Текст статьи
Вчера опять подальше от переднего края перенесли командный пункт армии. Теперь куда? Позади — трёхмиллионный город. А заслоны по-прежнему зыбки — в «ниточку». Фланги и стыки между частями не прикрыты огнём артиллерии. Не хватает пушек, видно. А ведь в пустоты немцы могут хлынуть саранчой.
Не только сырость, но и страх мучил бойцов, залёгших на нейтральной полосе. Окопчик маленький — чтобы противник не заметил, и если мина рядом упадёт, вонзиться может не один осколок. Ещё страшнее быть намотанным на гусеницы танка во время неожиданной атаки врага; тут до своих позиций махом не доскочишь. А если в плен попасть к немецкой разведгруппе… Да это просто жуть. Уж лучше и не жить!
И всё же красноармейцы, Столбов и Корягин, ни на йоту не сомневались: без выставления секретов худо было бы полку. Сколько раз уж они выручали. Ползёт боец к своим со скоростью змеи и, задыхаясь, сообщает: немцы, мол, завошкались, как бы не вдарили сейчас! И точно — только подготовятся солдаты, как немец тут же лезет напролом.
Сегодня у захватчиков Союза было на редкость тихо — как в гробу. Зато на позициях советских войск, наспех оборудованных у Пулковских высот, слышалась непонятная возня. То глухо раздастся начальственный голос, то звякнет железо, то воз заскрипит.
— Чего это там? — шепнул обеспокоенный Корягин.
— Сам не пойму, — ответствовал Столбов.
— Случаем не отходят в Ленинград-то?
Озноб пробил Столбова до ступней; мозгами пораскинул моментально:
— Рехнулся, что ли, ты, Корягин? На баррикадах хочешь воевать? Да ни в жисть наши отсюда не отступят!
— Отступали ведь. Не раз уже…
— Ты контру мне не разводи! — негодуя, захрипел Столбов; аж захлебнулся, позабыв про шёпот.
— Тс-с-ш-ш, — зашипел Корягин. — Да разве ж я согласный в Ленинград отступать? Мне, может, для слуха милее названия нету. И я здесь вместе со всеми…
— Со всеми… — уже потише проворчал Столбов; ему стало легче оттого, что Корягин — не «контра», но посеянная сослуживцем тревожность дала неожиданно быстрые всходы в нём самом. Столбов поёжился — то ли от холода, то ли от плодящей на теле сотни мурашек пугающей неопределённости. Непонятные звуки не утихали. «Снимаются. Точно. Уходят!» — по извилинам словно лезвие рубанка скрежетнуло.
— Не уйдут, — прочитал мысли товарища Корягин. А может, себя успокаивал: — Предупредили бы нас.
— А вдруг забыли? — Столбов уже злился на себя: казалось, он стал более сомневающимся, чем Корягин, затеявший этот разговор.
— Ещё подумать надо, кто разводит контру, — тихонько усмехнулся Корягин. — Ведь глупо холмы оставлять. Высотки небольшие — метров по семьдесят. Но с них весь город — будто на ладони. Я понимаю, кровью расписались бы на них и откатились, если сил уж нету. Но отдавать их немцу за спасибо…
— Ты прям-таки стратег, — столбовская ухмылка, кажется, была беззлобной.
— В больших штабах стратеги, я — мужичий тактик, — весело уточнил Корягин; разговор хотя и был на ту же тему, но каким-то непостижимым образом отвлекал от дум — тяжёлых, как прессованный свинец. — Я, может, даже командиром взвода стану, — продолжил боец. — Вон, из красноармейцев некоторые пробиваются. Без военного училища.
— Командовать тянет? — мурлыкнул Столбов.
— Ничуточки, — за секунду родился ответ.
— Тогда зачем?
— А я на взводе больше пользы принесу, — без колебаний выдохнул Корягин.
— Тебе, небось, начальником-то быть не приходилось… — хмыкнул с небрежностью Столбов.
— Вот тут ты прав. Не доучился малость, — согласился Корягин. — Но не в самом образовании дело. Бывает, кончит парень институт, а людей, как полыми, боится. Они его ни в грош не ставят. Потому как не по Сеньке шапка. А взять Чапаева. Ведь армию водил… И «академиев» для этого не надо.
— Ты тоже, значит, метишь в командармы, — вроде не язвительно, просто игриво заметил Столбов.
— Пока что в отделённые. Потом — помкомвзвода. Ну, а дальше… сам знаешь.
— Кроме хотенья, способности надо иметь.
— А я не жалуюсь на это, — как-то обыденно, без хвастовства сообщил Корягин.
— Ну-ну. И как язык-то повернулся? — пожурил сослуживца Столбов. — За тобой, как за Чапаем, не пойдут.
— Пусть не как за ним, а всё ж ходили…
— Где это?
