СУД В ТОКИО

Текст статьи

Суд в Токио-5... К свидетельскому пульту вызывается Альберт Дюрранс — управляющий «Стандардт ойл компани» и председатель американской торговой палаты в Ханькоу. Его просят рассказать о событиях в этом городе в октябре 1938 года. Вот что показал Дюрранс: — Я взошёл на борт американского флагманского судна, стоявшего как раз у таможенной пристани, расположенной на берегу реки. Туда японцы и согнали несколько сот военнопленных китайцев. Японские солдаты, которые стояли около сходней, время от времени входили в толпу военнопленных, выбирали трех или четырёх из них и приказывали им выйти... Когда китайцы проходили мимо японских часовых, те направлялись за ними. Дойдя до края сходней, где была уже большая глубина, солдаты сталкивали китайцев в воду и стреляли, когда их головы показывались над водой. Мы наблюдали все это с мостика нашего судна довольно длительное время... — Затем Дюрранс рассказал, что он видел на улицах Ханькоу в те памятные осенние дни 1938 года:
— Прежняя германская концессия вплотную прилегала к японской, которая расположена вдоль берега. Позади этих концессий находилась наша электрическая компания и компания водоснабжения... Я помню, что на территории бывшей германской концессии я видел много трупов расстрелянных китайцев, одетых в национальные халаты...
И таких свидетелей, как Дюрранс, было немало. Ведь то, что произошло в Нанкине и Ханькоу, повторилось 21 октября 1938 года в Кантоне, а 18 июня, 8 августа и 10 ноября 1944 года в городах Чанша, Хэнян, Квилин и Лючжоу. Японские оккупанты зверствовали не только в городах, но и в деревнях Китая. Трибуналу были представлены доказательства, что весной 1943 года в деревне Цзянгочэн, провинции Хубэй, было уничтожено более 400 семей. В живых осталось только двадцать крестьян, проживавших на отшибе в одной избе. В провинции Ляонин в Маньчжурии в феврале 1942 года 3 тысячи китайцев были согнаны на строительство военных сооружений, а затем умерщвлены в целях сохранения тайны. На трибуне советский обвинитель полковник Иванов. Он произносит заключительную речь в отношении подсудимого Умэдзу. Полковник Иванов говорит о преступлениях Умэдзу в бытность его командующим Квантунской армией, а затем начальником генерального штаба.
— Умэдзу, как командующий Квантунской армией, песет ответственность за зверства, совершенные над китайцами в провинции Жэхэ в августе 1941 года японскими солдатами и солдатами марионеточной маньчжурской армии. Тогда в течение одной ночи под предлогом поисков партизан было убито более 300 семей и сожжена дотла деревня Сыдути в уезде Пичжуань. Карательные экспедиции в провинции Жэхэ, организованные командованием Квантунской армии, проводились также в 1942 и 1943 годах. Во время пребывания Умэдзу на посту начальника генерального штаба в ноябре 1944 года было осуществлено вторжение японских войск в Гуэйлинь и Лючжоу (Китай). Умэдзу несёт ответственность не только за само вторжение, но и за зверства, совершенные японской военщиной в районах Гуэйлиня, Лючжоу и в других районах Китая в 1944-1945 годах. Умэдзу несёт ответственность за плохое обращение с военнопленными в лагерях в Маньчжурии. В результате недоедания, чрезмерно тяжёлых работ, плохого медицинского обслуживания многие пленные умирали от истощения и заболеваний. Не легче была судьба китайских военнопленных, попадавших в лагеря, расположенные в самой Японии, например, в лагере Акита, находившемся в городе Нагоя. Их участь кратко описана во втором томе приложений к приговору: «В этом лагере содержался 981 китаец. Из этого числа 418 человек умерли от пыток и голода...» Военные преступления японских империалистов в Китае продолжались даже тогда, когда Советский Союз уже объявил войну Японии и оставались считанные дни до её капитуляции. Так, 9 августа 1945 года в городе Хайларо в Маньчжурии по приказу командующего Квантунской армией были проведены массовые казни местных жителей. Мотивы? Ответ на этот вопрос даёт приговор Трибунала: «Жертвам не было предъявлено обвинения в совершении каких-либо преступлений. Убийства были объяснены тем, что эти лица могли проводить диверсионную деятельность и шпионаж против японской армии». Когда японские милитаристы начиная с 1937 года стали совершать в Китае массовые военные преступления, слухи об этом, несмотря на жестокую цензуру, широко распространились не только за рубежом, но и в самой Японии.

«...Японские солдаты, возвратившиеся из Китая, — гласит приговор Трибунала, — рассказывали о преступных действиях армии в Китае, показывали награбленное добро, которое они привезли с собой. Такое поведение солдат стало настолько распространённым, что военное министерство, возглавляемое Итагаки (тоже подсудимый. — Авт.), попыталось избежать нежелательной критики как внутри страны, так и за границей, издав специальные приказы командирам действующих частей. В этих приказах предлагалось соответственно инструктировать возвращающихся офицеров и солдат о надлежащем поведении в Японии. Эти специальные приказы (обвинение представило их Трибуналу. — Авт.) составлялись в бюро военной службы военного министерства и классифицировались как совершенно секретные. Они подписаны заместителем военного министра Итагаки в феврале 1939 года. Приказы эти направлялись заместителем начальника генерального штаба командующим японскими армиями в Китае. В этих совершенно секретных приказах подробно излагались факты нежелательного поведения на родине возвращающихся с фронта солдат и указывалось, что это необходимо исправить». Когда на суде в Токио приводились все эти факты, опровергнуть которые подсудимым оказалось не под силу, то защита выдвинула, как ей, видимо, представлялось, весьма оригинальный аргумент.
По мнению защиты, агрессия против Китая и все сопутствовавшие ей военные преступления не подпадали вообще под статьи международного права, не подпадали потому, что агрессор напал на свою жертву, даже не объявив ей войны. Иначе говоря, обстоятельства, отягчающие вину, преподносились как обстоятельства, исключающие ответственность агрессора. Естественно, что такая аргументация была отвергнута в приговоре Трибунала. Чтобы доказать нелепость рассуждений подсудимых и защиты о «китайском инциденте», обвинение прежде*всего решило показать суду, что фактически военные операции, которые вели японцы в Китае в 1928-1941 годах, были настоящей войной, причём весьма крупных масштабов. Для этого обвинение воспользовалось данными японского происхождения, причём составленными на самом высшем уровне при участии японского генерального штаба. И этот факт вызвал смятение среди подсудимых и их адвокатов. Причина его станет ясна, если прочитать, например, заключительную речь британского обвинителя Коминс-Карра: «По числу убитых и раненых, по разрушениям конфликт с Китаем явился одной из самых больших войн, известных человечеству. Японские данные показывают, что уже к июню 1941 года было убито 2 миллиона 15 тысяч китайцев, что потери китайских вооружённых сил убитыми, ранеными и захваченными в плен составляли 3 миллиона 800 тысяч человек, что японцы захватили у китайцев в качестве трофеев 482 257 единиц различного вооружения...
Наконец, сами японцы признают, что они потеряли убитыми 109 250 человек... Китайские потери не включают миллионы мирных жителей, которые были убиты и изувечены в ходе войны». Материалы обвинения были столь впечатляющими, что единство скамьи подсудимых оказалось расколотым. Это дало Коминс-Карру основание заявить:
«Если бы только могло существовать сомнение в отношении характера конфликта в Китае, то оно полностью исчезло бы после заявлений двух обвиняемых, причём оба они являются военными экспертами и достаточно хорошо квалифицированы, чтобы суметь признать факт состояния войны тогда, когда она ведётся. И тем не менее они оба, и Муто, и Хата... признали во время допроса, что этот так называемый «конфликт» фактически был войной, хотя японское правительство рассматривало его как «инцидент». Кстати, для фельдмаршала Хата участие в «китайском инциденте» закончилось пожизненным тюремным заключением. Подытоживая совершенные японцами в Китае военные преступления, приговор констатирует, что они — не следствие преступной инициативы отдельных лиц, а результат правительственной политики. В этой связи Трибунал счёл необходимым сослаться на выступление в парламенте бывшего премьера и подсудимого Хиранума, который в своей речи 21 января 1939 года заявил:
«...Я надеюсь, что намерения Японии будут поняты китайцами настолько, что они смогут сотрудничать (?!) с нами. Что касается тех, кто не желает понять, то у нас нет другого выхода, как только уничтожить их». И как известно, уничтожили сотни и сотни тысяч тех, кто отвергал «сотрудничество» с захватчиками.

По мере того, как арена японской агрессии все расширялась, оказалось, что военные преступления в Китае не были исключением: сапог японской военщины повсюду оставлял свой преступный след. Военные преступления совершались на суше, в воздухе и на море. Причём на морях и океанах японский военно-морской флот свирепствовал не меньше, а больше, чем нацистский, больше потому, что он был гораздо многочисленнее и мощнее флота своего союзника. Так же, как и германские, японские подводные лодки вели неограниченную морскую войну, грубо попирая Лондонский протокол 1936 года, подписанный токийским и берлинским правительствами. Протокол этот требовал, чтобы подводные лодки не атаковали вражеские и нейтральные суда без предварительного предупреждения, чтобы после потопления торпедированных судов подводная лодка принимала все меры для спасения их экипажей и пассажиров. Между тем и немцы, и японцы без предупреждения нападали в открытом море даже на невооружённые торговые корабли. Это уже само по себе являлось военным преступлением.
Однако в Нюрнберге защите удалось доказать, что Лондонский протокол 1936 года в равной мере нарушался военно-морскими силами США и Великобритании, что, кстати сказать, послужило основанием для оправдания по этому пункту обвинения адмирала Деница.
Оправдывая Деница, Трибунал следовал известному в международном праве принципу «ту кво кве» («как и другой»), то есть признал право одной воюющей стороны действовать, нарушая правила и обычаи ведения войны, если её противник совершает аналогичные военные преступления. Позднее мы подробно покажем всю порочность такого принципа, фактически легализующего военные преступления. Вот почему, учитывая этот нюрнбергский прецедент, японским военным преступникам даже не предъявляли обвинения в нарушении Лондонского протокола 1936 года, то есть обвинения в потоплении без предупреждения торговых кораблей и непринятия мер к спасению экипажей и пассажиров. Вместе с тем обвинение установило, что команды японских подводных лодок, как и их нацистские коллеги, расстреливали всех людей, захваченных на этих судах, а также уничтожали огнём пулемётов тех, кто пытался спастись на шлюпках пли вплавь. Учитывая все это, Трибунал в своём обвинительном заключении, касаясь нарушения правил и обычаев ведения войны на море, вменил в вину главным японским военным преступникам только «массовые убийства военнопленных... и гражданских лиц... на море... или на потопленных японцами кораблях».
Из высших военно-морских чинов больше всех повезло подсудимому Осами Нагано, бывшему начальнику генерального штаба военно-морского флота в решающие 1941-1944 годы Второй мировой войны. Повезло потому, что он умер в начале судебного процесса. На скамье подсудимых остались его коллеги — адмиралы Сигэтаро Симада и Такасуми Ока.
Обвинения в тяжких военных преступлениях на море были подкреплены бесспорными уликами. Ответственность за эти преступления несли не только японские военно-морские чины, по и премьер Тодзио, и посол в Берлине генерал Осима, и министр иностранных дел Сигэмецу. Однако если поверить подсудимым, то никакой их вины в этом нет: налицо просто недоразумение, которое должно рассеяться в ходе судебного следствия.
На свидетельском месте Хироси Осима, являвшийся всю войну японским послом в Берлине. Он осторожно даёт показания о военных преступлениях на море, разумеется, только о немецких. Осторожен Осима потому, что знает — в руках обвинения множество захваченных союзниками совершенно секретных германских документов. «В январе 1942 года, —свидетельствует Осима, — я слышал от Гитлера, что он собирался издать приказ об уничтожении команд торпедированных торговых судов. Поскольку этот вопрос касался только немецкого флота и не имел прямого отношения к Японии, я не возражал».
Какой характерный штрих к портрету Осима: любые зверства, которые учиняет союзник Токио, не смущают господина посла, поскольку они не имеют «прямого отношения к Японии». А где же, спрашивается, его совесть? Где понятия о нормах права и морали?!
«Я никогда, — продолжает Осима, — не сообщал об этом японскому правительству...»
Итак, стадия рибатлла. На трибуне американский обвинитель Тавеннер. В его руках подлинник протокола совещания от 3 января J 942 года. Это «секретный государственный документ» о беседе Гитлера с послом Осима, состоявшейся в Вольфшанце («волчье логово»), командном пункте Гитлера, в присутствии министра иностранных дел Германии:
«...Гитлер заявил, что совершенно не важно, какое количество кораблей строится Соединёнными Штатами, потому что самой главной проблемой является недостаток личного состава. Именно по этой причине мы топим без всякого предупреждения торговые суда, считая, что большая часть экипажа погибнет. Если станет известно, что большинство моряков погибает при торпедировании кораблей, американцы в скором времени будут испытывать трудности с набором новых экипажей для своих судов. Кроме того, обучение моряков требует длительного времени.
Мы боремся здесь за наше существование, а потому не можем позволить, чтобы нами владели чувства гуманности. С этой целью он должен был издать приказ: в тех случаях, когда иностранные моряки не могут быть взяты в плен, а это не всегда возможно в открытом море, подводные лодки должны после торпедирования корабля подниматься на поверхность и обстреливать спасательные шлюпки.
Посол Осима искрение соглашается с заявлением фюрера и говорит, что японцы также вынуждены следовать подобным методам...»
Так обвинение изобличило Осима в явной лжи и, что еще важнее, используя его же слова, доказало, что японские подводники зверствовали на морях точно так же, как их нацистские коллеги, и что такой метод принят в Токио как метод ведения подводной войны.
Но вернёмся к адмиралам. В стадии вступительных речей обвинение в качестве важнейшего доказательства преступлений, совершенных японским подводным флотом, предъявило приказ № 209, изданный в марте 1943 года японской императорской ставкой и подписанный тогдашним начальником главного морского штаба адмиралом Нагано. Подлинник приказа был, разумеется, своевременно уничтожен, а вот одна копия этого приказа, адресованного непосредственно командирам подводных лодок, уцелела и 19 февраля 1944 года при захвате американцами острова Кваджелейн попала в их руки. Такие же копии разослал 20 марта 1943 года командир первого отряда подводных лодок своим подчинённым. Отряд этот дислоцировался тогда на островах Трук.
Трибунал признал документ настолько важным, что счёл необходимым привести его содержание в приговоре, непосредственно связав этот факт с упоминавшейся беседой Гитлера и Осима. «...Гитлер объяснил, — указано в приговоре, — что он отдал своим подводным лодкам приказы всплывать на поверхность после торпедирования торговых судов и расстреливать спасательные шлюпки, чтобы распространились слухи, что большая часть моряков погибает при торпедировании, чтобы Соединённые Штаты с трудом могли набирать новые команды. Осима одобрил это заявление и сказал, что японцы следуют этому же методу ведения подводной войны».
В марте 1943 года японская императорская ставка издала за подписью начальника главного морского штаба приказ, получивший известность как общий приказ №209. Командующие соединениями подводных лодок довели этот приказ до сведения отрядов подводных лодок, находившихся под их командованием. Приказ, изданный командиром первого отряда подводных лодок на островах Трук 20 марта 1943 года, гласил: «Все подводные лодки должны взаимодействовать друг с другом, чтобы наносить концентрированные удары по караванам противника и полностью уничтожать их. Не ограничивайтесь потоплением кораблей и грузов, необходимо одновременно с этим уничтожать команды кораблей врага...» И Трибунал констатирует: «В то время, когда был издан приказ №209, военно-морским министром являлся Симада. Он был также членом императорской ставки. Ока был начальником бюро военно-морских дел с 15 октября 1942 года по 31 июля 1944 года. Команды японских подводных лодок следовали этому приказу и вели бесчеловечную войну на море...»
Вот в каких условиях развернулась фаза защиты Сигэтаро Симада.
Но эта защита осложнилась еще одним существенным обстоятельством. Дело в том, что бывшие министры иностранных дел Японии в период Второй мировой войны Снгэнори Того и Мамору Сигэмицу не имели никакого желания возглавить скамью подсудимых по обвинению в военных преступлениях. Уж коли они угодили на эту скамью, то мечтали занять на ней самое скромное место. Поэтому они утверждали, что, будучи министрами иностранных дел, они-де были обязаны только сигнализировать о ставших известными фактах военных преступлений. Сигнализировать кому? Совершенно очевидно — руководителям тех ведомств, по указанию которых только и могли совершаться эти преступления: военному и военно- морскому министерствам, а также генеральным штабам армии и военно-морского флота. Того и Сигэмицу доказывали, и небезуспешно, что сигнализировали они аккуратно.
Откуда же узнавали Того и Сигэмицу о совершенных военных преступлениях? Во-первых, из систематических официальных протестов союзных правительств против японских зверств, которые вручались министру иностранных дел Японии швейцарским посольством в Токио (швейцарское правительство в качестве нейтрального государства представляло в Японии интересы Америки, Великобритании и Голландии в период Второй мировой войны). Во-вторых, министерство иностранных дел в Токио постоянно принимало по радио и стенографировало все выступления западных государственных деятелей, а также фиксировало материалы прессы, осуждавшие военные преступления японских милитаристов. Копии именно этих дипломатических протестов и зафиксированных текстов радиопередач ведомство Того и Сигэмицу аккуратно пересылало руководству заинтересованных министерств. Это обстоятельство было установлено на процессе с исчерпывающей полнотой. Понятно, что Того и Сигэмицу вошли поэтому в острую коллизию с другими подсудимыми, которые избрали несложную позицию «ничего не знаю, ничего не слышал». Эти подсудимые пытались уверить суд, что так случилось потому, что копии радиопередач и протесты союзных держав, которые поступали в их ведомство от министра иностранных дел, попадали в руки второстепенных чиновников. Именно эти чиновники и решали, что дальше делать с этими документами.
В такой отговорке не было даже намёка на правдоподобие. Союзники неоднократно предупреждали Германию и Японию, что их преступные правительства будут сурово отвечать за нарушение законов и обычаев ведения войны. Эти декларации были известны всему миру. Особенно знаменитая декларация Рузвельта, Сталина, Черчилля, принятая в Тегеране, в которой указывалось, что союзные державы найдут военных преступников даже на краю света и предадут суровому суду. Кто же поверит, что, продолжая совершать преступления, руководители японской армии и флота, уже терпевших с 1943 года одно поражение за другим, не интересовались протестами союзных держав или выступлениями их лидеров по радио и в печати по этому поводу!

