РУССКИЙ ЭКСПЕДИЦИОННЫЙ КОРПУС
ОНИ СРАЖАЛИСЬ ЗА РОССИЮ И ФРАНЦИЮ

Текст статьи

Русский экспедиционный корпус...
«Если Франция не была стёрта с карты Европы,
то этим мы обязаны прежде всего России!»
МАРШАЛ ФЕРДИНАНД ФОШ.

 

Вместо предисловия

В мае 2004 года случайно услышал в одной из радиопрограмм часть информации, от которой перехватило дыхание. Жадно вслушивался в каждое слово. Диктор сообщал, что во Франции только что вышла книга французского писателя (к сожалению, автора и название книги расслышать не удалось), в которой автор подробно рассказывает о величайшем значении Русского экспедиционного корпуса для французского народа в Первой мировой войне. «Если бы не мужество десятки тысяч русских солдат и офицеров, сложивших свои головы за свободу Франции, то этой страны могло бы и не быть на карте Европы». Далее диктор сказал, что в параде Победы представителям Русского экспедиционного корпуса было отказано, что является фактом величайшей несправедливости...
Короткая информация так сильно взволновала меня потому, что одним из участников Русского экспедиционного корпуса был мой отец, Иван Дмитриевич Тубольцев.
Взяться за эту тему подтолкнуло и то, что в 2016 году исполнится столетие со дня сформирования Русского экспедиционного корпуса, который не дал Парижу пасть на колени перед врагом, а Русский легион французы с гордостью назвали «Легионом чести».
За всю историю бывшего СССР публикаций, фильмов на эту тему было ничтожно мало. Что греха таить, и в настоящее время молодёжь мало что знает о Великой войне (так называли Первую мировую войну), а тем более о каком-то таинственном корпусе. А тут вдруг француз (!) с благодарностью вспоминает о моём отце, о наших дедах и прадедах, захороненных в безвестных могилах под чужим небом.
Чтобы современнику легче было ориентироваться о Великой войне, приведу несколько документов из энциклопедических словарей и других источников.

 

Справка. Первая мировая война 1914-1918 гг., несправедливая, захватническая, империалистическая между двумя группировками государств (Германии и Австро-Венгрии и противостоящие им Великобритания, Франция, Россия, Бельгия, Сербия и Черногория). Непосредственным поводом к началу Первой мировой войны послужило убийство в Сараево (Босния) наследника австрийского престола Франца Фердинанда и его супруги герцогини Гогенберг 15/28 июня 1914 года. Инициатором развязывания войны выступила кайзеровская Германия, лучше подготовленная к войне.
Под давлением Германии Австро-Венгрия 15/28 июля объявила Сербии войну, 19 июля/1 августа Германия объявила войну России, 21 июля/3 августа — Франции, 22 июля/4 августа Англия объявила войну Германии.
Русский экспедиционный корпус... Вступая в войну, Германия рассчитывала молниеносно, ударом через Бельгию и Северную Францию, разгромить Францию, затем обрушиться на Россию. Оба блока развернули военную промышленность, подготовили мобилизационные запасы вооружения и боеприпасов. Вскоре войной были охвачены 38 государств Европы, Азии, Африки и Америки с населением свыше 1,5 млрд. человек.
Главными сухопутными фронтами были Западный (французский) и Восточный (русский); основными морскими театрами военных действий — Северное, Средиземное, Балтийское и Чёрное моря. Войска Германии и Австро-Венгрии терпели поражение одно за другим. Союзники Антанты при содействии США (их войска начали действовать с мая 1918 г.) перешли в общее наступление и вынудили Германию к капитуляции. 11 ноября 1918 года перемирие было подписано в Компьенском лесу (Франция).
Первая мировая война длилась свыше 4 лет (51 месяц и 2 недели), в ней участвовало 2/3 населения земного шара с численностью действующих армий коалиций около 37 млн. человек (январь 1917 г.) и мобилизованных за годы войны в армии около 70 млн человек. Людские потери сторон составили около 10 млн человек убитых и 20 млн раненых и контуженных. В Первой мировой войне получили развитие новые боевые средства — самолёты, танки, подводные лодки, минное оружие, зенитные и противотанковые орудия, использовалось химическое оружие.

Жизни миллионов людей, даже одарённых от природы необыкновенными способностями, канули в безвестность. Изумив современников своим дарованием и не оставив после себя ни строчки воспоминаний о своём времени, их имена канули в лету, как высохшая прошлогодняя трава. Словно сама Судьба не позволила им сделать о себе зарубку на Древе жизни.
Иван Дмитриевич оставил потомкам не только историю своей жизни, но и рассказал о людях, окружающих его, поведал о фактах, до сих пор волнующие мыслящие умы.
На сотнях страниц пожелтевшей от времени бумаге он рассказывает о своём детстве и юности; событиях в Париже, Алжире и Салониках; страшном времени оккупации во Вторую мировую войну. Есть в его тетрадях стихи; наброски рассказов и пьес; изречения мудрецов; чертежи; рецепты по фотографии, уроки гипноза. Кажется, что бумага источает кровь и страдания. При чтении их невольно возникает вопрос: «Не сам ли Всевышний, вдохнувший жизнь в эту песчинку Вселенной, решил испытать на ней крепость человеческой плоти и духа?»
И как жаль, что Судьба отвела мне отцовского тепла всего шесть детских лет...

 

 

ПО СЛЕДАМ ОСОБОЙ БРИГАДЫ

Русский экспедиционный корпус... Густыми, рано наступающими осенними и зимними ночами, когда казалось, что рассвет никогда не наступит на курской земле, на рано овдовевшую мать нападала смертельная тоска. Она растапливала плиту, бросала в духовку помытую картошку, и пока та пеклась до поджаристой корочки, доставала из сундука многочисленные открытки и фотографии. На них — невиданные мной города Африки, Парижа и Марселя, пейзажи пустыни Сахара, чернокожие воины, пешие и конные с копьями и щитами в руках. Разглядывая виды далёких земель, мы ели, не торопясь, печёную картошку, запивали её молоком, а мать тихо рассказывала мне о приключениях мужа. Какой преданный конь по кличке Буян был у него, как умирали они с товарищами в болоте под Салониками, напоровшись на засаду, как «вожжался» в Париже с француженкой и удивлялась щедрости вождя туарегов в Алжире, наградившего отца пригоршней драгоценностей за исцеление:
— Вот под Батной, в горах, они чудом остались живы, уже готовились к смерти, а тут подкрепление пришло. А в горах под Салониками много наших солдат полегло. Но твоего отца, наверное, Бог хранил: у него иконка Казанской Божьей Матери хранилась на груди.
Она доставала иконку и давала мне её подержать. Овальной формы из тонкой меди с двумя прорезями для лиц она свободно умещалась на моей детской ладони. С обратной стороны тонкий картон был пропитан бурыми пятнами, похожими на кровь. Вверху иконки была проделана дырочка для шнурка, чтобы святой образ можно было повесить на шею.
— Бывало, рассказывал, в грудь стреляли с двадцати шагов, а пули пролетали мимо!
Незнакомые города и пейзажи далёкой Африки и Франции, такие как Тангад, Ламбесе, Сиди-Окба, Ель-Кантара, Бискра, Константино, Сетиф, Батна, Лаваль, Париж, Филиппвиль, Танжер, Оран, Бон, Алжир звучали для меня загадочно и крепко врезались в память.
Красочные воспоминания о странствиях мужа, колоритные фигуры воинственного племени туарегов, тревожная жизнь участника Русского экспедиционного корпуса во Франции, Алжире и Салониках остались в моей памяти навсегда. Они заставляли будить моё воображение и предлагали путешествовать среди неизвестных мне людей и улиц. У меня появлялось много вопросов, на которые у матери ответов не было.
Ещё в школьные годы я понял, что архив отца имеет особую ценность. Окончив военное училище, решил забрать большую часть дневников и фотографий. Упаковал их в большой чемодан и возил его с собой всюду, куда забрасывала военная служба: в Сибирь, Заполярье, Урал, Южную группу войск, Одессу. Урывками находил время для знакомства с записями, пытаясь найти связь между отдельными событиями.
Жизнь и приключения подпоручика Ивана Дмитриевича Тубольцева, участника Русского экспедиционного корпуса во Франции, старался передать читателям в той хронологической последовательности, в которой они, вероятней всего, и происходили. Я лишь попытался придать им литературную форму.
Краткая биография участника Русского экспедиционного корпуса, написанная им самим.
«...Я был сын беднейших крестьян села Нижне-Смородино Курской губернии (родился в 1885 году). Отец ходил в Керчь косарём — это его специальность. Мать хлопотала по дому. Чаще всего лет до десяти я находился с дедушкой то в саду, то на огороде, то в ночном с лошадьми. Душевой надел сдавали исполу своим местным богатеям.
Кончил начальную школу в 3 отделения. Держал неразрывную связь со своим учителем Яньшиным И.В., братом курского инспектора Яньшина Ан. В.
Нанялись с отцом стеречь стадо (уговорила мать оставить Керчь). В поле читал книги, учился играть на дудочке. Вечерами читал сказки детям. Повторял пройдённую программу школы.
Год проработали. Но так как дело было в Сороковских дворах, где было много недобрых людей, у нас украли нескольких овец, и весь наш заработок вышел на пшик. Снова отец уехал в Керчь на заработки.
Родители отдали меня в батраки одному крестьянину за 12 руб. в год. Перечитал много книг, которые брал у Яньшина, а тот — из библиотеки города Фатежа. Осенью я уже был подготовлен для поступления в среднюю школу, чтоб навеки расстаться со старой жизнью. Я сбежал с ночного от лошадей, оставив на огне кашу и хозяина в будке со своим кумом и бутылкой. Прибежал ночью в сарай к хозяину, забрал свой зипун, вынул из сена любимую дудку и пришёл домой к матери. Я был как в лихорадке, меня знобило; я что-то говорил про Фатеж, учёбу. Мать испугалась, она меня не бранила, что ушёл от хозяина, так как слишком любила. Поняла меня, задумалась и согласилась отпустить.
Утром рано я уже шагал в Фатеж, до которого было 25 вёрст. Шёл к мечте: нужно обязательно окончить городскую школу, потом во что бы то ни стало поступить в учительскую семинарию в Курске — и я у цели. Буду учителем, как Яньшин.
Но я ошибся. Оказался переростком и меньшим братом. В ученье мне отказали. Мечта рухнула.
Но счастье было со мной: встретилась учительница, у которой я окончил школу, и посоветовала поступить в Ново-Спасское образцовое училище. «Всё равно поступишь в семинарию, да и путь будет короче», — обрадовала она меня.
Русский экспедиционный корпус... Пошёл. Я был высоким, наверное, поэтому посмеялся надо мной добрым смешком заведующий Ново-Спасского училища, однако одобрил, сравнив с Ломоносовым, и назначил день испытаний. Экзамен сдал первым учеником и был принят в училище.
Учитель Чумичёв увлёк меня игрой на скрипке. Я сделал сам скрипку и начал учиться. А затем организовал струнный оркестр.
Окончив училище, поехал на испытания в Курскую учительскую семинарию. При медицинском осмотре у меня обнаружили грыжу и не допустили к экзаменам. Иду к врачу. Советует бандаж. Ношу год и сплю с ним. Это вериги, если кто знаком с бандажом.
Грыжу ликвидировал. Еду снова на приёмные испытания. Срезали по Закону Божию.
Если бы кто-нибудь сказал мне в то время, что не поступлю — не поверил бы. Я вышел, глянул на здание семинарии, скинул фуражку и сказал: «Ты моя цель жизни, и ты будешь моя!».
Целый год упорного труда над подготовкой к поступлению. Подрабатывал: ходил в сторожку при церкви и изучал переплётное ремесло (тогда переплетали церковные книги бродячие переплётчики). Дома собрал необходимый инструмент. Пошёл по школам, собирал книги, в то время были школьные библиотеки. Откликнулись учителя, дали работу. К осени у меня набралось 17 рублей. Поделился с матерью и зашагал в Курск на экзамены. Уже в третий раз шагал я в Курск пешим, 40 вёрст в один конец.
Конкурс был большой: приехали 350 человек, а надо было принять только 27.
То был экстаз. Я ничего вокруг себя не видел. Две недели экзаменов был натянут, как струна. Выдержал конкурс, приняли…
А сколько насмешек перенёс от своих крестьян: «В попы задумал учиться, со свиным рылом, да в калашный ряд». До слёз доводили своими насмешками родителей.
...Не знаю, как случилось, но мои документы оказались у попа благочинного города. Фатежа, и мне было прислано приглашение работать в школе за Фатежом у князя Мещерского. Такой чести не всякий дождётся. Взвалив на плечи корзину с бельём, я зашагал за 40 вёрст на новоселье.
Но не успел я осмотреться в имении князя Мещерского, приехала учительница и со слезами, скорее презрения ко мне, чем из жалости к себе, стала упрекать, что я занял живое место.
— Ведь Вас прислали вместо меня за то, что я потребовала прибавки за хор, который обязана вести в церкви князя. Вы, как товарищ, должны понять меня, — говорила она.
Этого было достаточно, чтобы принять решение уйти. Сколько меня ни просили; сколько ни умоляли остаться; спрашивали причину ухода; обещали хорошую плату; бесплатный стол; фисгармонию; бильярд — я ушёл, так и не сказав им причину ухода...
Оставшись без работы, голодал. Рассылал свои заявления в разные инстанции с просьбой принять меня на работу.
Первым уездом на моё заявление откликнулся Старый Оскол. «Подарил» школу такую, в которой десять раз за год уходили учителя. Пол сгнил, мышата, дверей совсем нет, стёкла выбиты, потолок течёт... Приспособил здание, приохотил детей к школе. Разрослась школа в два комплекта в наёмном здании. Наконец, и земство навстречу пошло — начали строить новую 2-х комплектную школу с квартирами для учителей.
Во время постройки вникал в каждую мелочь, даже на каникулы домой не ездил. Радости конца не было…
Но учить в ней не пришлось. Заняли её помещичьи угодники, а меня предводитель дворянства Бобровский за непочтительное отношение к попу сослал в наёмную школу в хутор Кутузов, в 100 километрах от железной дороги.
Русский экспедиционный корпус... В 1910 году умер отец. Я переехал домой...».