— А в Сибири. Я ж оттуда родом. Пошли мы как-то за морошкой. Пять человек, — погрузился в глубину незатхлой памяти Корягин. — Набрали ягод под завязку. Тут — дождь стеной. И как на грех тропинку потеряли. Чуть в сторону шагнёшь — в болото по колено, ещё чуток — по пояс. Не балуй! Кто только ни пытался выводить нас… Измазались, как черти. Зуботряс! И тут я, самый младший, пошёл проводником. Чутьё, не поверишь, — собаке на зависть. С кочки — на кочку, с кочки — на кочку… Так всех людей и спас.
— Ну, и себя, — уточнил Столбов; в его голосе послышались уважительность и будто даже кротость.
— А как же, — хихикнул в ладошку Корягин. — Везучий, оттого и повезло. Вот мы с тобой, Столбов, с июня отступаем. Тебя хоть раз ранило?
— Ну, нет. Ты сам же знаешь.
— И у меня ни одной царапины. Все отделения больше чем наполовину повыбивало, а наше — на треть. И отделённый командир лишь лёгкое ранение имеет. И почему так? Ты скажи мне.
— А точно ведь. Ну, так совпало.
— Да где уж там! Совпало… Моя удача в этом помогла.
Столбов, забыв про бдительность, привстал:
— Да ты-то тут при чём?
— А вспомни, как за Псковом в разведку я ходил. Ещё боялись, где попрут их танки. Ведь показал, куда ударят крепче?
— Ты ж на сосну тогда залез да и увидел.
— А помнишь, взвод отстал, и чтоб не окружили, я командиру — он растерянный-то был — возьми да ляпни: может, балкою проскочим?
— У Луги. Помню. Было, — признал неохотно Столбов.
А Корягин всё активней память тормошил:
— Потом Красногвардейск. Вот где страху-то было. Со всех сторон палили. Немцы — под боком. Дело к рукопашной. Вижу, немец в отделённого нашего целит. Ах, ты, думаю. Бац по нему! Он выстрелить-то всё-таки успел, да только уже на издохе. Вот пуля вскользь и прошла. Ещё твою головушку пригнул, и на «макушке» каски дырка получилась. Или забыл?
— Да как забыть? Так бы в той воронке незарытым и остался, — Столбов сглотнул слюну и непроизвольно ковырнул пальцем двойное отверстие, пробитое в его «наголовнике».
— А ещё…
— Да ладно, — перебил Столбов. — Знаю всё. И вот что мне на ум приходит. Твой фарт здесь не при чём. Просто ты боец толковый. Не везенье здесь, а уменье.
— Называй, как хочешь, — Корягин не возражал. — Не я один такой везучий. Сейчас у нас вот ленинградцев много. И местность знают, и в службе смекают. А посмотри, за город как дерутся! С такими Ленинград мы не сдадим!
Левее окопчика раздался странный шум. Будто пустые консервные банки зазвякали. Бойцы схватились крепче за винтовки.
— Немцы полезли? — нервно икнув, вытолкнул из себя предположение Столбов.
— Да разве так бы загремели? — вопросом ответил Корягин. Словно в подтверждение его слов с немецкой стороны ударили пулемёты. Трассеры, изогнувшись коромыслами, вспороли землю метрах в двухстах от секрета. Никто из наших огрызнуться не посмел.
Нервные струны немцев ослабли. Подрагивающие пальцы стрелков уже оставили в покое согретые спусковые крючки «станкачей». На минуту стало тихо до боли в ушах — точно над поверхностью повис тягучий кисель эфира. А потом шорохи и всхлипы потревоженного металла вновь всколыхнули предрассветный воздух.
Штыки лопат вонзались в грунт. Эти звуки трудно было с чем-то перепутать. Казалось, сотни рук копали котлован. А может, и могилу.
— Теперь немного мне становится понятно… — будто себе сказал Корягин и зевнул в рукав.
— А мне вот как-то не совсем… — буркнул под нос Столбов.
К стону лопат добавились новые звуки. Шур-шур-шур. Ши-ши-ших. Фу-фух-ух.
— Кто-то ползёт, — смекнул Корягин. Бойцы повели стволами «мосиновок» в сторону тыла. Полз не один. Похоже, двое.
— Ребята! — раздался хриплый голос, который трудно было не узнать даже при перешёптывании. — Свои.
— Ты, что ли, Кучеряба? — осведомился на всякий случай Столбов.
— Я. Ещё со мной Чекмасов.
Подползли. Отдышались.
— На смену вам мы, — сипнул Кучеряба, снял бескозырку и погладил её ласково, словно котёнка.
— Чего это вдруг? — удивился Корягин.
— По стёжке проведу вас. Не то взорвётесь. Минные поля насеяли.
— А Чекмасов?
— Я к нему потом вернусь. С рассветом снимемся, — пояснил моряк. — Ну, подвигали?
— Ты погоди, — остановил его Столбов. — Что происходит? Толком объясни.
