. — Где-то учились?
— Ну, на инязе. Какая разница? — сразу начал раздражаться Поздеев: приближался рассвет.
— Рябинин, дай тряпку, я заткну ему пасть! — прорычал сержант, связывая руки немцу.
— Господин офицер, вам ведь знакомо понятие чести? Для меня было бы позором закончить свою жизнь в плену, — Штайгер говорил быстро, догадываясь, что через минуту у него такой возможности уже не будет.
— Чего вы хотите?
— Убейте меня хоть ножом, но с оружием в руках. Я шел сюда не для того...
— Хватит с ним валандаться, — Трунов профессиональным движением вставил кляп.
— Подожди. Не будет он шуметь, — лейтенант вытащил тряпку изо рта Штайгера, сел перед ним на корточки.
— Вы разве не сдаваться шли?
Немец хватанул губами рыхлый снег, выплюнул и, тяжело дыша, сквозь полурыдания начал выталкивать из себя слова:
— Господин офицер, вы должны меня понять. Если я попаду в плен — это катастрофа. Наша часть сейчас не ведет боевые действия. Я шел погибнуть от русской пули или снаряда. Верните мне мое личное оружие, и я пойду к вашим окопам. Поверьте: стрелять в вас не буду.
— Что он там мелет? — пробасил сержант.
— Я тебе, Трунов, сколько говорю: учи немецкий, — повысил голос лейтенант.
— Только выучишь — на второй день ухлопают, — мрачно пошутил сержант. — Что-то долго мы с этим фрицем возимся.
Лейтенант чуть смягчился:
— Он хочет умереть достойно.
— Благородных кровей, небось, — вставил Рябинин.
— Просит отдать пистолет, с которым он погибнет на передовой.
— Шиш ему с маслом! — сержант потянулся к Поздееву за кляпом.
— Господин офицер, окажись вы на моем месте, неужели бы желали поступить иначе? — взывал к совести разведчика немецкий капитан. Лейтенант молчал. В нем боролись два его «я». Вот он, у ног, легко добытый «язык». Через полчаса немец будет в штабе, а спустя месяц на гимнастерке командира взвода рубиновыми бликами заиграет вторая Красная Звезда... Но что-то не радовала Игоря будущая награда. Точно шило вонзился в сердце обрывок фразы: «Окажись вы на моем месте». Конечно бы, Поздеев предпочел смерть. Но вряд ли фашисты проявили бы благородство.
Лейтенант колебался. А немец, чувствуя, что у него почти не остается шансов, завозился в сугробе. Помогая себе заломленными назад руками, встал на колени:
— Я умоляю вас.
По впалым щекам капитана пролегли две влажные полосы.
— Развяжи его! — приказал Рябинину лейтенант. Отыскал в снегу пистолет. Вынув обойму, протянул оружие Штайгеру. Тот с почтением взглянул на освободителя:
— Господин офицер, разрешите оставить один патрон. На случай, если меня только ранят.
Онемевшими пальцами немец с трудом вогнал в свой «вальтер» магазин с одним патроном. Трунов и Рябинин стояли в недоумении. Первым отреагировал сержант. Начисто забыв о субординации, задохнулся от гнева:
— Ты чо, лейтенант, сдурел? Упускать такого «языка»...
— Кто у нас командир?! — осадил подчиненного Поздеев. — Сейчас нового возьмем.
— А он не пальнет в нас? — забеспокоился Рябинин, непроизвольно отступая за крепкую фигуру Трунова.
— Не будет он стрелять, — отрезал Поздеев. Словно в подтверждение его слов немецкий капитан вытянулся в струнку:
— Благодарю вас, господин офицер. Я ценю ваше благородство.
Немец отдал командиру разведчиков честь, четко, насколько позволяла снежная каша, развернулся и зашагал прочь.
— Ну, я такого цирка еще не видел, — барометр возмущения сержанта зашкаливал. — Такой же, как он, моего брата убил, а мы тут в милосердие играем...
— Хватит канючить. Пошли за другим.
— А если я не пойду? Может, мне этот фриц больше нравится, — заупрямился Трунов.