До начала Первой мировой войны Ивану Дмитриевичу придётся отремонтировать и учить детей ещё в трёх школах. В 1915 году его забрали в армию.
Он ещё не знал, что в конце 1915 года русское и французское правительства подписали соглашение, по которому Россия обязывалась поставить во Францию пехотную бригаду, а Франция должна была взять на себя все расходы по доставке бригад на свою территорию и, кроме того, вооружить все русские войска.
К комплектованию штатов Особых бригад военное командование и царь Николай II отнеслись очень тщательно. К солдатам и офицерам предъявлялись жёсткие требования: они должны были физически развиты, образованными, уметь читать и писать, обладать высокими служебными и нравственными качествами; все военнослужащие должны быть православной веры.
Кроме этого, по настоянию царя Николая II один полк должен состоять из блондинов с голубыми глазами, а второй полк — из шатенов с серыми глазами.
В связи с тем, что молодой учитель был грамотен, командование направило его в Чугуевское военное училище, после окончания которого ему присвоили звание младшего офицера — прапорщик.
Русский экспедиционный корпус... Способности молодого новоиспечённого офицера заметили начальники: он был тактичен, физически развит, прекрасно владел холодным оружием, имел удивительно красивый почерк, сносно говорил по-французски, играл на различных музыкальных инструментах, хорошо пел. В 1916 году Ивана Дмитриевича откомандировывают в распоряжение командующего войсками Московского военного округа, где в 194 пехотном запасном батальоне назначают на должность батальонного адъютанта.
* (Послужной список № 134128, фонд № 409, Российский государственный военно-исторический архив).
Вскоре судьба приготовила ему новый поворот в жизни: 194 пехотный батальон, где он проходил службу, вскоре секретно отправят из Москвы в Архангельск, а потом через Северное море — во Францию.

 

 

ГОРОД МАРСЕЛЬ. ИЮЛЬ 1916 ГОД

Из воспоминаний матери: «В Марселе наших служивых встречали радостно, цветами забрасывали. Радовались французы, что помощь из России пришла».Тротуары улиц заполнены ликующими французами. Балконы и окна домов украшены гирляндами разноцветных флажков союзных стран Франции. На балконах и окнах висят роскошные ковры. Многие французы размахивают флажками России.
Послышалась музыка русского оркестра. Музыканты исполняют марш «Коль славен» — марш Русского экспедиционного корпуса.
Из-за поворота показались колонны русских воинов. Среди толпы французов на мгновение возникла тишина, а потом грянули овации.
Впереди первой колонны идут двое: прапорщик с лихо сдвинутой набекрень фуражкой и медведь на задних лапах. Прапорщик держит медведя на цепи и крутит головой то вправо, то влево, раздаривая улыбки.
Во главе каждой колонны в парадном мундире шествует унтер-офицер.
Французы в восторге, особенно женщины. Они посылают солдатам и унтер-офицерам воздушные поцелуи, бросают им цветы, рукоплещут. Слышны крики:
— Русс Иван! Россия и Франция друзья! Россия — Победа!
Русский экспедиционный корпус... Две симпатичные француженки, смеясь, делятся впечатлениями:
— Смотри, Жанет, они все красавцы! И глаза у всех голубые! *
— Вижу, Катрин. Посмотри, какой молоденький офицер во главе колонны! Как я хотела бы растаять в его объятиях!.. Он посмотрел на нас, Катрин!.. Он шлёт нам воздушные поцелуи!..
Девушки прыгают на месте от радости, махают младшему офицеру руками и бросают ему маленький букетик цветов.
Прапорщик Иван Дмитриевич ловит цветы, правую руку прикладывает к груди и наклоняет в знак благодарности голову. Он улыбается девушкам и несколько раз оглядывается, чтобы встретиться взглядами с молодыми француженками.

 

 

ВСТРЕЧА С МАРИ РАНСАР

Из воспоминаний матери: «Во Франции твой отец «вожжался» с одной мамзель. Тепло о ней вспоминал. Говорил, что они друг другу жизнь спасли. Я не ревную, ведь второй женой была, в то время его ещё не знала. Варька у него была — жена первая».
Небольшая рощица. Дороги к ней идут во всех направлениях. Офицеры разводят заставы по местам и выставляют полевые караулы. В рощице пылают костры, ржут лошади, дымят походные кухни.
В одной из палаток Иван Дмитриевич стоит навытяжку перед старшими офицерами.
— Этот пакет, господин прапорщик доставьте в расположение французского штаба. Штаб располагается примерно вот в этом месте.
Русский экспедиционный корпус... Все офицеры подходят к столу. На нём большая карта. Полковник берёт карандаш и показывает точку на карте.
— Примерно вот здесь. В пакете секретные сведения расположения наших подразделений в этом районе. В случае опасности пакет уничтожить. С собой возьмите двух-трёх надёжных людей.
У двух больших шатров стоит походная кухня. Повара с мисками в руках разносят обед. Иван Дмитриевич входит в шатёр. Видит длинный стол, за которым с двух сторон сидят человек двадцать солдат, казаков, унтер-офицеров.
Все едят молча. Мелькают ложки, дымятся миски со щами, тарелки с кашей. На столе — нарезанный горкой хлеб.
— Ваше благородие, садитесь обедать, чем Бог послал, — предлагает урядник, вытирая усы.
— Давай, Петрович, подкрепимся.
Урядник даёт знак повару, и тот выбегает из шатра к полевой кухне. Приносит полную миску щей с большим куском мяса, тарелку разваренной пшённой каши и ставит перед прапорщиком.
Иван Дмитриевич садится за стол и внимательно всматривается в присутствующих. Он видит младшего офицера, сидящего к нему боком в конце стола. Лицо наполовину закрыто свисающим чубом и рукой с ложкой. Что-то показалось знакомое в облике офицера.
Офицер закончил трапезу. Иван Дмитриевич узнал в нём друга по училищу — прапорщика Владимира Казанцева. Когда Владимир проходил мимо, Иван Дмитриевич встал:
— Господин прапорщик, стойте!
Казанцев повернул могучие плечи и увидел своего знакомого.
— Ванька, ты здесь? Значит, вместе воевать будем!
Они рады друг другу и искренне обнялись.
— Стой, Володька, ты слышишь треск моей грудной клетки. Задавишь, медведь. Дай мне поесть.
— Ладно, ешь. Подожду тебя на улице.
Казанцев и Иван Дмитриевич, отойдя от шатра метров двадцать, ведут беседу.
— Володя, очень рад, что мы снова вместе. Не ожидал увидеть тебя здесь. Вот сюрприз, так сюрприз. Похоже, что наше командование не ошиблось в выборе. Теперь трепещите мадемуазели!
— Ваня, какие мамзели! Который день во Франции, а водки или шампанского ни глотка. А мамзелей видел только на улицах Бреста и Марселя. Но какие красотки, Ваня!.. Погодь, а в каком качестве ты здесь?
— Володя, перейду сразу к делу. Командование приказало мне передать секретный пакет в расположение штаба французов. В помощь разрешили взять два-три надёжных человека. Пойдёшь со мной? Сразу предупреждаю, что придётся пробираться по тылам врага.
— А чего ж не пойти. Я тут заплесневею со скуки. Когда выходить-то?
— На подготовку даны сутки. Кстати, не видел ли ты кого-нибудь из наших чугуевских друзей?
— Как не видал? Видал. Одессита помнишь? Любителя бычков?
— Кирюха Корявченко?
— Он самый, интеллигент...
Русский экспедиционный корпус... Возвышенность, густо заросшая лесом и кустарником. В предрассветных сумерках три человека бесшумно передвигаются по тропе.
Остановились. Иван Дмитриевич тщательно изучает в бинокль местность. Внизу медленно движется большая колонна австрийских войск. Густой туман движется снизу и вскоре накрывает впереди идущие подразделения.
— Кирилл, — говорит Иван Дмитриевич, — посмотри, — он подаёт бинокль прапорщику, — болгары и австрияки движутся в сторону нашего батальона. Надо бы обойти их стороной.
Прапорщик Корявченко тщательно изучает местность и колонну и говорит:
— Нам легче будет пройти по тылам. У них в авангарде, наверняка, разведка рыскает, а в тылу безопаснее.
Все трое тихо скользнули вниз по склону. Скоро их накрыл туман. Послышались шаги, и все трое остановились, прислушиваясь. Иван Дмитриевич с товарищами спрятались за кустарником, внимательно следя за дорогой.
На тропе появились двое незнакомцев. Они неторопливо ведут под уздцы лошадей, а между ними с завязанными руками идёт женщина. Незнакомцы говорят на не знакомом им языке, одеты в австрийскую форму. Австрийцы вышли на небольшую поляну и привязали лошадей к дереву. Женщину со связанными руками привязали к тому же дереву. После этого они отошли к окраине полянки и расположились на отдых.
Иван Дмитриевич и его друзья подползли к дереву, где была привязана женщина. Пленница услышала шорох и повернула голову. Взгляды их встретились. Иван Дмитриевич поднёс палец к губам. Затем он расстегнул подбородник у уздечки, снял его с головы одной из лошадей и отполз под кусты. Лошадь, почувствовав свободу, медленно пошла в сторону, пощипывая траву.
Один из австрийцев увидел удаляющуюся лошадь и пошёл её ловить. Второй — откинулся на спину и закрыл глаза. Через некоторое время, услышав шаги, что-то спросил, не открывая глаз.
И тут же был сражён кинжалом. Владимир прислонил убитого к дереву, надвинул ему на глаза каску и притаился за кустарником.
Второй австриец подошёл и удивлённо что-то спросил.
Ответа он уже не услышал…
Иван Дмитриевич развязывая руки женщины, спросил по-французски:
— Вы попали в плен?
— Я вижу, что вы русские, наши союзники, — ответила по-русски молодая женщина. — По неосторожности обронила фразу по-французски, и они заподозрили во мне шпионку.
— А кто же Вы на самом деле?
— Я работаю во французском штабе переводчиком. Мне необходимо как можно скорее попасть в штаб.
— Мы направляемся именно туда.
— Я знаю, где располагается штаб...
Железнодорожная станция. Рота французских солдат выгружается из вагонов, выстраивается и тут же уходит вдоль железной дороги. Вдали слышны глухие взрывы. Появляются подводы, набитые соломой. Сверху лежат окровавленные раненые, обвязанные бинтами. Рядом с подводами идут фельдшера и санитары.
На лошадях появляются Иван Дмитриевич с товарищами и женщиной:
— Стой! — преграждает дорогу французский патруль.
— Это русские офицеры, — говорит француженка, — нам надо в штаб.
— Слазь! Поднять руки! Чёрт вас знает, кто вы такие. Проверим в штабе.
Русский экспедиционный корпус... В кабинете штаба несколько французских офицеров, русский полковник и его адъютант. Французы удивлённо смотрят на женщину, младших русских офицеров. Французский полковник восклицает:
— Мари? Что случилось? Вы вдруг исчезли? Кто это с вами?
— Ваше благородие, — заговорил прапорщик Иван Дмитриевич по-французски, — мне поручено доставить в штаб секретный пакет. По пути следования мы освободили вот эту женщину, взятую в плен австрияками.
— О! Вы говорите по-французски! Давайте, прапорщик, пакет.
Иван Дмитриевич вытаскивает пакет из-под кителя и подаёт его полковнику.
В это время женщина на русском языке обращается к российскому полковнику:
— Господин полковник, я выполняла поручение своих командиров и была взята в плен. Сообщите, пожалуйста, вашему командованию о смелом поступке этих офицеров. Они достойны поощрения за смелость и храбрость при моем освобождении.
Полковник с явным интересом разглядывает женщину.
— Чёрт побери! Мы с вами встречались, Мари. В этой одежде я Вас не признал. Спасибо, прапорщик. Вы все, несомненно, будете поощрены. Благодарю вас за службу, господа!
Работая над материалом и читая различные источники о возникновении Великой войны, в сознании часто возникал вопрос: Из-за чего же началась кровопролитная бойня, которая охватила многие страны мира, и в которой погибло более 10 миллионов человек, и более 20 миллионов оставила калеками? Ведь главной причиной было не только убийство в Сараево 28 июня 1914 года наследника престола эрцгерцога Франца-Фердинанда и его супруги герцогини Гогенберг. Должны были быть более весомые причины нападения Германии и Австро-Венгрии на соседние страны.
Наконец, нашёл разгадку в книге «Хрестоматия по истории международных отношений» (Москва, 1963 год). Вот что говорится в меморандуме прусского министра внутренних дел фон-Лебеля от 29 октября 1914 года — «О целях войны».
«...Что нам нужно и что могло бы нам пригодиться в интересах нашего великого национального будущего? Первое: мы должны отказаться от того, что нам хотя и пригодилось бы, но чего мы не могли бы переварить. Второе: Мы должны взять всё, что нам хотя непосредственно не нужно, но должно быть отобрано у противника для того, чтобы он в будущем был слабее по сравнению с нами. Нам могут пригодиться лучшие порты и более широкое побережье с более свободным выходом в мировой океан…
Нам нужна на западе граница, которая дала бы нам по возможности ключ к Франции, — министр протягивает руку к границам Франции и делает жест, будто открывает замок. — Нам могли бы пригодиться районы угля и руды, прилегающие непосредственно к нашей границе. С военной точки зрения желательно улучшить восточно-прусскую границу. Наконец, нам нужна военная контрибуция, которая бы связала на долгое время Францию в экономическом отношении, — голос министра повышается, — и лишила бы её возможности развить в других частях света финансовую деятельность во вред нам…
Франция является историческим врагом Германии, и мы должны были с этим веками считаться. Францию можно найти в любой враждебной нам комбинации. Если мы хотим это изменить в будущем, мы должны настолько ослабить Францию в отношении её силы, территориальной мощи и в экономическом отношении и ослабить на долгое время для того, чтобы она не имела ни сил, ни средств вновь составлять заговоры, заострённые против нас…
Мы боремся за своё мировое политическое будущее. Для его обеспечения необходимо в первую очередь обладать достаточной территориальной и союзно-политической гарантией на континенте против нападений на метрополию — гарантией, которая по своей ценности была бы равна той, которую Англия имеет на морях...
Русский экспедиционный корпус... Она должна предотвратить слишком далеко идущую славянизацию в колонизацию Австро-Венгрии. Она, наконец, не должна допустить, чтобы вновь поднялся сосед, мечтающий о реванше. Она, наконец, заставляет желать, чтобы Англия и Япония находились под постоянным давлением, исходящим от покорённой нами России, ибо так как Россия является мощной политической реальностью, от которой нельзя отмахнуться, и мы не ощущаем потребности обогатиться за её счёт, то мы должны заботиться о том, чтобы использовать её в наших всемирно-политических интересах...».