Но как ни слабы позиции защиты, борьба продолжается.
У пульта свидетель защиты Симада — Ёрио Такусавамото, его заместитель по военно-морскому министерству:
— Я не помню, чтобы в то время, когда я занимал пост заместителя министра, мы получали протесты в отношении обращения японцев с военнопленными. Я не говорю, что они не посылались в военно-морское министерство, так как я этого не знаю, но утверждаю, что если бы поступали такие протесты, то они, разумеется, разбирались бы нижестоящими чиновниками военно-морского министерства, поскольку эти вопросы в основном касались нашего министерства и министерства иностранных дел. Если я не получал этих протестов, то вполне вероятно, что адмирал Симада, занимая пост военно-морского министра, вряд ли получал подобные сведения.
Затем хорошо осведомлённый защитой обо всем, что произошло до него в судебном зале, Такусавамото пытается порвать любую нить, которая может связать Симада и его самого с уже известным читателю оперативным приказом №209:
— Военно-морской министр никогда не издавал приказов, связанных с оперативными действиями флота. Такие приказы обычно издавались командованием объединённого флота и начальником генерального штаба военно-морского флота. Однако в данном случае я никогда не слышал ни о каких приказах, предписывающих совершение зверств и нарушение законов и обычаев ведения войны. Неоднократно до начала войны и во время войны военно-морское министерство издавало положения относительно правил ведения войны. Поэтому невозможно, чтобы то же самое министерство издало приказ о совершении зверств и нарушении признанных правил ведения войны.
Впрочем, разве мог показать что-либо другое долголетний подчинённый Симада, его заместитель по министерству? И не случайно ответы Такусавамото на вопросы капитана Робинсона неопределённы и уклончивы.
Вопрос: Почему вы сказали, что приказ об уничтожении команд нетопленных судов являлся приказом по флоту?
Ответ: Потому, что речь идёт лишь об операции флота, и не было такого случая, чтобы военно-морской министр посылал какие-либо указания флоту.
Разумеется, с такой трактовкой нельзя согласиться: приказ подобного рода определял политику ведения подводной войны, и тщетно было относить его к категории чисто оперативных приказов.
Линию Такусавамото, но еще более отчётливо, продолжает следующий свидетель защиты — контр-адмирал Садатоси Томиока из оперативного отдела генерального штаба военно-морского флота. Он пытается вообще отделить военно-морское министерство от составления оперативных планов флота. Причём в планы оперативные походя включает и планы явно стратегические, например нападение на Пёрл-Харбор. Цель Томиока ясна: начальник генерального штаба военно-морского флота Нагано, так же, как и командующий флотом Ямамото, мёртв, а потому и за агрессию под Перл-Харбором, и за зверства спросить не с кого...
Томиока сменяет у свидетельского пульта Мита Хисами. Морской офицер высокого ранга, он имел уже прямое отношение именно к оперативным вопросам. Но его, увы, подводит память. Он забывает именно те факты, которые могут быть истолкованы не в пользу подсудимых, а также и его самого, ведь союзники приговорили к смертной казни немало японских офицеров и генералов, непосредственно отвечавших за зверства, учинённые их войсками. В этом ракурсе и следует воспринять показания Хисами: «20 марта 1943 года в звании контр-адмирала я был назначен командиром первой подводной эскадры, находившейся в ведении 6-го флота. Мне сказали, что обвинение представило в качестве доказательства приказ №209 по подводным лодкам. В начале прошлого года обвинение неоднократно подвергало меня допросам относительно этого приказа, допросам во всех подробностях. Я сказал представителям обвинения, что, поскольку этот приказ написан в такой же форме, как и все остальные, я не помню никаких фактов относительно именно этого приказа».
Разумеется, военные приказы по форме всегда одинаковы: лаконичны, предельно ясны и безоговорочны. Но вот содержание! Как Хисами мог его забыть? Или приказы о совершении военных преступлений стали явлением повседневным?
Как и другие свидетели защиты, Хисами пытается начисто отделить ведомство Симада от любых приказов, касающихся боевой деятельности флота.
У пульта обвинитель Робинсон. Он ведёт допрос Хисами:
— В приказе номер двести девять встречается слово «гунки». Что означает это слово?
Ответ: Оно означает «секретный документ вооружённых сил».
Вопрос: Такого рода документы посылались только командующему и высшему офицерскому составу?
Ответ: Да, только им.
Вопрос: Каковы были требования в отношении сохранения и уничтожения документов, помеченных таким образом?
Ответ: Обычно такой документ хранился у командира или у лица, исполнявшего обязанности командира. Очень часто эти документы уничтожались после выполнения приказа.
Вопрос: Отсюда следует, что этот документ должен был быть уничтожен до того, как он был захвачен 19 февраля 1944 года на острове Кваджелейн?
Ответ: Если бы такой документ существовал, он был бы уничтожен.
Вопрос: Знакомы ли вы с методом немецкого флота в отношении уничтожения команд, спасшихся при потоплении корабля, о котором говорил Гитлер в 1942 году?
Ответ: Нет, не знаком.
Вопрос: Вы слышали об этом до сегодняшнего дня?
Ответ: Да, я услышал впервые о подобных фактах после того, как были проведены допросы различных лиц...
Вопрос: А знаете ли вы, что приказ двести девять был практически применён японскими подводными лодками в Индийском океане в 1944 году по отношению к судам «Жан Николет» и «Дзисилак», а также к другим судам?
Ответ: Нет, я этого не знал.
Вопрос: А о том, что 27 марта и 2 июля 1944 года в районе Индийского океана действовала подводная лодка «1-8», входившая в восьмую эскадру подводных лодок?
Ответ: В то время мне это не было известно. Об этой подводной лодке я узнал несколько позже.
Вопрос: Кто был командиром этой подводной лодки?
Ответ: Не знаю.
Вопрос: Знакомо ли вам имя Ариидзуми?
Ответ: Да.
Вопрос: Кем он был?
Ответ: Одно время Ариидзуми был штабным офицером главного морского штаба, потом перешёл на службу в подводный флот. Однако я не знаю, был ли он в то время, которое вы указываете, командиром подводной лодки «1-8».
Вопрос: Однако вы знаете, что в течение 1944 года или, по крайней мере, в течение некоторой части этого года он был командиром подводной лодки «1-8»?
Ответ: Да, я уверен в этом.
Вопрос: Он был одним из самых известных командиров подводных лодок Японии, не так ли?
Ответ: Он был одним из наиболее талантливых командиров подводных лодок.
Вопрос: И он занимал наиболее ответственные посты среди командиров подводных лодок?
Ответ: Прослужив на посту командира подводной лодки, он стал командиром эскадры подводных лодок, но я не знаю, в какую часть он был направлен после этого.
Вопрос: Вы говорили сейчас о капитане третьего ранга Ариидзуми. Не упоминалось ли его имя как командира подводной лодки «1-8» в связи с потоплением парохода «Дзисилак» 26 марта 1944 года и парохода «Жан Николет» 2 июля 1944 года?
Ответ: Нет, не знаю.
Вопрос: Не слышали ли вы о том, что именно он уничтожил команды потопленных кораблей, в точности следуя статье четвертой приказа номер двести девять?
Ответ: Я не знаю этого...
Поскольку Хисами заявил, что не знает о преступных действиях Ариидзуми при потоплении судов «Дзисилак» и «Жан Нпколет», обвинитель Робинсон оглашает аффидевит радиста подводной лодки «1-8» Дзиро Накахара. Вот выдержки из этих показаний, относящиеся к событиям, имевшим место в марте 1944 года: «Я слышал, как командир подводной лодки Ариидзуми на другой день после потопления парохода «Дзисилак» говорил лейтенанту Хонда, офицеру медицинской службы, и другому офицеру, находившемуся в кубрике, что главный морской штаб отдал приказ расстреливать всех членов экипажей потопленных кораблей. Я думаю, что этот приказ был передан всем членам экипажа. Мы все исполняли приказы, отдаваемые Ариидзуми, потому что знали, каким безжалостным он был. Среди команды он носил прозвище «гиянгу», что означает «гангстер».
Во время допроса капитана потопленного корабля командир подводной лодки Ариидзуми сказал мне, что японский главный военно-морской штаб издал приказ: всякий, кто находился на борту пароходов противника, должен быть убит. Он приказал нам не говорить никому об убийстве пленных.
Второй рейс продолжался с начала июня до первых чисел августа 1944 года. Мы несли патруль в том же районе, что и первый раз. В июле подводная лодка «1-8» потопила пароход «Жан Николет». При этом повторилось то же самое, что было с пароходом «Дзисилак» три месяца назад. Выпустив торпеду, наша лодка всплыла. По приказанию её командира Ариидзуми я предложил людям, спасшимся с корабля, подплыть к нам и подняться на лодку. Их связали, под охраной проводили в носовую часть и посадили там. На этот раз спасшихся было около восьмидесяти человек. Капитана парохода «Жан Николет» и часть пленных отвели вниз. Остальных поочерёдно закололи штыками, прикончили саблями или просто сначала избили, а потом расстреляли. Сам я не был свидетелем смертной казни, однако члены экипажа подводной лодки говорили мне, что несколько человек, которые находились внизу, были обезглавлены и что командир подводной лодки Ариидзуми сам принимал в этом участие. Я видел, как офицер инженерной службы вытирал кровь со своей сабли и мыл руки в продезинфицированной воде после того, как пленные были убиты.
В сентябре 1944 года я вернулся в Японию на подводной лодке «1-8» и возобновил работу в генеральном штабе военно-морского флота, где и проходил службу до августа 1945 года. Вскоре после возвращения меня вызвал начальник третьего отдела генерального штаба военно-морского флота, предупредил, чтобы я ничего не рассказывал о том, что видел во время службы на подводной лодке «1-8». Позднее до меня дошли слухи, что капитан 2 ранга Ариидзуми покончил жизнь самоубийством в конце августа 1945 года» (то есть после капитуляции Японии. — Авт.).
К свидетельскому месту подходит один из подсудимых — адмирал Сигэтаро Симада. Вот некоторые наиболее характерные выдержки из его аффидевита: «18 октября 1941 года я был назначен военно-морским министром. Позднее, в феврале 1944 года, я занял пост начальника главного морского штаба. 17 июля 1944 года я ушёл в отставку с поста военно-морского министра, а 2 августа того же года — с поста начальника главного военно-морского штаба. Меня назначили военно-морским советником, а 20 января 1945 года по моей просьбе зачислили в список лиц, вышедших в отставку. В мои обязанности военно-морского министра входило издание инструкций об обращении с военнопленными, захваченными нашим флотом. Такие инструкции действительно были выпущены, и одна из них фигурирует в качестве доказательства...
Инструкции в том виде, как они издавались за моей подписью, вовсе не противоречили принятым международным стандартам».
Услышав, какими доказательствами располагает обвинение, Симада твердит, что он ничего не знал... Но вот неприятность: военно-морской министр обязан знать все, что касается флота. Об этом напоминают Симада, и он несколько меняет характер своих показаний: «Да... в отдельных случаях личный состав морского флота вёл себя недопустимо... Только здесь, в суде, я узнал это. Я находился в военно-морском министерстве в Токио, ничего не знал о подобном и не мог контролировать поведение людей на фронте. И тем не менее, поскольку я занимал руководящий пост, должен признать свою ответственность. Хотя это в основном моральная ответственность, та, которую испытывает отец за плохое поведение и неприглядные дела своего сына».
Какое ценное признание! И как назидательно звучит оно для тех, кто еще склонен был отрицать сами факты совершения военных преступлений!
Далее, прослушав показания Того и Сигэмицу, утверждавших, что они рассылали протесты союзников, в частности, в первую очередь тому министерству, которое возглавлял Симада, последний спешит заявить: «Я не получал протестов союзников по поводу плохого обращения с военнопленными! Не могу сказать, что копии этих протестов не доходили до военно-морского министерства. Но они никогда не доходили до меня».
О неправдоподобности такой позиции мы уже говорили...
Наконец, Симада переходит к одной из наиболее тяжких улик: «Обвинение представило то, что должно было бы быть секретным приказом номер двести девять о подводной войне. Даже имея очень богатое воображение, я не могу поверить, что был издан подобный приказ. Но если он был издан, то он исходил не из военно-морского министерства. Военно-морское министерство не издавало приказов подобного рода. Такие вопросы разрешались исключительно генеральным штабом военно-морского флота.
Симада было нетрудно сделать подобное признание: ведь его коллега и друг, начальник главного военно-морского штаба Нагано, к этому времени был мёртв.
Поскольку Симада отрицал и факты совместных боевых действий германских и японских подводных лодок, и единство преступных методов обоих флотов в его бытность военно-морским министром, обвинитель Робинсон представил новые доказательства. На судейском столе — совершенно секретное донесение №18, посланное 30 июля 1944 года начальником отряда подводных лодок в военно-морское министерство. Документ снабжён заголовком: «Военно-морскому министру. Материалы для представления к наградам по заслугам в войне за великую Восточную Азию с 1 декабря 1943 года по 31 мая 1944 года». Донесение исходило от контр-адмирала Хисаси Итиока, начальника 8-го отряда подводных лодок. Вот выдержка из этого донесения: «Что касается немецких подводных лодок, отправленных для совместных операций Японии и Германии в Индийском океане, тo... они оказали большую помощь в проведении японо-германских объединённых операций, которые помогли успешному осуществлению стратегического плана нарушения перевозок в районе Индейского океана.
Результаты этих боевых операций: потоплено 20 торговых судов водоизмещением 190 тысяч тонн, 8 парусных судов водоизмещением 1200 тонн, повреждено 1 торговое судно больших размеров. Захвачено в плен 9 членов экипажа, не считая английского капитана 1 ранга».
Огласив документ, обвинитель Робинсон прокомментировал его как косвенное, но весьма убедительное подтверждение того, что японское военно-морское командование точно следовало рекомендации Гитлера об уничтожении команд торпедированных судов. В самом деле, потоплено 28 судов общим водоизмещением 191 200 тонн, а в плен взято только 9 моряков! Это же подтверждает и аффидевит свидетеля Дзиро Накахара, рассказавшего, как рубили саблями и расстреливали не только моряков, но и женщин, спасшихся с торпедированных судов. Причём все это происходило в тот период, когда военно-морским министром и начальником генерального штаба военно- морского флота был Симада!
Еще в стадии вступительных речей советское обвинение представило доказательства, что японский военно-морской флот не только нарушал законы и обычаи ведения войны на море, действуя против торговых судов своих противников, но применял такие же методы и против советских судов вопреки пакту о нейтралитете. В частности, был такой случай. После потопления судна «Перекоп» советская команда пыталась спастись, но все оказалось тщетно: японцы расстреливали наших моряков из пулемётов и бомбили с воздуха.
После установления всех этих фактов обвинитель Робинсон переходит к перекрёстному допросу Симада.
Вопрос: Адмирал, вы ведь сами были начальником генерального штаба военно-морского флота, занимая одновременно пост военно-морского министра в период с февраля по июль 1944 года. Не так ли?
Ответ: Да.
Вопрос: Вы заняли пост начальника главного морского штаба в феврале 1944 года, то есть в том же месяце, когда подсудимый Тодзио стал начальником генерального штаба армии?
Ответ: Да.
Вопрос: И именно в этот период, когда вы были начальником главного морского штаба и военно-морским министром, личный состав японских подводных лодок в массовом масштабе совершал зверства, оперируя в Индийском океане. В то же время аналогичные случаи имели место и в районе многочисленных островов Тихого океана, когда там действовали ваши подводные лодки. Разве не об этом говорят только что представленные суду доказательства?
Ответ: Я ничего не знал об этом...
Вопрос: Тогда не объясните ли нам, почему сразу после того, как в феврале 1944 года вы заняли оба этих командных поста, японские подводные лодки произвели особую операцию с целью перерезать коммуникации союзников в Тихом океане и начали массовые расстрелы команд и пассажиров торпедированных судов?
Ответ: Я никогда не знал о существовании подобных фактов и не верю, что они действительно имели место... Но я никак не могу проверить или установить правильность доказательств, представленных обвинением...
Какая неумная, какая беспомощная аргументация! Старый кадровый моряк Симада и его опытные адвокаты «не могут проверить правильность доказательств»! Но ведь открытый судебный процесс направлен именно на то, чтобы подсудимый мог это сделать. Не точнее ли будет сказать, что Симада и его адвокаты просто-напросто не смогли опровергнуть тяжкие для них улики, собранные обвинением.
Так бесславно кончилась фаза защиты адмирала Симада.
Надо сказать, что адмиралу Такасуми Ока повезло не больше, чем его бывшему начальнику и коллеге. В 1940-1943 годах Такасуми Ока — начальник бюро общих и военных дел военно-морского министерства, а в 1944 году — заместитель военно-морского министра. Вот и.о. председателя Трибунала ведёт допрос свидетеля защиты Ока адмирала Дзэнсиро Хосино.
И.о. председателя: Вы знаете, каковы были обязанности начальника бюро морских дел в отношении военнопленных?
Свидетель: Он должен был помогать военно-морскому министру и следить, чтобы решения, вынесенные морским министром, выполнялись соответствующим образом.
И.о. председателя: Очень хорошо...
Значит, Ока имел прямое отношение к судьбе и быту военнопленных, захваченных японскими военно-морскими силами. Поэтому понятна реплика и.о. председателя Трибунала — «очень хорошо». Но «хорошо» отнюдь не для Ока, который, как и все подсудимые, занял банальную позицию: «Это ко мне не относилось, поэтому я ничего не знаю и, разумеется, не помню».
Ну а теперь обратимся к аффидевиту самого Ока: «Морские отряды на берегу или в море подчинялись только верховному командованию. Что касается морских операций, то военно-морское министерство не имело об этом ни малейшего понятия. Оно не знало о приказах командиров или о сообщениях относительно передвижения сил. Вот почему, занимая пост начальника бюро морских дел, я не знал о происшедших инцидентах. Впервые услышав об этом в Трибунале, я удивлён особенно тем, что командиры совершили эти действия без моего ведома».
Какое важное признание: значит, прав адмирал Хосино, утверждая, что без Ока не мог решаться ни один вопрос, касающийся военнопленных. Отсюда и деланное возмущение подсудимого: «Командиры совершили эти действия без моего ведома».
Но вот беда — обвинение вызвало в качестве свидетеля японского контр-адмирала Хироаки Абэ, а тот подтвердил, что зверства в отношении военнопленных совершались в соответствии с устными директивами центра, иначе говоря, с директивами бюро, которое возглавлялось Ока. Подсудимый тщетно пытается обойти этот подводный камень: «Заявление Абэ, что были получены устные инструкции от центрального командования, непостижимо».