— Тогда я сам, — со злостью бросил лейтенант и двинулся к немецким позициям.
— Ну дурак, ну дурак, — вполголоса, чтобы не услышал Поздеев, забубнил Трунов, но пошел следом. С оглядкой на уходящего немца зашагал за своими и Рябинин. Ему вдруг почудилось, что отпущенный пленный вовсе не отдаляется от разведчиков, а остановился и прицеливается. Красноармеец пригнулся и в два прыжка оказался рядом с сослуживцами.
— Тише ты! — скрежетнул зубами Трунов. Они рухнули в снег и до вражеских траншей добирались уже с помощью локтей и коленей. Ждать пришлось недолго. Из ближайшей землянки вылез немец. Потягиваясь и зевая, засеменил по нужде к низине. Здесь его броском ягуара и накрыл лейтенант Поздеев. Ошеломленный вначале гитлеровец быстро вышел из ступора и заорал благим матом. Его крики захлебнулись в кляпе подоспевшего сержанта, но шуму пленный унтер-офицер наделал много. Солдаты противника начали выбегать из землянок с автоматами и карабинами в руках. На несколько секунд их наступательный порыв огнем из ППШ сбил красноармеец Рябинин. Воспользовавшись заминкой, Поздеев и Трунов переволокли оглушенного «языка» через траншею и что есть духу потащили в снежную даль.
Они были хорошей мишенью: рассвет уже почти вступил в свои права. Очередь из «шмайссера» сразила лейтенанта в тот момент, когда разведчики ныряли в спасительную воронку от снаряда. Поздеев распластался на природной перине, как кленовый лист, державшийся на дереве до морозов.
— Что же ты, лейтенант, наделал! — застонал Трунов. — Хоть бы Витьку не зацепили.
Рябинин, поддержанный огнем сержанта, скатился вниз головой в воронку целехоньким:
— Что с лейтенантом?
— Готов твой лейтенант. Доигрался, ети его мать! — сверкнул глазами Трунов. — Давай, тащи эту немчуру, а я прикрою.
Рябинин закинул автомат за спину. Сержант помог ему выпихнуть немца из послевзрывного углубления и вновь схватил свой ППШ. Стреляя, Трунов боковым зрением заметил, что офицер зашевелился. Сержант вздрогнул, подскочил и неимоверным усилием вытащил Поздеева из воронки.
— Мальчишка... Может, еще выживешь, — разведчик, взвалив на себя командира, заработал ногами, как гребец в спортивной лодке. Через пару сотен метров выдохся. Огонь противника был уже не таким прицельным. Пули свинцовыми шершнями вспарывали снежную целину в четырех-пяти шагах от разведчиков — не ближе. Остановившись на минуту отдышаться, сержант вдруг заметил, что дорожка в сугробе, проделанная Рябининым и немцем, розового цвета, а местами, когда, видимо, делались короткие передышки, — ярко-красного. «Неужели и Витьку ранило? — Трунов мысленно ругнулся. — А если немец? Ничего, у нас еще есть запасной».
Гитлеровцы, оправившись от шока, похоже, решили отбить унтер-офицера. Поднялись в полный рост и бросились вдогонку, усеивая степь металлическими градинами. Трунов огрызнулся огнем из ППШ. Внезапно метрах в пятидесяти затараторил автомат Рябинина. Сержант, рвя жилы, потащил лейтенанта туда, где из дырообразного ствола ППШ изрыгались такие нужные сейчас вспышки. Рябинин с пленным был в такой же воронке, какая приютила их несколько минут назад.
— Ты чего сразу не стрелял? — закричал сержант, заглушая голосом шум рябининского автомата.
— Да фашиста этого перевязывал.
— А я грешным делом подумал, что тебя кокнули, — Трунов бросил презрительный взгляд на унтер-офицера. — Не сдохнет?
— Не должен. В задницу он от своих получил.
— А лейтенанту вроде как легкое навылет прошило, — Трунов склонился с бинтом над хрипящим Поздеевым, заткнул пулевые отверстия. — Лишь бы взводный выжил, а немца мы не этого, так... Кстати, где первый?