 

 

БЛОНДИНЫ И ШАТЕНЫ ПОГИБАЮТ В МАКЕДОНИИ

Из воспоминаний матери: «Под Салонками (так мать называла Салоники) много наших полегло. Они всё не могли взять какой-то Монастырь. Крепко им досталось: и малярией болели, и в болоте всю ночь пролежали под пулями. Ваня тогда лёгкие застудил, так всю жизнь и кашлял...»
Русский экспедиционный корпус... Салоникский фронт был открыт в конце 1915 года. Французы, англичане, сербы, итальянцы и две русские бригады, прибывшие позднее, образовали на Балканах так называемую Восточную армию, которой надлежало остановить продвижение войск Австро-Венгрии, Германии и Болгарии.
Первая Особая бригада прибыла в порт Марсель на транспортных судах «Гималаи» и «Лятуш-Тревиль» 20 апреля 1916 года. Путь, длиной более 19000 миль, от Москвы через Дальний Восток, Жёлтое, Южно-Китайское моря, Сингапур, Индийский океан, Суэц в Средиземном море занял почти три месяца. Условия перевозки были ужасными: перегруженность пароходов, плохая вентиляция в каютах, недостаток пресной воды, качка, тропические болезни сильно отразились на здоровье людей.
А вот вторую Особую пехотную бригаду, которую возглавил генерал М. Дитерихс, и в которой служил прапорщик Иван Дмитриевич, решено было отправить во Францию более коротким путём, через Архангельск и Северное море до города Брест (на севере Франции), а далее по железной дороге до Марселя. На пароходах, которые охраняли военные крейсера «Галлия» и «Гюшен» бригады срочно перебросили в Салоники.
Союзники практически не дали русским подразделениям время на передышку. Уже через короткое время им пришлось вступить в бой с неприятелем.
По замыслу Главнокомандующего Восточной армии генерала М. Саррайля в первую очередь требовалось овладеть крупным сербским городом Монастырь. Этому придавалось большое значение: во-первых, это был сербский город, и его освобождение должно было символизировать освобождение Сербии от врага; во-вторых, с освобождением Монастыря должно было начаться наступление всего союзного экспедиционного корпуса на всём протяжении линии Балканского театра.
На подготовку к военной операции у русских подразделений было очень мало времени. Уже к концу августа Особые бригады провели первые сражения. Воевать приходилось в тяжёлых условиях горной местности. Горные переходы, к которым были не приучены российские войска, проходили почти при тропической жаре. Разбивать ночлег и окапываться приходилось в скальном грунте часто под пулями противника.
С появлением раненых возникли новые заботы. Французы, которые обещали обеспечить санитарное обеспечение, игнорировали заботы о наших раненых. Вот что писал командующий Восточной армией генерал М. Саррайль: «...русские не имели ни артиллерии, ни тыловых служб … их административные службы сильно зависели от наших...». Плохо обстояли дела и с продовольствием.Французское командование, зная русских как мастеров штыкового боя, старалось всегда выставлять наши подразделения на острие атаки. Сами же французы и англичане следовали уступами за флангами русских. Это вызывало у наших военных недоверие к боевым качествам союзников.
Русский экспедиционный корпус... Вслед за жарой наступили дождливые дни. Высокая влажность, полчища комаров, плодившихся в низменных местах и болотах, породили новую напасть: в войсках Восточной армии распространилась малярия. И вот тут-то отличился Иван Дмитриевич. У своего деда он многому научился: разбирался в лечебных травах, лечил переломы и вывихи; знал снадобье и от малярии. В своём полку он вылечил многих. Слух о народном врачевателе докатился и до генерала М. Дитерихса.
...К одной из палаток направляются генерал Дитерихс вместе со свитой. Генерал и два офицера входят в палатку. Три офицера остаются у входа. На табурете сидит прапорщик Корявченко. Его голову крепко держит прапорщик Казанцев. Иван Дмитриевич завязывает кисет с табаком. При виде старших офицеров прапорщики вскакивают и вытягиваются в струнку.
— Чем вы занимаетесь? — спрашивает генерал сурово.
Корявченко и Казанцев повернули головы к Ивану Дмитриевичу.
— Ваше благородие, малярия свирепствует в полку. И всё от комаров. Лечу товарищей народными средствами.
— Слух о вашем лечении дошёл и до меня. Чем же вы лечите?
— Народными средствами: табаком и чесноком.
— Объясните подробно.
— Щепотку табаку за час до еды заталкиваю под язык всем больным. Слюну прошу не выплёвывать, а глотать. Терпеть, кто сколько может.
— Где вы добываете чеснок и как используете?
— Добываю у местных жителей. От этой напасти они тоже спасаются чесноком. Надо съедать каждый раз с пищей по одному зубчику. Рассовать его по карманам и даже носить в виде бус на шее.
— Чёрт возьми! Это же так просто! Иван Петрович, — обращается генерал к одному из старших офицеров, — закупите чеснок и табак у местного населения и приступайте к профилактике немедленно.
— Ваше благородие, есть ещё один способ предотвратить малярию, — обращается Иван Дмитриевич к генералу.
— Очень интересно!
— У греков много апельсинов. Нужно снять корку, высушить и истолочь её в порошок. Заваривать как чай по четверти напёрстка и пить без сахара три-четыре раза в день по целой кружке.
— Вы слышали, Иван Петрович? Немедленно все средства для лечения и профилактики от малярии применить во всех подразделениях.
— Господин прапорщик, откуда ваши знания о медицине?
— О лечении многих недугов мне рассказывал мой дедушка, участник Крымской войны. Он служил на флоте его величества. Жил в Курской губернии. С ним собирал разные травы. О целебной силе трав он и рассказывал мне.
— Мудрый человек ваш дедушка. Жив ли?
— Умер в девятьсот десятом.
Генерал задумался.
— Когда-то и мы отойдём в мир иной, — сказал он тихо, — хотелось бы остаться в родной земле и под родным небом.

 

 

ПРОКЛЯТОЕ БОЛОТО

Успехи русских подразделений породили у командования беспечность, и вскоре они жестоко поплатились за это.
Русский экспедиционный корпус... Вечереет. Во весь опор скачет всадник вдоль села. Он круто останавливается у группы офицеров, спешивается и докладывает старшему по званию:
— Господин штабс-капитан, вот приказ генерала Дитерихса: немедленно наступать! — он протягивает пакет офицеру.
Штабс-капитан вскрывает пакет, читает, затем громко командует:
— По-о-о-лк, гаси костры!
Казанцев гасит костёр и недовольно говорит:
— Какого чёрта! Даже пожрать не дали!
Корявченко добавляет:
— Их благородие решило, чтобы мы поужинали в другом месте.
Иван Дмитриевич молча зашагал к штабс-капитану:
— Ваше благородие, позвольте спросить, что докладывает разведка?
— Какая разведка, прапорщик! — Болгары драпают что есть духу на север! Они получили такую взбучку, что нескоро опомнятся!
— Скажите, была разведка или нет? — не унимается Иван Дмитриевич.
— Займитесь своим делом, прапорщик! Чёрт возьми! Я что докладывать вам обязан?!
Из села выходят колонна за колонной. Впереди невзрачное болото, заросшее камышом. Чавкает под ногами солдат и офицеров вода. Неожиданно подразделения наталкиваются на широкое проволочное заграждение
— Ножницы где? У кого ножницы? — слышится со всех сторон.
Солдаты растекаются вдоль проволочных заграждений и, не найдя прохода, прикладами начинают сбивать со столбов колючую проволоку. Многие ругаются. Сзади подходят всё новые и новые колонны воинов.
Вдруг из ближайшего леска раздались ружейные залпы и пулемётные очереди. Огонь настолько плотный, что российские полки в первые минуты теряют много бойцов. Со всех сторон раздаются стоны, ругань.
— Залечь, окопаться и открыть огонь! — слышится команда.
— Какой к чёрту окопаться! — ругается Казанцев. — Тут же вода.
— Братцы, помогите! — стонут раненые со всех сторон.
— Перевяжите, братцы!
Русский экспедиционный корпус... Артиллерия болгар открывает огонь по подходящим колоннам российских подразделений. Потери среди российских войск огромные. Много окровавленных тел в разных позах лежат неподвижно в мелкой воде и помятой траве у колючей проволоки. В их числе и штабс-капитан, с которым разговаривал Иван Дмитриевич.
Солдаты и офицеры в намокшей одежде лежат и ругают командиров:
— Неужто генерал специально послал нас на бойню?!
Казанцев говорит:
— Должно быть, разведка прозевала?
— Какая к чёрту разведка! — ругается Иван Дмитриевич. — Их дурацкое благородие говорит, что болгары так драпанули, что никакой разведки и не нужно было.
— Останусь живой — рыло набью! — плюётся Казанцев.
— Не набьёшь, штабс-капитан убит.
Казанцев крестится:
— Господи, дай этому дураку царство небесное.
Корявченко стучит зубами от холода:
— Братцы, я коченею. Мои конечности точно деревянные. Я сейчас встану и побегу назад в село.
— Не успеешь подняться, как получишь пулю в спину, — говорит Иван Дмитриевич.
Проходит несколько часов. Многие солдаты кашляют. Ругают командиров.
Наконец по цепи передают команду:
— По-пластунски отступать к селу и на пригорке окопаться.
В темноте люди ползут к селу. Но плотный огонь болгар не прекращается. То тут, то там приникают к земле тела солдат и офицеров.

title="Конная разведка.Воины русского экспедиционного корпуса (апрель-сентябрь 1916 года)"
russian-expedition_france-voiny-russkogo-ekspediczionnogo-korpusa-aprel-sentyabr-1916-goda.jpg

В битве под Флорино русские жестоко отомстили болгарам за «проклятое болото».
Ломаная цепь русских пехотинцев с примкнутыми штыками внезапно появляется перед болгарскими подразделениями. Впереди идёт громадного роста священник с иконой в руках. Ветер колышет бороду и тёмную рясу священника.
Болгары в смятении. По окопам раздаётся всего лишь одно слово: «Русские!»
Завязывается штыковой бой. Раздаются проклятия, возгласы, стоны.
Иван Дмитриевич вместе с Казанцевым и Корявченко штыками и прикладами сметают болгар на пути.
Раздаётся громкое русское «Ура!». Цепи болгар дрогнули. В панике отступают они под натиском русских солдат.
Раненый священник, левой рукой прижимает кровоточащую рану на боку, а правой высоко держит икону. Идёт он с трудом в гуще наступающих русских подразделений.
Французские войска, услышав русское «Ура!», поднимаются в атаку с флангов. Возглас «Ура-а-а-а!» захватывает пространство. Болгары отступают по всему фронту. Союзные войска врываются в город Флорина и растекаются по улицам.Вот какие новости сообщает своим читателям известный в России журнал «Вокруг света» за 1916 год.
6-18 сентября 1916 года:
«Шли кровопролитные бои. Болгары наступают. Болгарские атаки к востоку и западу от Флорины по выражению генерала Саррайля «разбились об огонь франко-русских войск раньше, чем неприятелю удалось подойти к нашим позициям».
23-29 сентября 1916 года:
«На Салоникском фронте идут бои по всему его протяжению. Болгарская армия потеряла почти все свои позиции вокруг Монастыря».
30 сентября — 6 октября 1916 года:
«Идут ожесточённые бои на монастырском направлении».
30 октября — 6 ноября 1916 года:
«Действия союзников развивалось с большим успехом на левом фланге, который с 28 октября продолжал упорно наступать к Монастырю. В этом наступлении участвовали русские, французские и сербские войска».
6 ноября (19 ноября) 1916 года в 9.30 после ожесточённой атаки в город Монастырь вошёл 1-й батальон 3-го русского полка. Королевич Александр Сербский выразил большую радость, что Монастырь был занят первым русскими войсками.
В своих мемуарах генерал М. Саррайль высоко оценил боевые действия русских войск при взятии Монастыря, Флорина и ряд других населённых пунктов. Он пишет: «Русские в греческих горах, как на сербской равнине ваша легендарная храбрость никогда не изменяла вам».
За храбрость и бесстрашие при проведении кинжальных атак третьему Особому полку был пожалован Военный крест с пальмой на знамя полка. Многие военнослужащие были награждены Георгиевскими крестами разной степени, часть офицеров были повышены в звании, в их числе был и Иван Дмитриевич.
За время проведения боевых операций 2-я Особая бригада потеряла более трети личного состава. По этому поводу генерал М. Дитерихс пишет Главнокомандующему Восточной армией генералу М. Саррайлю: «Всяческим силам имеется предел. Чтобы сохранить в войсках бригады боевой дух, необходимо предоставить им полный отдых. Из 12000 человек, которых я привёз из России, потерял убитыми, ранеными, контуженными до 4400 человек, до 8000 человек разновременно переболело в госпиталях».