Перекрёстный допрос Ока ведёт обвинитель капитан 3 ранга Коул.
Вопрос: Поинтересовались ли вы судьбой тех девяноста восьми граждан, которые были захвачены в плен на острове Уэйк в декабре 1941 года и позднее, в 1943 году, казнены по приказу адмирала Сакаибара?
Ответ: Нет.
Вопрос: Будучи начальником бюро морских дел, вы могли отдать распоряжение перевести этих военнопленных из временного лагеря па острове Уэйк в лагерь для военнопленных в Японии. Не правда ли?
Ответ: Я не помню всех обстоятельств дела, но помню, что, получив сообщение о военнопленных, находящихся на острове Уэйк, я сказал, что нецелесообразно держать их на уединённом далёком острове и лучше бы перевести в Японию. Мне кажется, что после обсуждения этого вопроса различными бюро и отделами военно-морского министерства эти военнопленные были переведены в Японию. В таких случаях бюро морских дел само не имело полномочий издавать приказы...
Это, разумеется, ложь. Издание подобных приказов входило в компетенцию того бюро, которое возглавлял Ока. Но главное другое: переводить с острова Уэйк было некого, военнопленных расстреляли.
Обвинитель Коул всячески пытается добиться у Ока истины, одновременно показывая всю нелепость позиции отрицания, запятой подсудимым.
Вопрос: Трибуналу были представлены доказательства, что с 7 декабря 1941 года по 21 августа 1945 года в японском министерстве иностранных дел было получено 40 нот правительства Соединённых Штатов, в которых содержалась просьба дать сведения о пленных на острове Уэйк. Получали ли вы из министерства иностранных дел запросы относительно этих военнопленных на острове Уэйк, находившихся в распоряжении флота?
Ответ: Я не знал об этом в то время. Впервые услышал здесь, в Трибунале...
Вопрос: Не хотите ли вы сказать, что подсудимый Того пренебрёг своими обязанностями и не послал вам эти запросы иностранных держав?
Ответ: Нет, я так не думаю. Я вам только что объяснил, как обстояло дело...
«Не знаю, не помню, этого не могло быть» — вот «набор средств», избранный для самозащиты адмиралом Ока. Вот все, что он мог противопоставить конкретным доказательствам, собранным обвинением!
И хотя, как было показано, против Симада и против Ока было собрано достаточно доказательств, чтобы осудить их за совершенные военные преступления, Трибунал в приговоре большинством голосов оправдал адмиралов по этому тяжкому обвинению, проявив странную непоследовательность. Вот как это было сформулировано в отношении Симада: «Некоторое число самых позорных массовых убийств и отдельных убийств пленных было совершено представителями японского военно-морского флота на островах Тихого океана. Совершались также убийства людей, спасшихся с торпедированных кораблей. Те, кто несёт непосредственную ответственность за это, имели звания адмирала и ниже.
Однако имеется недостаточно доказательств для того, чтобы обосновать решение, что Симада несёт ответственность за эти акты, что он приказывал, уполномочивал или разрешал совершать военные преступления или что он знал, что они совершались, и не принял надлежащих мер, чтобы предотвратить их совершение в будущем».
А вот как формулировалось в приговоре оправдание Ока: «Имеются некоторые доказательства, содержащие указания, что Ока знал или должен был знать о военных преступлениях против пленных, которые совершались личным составом военно-морского флота. Причём его учреждение ведало делами военнопленных. Однако эти доказательства не отвечают необходимым требованиям процессуального закона, для того чтобы признать виновным подсудимого по уголовному делу».
Оба адмирала были приговорены к пожизненному тюремному заключению, но только как участники заговора против мира, в результате которого были подготовлены, развязаны и велись агрессивные войны.

Еще более яркое выражение принцип «как и другой» получил в связи с нарушением законов и обычаев ведения войны в воздухе. Причём здесь, так же, как и при решении проблем войны на море, Трибунал полностью учитывал прецедент, установленный Международным военным трибуналом в Нюрнберге. Хорошо известно, что германская авиация с первых дней войны использовала террористические методы: бомбардировки мирных городов, расстрел из пулемётов на бреющем полете гражданского населения, разбрасывание зажигательных бомб над жилыми кварталами, что вызвало массовые пожары. В те годы появился даже новый глагол «ковентрировать» — от названия английского города Ковентри, который в самом начале войны подвергался варварской бомбёжке нацистской авиации. «Ковентрировать» — значит преднамеренно уничтожать с воздуха мирные города и гражданское население, вести разбойничью тотальную воздушную войну.
Японская авиация и здесь пыталась в меру своих ограниченных по сравнению с Германией возможностей не отставать от западных союзников по «оси». Сперва она терроризировала своими налётами крупнейшие китайские города. В руках обвинения документ большой обличительной силы, настолько важный, что Трибунал счёл необходимым привести его в приговоре полностью. Речь идёт о донесении начальника штаба экспедиционных войск в Китае, датированном 24 июля 1939 года. Документ этот адресован тогдашнему военному министру, впоследствии подсудимому, генералу Итагаки. Оценивая военное положение, начальник штаба предлагал: «Военно- воздушные силы армий должны совершать налёты на стратегические пункты в тылу, для того чтобы терроризировать вооружённые силы противника и гражданское население и таким образом посеять среди них антивоенные, пацифистские настроения. То, что мы ожидаем... это страх и паника, которые возникнут среди войск противника и гражданского населения... Мы подождём и увидим, как они в диком ужасе будут впадать в состояние нервной прострации... посмотрим, как они бешено начнут пацифистское движение против Чан Кайши».
Этому методу, грубо попирающему законы и обычаи ведения войны в воздухе, строго следовала японская авиация в Китае, пока не началась тихоокеанская война, которая отвлекла значительные силы японцев, в том числе и авиацию, на другие фронты.
Известно также, что сама тихоокеанская война началась массовыми налётами японской авиации на Перл-Харбор. В обвинительном заключении этому эпизоду посвящён специальный параграф: «Обвинение в убийстве адмирала Кидда и около 4 тысяч американских военнослужащих и гражданских лиц при нападении без объявления войны на США в Перл-Харборе 7 декабря 1941 года».
В тот день японская авиация принимала участие в таких же разбойничьих нападениях, без объявления войны, на Кота-Бару, Гонконг (владение Великобритании) и Давао (Филиппинская республика), о чем также говорилось в обвинительном заключении. Там тоже гибли люди — и не только военные, но и гражданские.
Когда же японская авиация довольно быстро (к 1942 году) утратила свое превосходство в воздухе и начались ответные массированные удары американской авиации по японской метрополии, японское правительство санкционировало зверское уничтожение пленных американских лётчиков, и это положение сохранялось вплоть до конца войны.
Уничтожение пленных лётчиков явилось предметом тщательного расследования на Токийском процессе. Во вступительной речи австралийский обвинитель Мэнсфилд утверждал, что Тодзио, премьер и военный министр, и Кимура, заместитель военного министра, ответственны «за законы, предписывающие казнить захваченных лётчиков союзных воздушных сил. Согласно этому закону, лётчиков расстреливали без всякого суда».
Следует заметить, что Мэнсфилд был не совсем точен: никакого закона об обращении с пленными лётчиками в Японии во время войны издано не было. Ведь под законом мы подразумеваем юридический акт, утверждённый в установленном порядке парламентом соответствующей страны. Между тем такого акта не существовало. А что же было?
Вот показания военного преступника номер один Хидэки Тодзио: «18 апреля 1942 года лётчики эскадрильи, которой командовал американский полковник Дулитл, совершили налет на Токио. Они чинили зверства, нарушая международное право. Нет необходимости напоминать, что эти зверства, совершенные против гражданского населения, согласно международному праву, являются военными преступлениями».
Когда в Нанкине, Ханькоу, Шанхае японские войска без объявления войны учиняли массовые убийства мирных жителей, когда бомбы японской авиации громили кварталы мирных китайских городов, чтобы «превратить» их жителей в «пацифистов», когда японские самолёты обрушивали свой смертоносный груз не только на военные объекты, но и на дома мирных жителей в Перл-Харборе, Кота-Бару, Гонконге, ни японское правительство, ни сам Тодзио не вспоминали о международном праве. Но вот когда американские бомбы обрушились на Токио, поднялась, по словам Тодзио, дикая шумиха и посыпались требования принять суровые меры с целью предотвращения подобных зверств в будущем.
«Поэтому, — продолжал Тодзио, — было решено, что все подобные дела должны быть переданы на рассмотрение суда, который после тщательного обсуждения решит, являются ли совершенные акты нарушениями международного права. Ввиду вышеизложенных обстоятельств заместитель военного министра дал в июле 1942 года указание, основанное на приказе военного министра (то есть самого Тодзио. — Авт.), «О мерах наказания для лиц, нарушивших во время воздушных налётов законы войны». В августе 1942 года от имени командующего японскими войсками в Китае Хата это указание было введено в силу...»
Таким образом, из показаний самого Тодзио явствует, что никакого закона по этому вопросу издано не было. Так называемый «закон» был попросту административным предписанием военного министерства.

«Закон» этот в руках обвинения, и в нем ясно указывается, что захваченные в плен лётчики караются смертью не только за бомбардировки гражданского населения, но и за нападение на военные объекты как в самой Японии, так и на оккупированных ею территориях. В 1943-1944 годах японские газеты в Токио опубликовали указанный «закон», подчеркнув, что «все американские лётчики, захваченные в плен, будут убиты».
Эти газеты обвинение также положило на стол суда.
Таким образом, применение «закона» о пленных лётчиках фактически было попыткой терроризировать всех вражеских лётчиков в надежде помешать им выполнять свой прямой воинский долг. Вот почему японские газеты в те годы широко рекламировали новый «закон». И это в условиях, когда японская авиация продолжала свою обычную боевую деятельность!
Но вернёмся к показаниям Тодзио. Он заявил, что не в состоянии сказать, был издан этот «закон» от его имени или же от имени императорской ставки. «Однако неважно, кто издал этот приказ, ответственность несу за него я», — заявив это, Тодзио сам признал свою вину в массовом уничтожении пленных лётчиков. Затем он продолжал: «Лётчиков, совершивших налёт на Японию 18 апреля 1942 года, судили в Шанхае согласно вышеупомянутому закону (суд проходил в последней декаде августа 1942 года. — Авт.), и все восемь заключённых были приговорены к смертной казни. Суд, как это требовалось, сообщил о своём решении императорской ставке. Начальник генерального штаба армии обсудил вопрос с военным министром и заявил, что наказание, единогласно объявленное судом, должно быть приведено в исполнение».
По утверждению Тодзио, император имел к этому только такое отношение: «Будучи уверенным, что его величество в курсе дел, я в качестве военного министра сделал императору неофициальный доклад, и было решено, что казнены будут только три лётчика, которые расстреливали в основном школьников».
В этой связи заметим прежде всего, что, как уже известно, самолёты эскадрильи Дулитла бомбили Токио 18 апреля 1942 года. Что же касается восьми лётчиков этой эскадрильи, взятых японцами в плен, то два самолёта, на которых они летели, были сбиты позже, уже над территорией Китая, в районе дислокации войск, находившихся под командованием Хата.
На чем же в этих условиях могло базироваться утверждение Тодзио, что казнены были именно те три лётчика, которые якобы совершили террористические налёты па школьников? Такое обвинение могло быть понятным, если бы их самолёт был сбит в том районе, где они бомбили школы или расстреливали на улицах учеников. Тогда имелись бы свидетели — очевидцы события. В данной же ситуации таких свидетелей быть не могло, и единственным доказательством служили только показания самих подсудимых.
На трибуне обвинитель Фиксель. Он произносит заключительную речь против Тодзио:
— Ложь, что лётчики Дулитла намеренно участвовали в беспорядочной бомбёжке мирного населения и школьников, родилась на процессе в Шанхае и подкреплена только признаниями, вырванными у некоторых лётчиков после того, как их подвергли жестоким, нечеловеческим пыткам. Понятно, что такие признания не имеют никакой доказательной силы...
На чем основывалось такое утверждение Фикселя? По распоряжению подсудимого Хата, в то время командующего всеми экспедиционными войсками Японии в Китае, следствие и военно-полевой суд над восемью захваченными в плен лётчиками Дулитла было поручено организовать командующему 13-й армией генералу Савада. Этот генерал и некоторые из его подчинённых были захвачены впоследствии в плен американцами. Их судили в Китае и осудили как военных преступников. В числе обвинений Савада инкриминировалась и была доказана инсценировка суда над военнопленными лётчиками Дулитла и незаконное ведение следствия по этому делу с применением к обвиняемым зверских пыток. Приговор и судебный протокол по делу Савада обвинение представило Трибуналу в Токио.
Идёт фаза защиты подсудимого фельдмаршала Сюнроку Хата. Его адвокат Лазарус, касаясь дела восьми лётчиков, считает необходимым прежде всего решительно отделить своего клиента от линии Тодзио, который пытался придать этому судебному делу и приговору какую-то видимость законности. Адвокат утверждает, что именно «генеральный штаб настаивал на смертном приговоре для всех лётчиков... Об этих событиях расскажут два свидетеля — участники драмы. Их показания установят, что Хата никогда не был сторонником приговора и прилагал все усилия, чтобы процесс не состоялся».
И вот у пульта один из обещанных адвокатом Лазарусом свидетелей — генерал-майор Масатоси Мияно, бывший начальник первого отдела штаба Хата. Именно этому отделу было поручено руководить расследованием дела восьми лётчиков. Мияно рассказывает, что 28 июля 1942 года был получен приказ генерального штаба судить этих лётчиков согласно новому военному закону. Затем свидетель подробно описывает, как Хата боролся против этого, но вынужден был подчиниться приказу начальника генерального штаба, переданному устно через полковника Арисуэ. Начальник генерального штаба требовал смертного приговора, и Хата в конце копцов подчинился.
Идёт перекрёстный допрос Мияно. Его ведёт обвинитель Сэттон.
Вопрос: Находилась ли военная тюрьма в Нанкине в ведении фельдмаршала Хата?
Ответ: Да.
Вопрос: Распространялась ли юрисдикция фельдмаршала Хата на полицейские отряды в Китае?
Ответ: Да.
Вопрос: В течение того времени, что лётчики находились в Китае перед отправкой их в Токио, не пытали ли их водой? Не избивали?
Ответ: Не знаю.
Вопрос: А не было ли такого случая, когда на лейтенанта Пейлсона надели наручники и подвязали его к потолку, где он висел до тех пор, пока не потерял сознание?
Ответ: Ни о чем подобном я не знаю.
Вопрос: А не был ли лейтенант Холлмарк распят на специальной машине, а его руки и ноги вывернуты?
Свидетель явно растерян, он не решается на категорическое «нет», но не может сказать «да»: ведь тогда его, как руководителя подобного «следствия», неминуемо ждёт скамья подсудимых. И Мияно делится своими предположениями:
— Я отвечу. Вопросы подобного рода не входили в ведение генерального штаба, и я думаю, что фельдмаршал Хата также не знал ничего о таких инцидентах и случаях. Я даже думаю, что он не знал об этом вплоть до последнего времени.
Когда Мияно утверждал, что ни он, ни Хата ничего не знали о пытках, которым подвергались американские лётчики при допросах, то обвинению было нетрудно уличить свидетеля во лжи. Пытки лётчиков из эскадрильи Дулитла не были чем-то экстраординарным — это были методы допроса, широко рекомендованные и одобренные японскими властями. В руках обвинения захваченная союзными войсками брошюра — «Японская инструкция по проведению допросов». Параграф второй этой инструкции гласил: «Меры, которые должны применяться в обычном порядке... пытки обыкновенные, избиение, пинки и все, что даёт физическое страдание... Это самый неудобный метод. Он может быть использован только тогда, когда другие средства не помогают...»
Разумеется, и Мияно, и Хата не могли не знать этой инструкции и «деталей» допросов.
О применении пыток при допросах восьми американских лётчиков знали не только Мияно и Хата, знали и в Токио, причём люди более высокого ранга. В дневнике Кидо от 3 октября 1942 года есть запись, что в этот день премьер Тодзио сообщил ему о казни лётчиков из эскадрильи Дулитла и о том, как с ними обращались.
Но вернёмся в зал суда. Обвинитель Сэттон пытается приблизить Мияно к истине и, предъявляя свидетелю очередной документ, спрашивает:
— Это и есть тот самый военный приказ номер четыре от 13 августа 1942 года о смертной казни лётчиков неприятеля? (Этот приказ был основан на аналогичном приказе генштаба от 23 июля 1942 года. — Авт.).
Ответ: Да, это тот приказ.
Вопрос: И этот приказ был издан фельдмаршалом Хата, командующим японскими экспедиционными войсками в Китае?
Ответ: Да.
Вопрос: Не просил ли генерал Савада фельдмаршала Хата дать ему письменный приказ о военном суде над лётчиками?
Ответ: Да...
А дальше Сэттон с помощью ряда вопросов восстанавливает картину этого суда, который являлся настоящим издевательством над самим понятием «правосудие».
Вопрос: Имелись ли у лётчиков защитники?
Ответ: Защитников у них не было... в соответствии с положением о военных судах.
Вопрос: Правда ли, что им не дали даже возможности признать себя виновными или невиновными? (Это чётко видно из протокола судебного заседания. — Авт.)
Ответ: Я не знаю, как велись суды, и не знаю таких подробностей.
Вопрос: Должен ли был Хата видеть этот протокол суда? Читали ли вы по долгу службы протокол этого суда? (Протокол судебного заседания по делу лётчиков эскадрильи Дулитла был приложен к судебному делу по обвинению Савада и других и предъявлен обвинением Международному военному трибуналу. — Авт.)
Ответ: Да, должен был. Я его читал, но я не помню деталей.
Вопрос: Представленные доказательства читались на японском языке без перевода на английский, не так ли?
Ответ: Этого я не знаю.
Вопрос: Верно ли, что вся эта процедура суда, включая приговор в отношении восьми лётчиков, заняла менее двух часов?..
Ответа не последовало.
Теперь Сэттон с помощью свидетеля защиты Мияно хочет показать, что «противник» этого суда Хата в действительности прямо требовал смертной казни как единственной меры наказания. С этой целью Сэттон цитирует выдержку из судебного протокола по делу Савада в Шанхае. Там, на этом процессе, Мияно тоже фигурировал в качестве свидетеля и ясно подтвердил, что Хата дал указание прокурору 13-й армии потребовать для американских лётчиков смертной казни. Мияно вынужден подтвердить, что судебный протокол правильно отражает его показания.
Так еще один свидетель защиты крепко подвёл тех, кто его вызвал, на этот раз подсудимого Хата и его адвоката Лазаруса.