Сержант осторожно высунул голову из искусственного убежища. Справа, в полуверсте от них, одиноко встречал рассвет так бестолково упущенный “язык”. Какие мысли овладевали им в это январское утро? Может, он сожалел о том, что не участвует сейчас в атаке своих солдат? Мог уложить близко стоящего к нему Рябинина, но не смог или не успел. Или не захотел?
— Нет, я его все-таки достану! — Трунов рванулся было наверх, но услышал крик красноармейца:
— А я? А лейтенант?
Чертыхнувшись, сержант подскочил к Рябинину и вдвое усилил огонь. Несмотря на веер встречных пуль и глубокий снег, немцы от разведчиков не отставали. Короткими перебежками они приближались все ближе и ближе.
— Уходить надо! Я возьму лейтенанта, а ты прикрой, — Трунов отстегнул от автомата последний магазин и протянул красноармейцу. — Если совсем туго станет, прикончи «языка», и за мной.
Привычными уже движениями Трунов выволок стонущего лейтенанта на поверхность, глянул в сторону, где, словно вбитый в землю колышек, стоял немецкий капитан, и выдохнул накатившую злобу:
— Что же ты не остановишь своих псов?! Они ведь твоего избавителя порешили... Что, далеко фрицы от тебя? Зато от меня ты недалеко...
Морозный воздух разрезали осколочные снаряды. Горохом посыпались на вражескую пехоту русские мины.
— Нас не накроют? — Рябинин вжался в ледяную твердь.
— Забыл, что снаряд в одну воронку два раза не попадает? — усмехнулся сержант. — Но делать здесь нечего. Хватай фрица.
Заградительный артогонь стальной стеной встал на пути гитлеровцев. Трунов и Рябинин далеко оттащили раненых от места последнего боя. До наших окопов оставалось рукой подать. Решили передохнуть. Разведчики всматривались в бескрайнюю степь. В стороне от взрывных султанов по-прежнему неподвижно стоял их бывший пленный.
— Не дает он мне покоя, — заворошился в снегу Трунов. — Возьму я его все-таки.
— Может, не надо, товарищ сержант? — в голосе красноармейца почувствовалась просительная интонация. — Хватит нам и этого.
Что-то зашептал раненый лейтенант.
— Нет, я без него не хочу возвращаться, — не унимался Трунов. — Тащи в полк обоих.
Сержант пополз к немецкому капитану, но тот вдруг поднял левую руку вверх — видимо, с пистолетом — и двинулся к советским позициям.
— Назад, назад, — с хлюпаньем в простреленном легком хрипел Поздеев, пытаясь вернуть сержанта. Трунов его не слышал, но поневоле был вынужден остановиться: единственный снаряд разнес в клочья тело капитана Штайгера, превратив его в пищу для ворон, которых в удачные дни поедали подчиненные немецкого офицера.
— Снайперы хреновы! — сплюнул Трунов. Вернувшись, услышал:
— Ну и денек у меня, товарищ сержант. Первая ходка за «языком», и такое...
Лицо Рябинина светилось мальчишеским задором. Как хорошо было ощущать, что опасность уже позади! Трунов промолчал. Осторожно тронув Поздеева, сказал:
— Держись, лейтенант. Скоро будем в части. Задание мы худо-бедно выполнили.
— Чего расстраиваться-то? — начал успокаивать сержанта Рябинин. — Этот заговорит лучше того, упертого. Правда, унтер?
–Красноармеец хлопнул немца ладошкой по лбу и залился почти детским смехом. Лишенный возможности издавать звуки, пленный испуганно завертел глазами. Поздеев попытался привстать, чтобы, как показалось, укорить молодого разведчика. Но сил хватило лишь на просьбу:
— О том, что было сначала, — никому ни слова.
Сержант, хмурясь, кивнул:
— Заметано, лейтенант.
Они возвращались туда, откуда ночью начинали путь в неизвестность. Долго не тревоживший степь ветер с рассветом всколыхнул верхушки высоких трав, лишив их снежных шапок. Он дул в лица разведчиков с нарастающей силой. Казалось, еще чуть-чуть, и ничто не сможет перед ним устоять.