 

 

1917 ГОД — ГОД РЕВОЛЮЦИЙ И ПОТРЯСЕНИЙ

Из воспоминаний матери: «После февральской революции, а потом отречения царя Николая II от престола у наших военных опустились руки. Они начали бунтовать, стали проситься домой, а французы их не отпускали. Самых непокорных вояк отправили в Африку».
Записи об историческом времени революционного года у Ивана Дмитриевича, несомненно, были. Потому что, начиная ещё с учёбы в Курской учительской семинарии и заканчивая последними днями жизни в 1943 году, он вёл дневники. Даже в оккупации во Вторую мировую войну, когда немцы делали обыски в его доме, он умудрялся вести дневники, пряча их в надёжное место.
Русский экспедиционный корпус... Дневников с Македонского фронта не оказалось в его архивах лишь потому, что французы беспардонно ограбили всё имущество русских солдат и офицеров при отплытии из Салоников в Африку. В первый же день, будучи практически невольниками у французов на пароходе «Святая Анна», Иван Дмитриевич продолжил делать зарубку на Древе жизни.
Очень тревожной сложилась обстановка в войсках в начале 1917 года. Февральская буржуазная революция и вслед за ней отречение царя Николая II от престола взбудоражили и ухудшили обстановку и моральное состояние всего воинского контингента Восточного фронта. Офицеры не смогли объяснить своим солдатам причин столь грандиозных событий в России. В войсках началось разложение и неповиновение командирам.Божией милостию Мы, Николай Вторый, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая объявляем всем верным нашим подданным:
Русский экспедиционный корпус... В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу Родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся народныя внутренния волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны.
Судьба России, честь геройской нашей Армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победнаго конца. Жестокий враг напрягает последние силы и уже близок час, когда доблестная Армия наша, совместно со славными нашими союзниками, сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России почли мы долгом совести облегчить Народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы, и в согласии с Государственной Думою, признали мы за благо отречься от Престола Государства Российскаго и сложить с Себя Верховную Власть. Не желая расставаться с любимым сыном нашим, мы передаём наследие наше брату нашему Великому князю Михаилу Александровичу и благословляем Его на вступление на престол Государства Российскаго. Заповедуем Брату Нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены. Принеся в том ненарушимую присягу во имя горячо любимой Родины, призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед ним, повиновением Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь Ему вместе с представителями народа вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы.
Да поможет Господь Бог России.
На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою написано: «Николай».
9 марта 1917 года.
Город Псков.
Скрепил Министр Императорского Двора Генерал-Адъютант Граф Фреберович.
Недовольство солдат и офицеров росло с каждым днём. Особенно оно усилилось после «наступления Нивеля» или «бойни Нивеля (9 апреля — 5 мая 1917 года), на Западном фронте, когда убитыми были около 5000 человек. Такие огромные потери русских войск невозможно было пополнить: подкрепление из России не приходило. Это переполнило чашу терпения солдат. Они настойчиво требовали прекращения их участия в войне на французском фронте и немедленной отправки в Россию.
Летом в Ля-Куртине вспыхнул мятеж. На подавление мятежа был сформирован полк (т.н. «батальон смерти»), во главе которого стал полковник Г. Готуа. Мятеж был жестоко подавлен.
Русский экспедиционный корпус... Естественно, потеря боевого духа среди русских подразделений вызывала тревогу у военного командования Франции. Нужно было что-то срочно предпринимать. Так было введено в действие системы т.н. трияжа (с французского «отборка», «сортировка»).
Русский военный контингент разделили на три категории: желающих сражаться вместе с союзниками; добровольцах-рабочих приносить пользу на промышленных предприятиях Франции. Всех солдат и офицеров, кто не желал ни сражаться, ни работать — относились к третьей категории. Их надлежало сослать в Северную Африку, в колонии Франции, работать в рудниках, работать на виноградниках, охранять поместья колонистов от набегов воинствующих племён, исполнять другие самые грязные, тяжёлые и опасные работы.

 

 

ВЫБОР СУДЬБЫ. НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА С МАРИ

Из воспоминаний матери: «Отец твой рассказывал, что их вызывали по одному к командованию и спрашивали, что они умеют делать. Если им нравился человек, французы предлагали ему работать во Франции, даже в Париже оставляли».
Салоники, декабрь 1917 года.
Русский экспедиционный корпус... По палубе и коридорам парохода ходят младшие чины, унтер-офицеры. Все нервничают. Открывается дверь в кают-компанию, оттуда выходит поручик и громко объявляет:
— Господа, генерал Тарановский* приказал всем явиться для опроса по поводу дальнейшей вашей судьбы. Прошу ознакомиться со списками. Заходить по очереди, отвечать на вопросы по-военному: чётко и ясно.
Поручик передал списки одному из унтер-офицеров и скрылся за дверью.
Унтер-офицер взял бумагу в руки и начал выкрикивать фамилии:
— Казанцев, Гусайлов, Пик, Бортников, Михайлов, Нижиков, Черненко, Попель, Дроздовский, Анисинков, Корнеев, Сенотрусов, Тубольцев, Рыбичев, Корявченко, Егоров, Кирпичников… — он продолжает выкрикивать фамилии.
Унтер-офицеры, которые уже объявлены в списке, начинают проходить поближе к двери.
Младшие чины толпятся в коридоре чуть поодаль.
Мари Рансар ищет кого-то взглядом. Наконец её взгляд остановился на Иване Дмитриевиче. Она быстро подходит и говорит:
— Добрый день, господин подпоручик. Вот мы и встретились снова. Вас повысили в звании и наградили Георгиевским крестом?
— Да, — отвечает подпоручик, — за битву под Монастырём.
— Вы помните женщину, которую пленили австрияки?
— Этого не забыть, Мари. Каким ветром занесло вас сюда?
— Лучше расскажите о себе. Как приняла вас земля Эллады?
— Мы почти все переболели малярией. Лекарство у медиков закончилось и пришлось лечить солдат и офицеров народными средствами.
— Слышала, что вы спасли от малярии сотни людей. За это время могли быть и убитыми.
— Бог миловал, Мари. Многие нижние чины и унтер-офицеры награждены за этот бой. Некоторых унтер-офицеров повысили в звании. Но людей полегло немало.
— Французское командование высоко оценило подвиг российских военных. Об этом пишет вся пресса Франции.
— Но потом, Мари, наступил ужасный день.
— Что же случилось?
— Генерала Дитерихса окрылили первые успехи. Вместе с французскими войсками он решил преследовать болгар и одним броском занять Монастырь. Мы потеряли в первом бою очень много своих товарищей.
Иван Дмитриевич закашлял, схватившись за грудь.
— Это отрыжка той дурной атаки. Мы пролежали в болоте несколько часов, — рассказывает он. — В воде, под огнём противника. Одни погибли, другие застудили лёгкие. Я с товарищами кое — как выкарабкались.
— Я дам вам лекарство, Ваня.
— Спасибо, Мари, лекарство не помешает. Себя и товарищей лечу отварами трав. Стало легче, но приступы кашля бывают ужасными.
— Мы слышали о той не обдуманной атаке. Генерал Дитерихс, упоённый победой под Флорина, не уделил должного внимания разведке. А болгары устроили засаду. Неудачным оказался первый бросок в сторону Монастыря.
— Но Монастырь мы всё-таки взяли. Стояла ужасная погода: дожди, снег. Дороги развезло. Артиллерия застряла в грязи. Кони падали от истощения и распутицы. Было много больных.
— В боях за Монастырь погибло очень много и ваших солдат, Мари.
— Может, из-за неудачной компании назначили вам нового командующего, генерала Тарановского?
— Возможно, но я подробностей не знаю.
— Очень рада видеть вас живым!
— Спасибо, Мари!
— Хочу отблагодарить вас за тот памятный случай, когда вы со своими товарищами освободили меня из плена. Сейчас младших и старших офицеров начнут вызывать к нашему командованию. Предложат три варианта: первый — остаться воевать в наших войсках в составе Русского или Иностранного легионах; второй — работать на фабриках и заводах в любой точке Франции или её колониях.
— И третье — уехать в Россию? — перебил её Иван Дмитриевич.
— Ошибаетесь, Ваня. Отъезд в Россию не предусмотрен.
— Что же готовит нам Франция?
— Работу в колониях в Северной Африке. Выбирайте, Ваня, у вас очень мало времени для раздумий.
Русский экспедиционный корпус... Открылась дверь, и французский младший офицер обратился к Мари:
— Вам просят зайти в зал.
— Подумайте, Ваня. Я хочу Вам добра, — она повернулась и ушла.
Когда Иван Дмитриевич услышал свою фамилию, строевым шагом он подошёл к длинному столу, где сидели русские и французские офицеры. Напротив генерала Тарановского Иван Дмитриевич остановился и доложил:
— Ваше благородие, подпоручик Тубольцев по вашему приказанию прибыл!
— Пожалуйста, подойдите к полковнику французской армии.
Подпоручик проходит вдоль длинного стола к седовласому полковнику. Рядом с ним видит Мари.
Полковник начал задавать вопросы по-французски, а Мари тут же переводила их на русский язык.
— Господин подпоручик, когда вы родились?
— В тысяча восемьсот восемьдесят пятом году.
— Место рождения?
— Курская область.
— Кто ваши родители?
— Крестьяне.
— Профессия до войны?
— Учитель.
Французский полковник удивлён. Он о чем-то стал переговариваться со своими рядом сидящими офицерами.
В это время Мари шепчет:
— Расскажите полковнику все, что вы умеете делать.
Иван Дмитриевич кивнул в знак согласия.
— Что вы ещё умеете делать? — спросил полковник.
— Фотографировать, лечить травами, изучал гипноз, играю на струнных музыкальных инструментах.
Русский экспедиционный корпус... Полковник удивлён, он отдаёт приказания младшим офицерам. Двое из них быстро выходят из зала. Через несколько минут они возвращаются. Один из офицеров приносит большой фотоаппарат на треноге, накрытый черным покрывалом, другой — разворачивает на столе газету. В газете несколько пучков сухих трав и цветов.
Полковник с улыбкой говорит Мари:
— Этот офицер набивает себе цену.
— А, может быть, он говорит правду, — с улыбкой отвечает Мари.
— Господин полковник хочет, чтобы вы продемонстрировали своё умение.
Подпоручик смотрит на фотоаппарат. Подобный фотоаппарат у него остался в лагере у французов, откуда были похищены все их вещи. Только полковник хитрит: в помещении темновато для съёмки.
— Здесь недостаточно света, господин полковник, нужен магний, — говорит Иван Дмитриевич.
Приносят магний, и подпоручик делает снимок, наведя объектив на группу французских офицеров.
После съёмки он подходит к столу, где на газете разложены пучки трав. Внимательно рассматривает содержимое, растирает пальцами кусочки листьев и цветков, нюхает, пробует на язык.
— Вот это зверобой. В народе говорят, что из зверобоя можно приготовить лекарства от девяноста девяти болезней. Отвар из этой травы используют при заболеваниях ангиной, ревматизмом, головной боли, простудах. Зверобой снимает депрессию и нервозность, тревожное состояние на почве нервного истощения. От различных болезней его можно пить как чай. Делается это так: две-три столовой ложки измельчённой травы заварить одним литром кипятка и настоять 30-40 минут. Пить лучше всего с мёдом. Настойки и отвары из зверобоя хорошо залечивают раны, язвы, ожоги. Настойку употребляют для укрепления дёсен и устранения неприятного запаха изо рта. В народе говорят, что если повесить ветку зверобоя над дверью или спрятать под порог, то ни один колдун или ведьма не могут пройти в эту дверь…
Русский экспедиционный корпус... Переводчица едва успевает переводить.
Присутствующие за столом офицеры с улыбкой слушают.
— Мой дед варил зверобой в вине, — продолжал Иван Дмитриевич, — и давал пить этот напиток беременным женщинам. Он считал, что напиток помогает родам, особенно тем женщинам, кто ожидал ребёнка впервые.
За столом общее оживление, на многих лицах появились улыбки.
— Довольно! — говорит французский полковник. — Но как вы докажете, что владеете гипнозом?
За столом все офицеры с любопытством уставились на подпоручика.
— У одного из ваших офицеров болят зубы. Разрешите оказать помощь?
Полковник вопросительно смотрит на французского лейтенанта.
— Попробуйте, — говорит он, — если лейтенант согласен, — он смотрит на лейтенанта, который все это время плотно прижимает правую ладонь к щеке.
— Пусть что угодно делает, лишь бы эта боль исчезла, — с надеждой в голосе говорит офицер.
Подпоручик подходит к больному и на чистом французском языке говорит:
— Господин лейтенант, сядьте удобнее и закройте глаза.
То, что подпоручик отлично говорит по-французски, удивило всех присутствующих. Многие улыбаются и с удвоенным вниманием смотрят на русского офицера.
Французский полковник тихо говорит сидящему напротив генералу Тарановскому:
— Даже если ваш офицер не сможет помочь нашему бедняге, думаю, его неплохо оставить в Париже.
Генерал Тарановский нахмурился и молча уставился в списки.
Подпоручик стал с правой стороны от больного. Уверенно повернул голову лейтенанта вправо и положил левую руку на правую щеку больного, а правой рукой начал делать пассы выше того места, где находился больной зуб.
С каждой минутой лицо больного становилось всё спокойнее. Через две-три минуты подпоручик сказал:
— Когда я сосчитаю до пяти, вы откроете глаза. Зубная боль пройдёт, и вы будете чувствовать себя превосходно.
Иван Дмитриевич начал медленно считать. При счёте «пять» он громко щёлкнул пальцами, и лейтенант открыл глаза.
— Зубная боль совершенно прошла, господин лейтенант. Вы не чувствуете её более.
Лейтенант прикладывает ладони то к правой, то к левой щекам и удивлённо говорит:
— Господа, я действительно не чувствую боли!
Все французские офицеры, сидящие за столом, оживлённо переговариваются между собой, поглядывая на подпоручика, который, между тем отошёл от лейтенанта к столу и стал ожидать своей участи.
— Вы убедили нас, господин подпоручик, в подлинности ваших способностей. Думаю, господин генерал согласится со мной в том, что этого офицера надо бы оставить в Париже? — обращается он к Тарановскому.
Русский экспедиционный корпус... Генерал обращается к подпоручику:
— Для вас есть три предложения. Первое — продолжить защищать свободу Франции, второе — работать на предприятиях этого государства, — он замолчал и вперил взгляд на младшего офицера.
— А третье предложение, ваше благородие?
— Оно вас огорчит, господин подпоручик. Вы лучше скажите, хотите ли остаться военным?
— Я учитель, ваше благородие, и хотел бы заниматься просвещением.
— Вас повысили в звании, наградили Георгиевским крестом, командование о вас хорошего мнения. Мне рассказывали, что вы от малярии спасали нашего брата.
— На Родине у меня остались старенькие родители, жена и двое маленьких детей.
— Какая к чёрту Родина, подпоручик! Большевики расстреливают семьи наших офицеров, поджигают дома, забирают то, что нажито предками!
— И всё-таки я прошу отправить меня на Родину.
— Я этого сделать не могу, не уполномочен! Предлагаю работать на заводах Франции. Это лучший выход для вас.
— Мне по душе работать на своей земле, господин генерал.
— Значит, отказываетесь воевать в войсках Франции и работать на её заводах?
— Разве я не служил, разве я не работал! Меня чуть было не убило в битве под Флорино, шесть часов пролежал в болоте и заработал удушье, под пулями живу каждый день. Жалко оставить сиротами маленьких детей…
— Значит, отказываетесь от предложений?
— Да, отказываюсь.
— Тогда вас ждёт не очень радостная весть, о ней мы скажем вам чуть позднее. Можете быть свободными.
Через некоторое время выходит Мари:
— Господин подпоручик, входите.
Французский полковник с улыбкой встретил офицера.
— Вы произвели на нас очень хорошее впечатление, и мы с удовольствием направили бы вас в Париж, — он делает короткую паузу, — но мы должны считаться с мнением вашего командования, и потому вы поступаете в распоряжение вашего генерала. О дальнейшем пребывании во Франции он вам сообщит.
Генерал Тарановский сурово посмотрел на упрямого унтер-офицера.
— Господин подпоручик, по согласованию с командованием вы с группой офицеров направляетесь в Северную Африку. Вы обязаны дать подписку о сотрудничестве с французскими властями. Таково распоряжение нашего командования в Париже. Подробности вам объяснят позднее, — он подал лист бумаги, и Иван Дмитриевич подписал её...
В конце декабря 1917 — январе 1918 годов французские военные транспорты доставили около 9000 тысяч русских солдат и офицеров в города Оран, Бон, Алжир. Почему-то Африка меньше пугала военнослужащих, чем жизнь под пулями во Франции и Салониках.
Вот что по этому поводу написал в своих мемуарах Родион Яковлевич Малиновский, один из участников Русского экспедиционного корпуса, ставший в советское время маршалом Советского Союза, дважды Героем Советского Союза:
«…Подумаешь, чем запугали русского солдата — Африкой! Принудительными работами! Нас, солдат, всегда принуждали: принуждали служить, принуждали воевать… Мы и не такое видали! Пошли за вещмешками и айда в Африку!».
Русский экспедиционный корпус... Но никто из них не предполагал, что жизнь на «чёрном континенте» обернётся сущей каторгой. Русские солдаты и офицеры находились в Северной Африке на положении осуждённых преступников. За малейшее непослушание следовало наказание. Тех, кто пытался протестовать, подвергали жестоким пыткам, били хлыстами. На работу гнали по пустыне в окружении кавалеристов-зуавов с обнажёнными кривыми саблями. Вдобавок к моральному унижению и физическому насилию существовала ещё одна опасность быть укушенными змеями, скорпионами, ядовитыми пауками.