Высшие власти в Токио отлично понимали всю незаконность суда над лётчиками эскадрильи Дулитла. Во-первых, отсутствовали какие-либо доказательства, кроме признаний подсудимых, вырванных под жестокими пытками. Во-вторых, «закон», положенный в основу обвинения, был лишён убедительной правовой базы. В-третьих, этому «закону» была придана обратная сила: налёт на Токио, как известно, был совершён в апреле 1942 года, а пресловутый «закон» был издан лишь в июле того же года.
В этой связи любопытно одно из показаний на суде бывшего министра — хранителя печати Кидо: «Я помню, что император упрекал генерала Сугияма за то, что он предложил немедленно расстрелять этих лётчиков» (речь идёт о лётчиках эскадрильи Дулитла. — Авт.).
Сугияма, в то время начальник японского генерального штаба, внося такое предложение, очевидно, руководствовался следующим: зачем издавать и публиковать приказ по этому поводу, проводить какую-то судебную процедуру? Иначе говоря, зачем оставлять следы в таком незаконном деле? Сугияма оказался прозорливым. Следы остались, и о них стало известно Трибуналу. Другое дело — немедленный расстрел без всяких допросов, без документов! Конечно, это тоже стало бы известно в Соединённых Штатах Америки. Зато такой решительный акт устрашил бы американских лётчиков, пожалуй, больше, чем суд. Потом, после войны, попробуй разберись, кого, как и за что казнили!..
Сугияма умер до того, как начался Токийский процесс, и допросить его не удалось. Но Тодзио хорошо понял, что Трибунал именно так может расцепить предложение Сугияма, и поэтому на суде энергично опровергал показания Кидо в этой части.
Между тем необходимо отметить, что если по делу лётчиков эскадрильи Дулитла была соблюдена хотя бы видимость суда, то в дальнейшем в огромном большинстве случаев пленных лётчиков казнили без всякого суда л следствия, по распоряжению тех офицеров, во власти которых они оказывались.
В заключительной речи американский обвинитель Горвиц обобщил результаты такой практики и обнажил её корни:
— Этот «закон», как известно Трибуналу, предусматривал смертную казнь за бомбардировку, обстрел, а также какое-либо другое нападение на гражданские или военные объекты. Такая формулировка освобождала японцев от необходимости даже формального проведения суда, чем они и пользовались. Предлогом для назначения казни служило любое нападение на военные объекты. Без суда казни проводились на острове Бугенвиль, на острове Новая Британия, в Амбонне, на Целебесе, в Батавии, на Борнео и в Бирме. В этих местах в общей сложности без суда было казнено 56 лётчиков союзных держав. Большая часть этих территорий — малонаселённые джунгли, где почти не было гражданских объектов. Кроме того, население этих стран дружески относилось к союзникам, и поэтому не имелось никаких оснований убивать или терроризировать население.
На Новой Гвинее офицер, издавший приказы о казни, признал, что он издал их потому, что американские самолёты бомбили территорию, где дислоцировалась его часть.
В декабре 1944 года трех американских лётчиков, которые спустились на парашютах с самолёта и участвовали в воздушной операции под Ханькоу, провели по улицам, неоднократно избивали, затем облили бензином и сожгли. На Филиппинах в марте 1945 года два американских лётчика были обезглавлены на острове Себу.
В Сингапуре в период с мая по июль 1945 года, когда подсудимый Итагаки стал командующим 7-м фронтом, из тюрьмы «Оутрам Роуд» были взяты и казнены без суда 26 лётчиков союзных держав (так выявился четвёртый подсудимый по делу лётчиков — Итагаки. — Авт.).
Но подлинно массовые убийства произошли в самой Японии в период июнь-август 1945 года, когда было казнено 112 лётчиков, из которых 99 не прошли через суд. Цель, которую, очевидно, преследовали японцы, заключалась в том, чтобы помешать лётчикам выполнять свой воинский долг.
Приведённый Горвицем факт казни без суда 112 пленных лётчиков был подтверждён, как, впрочем, и многие другие преступления, одним из свидетелей защиты Садао Симомура. Этого свидетеля вызвал Блэкни, чтобы доказать, что его подзащитный генерал Умэдзу, последний и единственный оставшийся в живых начальник японского генерального штаба армии, ничего не знал о зверствах. Самому Умэдзу этот свидетель, может быть, чем-нибудь и помог, зато обвинению в целом он оказал несомненную услугу. Вот что показал Симомура:
— Когда 15 августа 1945 года военный министр генерал Анами покончил жизнь самоубийством, заколовшись мечом, премьер-министр на некоторое время занял его пост, а 23 августа 1945 года назначил военным министром меня, и я вступил на эту должность в тот же день. Я узнал о казнях в июле-августе американских лётчиков в самой Японии без суда и без вынесения приговора военно-полевым судом впервые только после моего назначения. Как военный министр, я посчитал своей обязанностью строго наказать тех, кто в этом виновен, и сообщил об этом начальнику генерального штаба армии генералу Умэдзу. Он был весьма удивлён тем, что я ему сказал, и согласился с моим мнением, заявив следующее: «До настоящего времени я ничего не знал об этих фактах. Даже если эти нарушения были результатом возмущения, вызванного бомбёжками американских самолётов, то все равно казнить лётчиков без суда было совершенно неправильно. И нет необходимости дожидаться инструкций союзных войск по этому вопросу, мы сами после расследования фактов должны вынести виновным строгое и справедливое наказание».
Допрос свидетеля ведёт председатель Трибунала:
— Вы говорите, что, будучи военным министром, несли ответственность за то, чтобы все нарушители были строго наказаны. Как далеко распространяется ваша ответственность военного министра в отношении этих нарушений правил ведения войны?
Ответ: Поскольку я стал военным министром только после окончания войны, я считал своим долгом расследовать эти факты, происшедшие во время войны, и наказать нарушителей теми средствами, которые имелись в моем распоряжении.
Вопрос: В действительности кто-нибудь понёс наказание?
Ответ: В то время, когда я занимал этот пост, фактически не было вынесено ни одного приговора. Виновные не были наказаны.
Вопрос: Сколько времени вы были военным министром?
Ответ: С 23 августа по 30 ноября 1945 года.
Вопрос: Почему вы не добились наложения наказания в этот период?
Ответ: В этот период я уделил все свое внимание расследованию и до своей отставки не смог получить точного отчёта о результатах этого расследования.
Вопрос: Судебное расследование было начато?
Ответ: Нет, в то время оно не начиналось.
Так японские милитаристы вели «расследования» и «наказывали» своих военных преступников, даже когда война кончилась для них безоговорочной капитуляцией.
В описательной части приговора военные преступления, совершенные японской военщиной против пленных лётчиков, нашли надлежащее отражение: «18 апреля 1942 года, когда американские самолёты под командованием полковника Дулитла бомбили Токио и другие города Японии... начальник японского генерального штаба Сугияма потребовал смертной казни для всех лётчиков, которые бомбили Японию, хотя до этого палета не существовало каких-либо законов или инструкций японского правительства, в соответствии с которыми могла бы быть применена смертная казнь. Премьер-министр Тодзио приказал издать инструкцию, имевшую обратную силу по отношению к моменту налёта, что позволило вынести смертный приговор лётчикам полковника Дулитла...
Так стала проводиться политика уничтожения союзных лётчиков, попадавших в руки японцев. Она осуществлялась не только в Японии, но и на оккупированных территориях в течение остального периода тихоокеанской войны. До убийства захваченных в плен лётчиков обычным явлением были голод и пытки. Чаще всего не соблюдалась даже проформа суда. Если до убийства проводился военно-полевой суд, то оказывалось, что этот суд был нарушением основ правосудия. На оккупированных территориях один из методов убийства заключался в том, что пленных лётчиков обезглавливали японские офицеры».
Во втором томе приложений к приговору более детально изложены факты этих зверств уже в последние дни войны.
Пожалуй, хватит? Казалось бы, картина предельно ясна, и нет сомнений, что пленные союзные лётчики стали объектом зверских военных преступлений. Доказано также, что японская авиация систематически и злостно нарушала обычаи и законы ведения войны. Выявлены и посажены на скамью подсудимых главные преступники, организаторы и вдохновители этого дела — Тодзпо, Хата и Итагаки. Это подтверждено не только судебным следствием, но, как мы видели, и самим приговором в его описательной части, а также приложениями к приговору, где детализируются совершенные военные преступления.
И тут происходит нечто такое, что достойно особого внимания криминалистов своей беспрецедентностью. Признав в описательной части приговора преступления совершенными, назвав Тодзио их основным организатором и инициатором, а Хата и Итагаки его соучастниками, Трибунал тем не менее в приговоре, формулируя индивидуальную вину каждого подсудимого, обошёл полным молчанием военные преступления, совершенные тремя подсудимыми против пленных американских лётчиков.
Если, как мы видели, в приговоре хотя и необоснованно, но все же с приведением каких-то мотивов адмиралы Симада и Ока были оправданы по обвинению в военных преступлениях на море, то в вопросе о пленных лётчиках и нарушениях японской авиацией законов и обычаев ведения войны подавляющее большинство судей, формулируя индивидуальную вину подсудимых, предпочли вообще отмолчаться.
Чтобы объяснить это молчание, необходимо напомнить о том, с чего мы начали эту главу: в данном эпизоде применение принципа «как и другой» нашло еще более яркое выражение, чем в вопросе о нарушениях законов ведения войны на море. В то же время и тут и там судьи в Токио полностью учитывали прецедент, созданный их коллегами в Нюрнберге. Мы уже приводили примеры разбойничьих налётов германской авиации на мирные города и села. Рассказали о том, как родился новый жуткий глагол «ковентрировать». И все же никто не осудил гитлеровские преступные методы воздушной войны, никто не покарал конкретных виновников этих преступлений — ни Международный военный трибунал в Нюрнберге, ни национальные военные трибуналы западных держав. И случилось это потому, что на последнем этане войны американская и английская авиация сама совершала массированные налёты, не вызывавшиеся никакой военной необходимостью, на такие крупные германские города, как Кельн, Дрезден, Нюрнберг.
Не оспаривал такой практики и главный американский обвинитель генерал Тельфорд Тейлор на так называемых «малых» нюрнбергских процессах, имевших место после 1946 года. Он мотивировал это тем, что «воздушная война велась с обеих сторон с величайшими нарушениями, и поэтому такое обвинение не включено ни в один из приговоров» (имеются в виду нюрнбергские приговоры. — Авт.).
Надо признать, что и в тихоокеанской войне американская авиация допустила ряд грубых нарушений законов и обычаев ведения воздушной войны при бомбардировках японских городов. Особенно тяжёлым нарушением была атомная бомбардировка Хиросима и Нагасаки в канун капитуляции Японии.
77777777777 Этими фактами, разумеется, не замедлили воспользоваться защитники на Токийском процессе. Еще в начале судебного следствия — 14 мая 1946 года — американский адвокат майор Блэкни, выступая от имени защиты в целом, сделал следующее заявление: «Если гибель адмирала Кидда при палете на Перл-Харбор является убийством, то мы знаем имя того человека, руками которого была сброшена атомная бомба над Хиросима, мы знаем начальника штаба, который составлял план этой операции. Мы знаем главнокомандующего ответственного за это государства».
Именно поэтому большинство судей, представлявших в Токио тогдашние страны англосаксонского блока, творя правосудие по соседству с Хиросима и Нагасаки, предпочли в приговоре обойти полным молчанием вопрос о преступных действиях японской авиации, совершенных во время бомбёжек китайских городов, а также при нападении без объявления войны на военные и гражданские объекты в Перл-Харборе, Кота-Бару, Гонконге и других местах. Это было ярким проявлением принципа «как и другой» в действии, ярким проявлением нежелания большинства судей развернуть дискуссию на зыбкой почве этого принципа...
В свете таких обстоятельств англосаксонское большинство судей предпочло даже оставить безнаказанными японских военных преступников, виновных в зверском уничтожении американских лётчиков.
Нельзя не склонить головы перед трагической судьбой этих людей. Могли ли они думать, погибая, что после победы, ради которой они отдали жизнь, их соотечественники — американские адвокаты в военной форме — будут оправдывать на процессе их мучителей, что судьи, говорящие по-английски, не воздадут должное их убийцам!
Такой оппортунистический подход к оценке военных преступлений должен быть, конечно, подвергнут жёсткой критике. Нельзя не согласиться с профессором А.И. Полтораком, который в уже цитированной нами работе, говоря об аналогичных решениях нюрнбергских судов и критикуя принцип «как и другой», приходит к правильному выводу, «что общепризнанным основам уголовного права глубоко чужд этот принцип, провозглашающий безнаказанность кого-либо за совершение преступления, если такое же преступление совершил другой. Уголовное право — это не имущественный спор между людьми, где возможны любые расчёты, перерасчёты и учёт взаимных претензий».
Нам представляется, что своим приговором Международный военный трибунал для Дальнего Востока должен был дать решительный отпор попыткам защиты и в этом вопросе, попыткам создать в уголовном деле гражданско-правовую конструкцию «смешанной ответственности».
Факт уничтожения американских лётчиков приводит к еще одному выводу: и в Нюрнберге, и в Токио защитники выставляли в качестве фундамента всех своих рассуждений два, так сказать, основополагающих аргумента, которые до сих пор находят признание и горячую поддержку в теоретических изысканиях реакционных буржуазных юристов.
Во-первых, заявляли адвокаты, до Устава Международного военного трибунала, утверждённого только после победы во Второй мировой войне, международное право нигде ясно и недвусмысленно не устанавливало принцип преступности агрессии и, следовательно, уголовной ответственности за неё. Поэтому победители, впервые провозгласив в Уставе новый закон, не могут применить его к главным военным немецким и японским преступникам, не придав ему обратной силы. Между тем придание обратной силы любому закону противоречит принципам цивилизованного правосудия. Во-вторых, утверждали защитники, в армии выполнение любого приказа исключает уголовную ответственность, исключает независимо от тяжести наступивших последствий, независимо от того, что лицо, выполняющее приказ, может занимать даже высший пост в военной иерархии.
Приговором Международного военного трибунала в Нюрнберге эти доводы защиты были полностью и обстоятельно опровергнуты. Токийский трибунал в своём приговоре присоединился к этому полностью. Не вдаваясь в подробности, мы считаем сейчас важным констатировать только наличие этих двух основополагающих принципиальных положений, выдвинутых защитой и в Нюрнберге, и в Токио. Почему? Да потому, что применительно к факту уничтожения пленных американских лётчиков подсудимые и их защита на Токийском процессе считали оба эти принципа абсолютно несущественными.
Во-первых, лётчики Дулитла совершили налёт, как уже известно, 18 апреля 1942 года. «Закон» же, по которому их приговорили к смертной казни, был всего лишь простым административным предписанием и к тому же был издан три месяца спустя, в июле того же года. Таким образом, ему была придана обратная сила.
Во-вторых, казнённые американские лётчики тоже выполняли боевые приказы и при этом занимали весьма невысокие военные посты.
Так Тодзио и его присные требовали для себя на суде того, чего, находясь у власти, никогда не предоставляли другим.

После начала тихоокеанской войны огромные масштабы приобрели военные преступления, совершенные японскими вооружёнными силами как на территориях оккупированных стран, так и в самой Японии. Объектом преступлений являлись военнопленные, а также гражданские лица, включая стариков, женщин, детей.
Характеризуя эти события, главный обвинитель Кинан в своей вступительной речи заявил:
— В течение четырёх лет, с ноября 1941 вплоть до сентября 1945 года, эти обвиняемые навязывали войну на суше, на море и в воздухе, во всех её безжалостных и ужасающих проявлениях, соседним с ними народам континентов и островов в районах Тихого и Индийского океанов, на территории, которая простиралась более чем на 10 тысяч миль с востока на запад и более чем на 5 тысяч миль с севера на юг.
Один из коллег Кинана подсчитал, что огонь тихоокеанской войны охватил, таким образом, четвертую часть земного шара.
Неудивительно в этих условиях, что союзные державы уже в первые недели войны обратились к Японии с запросом, собирается ли она выполнять положения Женевской конвенции 1929 года о гуманном обращении с военнопленными. Запрос был вызван тем, что хотя японские представители участвовали в выработке Женевской конвенции и даже подписали её, однако вплоть до начала тихоокеанской войны Токио её не ратифицировал.
По этому вопросу даёт показания Трибуналу Сигэнори Того, тогдашний министр иностранных дел:
— Среди вопросов о войне стоит вопрос о военнопленных. Министерство иностранных дел стало этим заниматься с января 1942 года, когда через швейцарское правительство были получены ноты английского и американского правительств, в которых спрашивалось, собирается ли Япония следовать решениям Женевской конвенции 1929 года... Запросы, которые прислали Соединённые Штаты и Англия касательно Женевской конвенции, были переданы в военное министерство, уполномоченное решить вопрос. Наш ответ гласил, что мы выполним условия Женевской конвенции «с дальнейшими необходимыми изменениями». Хотя обвинение считает, что, дав такой ответ, Япония приняла обязательство выполнять решения Женевской конвенции в такой же степени, как если бы она ратифицировала её, я утверждаю, что мы давали обещание придерживаться конвенции настолько, насколько это позволяли обстоятельства...
В то же время, хорошо зная, что на деле Япония не только не соблюдала положений Женевской конвенции, но и совершала бесчисленные военные преступления как против безоружных военнопленных, так и против беспомощного гражданского населения, Сигэнори Того тут же стремится уменьшить собственную вину:
— Зная, какую высокую репутацию заслужила Япония своим гуманным отношением к военнопленным как во время русско-японской, так и во время Первой мировой войны, я принял как должное, что эти прецеденты повторятся. Эта уверенность не оставляла меня и дальше, когда мы стали получать протесты союзных держав против плохого обращения с военнопленными. Именно это обусловило то, что я обращал мало внимания на протесты союзников... и, направляя их в военное министерство, не терял уверенности, что все меры будут приняты, дабы устранить недоразумения, если таковые существуют.
Я хочу подчеркнуть, что министерство иностранных дел получало протесты и запросы относительно военнопленных и отвечало на них не как организация, несущая за это ответственность, а только как передаточная инстанция. Ответы, которые посылались иностранным правительствам, не были в действительности составлены министерством иностранных дел. Обычно их передавало в министерство иностранных дел наше информационное бюро по делам военнопленных (бюро находилось при военном министерстве. — Авт.), однако министерство иностранных дел было единственным местом, куда могла приходить корреспонденция от иностранных правительств и откуда могли посылаться ответы.