— А зубы точим. Вот что происходит. Мины — только капли в море, — голос Кучерябы становилась тише с каждым словом. — Кэпэ армии на прежнее место вернули. А заграждения… Рассветёт — сами увидите, — балтфлотовец вкратце обрисовал пока что не видимую картину и доверительно поведал: — В пехоте я недолго задержусь. К своим обещали отправить. А то попал к вам в этой кутерьме… Теперь матросами не будут дыры затыкать.
— Жаль, — выдавил Чекмасов.
— Я не пчела, чтоб жалить. Ты о чём? — промолвил обладатель бескозырки.
— Жаль, что уйдёшь. Привыкли мы к тебе.
— Не дрейфь, Чекмасов, ты же ленинградец, — клацнул крепкими зубами Кучеряба. — Вон сколько ваших тут. А я сгожусь в делах у Финского залива.
— Большому кораблю, как говорится… — заранее напутствовал товарища Чекмасов. — Может, там и лучше тебе будет. И Ленинграду от этого — тоже.
— Ну, что, цари полей, вперёд? — полуспросил-полускомандовал моряк.
— Поплыли, — изготовился к броску ползком Столбов. Размял о землю локти и Корягин. Выгнув шею, бросил тихо:
— До встречи на позициях, Чекмасов. Поспать сегодня не удастся никому.
К рассвету, кажется, стало ещё холоднее. Не успел рассеяться лохматый туман, как с немецкой стороны полетели первые снаряды. Корягина убило первым же взрывом. Столбову земельной крошкой посекло лицо, чудовищная воздушная волна надорвала ушные перепонки. Потрясённый гибелью товарища, оглохший, он, раскровянивая ногти, откапывал изуродованное тело. В траншею, чуть поодаль, угодил ещё один снаряд. Обломки досок и жердей с центнерами грунта взметнулись над полуразрушенным фасом оборонительного рва. Осколки раскалённой стали в доли секунды оставили метки на уцелевших участках бруствера. Столбова вновь не зацепило. И другим красноармейцам повезло: они залезли в отрытые заранее щели и в них пережидали обстрел.
Земля вокруг гудела и дыбилась; смерть могла ещё раз заглянуть в траншею, а Столбов всё запускал дрожащие руки во взрывотворный холм. Он собирал то, что осталось от Корягина, будто надеясь слепить человека, которому лишь слово скажи, и зашевелится он, ответит…
Продолжало грохотать, как в преисподней. Боец Чекмасов и матрос Кучеряба, давя в себе инстинкты, вылезли из укрытия и силком затащили в углубление Столбова. А он держал землисто-багровой рукой винтовку и бубнил:
— Тебя ведь не должны были убить. Тебя ведь не должны…
Что-то спрашивали, крича, товарищи. А Столбов не слышал. Но он уже твёрдо знал: после артподготовки глухота не помешает ему достойно встретить атаку врага. И ещё он знал: не зря его товарищи спасли. Теперь он — их ходячий оберег. И пока он жив, никто из них не погибнет.
Два танка один за другим подорвались на минах. А выдвинутые ночью русскими на прямую наводку и замаскированные пушки угробили ещё пару Т-IV. Хлёстко били зарытые в землю советские средние танки. Сейчас ещё сожгут…
— Я даю команду на отход! — захлебнулся от волнения командир наступающего батальона; его слова по радио донеслись до ушей видевшего неудачу командира полка.
— Отход разрешаю, — хрипнул тот и помчался на доклад. Как один из тех, кто мечтал ворваться в Ленинград первым, он считал своим долгом немедленно сообщить командованию о неожиданной метаморфозе и предостеречь единомышленников от зубопотерьных наскоков. Если атаки ещё будут. Полковника мучили внутренние колебания: до него дошли слухи о замысленном кем-то в верхах отводе от города танковых и моторизованных частей и замене их пехотой. Это обрекало войска на великое бестолковое стояние. Причём в момент, когда оборона противника только начала обрастать панцирем, и взломать её можно было бы после работы сапёров мощным стальным клином. Или генералитет уже отказался от штурма города?
Полковник на ходу соскочил со ступеньки «опеля» у самого КП дивизии. Педант и чистюля, само бесстрастие, он почти побежал — в запылённых сапогах, в съехавшей набок полевой фуражке. Так и предстал перед начальством.
— Господин генерал-майор, — доложив о прибытии, сразу начал выплёскивать свою внутреннюю тревогу офицер, — скажите откровенно: мы будем брать Ленинград или нет?
— Что за сомнения? Вы же атакуете.
— Да, но…
— Для захвата города определены пятидесятый армейский корпус и полицейская дивизия СС, — поведал генерал, знавший наверняка больше того, что сказал.
— Понятно. Я потерял четыре танка. И хотел предупредить… Противник резко изменил тактику. Такой упорной обороны прежде не было.
Генерал, одолеваемый, по-видимому, сразу несколькими мыслями, поиграл с полминуты в молчанку и проговорил:
— У русских новый командующий…