 

 

ИЗГНАННИКИ НА ПУТИ В АФРИКУ

Из дневников подпоручика: 15 января 1918 года, понедельник.
Поднялся рано, ещё не было и шести утра. На душе тяжело. И не было рядом человека совет подать.
День этот я встретил, как суд Божий. Слышал о событиях в России, слышал о зверствах солдат, и у меня волосы становились дыбом. Неужели тот кошмар, о котором рассказывали офицеры, и есть год новой эпохи?
У меня душа разрывалась на части. Если не идти с солдатами, что же я буду за офицер без солдат? А тут ещё попались солдаты из Москвы, из моей роты, 194 пехотного запасного батальона. Они меня любили по старине, считали за счастье идти со мной на позицию, в бой, куда угодно. Не знаю, чем я снискал у них любовь ко мне. Наверное, как никто другой я видел в них взрослых детей. Я заранее видел в солдатах идти наперекор властям; слышал, как дерзко говорили они: «Ездили офицеры на нас, теперь и мы на них поездим. Вы, господин подпоручик, с нами идите, — говорили они мне по дороге. — Доброту вашу еще с Москвы помним, не бросим вас...».
Русский экспедиционный корпус... Не отвечал я им. Я вроде офицер, должен войти в группу людей первой категории. А многие из нас рассматривают солдат как людей третьей категории, наказанных за ослушание.
«С нами идите, с нами, — одно я слышу, — не пойдёте, помните, не существовать офицеру, после найдём, в чертях найдём!..»
С тоской вспоминаю близких. Помню, как Ниночка рыдала у меня на руках. Я после несколько недель не мог отойти, всё чувствовал дрожь её маленького тельца. Вспомнил маму и сестёр, оставленных одних без мужчин. Несчастные, бедные женщины! И так горько становится на душе…
Помню, когда генерал на допросе спросил, хочу ли я воевать, хочу ли работать, чувствовал, как он на куски рвал моё сердце. Знал бы он моё детство. Знал бы он, как я из ночного тайком уходил учиться… Я ли не работал? Я ли был когда подлецом?
Не помню, что я говорил генералу, опомнился лишь тогда, когда меня конвой взял. Когда одумался, меня трясло, как в лихорадке. Господи, ну почему я не сбежал куда-нибудь! Почему не заболел и не сдох где-нибудь по дороге, почему генерал не пристрелил меня?!
Провели нас в какую-то мечеть, больше похожую на тюрьму. Выставили конвой. Значит, мы в заключении. На ночь солдаты принесли нам шинели и подушки. Все наши вещи остались на возу в лагере у французов.
17 января 1918 года, среда.
Вместе с поручиком Казанским определили на квартиру. Приходили офицеры и сообщили, что завтра нас увезут в «курум-бурум».
Ночью явилась стража и в три часа повели в главный штаб. Шли, как преступники, по тихим ночным улицам. Потом посадили на автомобиль, и через шесть минут были на станции Верия.
18 января 1918 года, четверг.
Русский экспедиционный корпус... Рано утром нас отвезли в тюрьму. Мест не оказалось. Нас на баркасиках переправили к мысу, где была ещё одна тюрьма. Долго стояли, и такие тяжёлые мысли приходили в голову…
В камеру принесли какого-то черного супа без ничего, банку консервов, хлеба и бутылку вина. В душе мы поблагодарили французов.
Под вечер нас переправили на корабль «Святая Анна». Дали каюту. Потом был прекрасный ужин. Симпатия к французам невыразимая, но душит стыд...
19 января 1918 года, пятница.
Днём снялись с якоря, и целый день простояли на виду у города.
Ночью слышал, как голосили наши солдаты.
20 января 1918 года, суббота.
В четыре часа утра двинулись в Африку.
21 января 1918 года, воскресенье.
В 9 утра пили кофе! Снялись с якоря и тихо поплыли между островами архипелага.
Днём принимали солёную ванну. Жутко холодно, но необходимо.
Звонит гонг, нас приглашают на обед. Обед отменный: по-французски, с вином.
В час дня мы остановились у какого-то обрывистого берега. Кто-то внёс ясность — это остров Скирос. Рядом стоят три танкера, один раскрашен под цвет камней.
С жалобными криками носятся чайки. Дикий и пустынный вид открывается перед глазами. Слышно, как свистит ветер. Волны убавились, белые головки гребней пропали. Свист ветра уменьшился.
Мы читаем вслух роман Достоевского «Идиот». Перед глазами мелькают картины далёкой заснеженной России.
Два часа дня. Мой товарищ спит. У дверей каюты стоит часовой с винтовкой. Бронзовое дикое лицо. На голове часового шапка, обёрнутая красным шарфом.
Я закрыл люк каюты. Горит электричество. Слышны шаги по лестнице, доносится звон посуды в столовой.
В пять часов вечера раздался грохот, лязг и стук на пароходе.
— Наверное, высаживать будут, — предполагает мой товарищ Владимир.
Опускают лодки, слышен топот десятков ног, вой сирены и душу раздирающий крик человека. Что это было — сказать трудно.
Наша «Святая Анна» медленно развернулась. Впереди нас плывёт большой пароход, указывая путь среди узкого пролива. Весь заливчик заполнен малюсенькими лодчонками, я их насчитал около двадцати. Осторожно прошли ворота минного заграждения. Позади остались жуткие пустынные острова без жилья и деревца.
Увеличиваются волны в открытом море, низко нависают тучи. Одинокая чайка вьётся над пароходом, терзая душу жалобным криком. Белые барашки волн матово блеснут на мгновение и уносятся прочь.
Мы закрываем люк и при свете электричества продолжаем читать роман «Идиот».
22 января 1918 года, понедельник.
В 8 утра к нам постучал «Папа». Мы включили электричество.
— Подать ли вам завтрак? — шутит.
— Пожалуйста, — отвечаем.
— Да вы откройте люк, интересный остров Милос. Мы подхватились, открыли люк. Кругом стояли на воде суда и судёнышки. Я насчитал их более полусотни. Из-за горы с высокой вершиной выдвигался городок, весь беленький, точно его только что сделали. На горе стоял целый ряд мельниц.
— Наверное, воду качают, — заметил Володя.
Русский экспедиционный корпус... После утреннего кофе пришёл переводчик и предложил сменить бельё. Мы с радостью согласились.
Через открытую дверь каюты видно, как прошёл батюшка. Молча поклонился нам, но в каюту не зашёл.
Мимо часовых прошёл наш подполковник. Поздоровался с нами. Я спросил о наших вещах.
— Кажется поручик Зубов говорил, что вещей ваших масса пропала. — расстроил он нас. — Французы вырезали замки из чемоданов и разграбили их.
Этим известием он меня убил. Дело в том, что в чемодане у меня лежало обручальное кольцо. Я спрятал его, чтобы не носить на пальце. Ведь перед этим, когда меня вели часовые к начальству, я твёрдо решил притвориться холостяком.
«Наверное, Бог карает меня за это притворство», — с горечью подумалось мне.
Носить обручальное кольцо на руке было в то время опасно: из-за него можно было расстаться с жизнью. Но не это, на мой взгляд, главное. Дело в том, что были уже разговоры и предложения французского командования остаться в их армии в качестве легионеров. Но в легионеры могли попасть только холостые мужчины, таково было условие. (Примечание автора).
Перед этим несчастьем Володя рассказал, как он потерял обручальное кольцо. Чтобы выйти из тяжёлого положения, они решили распилить надвое кольцо супруги.
Эта мысль меня воскресила. Теперь проживал одной мечтой, одной надеждой, чтоб найти свою половину. Буду верен этой мечте и не запачкаю своей души. Вся остальная жизнь — стремление к своей половине. Я снова воскрес и не думал теперь, что с потерей кольца — потерял семью. Целую тебя, Варя, и живу надеждой получить от тебя половину кольца.
23 января 1918, вторник.
Ночь выдалась длинная и неспокойная. Всё винил себя, что за делами не успел купить шнурок для иконки Казанской Божьей матери. В кармане остался крестик Вари, вместе купленный перед венцом. И от этой мысли я бесконечно счастлив.
Жаль, что отцово и мамино благословения оставил в чемодане. Потому и тяжело на сердце.
Ночью слышны были какие-то странные звуки, будто воду качают, не пробоина ли. Я всматриваюсь в люк. Тихо идет рядом сопровождающая пароход пенящаяся волна. И больше ничего не видно…
Утром, когда мы гуляли по палубе и нас попросили выйти на время уборки каюты, встретили переводчика. Хороший человек. Мы с ним перекинулись несколькими словами по-французски. Он сообщил, что мой товарищ уходит легионером в армию синегальцев. Я туда не пойду, уж больно я защищался. Может, пригожусь, если останусь при солдатах.
Мой товарищ пишет письмо домой.
— А ты будешь писать? — спрашивает он.
— Мне некому.
Русский экспедиционный корпус... Мне хочется написать письмо родным, но знаю, что наши письма никогда не попадут в Россию. И горе, как раскалённое щипцы, рвёт моё сердце. Мысленно прошу моих близких, Варю, детей простить и помолиться за меня.
До сих пор мы не знаем, куда нас направят. Говорят, будто до Туниса или Алжира, а оттуда до Марокко по железной дороге. Будем проезжать много опасных и диких мест. Помоги, Бог!
24 января 1918 года, среда.
В 11 дня с соседнего идущего с нами парохода стали сигнализировать флагами. Мимо проносится русский миноносец. Высокие волны взвиваются кверху и брызгами и пеной обволакивают его мощный корпус. Две трубы дымят, и над морем низко стелется две черные борозды. Миноносец то разворачивался, то уходил назад, то снова проносился вперёд.
Вдали показались чайки и неясные очертания какого-то берега.
— Это остров Мальта, — догадывается кто-то, — опасное место.
Около 16 часов медленно плывём вдоль берега за крейсером, который указывает нам путь. С берега передают какие-то сигналы. Сицилия осталась в стороне. Около десяти вечера стали на якорь.
Читаем произведения Лескова. Какой тоской охватывает душу от далёких картин родины. Мы вздрагиваем от каких-то диких криков, которые доносятся к нам с берега сквозь ночную мглу.
— Кошки, наверное, — говорит Володя.
25 января 1918 года, четверг.
Стоим на якоре у острова Мальта. Берега дикие обрывистые, будто кто ножом по шнурку разрезал. Везде камень, не видно ни одного деревца, только кустарник низкорослый. Природа явно обделила этот каменистый остров, почва бедна до невероятности, но трудолюбие людей на нём сотворила чудеса. Видны полосы посевов, правильные квадраты и четырёхугольники. Как на шахматной доске разбросаны каменные, тяжёлые дома.
У берега затонул пароход, видна труба и мачта. У самого берега свалился на бок другой пароход. На ровной каменистой площадке в ровную линию выстроены пушки, прикрытые брезентом. Чуть выше видна готического стиля церковь, а рядом какие-то громоздкие тяжёлые здания.
У подножья скал расположился ангар гидропланов; депо пароходов; белой цепочкой, уходящей в гору, построены бараки. По воде, точно стрекозы, носятся маленькие лодки рыбаков. Остров живёт. На острове расположен город Ла-Валетте, но пока он не виден, он на другой стороне острова.
26 января 1918 года, пятница.
В половине десятого мы увидели в иллюминаторы несущуюся навстречу нам эскадру. Наша «Святая Анна» снялась с якоря, и мы плавно двинулись вдоль точёных берегов острова Мальта.
Мимо проносится миноносец, другой, третий. Вдали, окружённый миноносцами, тяжело, но скоро мчался бронзового цвета крейсер. Изящный, полный матросами, поравнявшись с нами, он выставил флаг, и плавно пронёсся мимо, гордо рассекая волны. Мы повернули, прошли поплавки и снова стали на якорь на прежнее место. Видели, как эскадра возвращалась с острова Корсика: броненосец, крейсер, два миноносца и две подводные лодки.
Нам разрешили гулять по палубе. С двух сторон стояли часовые. На палубе показался Зубов, я тут же подошёл к нему и попросил рассказать о наших вещах.
Он обыденным голосом рассказал, что замки на чемоданах были обрезаны, вещи все разграблены, на месте лишь большая куча бумаг.
Меня удивила детальность осведомлённости о моих вещах. Фотоаппарат был продан фотографу из города Верия. Кое-какие вещи были проданы солдатам. У Зубова даже записаны их фамилии.