Помнит подсудимый и о тех массовых зверствах, которые были совершены вооружёнными силами и властями Японии именно в последние месяцы войны, когда он, Того, снова возглавил министерство иностранных дел. А помня об этом, он упорно стремится убедить судей в том, что он, министр иностранных дел, и его ведомство были только передаточной инстанцией, этаким почтовым отделением, куда поступали протесты и откуда уходили ответы на них. Того делает вид, что он не понимает, каковы были его подлинные обязанности... Ведь, став снова министром и попав под град протестов против зверств, Того имел только два выхода из создавшегося положения, разумеется, если бы сам он был честен: либо добиться немедленного прекращения зверств, либо, если он был бессилен это сделать, выйти в отставку в знак протеста.
Он не сделал ни первого, ни второго. И показания Того не в состоянии разорвать порочный круг, который он сам в свое время добровольно переступил:
— Весной и летом 1945 года, когда я вторично занял пост министра иностранных дел, положение японской армии на фронтах сильно ухудшилось... Вопрос о военнопленных являлся очень важным вопросом. По мере продвижения союзных войск в различных южных районах к нам стали поступать протесты относительно обращения японской армии с военнопленными и интернированными в этих районах. Поскольку в эти дни Япония подвергалась жестоким воздушным налётам, посланники нейтральных держав, представлявшие интересы воюющих с нами стран, переехали в Каруидзава, и связь с ними была сильно затруднена. Несмотря на это, по моим инструкциям министерство иностранных дел передало все протесты и запросы нашим компетентным властям и собрало от них составленные ответы. Таким образом, мы использовали все возможности, чтобы преодолеть возникшие трудности...
3 июня 1945 года, когда швейцарский посланник передал мне протест правительства Соединённых Штатов относительно зверств, которым подвергались американские военнопленные в Пуэрто-Принсеса, на острове Палаван, я лично обратил особое внимание военного министра Анами на этот вопрос и попросил его обеспечить честное и великодушное обращение с военнопленными. Он согласился. Несмотря на эти усилия, обстановка стала такой, что мы не могли дать удовлетворительного ответа на запросы союзных держав. Военные власти ссылались на поражения, в результате чего связь с войсками на фронте была сильно затруднена, часто не было возможности получить нужные сведения. Даже когда связь налаживалась, беспорядок, царивший в японских войсках, делал невозможным расследование этих фактов.
Надо было не расследовать факты бесспорных зверств, а дать из Токио категорический приказ войскам под страхом суровых наказаний строго соблюдать законы и обычаи ведения войны. Но все дело в том, что эти преступления являлись принятым японскими властями методом ведения войны.
Но вернёмся к показаниям Сигэнори Того. В них среди моря лжи иногда неожиданно возникает островок правды:
— Возможно, что министерство иностранных дел предпринимало это («заботу» о военнопленных и интернированных лицах. — Авт.) в собственных интересах, потому что на территории воюющих с нами стран находились сотни тысяч наших подданных, за улучшение жизненных условий которых мы несли ответственность. Совершенно очевидно, что между этими двумя вопросами была тесная связь.
Вот, оказывается, почему в своих нотах Того нагло лгал, уверяя союзников в гуманности японских властей: в Токио боялись ответных репрессалий в отношении своих подданных, находившихся под юрисдикцией союзных держав. Того и его друзья по кабинету мерили всех на свой аршин. Однако подсудимый желает, чтобы обманутым в числе других считали и его самого:
— Что касается правдивости или лживости ответов, которые давали армия и в некоторых случаях военно-морской флот на запросы воюющих стран, то министерство иностранных дел не имело к этому никакого отношения.
Сбить Того с такой позиции оказалось для обвинения делом несложным, и с этим успешно справился в заключительной речи американский обвинитель Воут:
— Утверждения Того сводятся к следующему: он не нёс ответственности за то, что торжественные заверения, данные им же от имени японского правительства союзным державам (речь идёт о соблюдении Женевской конвенции 1929 года. — Авт.), постоянно нарушались. Если верить Того, то решение вопроса, действительно ли политика японского правительства находилась в прямом противоречии с его обязательствами по договорам, выходило за рамки функций министерства иностранных дел. Ложность таких утверждений очевидна. Будучи членом правительства, подсудимый нёс ответственность за общую политику своего правительства, даже если он как министр иностранных дел и не имел какой-нибудь иной, непосредственной связи с этим вопросом...
Давая лживые ответы на протесты и запросы союзников, Того таким образом способствовал совершению преступлений, ныне ему инкриминируемых. Ответственность министерства иностранных дел по этому вопросу ясно изложена в экзибите, который содержит японскую инструкцию о создании нового бюро в самом министерстве иностранных дел. В ведение этого бюро передавались все вопросы о японских подданных во вражеских странах и о подданных вражеских стран, оказавшихся в Японии. Правда, это бюро приступило к работе только 1 декабря 1942 года, однако до этого его обязанности выполнялись бюро договоров министерства иностранных дел...
Того также отказался выдать разрешение представителям третьих (нейтральных. — Авт.) держав на инспектирование лагерей для военнопленных и интернированных лиц на оккупированных территориях.
Так как в последние месяцы войны положение пленных все ухудшалось, то 14 июня 1945 года швейцарский посланник обратился в министерство иностранных дел с протестом, где в резких выражениях заявлял, что правительства союзных держав требуют ответа на свои неоднократные просьбы предоставить информацию о военнопленных и улучшить их жизненные условия. В этом протесте указывалось, в частности, что как министерство иностранных дел, так и посланник знают, что, может быть, никогда не было такого ужасного положения (военнопленных и интернированных лиц. — Авт.), как за последние шесть месяцев. Однако... швейцарский посланник так и не получил ответа, а потому не мог передать какие-либо сведения союзным державам.
Дальнейшие подробности нет необходимости излагать. Политика японского правительства не менялась вплоть до капитуляции. Подсудимый знал, что это была за политика, знал её результаты. Он не сделал никаких попыток изменить эту политику, а, наоборот, принимал активное участие в её проведении, одобряя её и относясь к ней снисходительно.
Мы позволим себе добавить, что, как признал в приговоре Трибунал, именно в последние месяцы войны, когда министром иностранных дел был Сигэнори Того, японские милитаристы не только расширили масштабы зверств, но и еще более ужесточили методы допросов и пыток.
Тем более странным представляется решение Трибунала оправдать Того по обвинению «в преступном непринятии мер к обеспечению соблюдения правил обращения с военнопленными и интернированными гражданскими лицами или к прекращению военных преступлений, совершаемых в отношении военнопленных и гражданских интернированных лиц» (имеется в виду §55 обвинительного заключения. — Авт.). Ведь, как было показано, действия Того прямо подпадают под состав преступления, предусмотренный этим параграфом. Того был осуждён к двадцати годам лишения свободы за участие в заговоре против мира, выразившемся в подготовке, развязывании и ведении агрессивной войны против США, Великобритании и Голландии. Непоследовательность Трибунала в решении этого вопроса, как мы увидим, получила свое выражение еще и в том, что за совершение аналогичных действий коллега Того, министр иностранных дел с апреля 1943 года по апрель 1945 года Сигэмицу, был совершенно правильно осуждён на основании того же §55 обвинительного заключения. Другое дело, что мера наказания Сигэмицу, по совокупности содеянного, была, на наш взгляд, мягкой.
Поскольку защитные аргументы Сигэмицу в части военных преступлений были абсолютно аналогичны доводам Того, мы не приводим их. Ограничимся лишь опровержением этих доводов, которые содержатся (и это уже не удивит теперь читателя) в показаниях очередного свидетеля защиты Тадакацу Судзуки.
Судзуки вызвал для защиты Того и Сигэмицу адвокат Фернес. Свидетель начинает свои показания с того, что с апреля 1943 года по август 1945 года, когда министрами иностранных дел были сперва Сигэмицу, а потом Того, он, Судзуки, неизменно являлся начальником бюро по делам японских резидентов во вражеских странах, которое ведало вопросами защиты интересов японских резидентов в этих странах. И сразу характерная деталь: Судзуки приводит название своего бюро не полностью. На самом деле оно именовалось бюро по делам японских резидентов, проживающих во вражеских странах, и подданных вражеских стран, проживающих в Японии. И бюро это, как мы увидим из японских документов, имело целью защиту прав и интересов как тех, так п других. Однако оговорка Судзуки не случайна: видимо, в японском МИДе именно так односторонне понимали задачи названного бюро.
Затем, так же, как и его бывшие патроны Того и Сигэмицу, свидетель стремится убедить Трибунал, что министерство иностранных дел было лишено активных прав в вопросе о военнопленных и интернированных лицах, а являлось лишь передаточной инстанцией: «Всякий раз, когда поступал запрос от какой-либо вражеской страны, моё бюро немедленно передавало его соответствующим властям... Доклады в устной форме я часто делал на совещаниях представителей соответствующих министерств по вопросу защиты японских резидентов во вражеских странах. Такие совещания созывались в моем бюро два раза в месяц».
И тут из показаний свидетеля защиты ясно видно, насколько широк был круг японских правительственных чиновников, которых систематически и откровенно информировали о зверствах, творимых японскими вооружёнными силами и должностными лицами: «На этих совещаниях присутствовали представители многих министерств: военного, военно-морского, иностранных дел, транспорта и связи, финансов и других. Военное и военно-морское министерства были представлены информбюро по делам военнопленных и бюро военно-морских дел. На этих совещаниях мы занимались вопросами охраны интересов японских резидентов, но, касаясь этого вопроса, я попутно затрагивал и вопросы о военнопленных. После совещания мои подчинённые и я беседовали с глазу на глаз с представителями соответствующих властей».
Нет сомнения, что во время этих интимных бесед обе стороны выкладывали на стол правду, страшную правду о чинимых зверствах. Таким образом, существенную лепту в дело обвинения внёс еще один свидетель защиты.
«Министерство иностранных дел прилагало все усилия к тому, чтобы улучшить обращение с военнопленными, — продолжал Судзуки. — Могу привести следующий пример. Когда в феврале 1944 года от правительства США был получен пространный протест, известный ныне Трибуналу, министр иностранных дел Сигэмицу лично посетил военного министра (подсудимый Тодзио тогда занимал посты премьера и военного министра. — Авт.) и приказал мне добиться (значит, у министерства иностранных дел были и активные права и возможность их реализации! — Авт.), чтобы обращение с военнопленными было улучшено... ускорено решение вопроса о посещении лагерей представителями нейтральных стран, которые уже неоднократно об этом просили, но не добились никаких результатов... Господин Сигэмицу приказал нам использовать для информации и вражеские источники, даже если они не были основаны на официальных протестах».
Авторитетное свидетельство Тадакацу Судзуки показывает, что японское правительство и Высший военный совет хорошо знали, что творится в лагерях военнопленных и интернированных лиц, но не хотели что-либо предпринять, так как это был метод ведения агрессивной войны: «Примерно в апреле или мае 1944 года господин Сигэмпцу предлагал кабинету министров создать нечто вроде комитета по международному праву и обычаям, который обсуждал бы вопросы о военнопленных. Доктор Тадао Ямакава, бывший начальник бюро договоров и специалист по международному праву, и я под руководством Сигэмпцу работали над этим планом. Этот план предусматривал создание под юрисдикцией премьер-министра комитета, который бы изучал вопросы, связанные с военнопленными. Однако этот план не был реализован, так как административные вопросы о военнопленных находились в ведении армии. Кроме того, в октябре 1944 года Сигэмицу поднял вопрос о военнопленных на заседании Высшего военного совета. На этом заседании он указал, что, как стало известно из информации, полученной из вражеских источников, обращение японцев с военнопленными оставляет желать много лучшего. Он заявил далее... что ответственным лицам соответствующими властями должны быть даны указания полностью изучить этот вопрос. В состав Высшего военного совета входили: премьер-министр, министры военный, военно-морской и иностранных дел, начальники генеральных штабов армии и военно-морского флота. Офицер связи при информбюро по делам военнопленных (информбюро входило в состав военного министерства. — Авт.) сообщил мне, что это бюро отправляло своих сотрудников в лагеря для военнопленных и поручало им произвести расследование по вопросу об обращении с военнопленными».
Значит, господа из военного и военно-морского министерств и Высшего военного совета, в состав которого входили начальники генеральных штабов армии и военно-морского флота, слышали и знали о зверствах не только из нот, протестов и радиопередач союзных держав, но и сами имели возможность убедиться на местах в масштабах и изощрённости этих зверств, убедиться в ходе проверок, о которых показал свидетель защиты Судзуки. Однако ничего не изменилось. Еще десять месяцев шла война, а зверства все продолжались, нарастая, пока не достигли апогея в апреле — августе 1945 года.
На трибуне — обвинитель полковник Морнэн. Он приступает к перекрёстному допросу Судзуки.
Вопрос: Вы заявляли в своём аффидевите, что Сигэмицу дал распоряжение использовать материалы, полученные из вражеских источников, для улучшения обращения с военнопленными?
Ответ: Да, я писал это.
Вопрос: Какие это были источники? Радиопередачи противника входили в них?
Ответ: Да, входили. В течение войны мы слушали передачи из-за границы в МИДе... Коротковолновые передачи. Их слушали не только в нашем министерстве, по также и в военном, и военно-морском.
Вопрос: Министерство иностранных дел распределяло записи этих передач среди других министерств?
Ответ: Да...
Вопрос: А знали ли вы, что Женевская конвенция 1929 года предусматривала право держав-протекторов (Это страны из числа нейтралов, которые представляли в Токио интересы воюющих держав. — Авт.) посещать лагеря для военнопленных?
Ответ: Да, я знал это очень хорошо...
Вопрос: Обсуждал ли когда-нибудь господин Сигэмицу вопрос о положении военнопленных с подсудимым Тодзио?
Ответ: Министр иностранных дел Сигэмицу разговаривал об этом с министром Тодзио, я слышал об этом от самого Сигэмицу...
А вот Тодзио, когда его попросят занять свидетельское место, будет уверять, и мы убедимся в этом, что он якобы ничего не знал о зверствах, хотя его лично информировал об этом Сигэмицу, а положение на местах, по свидетельству Судзуки, проверялось офицерами из аппарата военного министерства, которым ведал тот же Тодзио.
Пришла очередь обвинения сказать свое слово. Обвинение против Сигэмицу поддерживал один из авторов книги — Л.Н. Смирнов. Он доказывал, что действия подсудимого «устанавливают соучастие Сигэмицу в совершении преступлений против законов и обычаев ведения войны. В частности, он способствовал зверскому обращению с военнопленными в японских лагерях для военнопленных и сознательно вводил в обман протектирующие державы».
Чтобы обосновать этот тезис, обвинитель прежде всего обращается к японским документам:
— Ответственность министра иностранных дел Сигэмицу за обращение с военнопленными вытекает из императорского указа об организации министерства иностранных дел и из положения о создании бюро по делам японских резидентов, проживающих во вражеских странах, и подданных вражеских стран, проживающих в Японии. При этом статья восьмая императорского указа предусматривала также, что подчинённое министру бюро договоров и конвенции... ведает вопросами, имеющими отношение к договорам и конвенциям, и вопросами международного права и соглашений.
Далее обвинитель анализирует «положение», на основании которого было создано бюро по делам японских резидентов во вражеских странах и подданных вражеских стран, проживающих в Японии. Он цитирует статью третью этого положения. В ней ясно и недвусмысленно формулируется круг обязанностей министра иностранных дел в отношении военнопленных и интернированных лиц. Оказывается, в компетенцию этого бюро входили все «вопросы, касающиеся интернированных иностранных подданных, военнопленных и лиц, находящихся под юрисдикцией Японии», а также «контроль за проведением мероприятий, связанных с обращением с вышеупомянутыми подданными противника (одежда, питание, жилые помещения, запросы и ответы о безопасном существовании этих лиц, сообщение списка их имён, назначение времени для посещения лагерей уполномоченными стран, принявших на себя защиту интересов противника, и делегациями Международного Красного Креста). К вышеперечисленным функциям относится также обязанность отвечать на предложения, исходящие из вражеских стран и других источников».
Таким образом, согласно японскому закону, на министерство иностранных дел прямо возлагался активный контроль за условиями жизни, питания и безопасности военнопленных и гражданских интернированных лиц и за соответствием этих условий международным договорам и соглашениям. Сигэмицу, так же, как и Того, категорически это отрицал. Оба они всячески старались убедить Трибунал, что МИД Японии в этих вопросах был наделён лишь функциями передаточной инстанции, а все остальное являлось прерогативой только министерств — военного, военно-морского и внутренних дел.
Документально опровергнув утверждения Того и Сигэмицу, Л.Н. Смирнов продолжал:
— Будучи министром иностранных дел, Сигэмицу не мог не знать о бесчеловечном обращении с военнопленными в японских лагерях.
Обвинитель приводит документы, подтверждающие этот факт:
— Так, 5 апреля 1943 года японский МИД получил поту правительства США, в которой содержалось предупреждение, что Соединённые Штаты накажут японских военнослужащих и чиновников, которые ответственны за плохое обращение с американскими военнопленными и за зверства, совершенные в отношении их. Швейцарское правительство неоднократно обращало внимание японского министерства иностранных дел на факты бесчеловечного обращения с союзными военнопленными в лагерях как в самой Японии, так и на оккупированных территориях и просило разрешения на посещение лагерей...
Сигэмицу не мог не знать, что в конце января 1944 года Корделл Хэлл от имени США и господин Иден от имени Великобритании выступили с публичными заявлениями, передававшимися по радио, в которых излагались факты плохого обращения с военнопленными со стороны японской администрации.
Следует подчеркнуть, что все заявления такого рода принимались радиостанцией японского МИДа, что подтвердили и Того, и Сигэмицу, и свидетель защиты Судзуки.
По этому же поводу, — продолжает обвинитель, — было сделано предупреждение верховного главнокомандующего союзных держав, адресованное японским руководителям, в октябре 1944 года. На все эти сообщения... Сигэмицу неизменно отвечал пустыми отписками, содержащими ложную информацию, и отказами дать разрешение посетить лагеря.
Далее Л.Н. Смирнов приводит дополнительно многочисленные примеры таких отписок и отказов. Он подчёркивает, что в период «между 25 апреля 1944 года и 19 марта 1945 года швейцарская миссия от имени Великобритании представила большое количество протестов против зверского обращения с военнопленными во время их переброски в район Бирма-Таиланд, а также в лагерях Рангуна и других районах Бирмы. В своих ответах Сигэмицу отрицал, что подобные факты вообще имели место».
И тут Л.Н. Смирнов наглядно уличает Сигэмицу в неуклюжей попытке скрыть истину:
— Лживость этих утверждений подсудимого с бесспорностью доказывается показаниями свидетеля защиты генерал-лейтенанта Вакамацу и специальным докладом японскому правительству о положении в лагерях, составленным после капитуляции. Все это свидетельствует, что в свое время в распоряжении японского правительства имелась достаточная информация по этому поводу. Наконец, в показаниях полковника Котса и полковника Уайльда, содержавшихся во время войны в этих лагерях, подробно охарактеризован режим физического уничтожения пленных, который там господствовал.
Полковники Уайльд и Коте, захваченные в плен, содержались в японских лагерях в Бирме и Таиланде. Они были выбраны представителями интересов военнопленных перед японской администрацией. Уайльд и Коте неоднократно сами подвергались издевательствам, а иногда и пыткам, мужественно отстаивая интересы своих оказавшихся в плену соотечественников. Их показания и перекрёстный допрос, запавший десятки страниц стенограммы, восстанавливают потрясающую картину зверств, которые чинили японские милитаристы в этих лагерях. Допрос Уайльда и Котса показал также, что сами они люди высокого чувства долга, мужественные и волевые офицеры.
Обвинитель подчёркивает, что «Сигэмицу неоднократно отрицал факты нападения японских подводных лодок па тех, кто спасся с потопленных торговых судов союзных стран... Однако, доказательства, представленные обвинением, свидетельствуют о лживости заявлений Сигэмицу».
Заканчивая свою речь, Л.Н. Смирнов сказал:
— Пытаясь опровергнуть обвинение в отношении Сигэмицу, защита выставила свидетеля бывшего начальника бюро по делам японских резидентов во вражеских странах и подданных вражеских стран, проживающих в Японии, Тадакацу Судзуки. О чем говорят показания Судзуки? Он подтвердил, что Сигэмицу знал о протестах проектирующих держав... Сигэмицу систематически отклонял просьбы протектирующих держав дать разрешение посетить лагеря военнопленных.
Таким образом, эти показания лишь подтвердили виновность Спгэмицу.
Что же противопоставил этим неопровержимым уликам адвокат Фернес, который осуществлял защиту Сигэмицу и Того?
Прежде всего защита попыталась найти точку опоры в паутине хитросплетений квази-юридического характера. Фернес утверждал, что уже известный читателю §55 обвинительного акта «не содержит ни одного из составов преступлений, предусмотренных Уставом Трибунала».
Между тем этот пункт был сознательно введён в обвинительный акт, с учётом специфики Токийского процесса: как уже известно читателю, японские власти успели сжечь почти всю документацию, которая могла уличить их в том, что военные преступления совершались не только с их ведома, но и по прямому указанию.
В то же время обвинение располагало неоспоримыми уликами, что японское правительство на протяжении всей войны хорошо и в деталях знало о зверствах, творимых военщиной. Зная все это, токийские лидеры палец о палец не ударили, чтобы положить предел зверствам. И проявили, таким образом, страшное по своим последствиям пренебрежение служебным долгом и непосредственными обязанностями.
Именно такую бездеятельность допускали и Сигэмицу, и Того, будучи министрами иностранных дел. Однако Фернес утверждал, что лишь прямые активные действия обвиняемых могут образовать состав военных преступлений. Здесь же «только пренебрежение своими обязанностями». Иначе говоря, халатность, которая, по мнению адвоката, согласно Уставу якобы не составляет военного преступления.
Но ведь в национальном праве всех цивилизованных стран известна уголовная ответственность за преступную халатность в различных формах, если эта халатность, или, иначе говоря, пренебрежение своим долгом и обязанностями, вызывает тяжкие последствия. Здесь же пренебрежение Сигэмицу и Того своим долгом и своими обязанностями способствовало гибели сотен тысяч ни в чем не повинных людей. Почему же такой состав преступления не мог иметь места и в международном праве?
И все же Фернес частично добился успеха: оправдав Сигэмицу по обвинению в заговоре против мира, Трибунал осудил его за участие в ведении агрессивных войн и за пренебрежение своими обязанностями в отношении военнопленных и интернированных лиц по §55 обвинительного акта, определив при этом весьма мягкую меру наказания — всего семь лет лишения свободы.
Вот как малоубедительно, на наш взгляд, это сформулировано в приговоре: «...В период с апреля 1943 года до апреля 1945 года, когда Сигэмицу был министром иностранных дел, протектирующие державы подавали в японское министерство иностранных дел протест за протестом, которые они получали от союзников...
Нельзя читать длительную переписку между японским министерством иностранных дел и главными протектирующими державами, не заподозрив, что в основе того, что японская военщина не снабжала свое министерство иностранных дел удовлетворительными ответами на эти протесты, лежал злой умысел... Все ответы, без исключения, содержали отрицание того, что было основанием протеста... Отказ военщины разрешать инспектирование лагерей, её отказ разрешить представителям держав-протекторов беседовать с пленными без присутствия японских свидетелей, а также непредоставление подробных сведений о пленных, находящихся в руках японцев, показывают, что у военщины было что скрывать.
Мы не совершим несправедливости по отношению к Сигэмицу, если будем считать, что обстоятельства в том виде, в котором они были известны ему, заставили его подозревать, что обращение с пленными не было таким, каким ему надлежало быть. Действительно, один свидетель, вызванный Сигэмицу, давал такие показания (речь идёт о Тадакацу Судзуки. — Авт.). После этого Сигэмицу не принял никаких надлежащих шагов для того, чтобы было проведено расследование, хотя он в качестве члена правительства нёс главную ответственность за надлежащее содержание пленных. Он должен был настаивать на этом расследовании и в случае необходимости даже уйти в отставку... Трибунал признает Сигэмицу виновным по §55...
В вопросе о военных преступлениях в качестве смягчающих обстоятельств мы учитываем, что, когда Сигэмицу был министром иностранных дел, военщина полностью контролировала Японию... и чтобы обуздать её от всякого японца, требовалась большая решимость».
Вскоре Сигэмицу был освобождён. В начале пятидесятых годов, в разгар «холодной войны», он снова пришёлся ко двору и на некоторое время вновь уселся в хорошо знакомое кресло министра иностранных дел Японии.
Читатель не раз убеждался, что ложь, коварство, обман были признанным методом действий дипломатии милитаристской Японии. Эти же средства служили токийским дипломатам тех лет для способствования совершению военных преступлений и сокрытию следов. Мы знаем, что японское правительство обязалось соблюдать Женевскую конвенцию «с изменениями» (мутатис мутаидис).
Международный трибунал полностью вскрыл, что таилось за такого рода шахматным ходом японского правительства. Суть заключалась в том — и это выявилось, как известно, уже в ходе допроса Того, — что к началу войны в странах, подвергшихся нападению Японии, оказались сотни тысяч японских подданных, а чем дальше шла война, тем больше росло количество японских военнопленных, захваченных войсками союзников. Стремление защитить этих людей, оградить их права — вот что было решающим в коварном и лживом согласии Японии соблюдать Женевскую конвенцию.
Оценивая все это, Трибунал подчеркнул в приговоре, что обещание Тодзио соблюдать Гаагскую и Женевскую конвенции может быть правильно понято только «в свете его заявления, сделанного на совещании исследовательского комитета Тайного совета 18 августа 1943 года. Он тогда сказал: «...Международное право должно рассматриваться с точки зрения ведения войны и согласно нашим собственным взглядам». Приговор указывает, что именно «эта идея являлась основанием, на котором строилась политика японского правительства в обращении с военнопленными и гражданскими интернированными лицами».
Защита была настолько поколеблена и дезорганизована фактами бесчисленных зверств, фигурировавшими на процессе, что предпочла просто обойти собранные доказательства молчанием, не подвергая перекрёстному допросу свидетелей обвинения и уклоняясь от анализа соответствующих документальных доказательств. Адвокаты вступали в бой только в тех редких случаях, когда, как они считали, оставалась хоть тень надежды оспорить отдельные обвинения или подвергнуть сомнению непосредственную ответственность своих клиентов. Так, например, страшное истощение на почве голода и гибель множества военнопленных, оставление их без медицинской помощи защита пыталась объяснить поражениями японской армии. Трибунал в приговоре дал решительный отпор таким попыткам:
«Защита... утверждала, что недостаточное количество продовольствия и медикаментов во многих случаях объяснялось дезорганизацией и недостатком транспорта, явившихся результатом наступательных действий союзников. Какое бы значение ли имел этот аргумент в своём узком толкования, он теряет всякую силу перед лицом доказательств, что союзные державы предлагали японскому правительству послать для военнопленных и интернированных лиц необходимое продовольствие и одежду. Однако это предложение было отвергнуто японским правительством».
Обвинение доказало и Трибунал в приговоре согласился, что совершенные милитаристской Японией преступления в отношении военнопленных и интернированных гражданских лиц явились результатом определенной правительственной политики, а не следствием эксцессов, хотя бы и массовых, со стороны отдельных лиц или групп:
«Доказательства, относящиеся к зверствам и другим преступлениям против законов и обычаев ведения войны, представленные Трибуналу, устанавливают, что с начала войны в Китае до капитуляции Японии в августе 1945 года пытки, убийства, изнасилования и другие акты жестокости самого бесчеловечного и зверского характера широко практиковались японской армией и флотом. В течение нескольких месяцев Трибунал принимал устные и письменные показания свидетелей, которые подробно сообщали о зверствах, совершенных на всех театрах войны в широком масштабе и тем не менее по одному и тому же образцу. Из этого можно сделать только один вывод, а именно: эти зверства совершались либо по секретному приказанию, либо с разрешения японского правительства или отдельных его членов и руководителей вооружённых сил».
Распоряжения высших японских властей об уничтожении опасной для пих документации позволили Трибуналу прийти в приговоре к правильному выводу: «Эти распоряжения подтверждают, что японское правительство было хорошо осведомлено о том, каково было действительное обращение с военнопленными, разрешало и прощало такое обращение, поскольку это отвечало его политике».
Да, эти приказы о сожжении документации — убедительное свидетельство нечистой совести их авторов.
Но может быть, токийская верхушка сохранила какие-нибудь документы о соблюдении Гаагской и Женевской конвенций, адресованные своим подчинённым? Их-то ведь сжигать было не только бессмысленно, но и вредно, так как всем тогда уже было ясно, что суд неминуем. Такие доказательства оказались бы весьма полезными и нужными защите! Но ни одного подобного документа адвокаты не смогли положить на судейский стол.
Зато обвинение, даже в таких трудных условиях, с помощью союзного командования сумело раздобыть и представить суду весомые улики. Некоторые нам уже знакомы, другие заслуживают того, чтобы о них рассказать. Например, японские приказы о массовых убийствах филиппинцев, изданные начальником береговой обороны в Маниле и датированные декабрём 1944 года, а также январём и февралём 1945 года. Вот один из них: «Будьте осторожны, чтобы не совершить ошибок во время взрывов и пожаров, когда вторгнется противник. При убийстве филиппинцев собирайте их вместе, по возможности в один пункт: таким образом вы сэкономите боеприпасы и свой труд».
Свыше ста тысяч ни в чем не повинных филиппинцев погибли в результате подобных акций.
В руках обвинения дополнительное доказательство, ясно показывающее, как Тодзио и компания понимали соблюдение Женевской конвенции «с необходимыми изменениями». В лагере на Формозе был захвачен документ, содержавший указание начальника штаба 11-го отряда военной полиции в укреплённом районе Цзилун относительно «крайних мер», применимых к военнопленным. В нем подробно описывался метод осуществления таких «крайних мер»: «Они (военнопленные. — Авт.) уничтожаются либо поодиночке, либо группами путём бомбёжки, отравления ядовитыми дымами, ядами, утопления, обезглавливания или уничтожения другими средствами, в зависимости от обстановки. Во всяком случае, этим преследуется цель не дать ни единому человеку возможности спастись. Уничтожайте их всех до единого и не оставляйте никаких следов». Этот «рецепт», между прочим, рекомендовался во всех случаях, «когда побеги пленных из лагеря могли привести к созданию враждебных боевых отрядов».
Придёт время, и Трибунал в приговоре сочтёт нужным полностью воспроизвести этот документ как весьма важную улику, тем более что все подобные директивы находили рьяных исполнителей среди японских военнослужащих.
Все это свидетельствует о том, что и в последние месяцы войны, когда неотвратимо надвигалось поражение, ярость японских милитаристов не только не спадала, а, наоборот, нарастала. Так, 11 марта 1945 года заместитель военного министра Сибаяма издал общий приказ, в котором говорилось: «Ниже излагаются методы обращения с военнопленными в том случае, если обстановка станет напряженной и если военные действия начнутся в метрополии, в Маньчжурии и других районах. Мы надеемся, что вы будете следовать этому приказу и не допустите никаких ошибок». К приказу был приложен краткий перечень таких «методов». В частности, в разделе «Политика» указывалось: «Прилагайте все меры к тому, чтобы военнопленные не попали в руки противника... переводите военнопленных в другие места заключения, если это необходимо».
А если такое перемещение было невозможно? Что же тогда? Тогда пленных просто уничтожали, как это предписано в приведённом выше документе, захваченном союзными войсками на Формозе. Разумеется, начальники лагерей принимали «все меры», чтобы военнопленные не были освобождены наступавшими войсками союзных держав и не допускали «никаких ошибок». В числе таких мер было не только массовое уничтожение пленных, но и получившие печальную известность на Токийском процессе «марши смерти», когда пленных перегоняли с места на место в таких условиях, что большинство гибло в пути.
В качестве примера в приговоре приводится «батаанский марш смерти»: «...Неизвестно точно, сколько человек умерло во время этой переброски из Батаана в лагерь О’Доннелл. Доказательства содержат указание, что умерло примерно 8 тысяч американских и филиппинских военнопленных. Как свидетельствуют доказательства, в лагере О’Доннелл с апреля по декабрь 1942 года умерло не менее 27 тысяч американцев и филиппинцев».
Следовательно, те, кто прошли «батаанским маршем» и остались в живых, были в таком состоянии, что не пережили его последствии. Но может быть, такое страшное испытание было лишь преступной импровизацией местного военного командования? Ведь то, о чем рассказано выше, случилось за три года до издания приказа Сибаяма... Нет, это была не импровизация. Показания самого Тодзио опровергают подобную версию, и приговор отмечает:
«Тодзио признал, что слышал об этом марше в 1942 году из многих источников. Он показал, что, по полученным им сведениям, военнопленных заставили во время жары пройти пешком большое расстояние, и многие умерли во время этого «марша». Признал также, что был получен протест правительства Соединённых Штатов против незаконного обращения с этими военнопленными. Этот протест обсуждался на совещаниях начальников бюро военного министерства, созывавшийся раз в две недели, вскоре после того, как имел место этот «марш смерти». Однако он оставил решение вопроса на усмотрение начальников бюро».
В ходе перекрёстного допроса Тодзио дал весьма своеобразное объяснение своему преступному бездействию: «Согласно японским обычаям, командующий действующими экспедиционными войсками, выполняющий определенные задачи, не был ограничен конкретными приказами из Токио, а обладал значительной самостоятельностью». Очевидно, под «значительной самостоятельностью» командующего экспедиционными войсками Тодзио в данном случае понимал также и «право» совершать тяжкие военные преступления. Ведь, как установлено на суде, пленных, доведённых до полного истощения, во время «марша» били, закалывали штыками и расстреливали.
И приговор приходит к единственно правильному выводу: «Это может только означать, что, согласно японскому методу ведения войны, подобные зверства предполагались или, по меньшей мере, разрешались и что правительство не заботилось о том, чтобы предотвратить их».
Были и другие «марши смерти», менее значительные по масштабам, но столь же драматические для их участников. Например, «марш» в Сандакан-Бруней на Борнео (ныне Калимантан), после которого из двух тысяч военнопленных в живых осталось только шесть.
И Трибунал в приговоре дал общую оценку тем условиям, в которых проходили эти «марши смерти», а также условиям содержания пленных в лагерях: «...Военнопленных, включая больных, вынуждали проходить большие расстояния в условиях, которые не могли бы вынести даже хорошо натренированные войска; многих военнопленных, которые отставали, конвоиры пристреливали или закалывали штыками. Принудительный труд в тропической жаре, без защиты от солнца, полное отсутствие жилищ и медикаментов... вызывало тысячи смертных случаев... Избиения и пытки всех видов... убийства без суда пойманных военнопленных — все это только часть военных преступлений, о которых свидетельствуют доказательства, представленные Трибуналу».
Международный закон и Женевская конвенция рассматривают побег пленного из лагеря как его неотъемлемое право. Ведь это проявление патриотических чувств, желание продолжать выполнение воинского долга в рядах армии своего государства. Это, наконец, один из видов законного сопротивления врагу в условиях плена. Но Тодзио по-своему истолковал право пленных на побег. И вот обвинение предъявляет инструкцию военного министерства от 9 марта 1943 года, где содержится следующее предписание: «Руководитель группы лиц, которые действовали совместно при осуществлении побега, подлежит смертной казни или каторжным работам... Другие лица, участвовавшие в побеге, подлежат пли смертной казни, или каторжным работам...»
И приговор неоспоримо констатирует: «Эти инструкции являлись прямым нарушением международного права и противоречили конвенции, которую Япония обещала применять».
Согласно международному праву, военнопленные могут использоваться только на работах, никак не связанных с ведением войны, и лишь с их согласия. Но ведь для Тодзио международное право и конвенция обязательны только в той мере, в какой они соответствуют интересам Японии. И вот 25 июня 1942 года Тодзио рассылает инструкцию вновь назначенным начальникам лагерей для военнопленных: «В Японии мы имеем свою собственную точку зрения относительно военнопленных, которая, естественно, делает обращение с ними более или менее отличающимся от обращения с военнопленными в Европе и Америке... Вы не должны допускать, чтобы они хотя бы один день сидели сложа руки и даром ели хлеб. Их труд и технический опыт должны быть полностью использованы для увеличения выпуска продукции. Они должны внести свой вклад в дело ведения войны за великую Восточную Азию. И для этого должны быть приложены все усилия».
Приговор подчёркивает, что в нарушение международного закона и конвенции применялись «постоянные побои и непосильный труд больных и раненых военнопленных, страдавших от недоедания. Их заставляли работать на военных предприятиях до тех пор, пока они не умирали от болезней, недоедания и истощения».
Среди военных преступлений, санкционированных на высшем уровне власти, стоит строительство дороги Бирма-Таиланд. На Токийском процессе это строительство стало печально знаменито — тысячи военнопленных легли костьми вдоль полотна этой дороги, а тысячи навсегда стали инвалидами. Документально доказано, что заведомо незаконное решение строить военную дорогу Бирма-Таиланд руками пленных и без должной материальной базы было вынесено в 1942 году императорской ставкой, куда тогда входили начальник генерального штаба армии генерал Сугияма (умер до начала процесса), начальник генерального штаба военно-морского флота адмирал Нагано (умер в начале процесса), а также военно-морской министр Симада и военный министр Тодзио.