Русский экспедиционный корпус... О точной осведомлённости поручика попахивало чем-то нехорошим. Тоска сдавила грудь. Жаль до боли обручального кольца, благословений папы и мамы, портретов Ниночки моей милой, портретов жены с семьёй, моих дневников и большого количества негативов.
Вечером зашёл разговор о любви к музыке. Мне принесли какую-то пребезобразную балалайку и попросили сыграть. Я долго настраивал её, потом пытался играть на ней народные песни. Товарищ мой осердился и ушёл. Я долго не мог понять, в чем дело, а потом увидел в нем прежнего сына поповича, а себя обиженного судьбой отрока, каким был когда-то.
Жаль, что я до сих пор не умею разбираться в людях..
27 января 1918 года, суббота.
В 9.30 «Святая Анна» снялась с якоря. За нами двинулись, сопровождающие миноносцы. По нашему борту шёл «рябый», которого я видел ещё близ острова Скирос. Пароход медленно огибал остров. И перед нами, как на картинке, разворачивался город Ла-Валетте. Я совершенно не ожидал увидеть подобный город. Высоко на горке, точно кремль, возвышалось «сердце» Ла-Валетте из башенок с бойницами и окнами. Точно рыцарский замок, гордо стоял он над водой.
С вышек одной из башен замелькали солнечные «зайчики»: кто-то передавал световые сигналы. Город медленно проплывал перед нами. Красиво и должно быть счастливо живут в нем люди вдали от суши, заброшенные в Средиземном море.
С острова доносятся пулемётные выстрелы, видно идёт пристрелка оружия. И здесь люди учатся убивать друг друга.
Стрелки часов отвели назад на один час.
После обеда нам разрешили погулять по палубе. Матросы красят домкраты. Внизу вижу задумчивые лица наших солдат. Часовые зорко следят за каждым нашим шагом, а невысокий французский капитан точно иголками пронзает нас маленькими глазками.
Ночью разразился шторм на море. Крутая волна валила пароход то на один борт, то на другой. Мы с тревогой вслушиваемся в ритмичные удары, которые исходят откуда-то снизу. Наконец до слуха доносится какой-то треск и тревожные крики команды. Все ближе и ближе топот десятков ног. Наконец в дверь врывается тот самый невысокий французский офицер и кричит:
— Капитан просит всех к помпам!
— Что случилось?
— Пробоина на пароходе!
Мы бросаемся на палубу. Её то и дело заливает водой. К одной из помп подбегаю я. Тут же прилипает к ней с противоположной стороны французская переводчица. Работаем без слов, напрягая все силы.
Волны захлёстывают людей с головой, сбивают их с ног, они падают, цепляются за предметы на палубе и снова бросаются к помпам.
Очередная волна отрывает женщину от рычагов помпы и тащит ее к борту. Я на мгновение цепенею от ужаса. Женщина успевает уцепиться руками за ограждение из железных прутьев, и повисает над бездной.
Бросаюсь к ней на помощь. Хватаю её за руки и изо всех сил тащу на палубу. Кто-то бросается к «нашей» помпе и, не обращая внимания на нас, продолжает качать воду...
Русский экспедиционный корпус... К утру буря на море ослабела. Все реже волны обрушиваются на пароход. Но мы продолжаем работать. Потом раздаётся команда «Отбой», и мы замертво валимся на свои постели.
28 января 1918 года, воскресенье.
Не знаю, сколько мы спали, но проснулись от громкого голоса французского офицера:
— Господа, проснитесь! Слушайте приказ капитана: сходить в баню и сменить белье. Затем будет устроен праздничный обед!
Иду в «баню» первым. Сколько я ни тёр мыло о кожу, оно не давало пены и не приставало ни к телу, ни к волосам. Понежившись в горячей, солёной воде, я с копной торчащих волос возвратился в кабину и холодной пресной водой вымыл волосы.
После шумного обеда с вином, хорошими закусками вышел на палубу и увидел неподалёку спасённую мной женщину.
Женщина повернулась, улыбнулась мне, и я узнал в ней Мари.
— Здравствуйте, Иван Дмитриевич! В очередной раз вы спасли мне жизнь. Большое вам спасибо! По душе ли вам угощения нашего капитана?
— Это был обед по-царски. Нам давно не приходилось прикасаться к спиртному, а тут — прекрасное вино, великолепные закуски!
-Наверное, вы догадались, что это была благодарность за спасение парохода? Одному экипажу не справиться бы с водой, которая хлынула в пробоину?
— Откуда она взялась?
— Груз в трюме сместился от качки, а потом пошёл громить все подряд.
— Слава Богу, что обошлось.
-Ну, а как баня?
Это не та баня, что в России: с паром, веником. Но приятно было освежиться в горячей воде.
— Значит, все хорошо?
— У меня на душе неспокойно, чувствую, что вот-вот произойдёт что-то более серьёзное.
— Предчувствие вас не обманывает.
— Если вы что-то знаете, пожалуйста, расскажите мне.
— Да, знаю. Небольшую группу русских офицеров генерал Тарановский решил доставить в Алжир для оказания помощи французским колонистам.
— Что же нам предстоит делать?
— Скорее всего, охранять зажиточных колонистов и их имущество от набегов местных воинственных племён.
— Вот как... А остальные?
— Всех рассеют по Франции.
— Скажите, что происходит в мире? Я давно уже не читал свежих газет.
— Новостей много. Вы, конечно, знаете, что наше правительство просило Россию оказать военную помощь. Ваши солдаты и офицеры участвовали в сражениях на Западном фронте и в Салониках. Но после революции в России многие солдаты отказались воевать. А в Ла-Куртине они подняли мятеж.
— Что же с ними стало?
— Многие из наших офицеров не одобряют действий командования, которое приняло жестокие меры против восставших. Часть солдат и офицеров были расстреляны, многие отправлены на каторгу, в тюрьмы, в самые отдалённые уголки колоний.
— А ведь об этом мы ничего не знали.
— Теперь это не секрет для наших людей. О судьбе русских военных пишут многие газеты Франции. Теперь вы понимаете, что колонисты могут относиться к вам, как к рабам. Выжить вам будет очень трудно.
— Спасибо вам… Вы многое мне прояснили. Да, не сладкая доля нас ожидает.
— Не стоит унывать. Вы ведь живы и, надеюсь, что останетесь целыми и невредимыми и на этот раз.
— Спасибо за поддержку, Мари.
— Если вы каким-то чудом окажетесь когда-то в Париже, вот вам мой адрес, — она вытащила из кармана небольшую записку и подала её мне.
Не глядя, быстро сунул записку в карман.
— Спасибо вам, Мари!
— Храни вас Бог, Иван Дмитриевич!
После полудня вдали смутно обрисовался высокий берег Африки. «Святая Анна» в сопровождении миноносца медленно приближает нас к неизвестности.
Звонят на обед. После обеда мы легли вздремнуть, как в каюту вошли генерал и переводчица.
— Господа, в Бизерте вы сойдёте на берег. Но перед этим вы должны подписаться, что согласны сражаться в любой армии Франции.
Выбора у нас нет, и мы подписываем какую-то бумагу.
Русский экспедиционный корпус... Нам объявили: «Vons els libr», и мы, как молодые телята, почувствовав свободу, брыкались на берегах Африки.
В 16.15 нас отвезли на вокзал и посадили в поезд. За окном замелькали оливковые рощи и пышные тропические пальмы.
29 января 1918 года, понедельник.
В 9 утра наш поезд остановился на станции Souk-Ahras. Выстраиваемся в колонну и движемся в город. Колонна солдат впереди, офицеры — сзади. По обе стороны улицы выстроились шпалеры любопытной публики. С радостью нас никто не встречал. Со всех сторон «цукали» на нас. Выискалась одна дебелая баба, которая истерически кричала: «Свиньи!» и плевала нам вслед.
Мы безропотно принимали на себя оскорбления и тяжёлые взгляды местных жителей. Вряд ли мы похожи на свиней внешне. Тощие, не бритые, в помятой одежде мы были скорее похожи на узников, только что выпущенных из тюрьмы, но никак на откормленных боровов. Знала бы эта праздная публика, что не желание пригнало нас сюда, а горькая судьбина...
Остановились мы на окраине города. Солдат отвели к палаткам, которые уже были развёрнуты заранее. Потом началось обнесение лагеря колючей проволокой.
Перед вечером к офицерам явился французский полковник — комендант города. Он вместе с переводчиком терпеливо переспросил всех нас по очереди о том, кто и куда желал бы приложить свои силы.
Мы с Володькой ответили, что мы в полной их власти. Ответ полковнику пришёлся по душе.
30 января 1918 года, вторник.
Офицеров направили ночевать в одну из гостиниц «люкс». Такого поворота дела мы не ожидали. Обедали в ресторане. Подали коньяк, великолепные закуски, куски жареного мяса. С нами был поп Проницкий и доктор. Первый все старался показать себя добродетелем. Кажется, он нравится солдатам.
31 января 1918 года, среда.
Русский экспедиционный корпус... Осматривали город Souk-Ahras. Небольшой, чистый, уютный, далёк от каких-либо потрясений, таких как в России. В основном одно и двухэтажные дома с черепичными крышами. Ровненькие улицы, по краям которых растут какие-то странные деревья и кустарники. Южная часть города расположена на холмистой поверхности, а ещё дальше к югу смутно проглядывают сквозь дымку горные вершины.
Странным кажется только то, что по нашим меркам уже середина зимы, а здесь ничто не напоминает о ней.
1 февраля 1918 года, четверг.
Сегодня покупали денщикам хлеб и сахар. Свидание с ними нам не разрешили. Офицер от Зубова разрешил передать продукты, и мы попросили солдат передать наши покупки.
Были в одной вилле. Большой каменный дом, заросший сад с громадными кактусами и пальмами.
Хозяин дома интеллигентно интересовался, кто мы и откуда.
2 февраля 1918 года, пятница.
Сегодня осматривали магометанское кладбище. Очень богатое, чистое, все в пихтах и цветах. На могилах установлены громадные памятники, большие склепы. Памятники сооружены из больших плит, которые будто воткнуты в землю. На них изображены разные рисунки, больше с человеческими фигурками. Две больших изящных статуи с отбитыми головами.
Ходили за город. Подходили к шалашам пазухов — арабов.
3 февраля 1918 года, суббота.
Осматривали дом, отведённый нам для жилья. Скучный, мрачный, вдали от города, больше похож на тюрьму.
4 февраля 1918 года, воскресенье.
— Что засиделись в доме, — спрашивает нас Виктор Сергеевич Барт, — пройдитесь по городу, сегодня масса гуляющих.
Но я не пошёл, был поглощён работой над гитарой. К вечеру она была готова. Решили устроить вечеринку. Купили коньяк, закуску. Я играл на гитаре самозабвенно, как когда-то у князя Мещерского, после выпуска из Курской учительской семинарии…
Были тосты, жаркие речи и брань...
10 февраля 1918 года, суббота.
Опять пили, был повод: у нашего батюшки юбилей, ему исполнилось 50 лет. Опять тосты, жаркие речи и брань...
11 февраля 1918 года, воскресенье.
Поднялись тяжело, голова раскалывалась на части. Опохмелиться нечем. Пошли в комендантское управление просить денег. Каждый из нас получил удостоверение на жалованье по 13 франков.
Накупили продуктов, стали обедать. В 14.20 наше веселье окончилось. Мы срочно тронулись в путь. Уже через пару часов поезд нёс нас по ущелью среди диких гор. Склоны покрыты бесконечным пробковым лесом, кактусами…
Солнце медленно закатывается за вершину, как огромный багровый шар...
На этом записи моего отца на африканском континенте обрываются. Скорее всего, они были, но безвозвратно утеряны вместе с похищенными вещами, о которых он упоминает в записях от 22 и 25 января 1918 года.
Рассказы матери о приключениях мужа в Африке были настолько яркими и подробными, что не составляло труда представить себе, как всё происходило на самом деле.
Русский экспедиционный корпус... Четыре офицера попали к колонисту. Днём они работали на виноградниках, а ночью охраняли поместье от набегов кочевников. Хозяин выдал им оружие, и офицеры с наступлением темноты выходили в ночной дозор. По очереди спали, если обстановка была мирная и не смыкали глаз, когда поблизости появлялись кочевники. Давая о себе знать, отгоняли наиболее оголтелых выстрелами. Но не всегда дозор протекал мирно...

 

 

АЛЖИР, ЛЕТО 1918 ГОДА

Ночь. На безоблачном небе полная луна призрачным светом освещает большой каменный дом, конюшни. Все строения обнесены высоким забором. По углам забора, во внутренней его части, за грудой камней прячутся в порванном военном обмундировании бывшие русские офицеры, а теперь волонтёры французской армии. В руках у них винтовки, на поясе револьверы, длинные штык-ножи.
Русский экспедиционный корпус... В воздухе раздаётся вой какого-то зверя. Волонтёры, прильнув к отверстиям в стене, внимательно всматриваются в равнину.
Вот за невысоким кустом скользнула фигура человека, за другим кустом — вторая, третья, четвертая…
Они все ближе и ближе подползают к стене. Все люди вооружены длинными кинжалами. На земле, на расстоянии пяти-шести метров от стены, выложена из небольших камней прямая белая линия.
— Опять из того же племени, — говорит Иван Дмитриевич, — сейчас они поднимутся.
Увидев белую линию, вооружённые люди поднимаются в полный рост и тут же бросаются на стену. В то же мгновение раздаётся залп из винтовок, и несколько человек падает замертво. Лишь трое, как кошки, взбираются по стене и прыгают на территорию двора.
Завязывается рукопашный бой. Слышатся вопли, дикий визг, звон металла, выстрелы. Вскоре несколько неподвижных тел навсегда застывают на земле. Среди них один из русских.
-Ваня, твоя гипнотическая линия спасает нас в очередной раз, — говорит Корявченко. — Не знаю, что заставляет этих дикарей подниматься, завидев линию, но они, как мишени, встают перед нами.
— На этот раз и мы потеряли своего товарища, — говорит Казанцев, стирая тряпкой кровь с штык-ножа. — Жалко Егора, так хотел вернуться домой.
— Нас всех тут положат эти твари, — со злобой произнёс Корявченко.
— Да, трудновато будет держать оборону. Но на сегодня, думаю, второй попытки у них не будет, — говорит Иван Дмитриевич, набивая патронами барабан револьвера. — Слишком большие потери.
Прибегает испуганный колонист вместе с двумя сыновьями и тремя черными слугами.
— Все в порядке? — ещё издали спрашивает хозяин.
— В порядке, если не считать вот этого, — говорит Иван Дмитриевич, показывая рукой на трупы.
— Боже мой! — говорит хозяин. — И ваш товарищ погиб?! Вот негодяи! Когда наступает сезон дождей, даю им продукты из своих запасов, моя жена бесплатно лечит их, а они всё пытаются грабить… Жалко вашего товарища…
— Франц, дайте головорезам несколько овечек. Может, не будут опустошать ваше имение, — говорит Иван Дмитриевич.
— Давал много раз, а толку мало.
— Почему?
— Из разных племён нападают. Не напасёшься...
Наверное, офицеров вырезали бы со временем, слишком не равные были силы. Но помог выжить счастливый случай, ведь недаром Иван Дмитриевич носил на груди иконку Казанской Божьей Матери.
Русский экспедиционный корпус... Как-то раз после очередного нападения офицеры сильно ранили одного из кочевников. Товарищи, видя, что тот не подаёт признаков жизни, оставили его неподалёку от имения. По следам крови Иван Дмитриевич обнаружил умирающего и, не смотря на протесты колониста, стал лечить беднягу. Все свои знания о травах, заговорах и гипноз он применял на раненом кочевнике. И тот выжил. Уходя, кочевник от всего сердца благодарил своего спасителя. Он объяснил, что у него четверо детей, и они умрут с голоду, если останутся одни.
Франц тоже был удивлён исцелением смертельно раненого человека. Вскоре по округе разнеслась весть, что в имении колониста живёт «белый колдун».
За медицинской помощью к «белому колдуну» обратился вождь воинственного племени туарегов Мухаммед...
Однажды к дому колониста медленно приближается процессия на верблюдах. На почтительном расстоянии от стены процессия останавливается, и от неё отделился лишь один верблюд. На одногорбом верблюде в седле с высокой крестообразной передней лукой возвышалась закутанная с головой фигура, вооружённая длинным копьём и щитом из кожи. К левому предплечью кожаным кольцом был прикреплён длинный кинжал. За плечами — винтовка.
Всадник остановился, и до слуха офицеров и подошедшего хозяина с сыновьями донёсся сильный голос одинокого всадника.
— Франс, я пришёл к тебе с миром! У тебя есть белый колдун. Он сильнее моих знахарей, и потому прошу у него помощи. Открой ворота и впусти меня к нему, мне нужен его совет!
В щели ворот офицеры наблюдают за всадником, проверяя свои револьверы, винтовки. Из дома спешит хозяин с сыновьями.
— Иван Дмитриевич, это по твою душу, — говорит Казанцев.
Хозяин умоляюще говорит:
— Это вождь самого воинственного племени туарегов. Кровожадный человек, которого знает вся Сахара. Иван, дай ему нужный совет, — и, обращаясь к сыновьям и остальным офицерам, продолжил, — вы откроете ворота, но будьте начеку.
Хозяин посмотрел на рваную одежду Ивана Дмитриевича, поморщился и сказал:
— В такой одежде вождя принимать нельзя. Жорж, иди в дом, и пусть Иван выберет из одежды все то, что ему нужно.
В большой, хорошо обставленной комнате колониста, неподалёку от двери, стоит человек высокого роста. Белоснежное покрывало окутывает все его тело, с ног до головы. Открыта лишь узкая щель для глаз, которые зорко смотрят по сторонам. Вдруг он застывает на месте, а затем медленно повернулся. На другой стороне комнаты он увидел человека в синем покрывале. Двое мужчин встречаются взглядами и некоторое время, не отрываясь, смотрят друг на друга. Наконец нежданный гость не выдерживал взгляда и наклонил голову в знак приветствия.
— Белый человек, я вождь племени туарегов — Мухаммед. Звезды сказали моим старейшинам, что дух твой могущественнее знаний моих знахарей, и они советовали мне обратиться к тебе за помощью, — говорит незнакомец на французском языке.
— Люди должны оказывать друг другу помощь, Мухаммед, — ответил Иван Дмитриевич, — особенно тогда, когда один из них просит другого. Меня зовут Иваном, и я слушаю тебя, вождь.
— Вот уже много дней и ночей меня мучают головные боли. Они терзают меня и днем, и ночью. Голова моя раскалывается от боли. Помоги мне, белый колдун. Если ты уничтожишь мою боль, мои воины никогда больше не будут нападать на этот дом. Другие вожди оставят вас в покое. А ты останешься моим другом на всю жизнь.
— Уважаемый Мухаммед, спасибо за честь. Но прежде, чем сказать что-то определенное, я должен осмотреть тебя. Прошу снять одежду.
Ни слова не говоря, вождь начинает раздеваться. Он аккуратно складывает одежду на спинку кресла. На стройном, мускулистом теле видны многочисленные зарубцевавшиеся раны. Лицо и руки окрашены синей краской. Овальное лицо с широким лбом, черные глаза, нос правильной формы и тонкие губы — таков портрет вождя.
Знаком показывает Иван Дмитриевич, чтобы вождь лёг на широкую лавку.
Он внимательно осмотрел израненное тело вождя и покачал головой. Шея вождя искривлена. Очевидно, один из шейных позвонков сдвинут в сторону. Шея — самое болезненное место на теле Мухаммеда, потому что он морщится даже тогда, когда Иван Дмитриевич слегка дотрагивается до неё пальцами.
— Одевайся, вождь. Я понял твою болезнь.
Мухаммед облачается в свои одежды, оставляя непокрытой лишь голову.
— Вряд ли не видели твои знахари, что у тебя сильно повреждена шея.
— Да, Иван, в одном из боев враг ударил меня копьём в шею. Спас шейный пояс. Но с тех пор начались ужасные боли.
— Почему твои знахари не хотят вправить позвонок на место?
— Они говорят, что это делать опасно.
— Мухаммед, доверяешь ли ты мне, если я начну лечить тебя?
— Да, белый колдун, ты нашёл мою болезнь и не хитришь со мной. Ты спокоен и силен, об этом сказали мне твои пальцы. Таким людям я доверяю.
— Возможно, будет больно, ты вытерпишь эту боль?
— Из моего рта не вылетит ни один стон. Я вынесу все. Но я хочу, чтобы при мне во время лечения были два моих верных воина.
Русский экспедиционный корпус... Иван Дмитриевич задумался на минутку.
— Что смущает тебя, Иван?
— Мухаммед, могу ли я сказать тебе всю правду?
— Говори, я доверяю тебе.
— Я могу вылечить тебя, но однажды болезнь может возвратиться.
— Значит, сила твоя не долговечна?
— Моя сила крепче скалы, вождь. Но после лечения тебе нельзя будет вступать в схватки, скакать на верблюде, поднимать тяжести…
— Но тогда мне лучше не быть вождём, и следует умереть, — перебил Ивана Дмитриевича Мухаммед.
— Выход все-таки есть.
— Говори.
— Имеются ли у тебя сыновья?
— У меня есть три сына и пять дочерей.
— Богатый ты человек, Мухаммед Я хочу, чтобы твои сыновья присутствовали при лечении и запоминали все мои действия. Если когда-нибудь тебе вновь станет плохо, пусть они лечат тебя так же, как я.
— Значит, ты откроешь им большой секрет?
— Да, вождь, этот секрет достался мне от отца и деда. Овладев им, твои сыновья смогут лечить многих воинов.
— Спасибо, белый колдун. Я отплачу тебе благодарностью. Когда ты начнёшь лечение?
— Тебе надо приходить ко мне рано утром, через день. И каждый раз мне нужны будут свежая кровь и жир молодого барашка.
Вождя молчаливо встречает свита у ворот. Мухаммед прощается с Иваном Дмитриевичем и садится на верблюда. Вооружённые кочевники плавно трогаются в путь.
У ворот стоят почти все обитатели дома колониста. Они с удивлением смотрят то на удаляющуюся процессию, то на Ивана Дмитриевича в непривычном для них одеянии.
Хозяин умоляюще смотрит на Ивана Дмитриевича.
— Если бы вы помогли этому зверю, и он оставил бы нас в покое, я оказал бы вам и вашим друзьям большую услугу.
— Какую услугу, Франс?
— В Париже у меня есть влиятельные люди, которые помогли бы вам и вашим друзьям оказаться в столице.
— Хорошо, Франс, я постараюсь вылечить вождя. Он обещал, что в случае выздоровления его воины и воины других племён оставят ваш дом в покое. А вы знаете, что вожди сдерживают свои обещания.
— Что же вы хотите, Иван?
— Одежду и немного денег на первое время, чтобы не пропасть в Париже.
— Я выполню все, Иван, только вылечите этого дикаря.
— Постараюсь, Франс, хотя это может стоить мне жизни.