На свидетельском месте Хидэки Тодзио. Его показания на процессе утомительно длинны. Однако по ряду эпизодов он предпочитает краткость. Его ответы на вопросы, связанные со строительством дороги Бирма-Таиланд, — один из примеров такого лаконизма. Там, где улики образуют замкнутый круг, там, где прямое участие Тодзио в военных преступлениях доказано неопровержимо или налицо следы его преступной халатности, он предпочитает простое перечисление установленных фактов. Так было и с его показаниями по поводу строительства этой дороги: «...Железная дорога была обследована и построена по предложению генерального штаба армии. В качестве военного министра я обсуждал этот вопрос и согласился на предложение генерального штаба. Линия железной дороги проходила на далёком расстоянии от фронта, где не велись военные операции, а потому строительные работы не могли быть причислены к работам, связанным с военными действиями, в которых согласно Гаагской и Женевской конвенциям не могли быть использованы военнопленные».
Здесь Тодзио рядится в тогу святой наивности: достаточно посмотреть на карту, чтобы убедиться — это железная дорога стратегического значения, соединяющая в труднопроходимом районе джунглей Бирму с Таиландом. Японцы строили её руками пленных. Когда шло наступление, эта территория была у них в тылу. Но строили дорогу не для мирного экономического развития захваченных земель, а как одну из артерий, снабжавших армию в этом районе, отличающемся полным бездорожьем. Впоследствии железнодорожная магистраль пригодилась как в период перехода к обороне, так и во время отступления. Так что напрасно Тодзио пытался темнить: факт привлечения пленных к этой работе являлся грубейшим нарушением Гаагской и Женевской конвенций.
Однако указанный факт бледнеет перед всем дальнейшим, и Тодзио сквозь зубы вынужден признать: «Непосредственно строительством железной дороги руководил начальник генерального штаба армии, однако я, будучи военным министром, нёс ответственность за административные вопросы как начальник всех лагерей для военнопленных. Когда в мае 1943 года мне сообщили о плохих санитарных условиях и плохом обращении с военнопленными, я послал для расследования начальника контрольного отдела по делам военнопленных генерала Хамада и нескольких врачей. Командир роты, который несправедливо обращался с военнопленными, был предан военному суду. Я также освободил от должности начальника строительства железной дороги...»
Как был наказан командир роты, Тодзио предпочитает умолчать. Очевидно, мера наказания по сравнению с содеянным была ничтожной. Что же касается начальника строительства, непосредственного виновника всего происшедшего, то он был только отстранён от должности.
И только тогда, когда Тодзио попал под огонь перекрёстного допроса, когда заговорили свидетели, потрясающая картина строительства дороги Бирма-Таиланд встала перед судом во всех своих жутких деталях. Это и отметил в своей заключительной речи обвинитель Фиксель. Он подчеркнул, что Тодзио в своих показаниях относительно строительства железной дороги Бирма-Таиланд подтвердил, что в мае 1943 года, когда ему сообщили об ухудшении там санитарных условий и обращения с военнопленными, он направил туда из бюро медицинского обслуживания несколько экспертов-хирургов во главе с начальником отдела по контролю над военнопленными генералом Хамада...
Во время допроса 25 марта 1946 года Тодзио признал, что он и его помощники неоднократно проводили многочисленные расследования по поводу плохого обращения с военнопленными на железной дороге Бирма-Таиланд.
На основе этих фактов Фиксель справедливо оценивает решающую роль Тодзио в совершенных военных преступлениях.
Впрочем, отъявленного лицемера Тодзио речами пронять было трудно. Ведь это он на одном из допросов заявил: «Мы даже не подозревали о том, что могли твориться такие вещи... подобное поведение недопустимо в Японии, характер японского народа таков, что он верит: ни небо, ни земля не потерпят совершения таких преступлении».
Подлинная оценка роли «ничего не подозревавшего» Тодзио дана в приговоре: «31 марта 1942 года было опубликовано «Положение об обращении с военнопленными», которым создавался административный отдел по делам военнопленных внутри бюро военных дел военного министерства под руководством и контролем Тодзио как военного министра. Тодзио осуществлял этот контроль и руководство через Муто, начальника бюро военных дел...
Начальники лагерей должны были представлять ежемесячно доклады в административный отдел по делам военнопленных при бюро военных дел военного министерства. Эти доклады содержали статистические данные относительно высокой смертности в лагерях... Тодзио признал, что этому вопросу он уделял особое внимание».
И на этих же совещаниях в присутствии Тодзио обсуждались многочисленные протесты союзных держав.
Разумеется, о совершаемых военных преступлениях знали не только Тодзио, Того, Сигэмицу, Кимура, Симада и Ока, об этом знала вся токийская правящая клика.
Обвинение обращает внимание Трибунала на то, что в дневнике бывшего министра-хранителя печати Кидо, принятом как документ обвинения, имеется следующая запись, датированная 29 марта 1942 года: «Ко мне явился министр императорского двора и рассказал мне о речи Идена в парламенте относительно зверств, совершенных нашими солдатами в Гонконге. Мы обменялись мнениями».
Военные преступления были сколь многочисленны, столь и разнообразны. В сентябре 1943 года инженерное училище японской армии выпустило методическое пособие под названием «Как обнаружить и обезвредить мины», переданное затем обвинением в распоряжение Трибунала. Там имеется и такая рекомендация: «Было бы очень хорошо, если бы военнопленных, местных жителей или животных посылали вперёд по пути продвижения войск в качестве меры предохранения». И рекомендация эта выполнялась, причём животных использовали в последнюю очередь, когда под рукой не было военнопленных или местных жителей. Ведь животные могли пригодиться для питания японских войск...
В своей вступительной речи главный обвинитель Кинан заявил, что в Баликпапане на Борнео «в январе 1942 года было убито все белое население, которое отказалось передать японцам нефтепромыслы в неповреждённом виде».
Судебное следствие показало, что это военное преступление планировалось в Токио заблаговременно. Для того чтобы это доказать, обвинение передало суду документ японского министерства иностранных дел, датированный 4 октября 1940 года и помеченный грифом «совершенно секретно». В нем содержался «предварительный проект японской политики в отношении южных районов».
По Голландской Ост-Индии в проекте предлагалось следующее: «Если какие-либо из важных естественных ресурсов будут уничтожены, то все лица, связанные с сырьём, и десять соответствующих правительственных чиновников будут жестоко наказаны как ответственные за это лица».
Японии было чрезвычайно важно захватить неповреждёнными нефтяные промыслы в Голландской Ост-Индии. Ведь обеспеченность нефтью была решающим условием успешной агрессии в районе Южных морей.
И приговор резюмирует: «В аффидевите очевидца Трибуналу было дано описание массового убийства белого населения в Баликпапане численностью от 80 до 100 человек. Они были подвергнуты жестокой казни 24 февраля 1942 года, когда их загнали в море и после этого расстреляли. Некоторых убили путём отсечения рук и ног мечом».
Приведённый выше документ японского МИДа и казни в Баликпапане суд рассматривал в приговоре в неразрывной связи и как еще одно доказательство того, что военные преступления совершались по прямому указанию японского правительства. Поэтому приговор констатирует: «С учётом того факта, что японское правительство официально приказало уничтожить все компрометирующие документы, этот проект министерства иностранных дел приобретает особое значение...»
Уже в конце войны японские вооружённые силы в течение многих месяцев уничтожали методически и зверски мирное население и пленных на Филиппинах. По своему масштабу резня па Филиппинах, пожалуй, уступала только нанкинскому побоищу.
На трибуне — обвинитель от Филиппинской республики Лопец. Он произносит свою вступительную речь:
— Более 131 тысячи филиппинцев и американцев встретили ужасную смерть от руки врага-садиста. Эта цифра не показатель военных потерь, она не включает тех, которые погибли на полях сражений. Она также не включает гораздо большего числа американцев и филиппинцев, спасшихся от смерти, но переживших весь ужас неописуемых страданий и унижений.
Мы покажем, что японские зверства на Филиппинах... совершались в отношении лиц обоего пола, всех возрастов и классов, на всех стадиях филиппинской оккупации, с декабря 1941 года до августа 1945 года.
Следует упомянуть и массовое убийство в Маниле, когда 800 мужчин, женщин и детей были собраны в здании колледжа св. Павла. Их согнали в центр зала к столам, на которых были разложены сладости и которые стояли под пятью висящими в чехлах канделябрами. Японский моряк дёрнул за верёвку, и гранаты, спрятанные за чехлами в канделябрах, взорвались с такой силой, что снесли крышу здания. Было сразу убито большое количество присутствовавших в зале. Оставшиеся в живых в панике попытались выбраться из огненного ада, но их встретил пулемётный огонь часовых, расставленных вокруг здания. В Каламба, в месте, почитаемом филиппинцами как родина их знаменитейшего национального героя доктора Ризаля, 2500 мужчин, женщин и детей были расстреляны и заколоты штыками. В живых осталось немного. На острове Понсон, в Себу, в Центральном Васайяе, всему населению деревни было приказано собраться в церкви. Сто человек было расстреляно из пулемёта и заколото штыками в этих священных стенах. За остальными охотились до тех пор, пока не перебили в собственных домах и в болотах... В Баско, в районе Батангае, было арестовано 80 ни в чем не повинных жителей. Некоторых из них подвешивали к стропилам и обливали воспламеняющейся жидкостью, других били, ломали руки, лишали зрения. Убиты были все. В Давао были хладнокровно умерщвлены 169 мужчин, женщин и детей.
Обвинитель продолжает перечислять факты, один страшнее и трагичнее другого. И как показало судебное следствие, утверждения о зверствах на Филиппинах, о которых говорилось во вступительной речи, нашли прочное подкрепление в предъявленных Трибуналу доказательствах. Защита, очевидно, была проинформирована своими клиентами о японских зверствах на Филиппинах. А поэтому решила избежать боя на почве фактов, попытавшись просто сорвать рассмотрение так называемой «филиппинской фазы» по квазиюридическим мотивам. Сделать это было задумано раньше, чем Лопец начнёт свою вступительную речь, впечатляющую сухой и жуткой фактологией. Однако Трибунал отклонил явно необоснованные ходатайства защиты.
И вот после этого решения Трибунала любопытно хотя бы вкратце познакомиться, как построили свою фазу защиты подсудимый Муто и его адвокат Коул (однофамилец обвинителя. — Авт.). Нет, ни Муто, тогда начальник штаба войск генерала Ямасита на Филиппинах (осуждён американским трибуналом к смертной казни за военные преступления. — Авт.), ни Коул не пытались отрицать злодеяний, учинённых японскими войсками на Филиппинах: слишком много неопровержимых доказательств положило обвинение па судейский стол. Позиция Муто и его защиты была иной.
Вот адвокат Коул произносит вступительную речь:
— Американские войска на Филиппинах, значительно превосходящие противника в снаряжении, транспорте и боевой мощи, продвигались с поразительной скоростью, и японские войска были рассечены на отдельные группы. Эти группы японских войск были почти полностью изолированы друг от друга, и роль командующего Ямасита была сведена на нет. Осуществлять единое командование стало совершенно невозможно... И ни Ямасита, ни подсудимый Муто не только не давали своего согласия (на учинение зверств. — Авт.), но и не знали о них. Муто не имел полномочий предотвратить их, хотя он и делал все возможное. Это освещалось в показаниях Сюдзиро Кобаяси и других свидетелей во время общих фаз.
Что же мог делать Муто, если он ничего не знал? Тут Коула подвели свидетели защиты — они перестарались, убеждая суд, что Муто не только не поощрял зверств, но и боролся с ними, однако старания его были тщетны — войска стали неуправляемы.
— Для подтверждения нашей точки зрения, — продолжал Коул, — мы представим свидетеля, который был сотрудником штаба японских войск на Филиппинских островах. Кроме того, для подтверждения хаотической обстановки, сложившейся в то время, будут представлены выдержки из доклада генерала Маршалла. Этот доклад показывает, что подсудимый Муто не в силах был предотвратить события, имевшие место в Маниле.
Да, так же как уже известный нам генерал Дин, начальник штаба американской армии генерал Маршалл, в дни процесса уже пересевший в кресло государственного секретаря Соединённых Штатов, тоже решил протянуть защите руку помощи. По запросу адвокатов он выслал в Токио копию своего совершенно секретного доклада военному министру США о ходе кампании в Бирме и па Филиппинах. Там, между прочим, упоминается, что стремительное наступление американской армии внесло хаос в поведение войск противника, рассекло их на части. Вот на этот хаос защита и возлагала свою единственную надежду, когда речь шла о зверствах в Бирме и на Филиппинах. Так же как Дин, Маршалл хорошо понимал, кому и по какому вопросу пытается помочь. Но «холодная война» имела свои законы, столь же непреложные, как законы любой войны.
Свидетельское место занимает Акира Муто. Этот офицер прошёл школу нанкинской резни, долгое время возглавлял бюро военных дел военного министерства, где поощрял военные преступления, затем оказался на полях сражений, сперва на Суматре, а потом на Филиппинах.
Прежде всего Муто, хорошо знавший, какие дела творились в лагерях военнопленных и интернированных на Суматре, попытался укрыться от этих дел за иерархическим забором. Он, столько лет проработавший в военном министерстве, делал вид, будто не знает, что командующий несет прямую ответственность за лагеря, расположенные на территории, занятой его войсками: «Я никогда не получал жалоб на свою дивизию ни со стороны военной администрации, ни со стороны местных жителей».
И это говорилось после всего, что уже было известно Трибуналу о зверствах войск Муто на Суматре!
Затем Муто переходит к Филиппинам: «Получив назначение на пост начальника штаба 14-го фронта, я выехал из Медана на Филиппинские острова 12 октября 1944 года».
Что в действительности обнаружил на этих островах генерал императорской гвардии, мы, разумеется, из его показаний не узнаем. Зато в них очень чётко просматривается линия его защиты. Если поверить Муто, то виновник всех военных злодеяний на Филиннинах хаос, и только хаос. Поэтому зверства, имевшие место во время его пребывания на Филиппинских островах, и были совершены в этом хаосе войны...
Однако Муто, видимо, сознавал, что ссылками на хаос не парируешь тяжкого обвинения, а потому у него имелся запасной козырь. Тот самый козырь, который часто пускали в ход его нацистские коллеги в Нюрнберге: если и были зверства, то только в ответ на незаконные действия партизан.
Также как и на Суматре, Муто пытается напрочь отделить себя от какой-либо связи с лагерями военнопленных и интернированных: «Когда 20 сентября 1944 года я приехал па Филиппинские острова для занятия своей должности, военнопленные и интернированные на этих островах находились под контролем генерала Ямасита».
А теперь обратимся к приговору. Доказанная в нем виновность Муто еще раз подтверждает, что военные преступления были не чем иным, как японской правительственной политикой: «...20 апреля 1942 года Муто был назначен командующим императорской гвардией, находившейся в северной части Суматры. Он являлся японским военным командующим в северной части Суматры со штабом в Медане до 12 октября 1944 года, когда был переведён па Филиппинские острова. Во время пребывания его в этой должности он осуществлял на практике политику, которую отстаивал, будучи начальником бюро военных дел военного министерства в Токио. В районе, который был оккупирован его войсками... имели место случаи самых страшных зверств...»
А затем в формуле индивидуальной ответственности Муто приговор резюмирует: «С апреля 1942 года по октябрь 1944 года Муто командовал второй императорской гвардейской дивизией на Северной Суматре. В течение этого периода на территории, оккупированной его войсками, были широко распространены зверства, ответственность за которые разделяет Муто. Военнопленных и гражданских интернированных лиц морили голодом, им отказывали в медицинской помощи, их пытали и убивали, а гражданское население истреблялось.
В октябре 1944 года Муто был назначен начальником штаба генерала Ямасита на Филиппинских островах. Он занимал этот пост до капитуляции. Его положение значительно отличалось от того, которое он занимал во время так называемой нанкинской резни (тогда он, по мнению Трибунала, не занимал высокого командного поста в армии Мацуи. — Авт.). В то время он был в состоянии оказывать влияние на политику. Когда он занимал должность начальника штаба на Филиппинах, японские войска проводили кампанию массовых убийств, пыток и других зверств в отношении гражданского населения, а военнопленных и гражданских интернированных лиц морили голодом, подвергали пыткам и убивали. Муто разделяет ответственность за эти вопиющие нарушения законов ведения войны. Мы отвергаем утверждение защиты о том, что он ничего не знал об этих событиях. Это совершенно невероятно!».
Отсюда закономерный приговор — смертная казнь. Судьба Муто была не единственным примером того, как подсудимые, перемещённые с токийского правительственного Олимпа на поприще непосредственной практической деятельности, осуществляли те военные преступления, которые ранее они предписывали совершать своим подчинённым.
Еще одним таким примером была деятельность также осужденного к смертной казни Кимура. Он, как Доихара и некоторые другие подсудимые, предпочёл не давать показаний, дабы не поставить под огонь перекрёстного допроса свою весьма шаткую позицию отрицания всех обвинений. О нем в приговоре говорится: «11 марта 1943 года заместитель военного министра Кимура подал в отставку. Он был назначен командующим японской армией в Бирме с 30 августа 1944 года и находился на этом посту до момента капитуляции. Находясь в Бирме, он проводил в жизнь политику, осуществлению которой содействовал во время пребывания на посту заместителя военного министра. Вначале он расквартировал свой штаб в Рангуне. В то время имели место зверства, совершенные в этом районе... В конце апреля 1945 года Кимура переехал со своим штабом в Моулмейн. После этого зверства начались в Моулмейне и его окрестностях. Все население острова Калагоу было вырезано 7 июля 1945 года. Это произошло в десяти милях от штаба Кимура по приказу подчинённых ему офицеров. Массовые убийства имели место и в Моулмейне после прибытия туда Кимура, жандармы стали еще более бесчеловечны в обращении с бирманцами и интернированными в лагере Тавой, где бирманцев и интернированных морили голодом и избивали».
И Трибунал в приговоре, оценивая все доказательства, касающиеся военных преступлений, с которыми судьям довелось ознакомиться на протяжении двух с половиной лет процесса, пришёл к следующему выводу: «Пытки военнопленных и гражданских интернированных лиц производились почти во всех районах, где располагались японские войска, как на оккупированных территориях, так и в самой Японии.
Японцы занимались подобной практикой в течение всего периода тихоокеанской войны. Методы пыток, применявшиеся во всех районах, были настолько единообразны, что они указывают на определенную политику как в обучении, так и в повседневной практике. К этим пыткам относились пытки водой, прижигание тела, пытки электричеством, растягивание коленных суставов, подвешивание, принуждение стоять на коленях на острых предметах и порка».