 

Иван Дмитриевич вылечил вождя туарегов Мухаммеда. Тот по-царски наградил исцелителя: подарил коня, кинжал, белоснежный бурнус и пригоршню драгоценностей. Набеги кочевников прекратились. С этого дня Иван Дмитриевич стал другом Мухаммеда.
Став обладателем сокровищ, Иван Дмитриевич понимал, что с таким богатством он здесь долго не проживёт: убьют алчные кочевники или же колонист. Русский экспедиционный корпус... Посоветовавшись с товарищами, он решил продать драгоценности хозяину. Тот с радостью согласился. Мало того, он пообещал поговорить с влиятельными друзьями, чтобы офицеров через год-два перевели в Париж.
Русский экспедиционный корпус... А в это время, в конце мая 1918 года, австро-германские войска предпринимают наступление, прорывают линию французской обороны, захватывают Суассон, и до сердца Франции — Парижа остаётся менее 70 километров. В трагические дни для Франции военное командование посылают Марокканскую дивизию (в её составе находился Русский легион, в который вошли офицеры и солдаты первой категории из «трияжа») на самый опасный участок фронта. Вместе с другими подразделениями Марокканской дивизии русские легионеры пошли в атаку с полным пренебрежением к смерти и не только остановили противника, но и освободили батальон зуавов, попавший в окружение.
После боёв за Суассон, когда опасность захвата Парижа была ликвидирована, вся французская пресса стала называть Русский легион «Легионом чести».
Пока были деньги, жизнь в Париже для трёх офицеров была просто раем после Африки. Они проживали в дорогом отеле, хорошо питались, были прилично одеты. Но однажды их ограбили. Они остались без средств к существованию. Голодали. Ночевали где придётся. Искали хоть какую-нибудь работу. Случайные заработки на железной дороге, где разгружали вагоны, убирали кафе, сбивали ящики для фруктов.
В кармане своей одежды Иван Дмитриевич хранил адрес Мари. Он много раз порывался увидеть Мари, но каждый раз его останавливал стыд. В конце концов, он не вытерпел и нашёл дом Мари. Несколько дней Иван Дмитриевич просто наблюдал за домом. Видел, как к дому подъезжает машина, и Мари уезжает на работу.
Силы Ивана Дмитриевича были на исходе. Однажды на пути к дому Мари с ним случился голодный обморок.
Переводчица вместе со служанкой нашли лежащего на земле мужчину. С трудом Мари узнала своего спасителя. Они привели Ивана Дмитриевича в дом, накормили его, обогрели.
Иван Дмитриевич рассказал Мари о своей жизни в Северной Африке, о знакомстве с Мухаммедом, об ограблении в Париже.
Узнав о бедственном положении трёх офицеров, Мари предложила им жить в своём доме. Она приобрела им приличную одежду, пристроила на рабочие места.
В доме Мари офицеры прожили несколько месяцев. Однажды из министерства Франции пришёл документ, в котором говорилось о возвращении на Родину оставшихся русских солдат и офицеров...
Так Иван Дмитриевич, после шести лет службы и скитаний за границей прибыл в родные места. Тогда никого не удивляло событие появление долго отсутствующего человека. «Вернулся из плена», — фраза была привычной в начале двадцатых годов прошлого века.
Иван Дмитриевич вернулся к своей педагогической деятельности, работал учителем пения и музыки. О своих странствиях не рассказывал никому. Первая его жена, Варя, умерла от туберкулёза. Растить троих детей ему было тяжело. И он в пятьдесят один год женился на моей маме, Татьяне Васильевне, которой и рассказывал о своих приключениях за границей.
Русский экспедиционный корпус... Умер Иван Дмитриевич в 1943 году от болезней и голода. Лёгкие, которые он застудил в болоте под Салониками, дали осложнение. Лекарств в грозное военное время не было, медицинской помощи ждать было неоткуда.
Мать пережила отца на 58 лет. Каждый раз, когда я приезжал в отпуск со службы, она рассказывала мне о нём, добавляя в услышанные мной ранее дополнительные факты из жизни удивительного человека. Эти воспоминания были для неё единственной радостью в жизни, простой крестьянки, получавшей в ту пору 12 рублей пенсии от государства за 40-летнюю работу в колхозе...

 

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Русский экспедиционный корпус... В течение 1918-1922 годов русские солдаты и офицеры возвращались на Родину разными путями, порой с трагическими последствиями… Из сорока пяти тысяч человек половина из них навечно осталась лежать во французской и греческой земле, в Северной Африке.
Советская историография отнеслась не справедливо к истории Русского экспедиционного корпуса. Пример тому ничтожное количество исторической и художественной литературы, нет художественных кинофильмов, театральных постановок, скульптурных композиций.Спустя 93 года после окончания Первой мировой войны 21 июня 2011 года в центре Парижа поблизости Моста Инвалидов прошла церемония открытия памятника воинам Русского экспедиционного корпуса, павших во Франции и в Салониках во время Первой мировой войны. На церемонии присутствовали премьер-министр России Владимир Путин, его французский коллега Франсуа Фийон, представители мэрии Парижа, почётный караул всех родов войск французской армии, почётный караул военных подразделений России, хор Сретенского монастыря, многочисленные гости.
Вот отрывок речи Владимира Владимировича:
«Сегодня мы отдаём дань уважения памяти солдатам и офицерам, которые вдали от России сражались за неё и за Францию, и с честью выполнили свой долг. Русские воины сделали всё, чтобы не допустить захвата Парижа.
Русские батальоны находились в самом пекле, проявляя стойкость в обороне и героизм в наступлении.
К истории России надо относиться, не идеализируя прошлое и не допуская глумления. Открытие памятника русским воинам — показатель теплоты, с которой относятся к России во Франции...».
Франсуа Фийон тепло отозвался о наших соотечественниках:
Русский экспедиционный корпус... «Я рад, что мы с Владимиром открыли этот памятник русским солдатам, которые участвовали в Первой мировой войне. Это была идея Фредерика Миттерана. Он рассказал о ней однажды дождливым вечером возле камина в музыкальном павильоне Матиньонского дворца. Для меня это красивый символ франко-русских отношений...».
* (Фрагменты выступлений В.В. Путина и Франсуа Фийона на открытии памятника 21 июня 2011 года в Париже).Желая увековечить память павших воинов на поле брани Союз офицеров Русского экспедиционного корпуса купил летом 1934 года рядом с военным кладбищем в 3,5 км от города Мурмелон участок земли. При помощи всей русской общественности во Франции в 1937 году был воздвигнут Храм-памятник во имя Воскресения Христова. На стене храма золотой смальтой выложена надпись по-французски: «Русским солдатам, павшим на поле славы во Франции в 1916-1918». Внутри храма существует небольшой музей, где бережно хранятся боевые награды русским полкам от французского командования, военные реликвии; на специальной памятной доске выбиты имена погибших в боях воинов Первой мировой войны. Раз в году, на Троицу, в Мурмелон съезжаются много людей, и в храме устраивается большая поминальная служба по русским воинам, павших за Францию.
В августе 1918 года около Тулона был воздвигнут памятник на местном кладбище церковью Крестовоздвиженского госпиталя. На памятнике имеется надпись на русском и французском языках: «Вечная память Вам, Русские воины, жизнь отдавшие за свою Родину и общесоюзное Дело. Август 1918 г.».
Имеется небольшой скромный памятник в честь павших русских воинов и в Северной Африке в местечке Дюбба на местном французском кладбище, где хранятся неизвестное число останков русских солдат, умерших здесь в рядах дисциплинарного батальона.
Во Франции, на военном кладбище около города Сен-Квентин находится около 120 русских могил. 26 октября 1919 года состоялось освещение памятника священником Соколовским.
Русский экспедиционный корпус... Памятник павшим русским солдатам есть в Македонии, при станции Градобор, в 12 км от города Салоники. Памятник открыт 28 сентября 1919 году.
Русский экспедиционный корпус... В городе Плёре, в 10 км от Сезанны находится обелиск в честь павших 1-й и 2-й Особых бригад, который посетили 17 мая 1960 года Н.С. Хрущёв вместе с Маршалом Советского Союза Р.Я. Малиновским.
Останки павших русских солдат и офицеров покоятся в Седане (350 могил), Вузье (257), Валансьене Сен-Рош (207), Камбре (191), Ирсоне (160), Сен-Квентене (137), Мобёже (100), Серни-ан-Лаоннуа, Лаоне (по 54 могилы) и других городах Франции.
Настало время попытаться объективно взглянуть на военную историю царской России, воздать должное тем, кто сражался в Первую мировую войну. И вспомнить павших воинов на равнинах Шампани и в горах Македонии. Необходимо вспомнить о них как о сыновьях одной страны, одной России.
Возможно, этот материал попадёт в руки читателей, в родословной которых были участники Русского экспедиционного корпуса, боровшихся, а, может быть, и отдавшие жизнь за свободу Франции. Их имена перечислены выше. У многих из них судьба на чужбине была похожей на судьбу Ивана Дмитриевича.

 

НАШЕ ДОСЬЕ: ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ ТУБОЛЬЦЕВ

Военный журналист, ныне — пенсионер.
Окончил военное авиационное училище, потом Иркутский госуниверситет им. А. Жданова. Прошёл путь от корреспондента и ответственного секретаря редакции до редактора военных и гражданских газет.
После увольнения из армии переехал в Одессу. До распада СССР был членом Союза журналистов СССР. Теперь член Национального союза журналистов Украины. Знаком читателям по опубликованным книгам «В дебрях урманы», «Необыкновенная средняя», «Охотничий промысел — дело не простое». В киевских журналах печатались его произведения: «Ирак глазами миротворца», «Воздушный ас — валька Привалов», «Ходки на один день» и другие. Печатался в московском журнале «Охота».
Русский экспедиционный корпус... В периодической печати Одессы и области печатались его рассказы, очерки, статьи и репортажи.
Владимир Иванович около двух десятков лет преподаёт основы журналистики в учебных заведениях Одессы. За особый вклад в развитие украинской журналистики, творческие достижения, высокое профессиональное мастерство и плодотворную работу с молодёжью он награждён Золотой медалью украинской журналистики.
Активный участник Международного творческого конкурса «Вечная Память» и это произведение автора вошло в сотню финалистов.

 

P.S. ОТ АВТОРА
Уважаемый редакция и уважаемые члены жюри, здравствуйте!
Высылаю вам и свой исторический очерк «Они защищали Россию и Францию». Хотелось выслать его раньше, но помешал... инфаркт. Врачи предложили сделать аортокоронарное шунтирование. Поставили четыре шунта и зашивали клапан. Операцию делали в Киеве. Как выжил — не знаю. Каждый день молюсь Богу и тем хирургам, ученикам Амосова, которые продлили мою жизнь.
Конечно, операция была платная. Занял около 3000 тысяч долларов. Теперь отдавать придётся со своей пенсии. А она у меня в пересчёте на доллары аж 97 долларов.
Русский экспедиционный корпус... Сначала меня готовили к операции в военном госпитале Одессы. Потом — в Киеве. Операция длилась семь часов. Трое суток находился в реанимации. Неделю в Киеве вели наблюдение, потом месяц реабилитация уже в Одессе в военном госпитале.
И вот теперь хожу и радуюсь каждой травинке, каждому листочку.
Буду очень рад, если мой очерк Вам понравится. Мне хотелось замолвить доброе слово о тех не заслуженно забытых воинах, которые отдали своё здоровье, свои жизни за свободу Франции.
 

 

«Интер-Пресса»  ✰  МТК «Вечная Память» ✰  Авторы конкурса ✰  Лауреаты конкурса ✰  Журнал «Сенатор»