Приговор констатирует, что в результате такого обращения 27 процентов всех британских и американских пленных погибли в лагерях. Многие тысячи других навсегда остались инвалидами.
Когда читаешь эти трагические итоги японских военных преступлений, то невольно вспоминается одно место в показаниях Тодзио на суде: «...Моё заявление, что отношение японцев к вопросу о военнопленных отличается от отношения европейцев и американцев, означает, что еще с незапамятных времён японцы считали позорным сдаваться в плен. Поэтому все воины получали наказ идти на смерть, но не становиться военнопленными. При таком положении вещей считалось, что ратификация Женевской конвенции заставила бы общественное мнение поверить, что власти поощряют японцев сдаваться в плен... Поэтому в ответ на запрос нашего министерства иностранных дел относительно действия Женевской конвенции военное министерство заявило, что хотя оно не может объявить о полном согласии с её принципами, но и не возражает против их применения с необходимыми оговорками. В январе 1942 года министр иностранных дел объявил через посольства Швейцарии и Аргентины, что Япония будет следовать Женевской конвенции с изменениями».
Теперь становится ясным, как понимали «необходимые оговорки» к Женевской конвенции Тодзио и его правительство: очевидно, «эти изменения» должны были наглядно показать европейцам и американцам, что гибель в бою или смерть от собственной руки много легче японского плена. Системой зверств они, видимо, надеялись запугать солдат и офицеров союзных армий, подорвать их волю к борьбе и победе. Этого, как известно, не произошло. Японских милитаристов и их нацистских сообщников, также как и их многочисленных предшественников, действовавших в разные времена и на разных континентах, в конце концов, подвела вера во всесилие массового террора и зверств.
Сотни страниц приговора и два тома приложений к нему посвящены только описанию конкретных фактов злодеяний, учинённых японскими милитаристскими войсками в ходе Второй мировой войны. Для того чтобы читатель получил представление о характере и садистской изощрённости этих преступлений, мы процитируем только несколько выдержек из приговора и приложений к нему, по возможности избегая комментариев, ибо здесь факты говорят сами за себя:
«Во время резни в Гонконге японские войска захватили военный госпиталь в колледже св. Стефана, закололи штыками больных и раненых... изнасиловали и перебили медсестёр, находившихся на дежурстве...»
«Японские военные врачи практиковали вивисекцию военнопленных японцами, которые не были врачами... В Кадоке с военнопленным, который описывается как «здоровый, не имеющий ранений», поступили следующим образом. Человека привязали к дереву... Вокруг него встали японский врач и четыре японских студента-медика. Сначала они вырезали у пего ногти на пальцах, затем разрезали грудную клетку и удалили сердце. Взяв сердце в руки, врач демонстрировал его работу...»
В захваченном дневнике одного японца, очевидно офицера, описывается следующий случай на острове Гуадалканал: «26 сентября. Обнаружили и поймали двух военнопленных, которые прошлой ночью бежали в джунгли. Чтобы предотвратить их вторичный побег, им прострелили ноги из пистолета. Военный врач Ямадзи вскрыл тела этих двух военнопленных, когда они были еще живы, удалив у них печень. Я впервые увидел внутренние органы человека. Это было очень поучительно...»
«К концу тихоокеанской войны в японской армии и флоте дошли до людоедства и ели... военнопленных, которых они незаконно убивали... Один японский военнопленный во время допроса заявил: «10 декабря 1944 года штаб 16-й армии издал приказ о том, что войскам разрешается есть мясо погибших граждан союзных держав, но что они не должны есть мясо своих соотечественников». Это заявление было подтверждено захваченным циркуляром по вопросу о дисциплине, который находился у одного генерал-майора. В указанном циркуляре имеются следующие строки: «Хотя это и не предусмотрено уголовным кодексом, однако те, кто употребляет в пищу человеческое мясо, зная, что оно является таковым (это не относится к убитым солдатам и офицерам противника), должны приговариваться к смертной казни как самые опасные преступники против человечности».
«Иногда людоедство обставлялось для офицеров торжественными церемониями. В них принимали участие даже высшие офицеры в звании генералов и контр-адмиралов. Доказательства свидетельствуют о том, что людоедство процветало даже в тех случаях, когда в наличии имелись другие продукты. Иначе говоря, этой отвратительной практики придерживались по собственному выбору, а не в силу необходимости».
В выдержке из заявления, принятого Трибуналом и сделанного военнопленным Эйдзи Ямагидзава (личный номер ГА 162002, солдат 9-й роты 3-го батальона 239-го пехотного полка, в числе других взят в плен австралийскими войсками) указывалось, что командир 41-й пехотной дивизии генерал-майор Аоцу 1 ноября 1944 года обратился с речью к своим войскам, призвав сражаться с союзниками «до последнего предела». Таким «пределом» генерал-преступник считал людоедство и открыто к этому призывал.
Всюду на оккупированных территориях в лагерях для военнопленных и интернированных гражданских лиц царил тот же режим, стиравший грань между тюремщиками и хищным зверьём. Но двуногие звери заметно превосходили обитателей джунглей в проявлениях садизма. И снова факты, факты, факты...
Фактов так много, что необходимы не часы, а дни, дабы перечитать все, зафиксированное Трибуналом в приговоре и приложениях к нему.
Мы уже говорили, что обвинение имело не только документальные доказательства злодейского обращения японцев с военнопленными (материалы обследования лагерей военнопленных и интернированных лиц, освобождённых союзными войсками, материалы обследования тюрем, где содержались эти лица). Было также допрошено почти 700 очевидцев, прошедших через этот ад и оставшихся в живых. К началу суда большинство этих мучеников вернулись на родину. Об этом хорошо знала защита. Знала и понимала, что никто не согласится снова собирать в Токио со всех концов света этих доведённых до предела отчаяния людей. Знала и потому потребовала, чтобы их вызвали в суд, дабы защита воспользовалась своим правом провести перекрёстный допрос этих свидетелей. Хотя опытные американские адвокаты хорошо понимали, что такой перекрёстный допрос весьма опасен для защиты и подсудимых.
Для чего же адвокаты настаивали на своих требованиях, столь неразумных с позиций защиты? Прежде всего для того, чтобы этот факт был отражён в протоколе судебного заседания, что позволило бы заявить в заключительных речах, что право подсудимых на защиту было незаконно сужено Трибуналом. Это была также «работа на историю», подходящая пища для будущих реакционных историков и учёных-юристов, избравших для своих опусов тему «Юстиция победителей».
И, как бы предвидя все это, австралийский обвинитель судья Мэнсфилд еще в начале процесса, когда адвокаты заявили свое ходатайство, бросил вызов защите, сделав такое предложение: «В отношении вызова свидетелей следует указать, что все или большинство из тех, кто фактически совершал зверства, описанные в аффидевитах, в настоящее время находятся в Японии, поскольку они работали в тюремной охране или входили в состав японских вооружённых сил, поэтому защита, если она этого желает, может их вызвать и опровергнуть все, что им предписывается в аффидевитах» (имеются в виду аффидевиты свидетелей — жертв военных преступлений. — Авт.).
Но адвокаты не подняли брошенной им перчатки. Ведь если не они сами, то их клиенты хорошо знали, что творили с военнопленными и интернированными лицами агенты милитаристского правительства Японии. Поэтому перспектива иметь палачей в качестве свидетелей защиты оказалась не только малопривлекательной, но еще более опасной: не хватало только поставить этих кандидатов на скамью подсудимых под огонь перекрёстного допроса! Ведь давно известно, что те, кто издевается над беззащитными жертвами, как правило, столь же подлы и жестоки, сколь и трусливы. Что они еще могут рассказать, спасая собственную шкуру? Не вспомнят ли эти свидетели токийские директивы, на основе которых они действовали и которые успели уничтожить? Не назовут ли имён тех, чьи подписи украшали эти директивы, или тех, кто дал указание сжечь все улики?
И кончилось дело тем, что в заключительных речах адвокаты, учитывая многочисленность и непреодолимую силу улик, собранных обвинением, не осмелились оспорить факты. Защита признала их, а признав, выдвинула перед собой, как ей казалось, более ограниченную и более лёгкую задачу: каждый из адвокатов доказывал, что лично его подзащитный не имел касательства к военным преступлениям, даже не знал о них. Что же касается многочисленных дипломатических протестов и выступлений лидеров союзных держав, передававшихся по радио, то их расценивали как вражескую пропаганду. Азарт судебной борьбы, видимо, настолько увлёк защиту, что никто из адвокатов не задумался над простым вопросом: к какому же выводу придут судьи, если в совещательной комнате суммируют воедино эти высказывания? Ведь если только подытожить подобные выступления, то оказывалось, что огромные по масштабу и единые по методам совершения военные преступления, длившиеся целых восемь лет (1937-1945 гг.) и охватившие в момент кульминации японских военных успехов одну четверть земного шара, явились результатом разрозненных, так сказать, самочинных действий исполнителей низшего ранга, которые творили все это на свой страх и риск.
Однако такой тезис начисто противоречил не только элементарной логике, но и множеству доказательств, собранных обвинением и предъявленных Трибуналу.
Вот еще одно из таких разительных доказательств. 10 августа 1945 года, после вступления в войну СССР, шло срочно созванное заседание Высшего военного совета в присутствии императора. Ясна необходимость безоговорочной капитуляции. «Однако, — свидетельствует подсудимый Того, — верховное командование армии и военно- морского флота выставило еще три условия».
Для нас сейчас важно третье из них, гласящее, что «наказание военных преступников будет поручено самим японцам». Того свидетельствует, что высшие представители вооружённых сил так упорно настаивали на этом своём требовании, что заседание Высшего военного совета было закрыто из-за невозможности принять позитивное решение. В тот же день император вызвал к себе членов Высшего военного совета и, как показал Того, согласился с их мнением: необходимо принять Потсдамскую декларацию, но только с одним условием — «сохранить основную структуру государства» (иначе говоря, существующий социальный строй, но не этот ли социальный строй в Японии создал все эти военные зверства, людоедство на войне и прочие ужасные преступления против человечества? — Авт.).
Ну а что же господа военные? «Они, — заявил на суде Того, — остались при своём мнении по вопросу о суде над японскими военными преступниками, но вынуждены были подчиниться решению императора».
Здесь поистине на воре шапка горит: значит, во-первых, японское правительство хорошо знало о масштабе и характере военных преступлений, во-вторых, высшее военное руководство, которое в первую очередь несло ответственность за эти преступления, готово было продолжать бессмысленное и гибельное для страны кровопролитие в призрачной надежде спасти военных преступников, в том числе, разумеется, и самих себя, от справедливого возмездия. Военные хорошо понимали, что «при условии сохранения основой структуры государства» японский суд для них не страшен.
Пройдёт еще несколько дней, и Кидо запишет в своём дневнике слова императора: «Мысль о привлечении к суду военных преступников для меня невыносима, но сейчас пришло время выносить невыносимое».
В этих необычно трудных для защиты условиях американские адвокаты решили выпустить на авансцену своего японского коллегу — профессора международного права Такаянаги. Именно ему была поручена нелёгкая миссия произнести, так сказать, «теоретическую» речь в защиту всех подсудимых.
Наткнувшись на стену неотразимых улик, Такаянаги, не стесняясь, клеветал на собственный народ, лишь бы спасти подлинных преступников. «Даже если все зверства, о которых здесь говорилось, имели место и метод их совершения был единым, — утверждал адвокат, — это не может оправдать подобное предположение (имеется в виду предположение, что все эти преступления санкционировались японским правительством и командованием. — Авт.). Такой вид действий может являться лишь отражением национальных или расовых особенностей. Преступления не меньше, чем величайшие произведения искусства, могут выражать характерные черты, отражающие нравы расы...»
Переходя к вопросу о массовых убийствах, отрицать которые Такаянаги не решается, он позволяет себе такие утверждения: «Массовые убийства, о которых идёт речь... по-видимому, были совершены, если они действительно были совершены, при подавлении местных попыток к восстанию. Вооружённый мятеж нельзя ликвидировать с помощью розовой водички. Совершенно не обязательно, что должны были проводиться формальные суды до осуществления казни в тех случаях, когда власти стояли перед лицом вооружённых мятежников и предателей...
Если будет доказало, что военнопленных иногда убивали, то это происходило, когда поблизости находились вооружённые силы противника, готовые к вторжению. Убийства военнопленных при подобных обстоятельствах могут иногда быть вполне допустимой мерой военной предосторожности...»
Когда слышишь эти утверждения, абсурдные с позиций международного права и чудовищные по своей бесчеловечности, то начинаешь понимать, почему американская часть защиты поручила развить такую «теоретическую схему» своему японскому коллеге. Кому приятно брать подобную миссию на себя!
И в заключение, кончая свои объяснения по делу, Такаянаги утверждает и угрожает: «Нет необходимости напоминать высокому Трибуналу, что несправедливое наложение суровых наказаний за преступления, которые неизвестны праву, вызовет лишь озлобление в сердцах грядущих поколений и помешает установлению вечного мира, необходимого для обеспечения дружественных отношений между Востоком и Западом. Будущие поколения восточных народов, а также всего мира, рассматривая это историческое решение с точки зрения широкой исторической перспективы, могут прийти к выводу, что была допущена величайшая несправедливость путём наказания лидеров одной из наций Восточной Азии, в то время как государственных деятелей и генералов западных держав на протяжении последних трех столетий никогда не наказывали за их агрессивные действия на Востоке».
Здесь в речи Такаянаги есть серьёзный элемент исторической правды: да, европейские и заокеанские колонизаторы совершали в Азии немало тяжких преступлений, совершали на протяжении столетий и оставались безнаказанными. Но шли века, шло вперёд и человечество, развивалось и совершенствовалось международное право. К огорчению Такаянаги, это международное право задолго до его речи твёрдо декларировало наказуемость военных преступлений и объявило агрессию тягчайшим криминалом как для западных, так и для восточных государственных деятелей...

Тому, кто приедет в Токио наших дней, нелегко будет найти здание бывшего военного министерства, где заседал Международный военный трибунал.

Дом этот, казавшийся внушительным и объёмным в сороковых годах нашего века, ныне теряется на фоне великанов из бетона и стекла, выросших в послевоенное время. Сейчас здесь казарма одной из воинских частей токийского гарнизона. И ничто не напоминает теперь об исторических событиях, которые происходили в этих стенах... Прошлое предано здесь забвению. И это не удивительно в «свободном» мире. Ведь в Токио судили не только главных военных преступников. Здесь, как и в Нюрнберге, помимо воли большинства буржуазных судей на скамье подсудимых незримо присутствовал еще один обвиняемый. Этот обвиняемый — империалистическая политика и дипломатия, но на сей раз в японо-милитаристском варианте, политика и дипломатия, которые вместе со своим нацистским союзником ввергли человечество в пучину Второй мировой войны.

 

 

ПЕРЕД СУДОМ ИСТОРИИ
(вместо послесловия)

23 декабря 1948 года в токийской тюрьме Сугамо был приведён в исполнение приговор токийского трибунала, приговорившего к смертной казни через повешение семь главных японских военных преступников, которые несли основную ответственность за планирование, подготовку и развязывание многочисленных войн и военных конфликтов против миролюбивых стран и народов.
Трудно переоценить международное значение этого уголовного процесса. Приговор токийского трибунала явился не только актом справедливого возмездия за преступные деяния, совершенные японской правящей кликой против человечества, но и стал грозным предупреждением для тех, кто хотел бы вновь развязать новую мировую войну и поставить мир на грань катастрофы.
За 36 лет, прошедшие со времени этого международного процесса, в мире появилась большая литература, посвящённая суду в Токио. В Японии, США, ФРГ, Англии, Франции, Италии вышло большое количество капитальных изданий, различного рода исследований монографического характера, много мемуарной и документальной литературы, написано немало хороших и плохих книг, статей, брошюр, в которых высказываются самые противоположные точки зрения как на сам процесс, так и на его воздействие на послевоенное развитие Японии.
Если здравомыслящие исследователи правильно считают, что суд в Токио оказал огромное влияние на всю политическую жизнь Японии, явился мощным стимулом для усиления борьбы японского народа за мир, демократию и социальный прогресс, то реакционно настроенные учёные и политические деятели силятся доказать, что токийский процесс был исторической ошибкой, делают неуклюжие попытки реабилитировать преступников, создать им ореол мучеников.
На фоне этого потока псевдонаучной и заведомо фальсифицированной макулатуры книга советских юристов Л.Н. Смирнова и Е.Б. Зайцева является, пожалуй, единственным правдивым произведением, в котором на основе огромного фактического материала широко и объективно воспроизводится история военных преступлений японской военщины, научно и глубоко проанализирован агрессивный путь японского милитаризма, даётся исчерпывающая характеристика наиболее одиозных представителей господствующего класса, которые несли наибольшую долю ответственности за гибель миллионов ни в чем не повинных людей, за массовые разрушения материальных и культурных ценностей целых пародов.
Книга Л.Н. Смирнова и Е.Б. Зайцева написана в ярком документально-публицистическом стиле, живо воспроизводит чудовищные преступления японской военщины, беспощадно клеймит тех, кто готовил войну, плёл заговоры против миролюбивых народов, показывает, к каким коварным и изощренным методам прибегали японские изверги для истребления миллионов и миллионов человеческих жизней.
Особый интерес для советского читателя представляют те главы книги, в которых повествуется о том, как готовилась война против Советского Союза, как японская правящая клика провоцировала различные конфликты против нашей советской, социалистической Родины.
Получив сокрушительный отпор в районе озера Хасан в августе 1938 года и на реке Халхин-Гол летом 1939 года, японская военщина не решалась в одиночку напасть на Советский Союз и искала себе достойного союзника для развязывания войны против СССР.
Авторы убедительно показывают, как с началом агрессии фашистской Германии против Советского Союза Япония выжидала удобный момент для нападения на нашу страну. Но несокрушимая мощь Советских Вооружённых Сил удерживала её от такого рискованного шага. После известных колебаний и борьбы внутри правящей клики японское правительство приняло решение сначала нанести удар по позициям западных держав в Юго-Восточной Азии, быстро захватить страны Южных морей, богатых стратегическим сырьём, укрепить там свои военный потенциал, а затем начать боевые действия против СССР.
Разгромив внезапным ударом в декабре 1941 года основные силы американского флота в Перл-Харборе, японские вооружённые силы быстро захватили Индокитай, Бирму, Малайю, Сингапур, Филиппины, Индонезию и подошли к границам Индии. Под пятой японских оккупантов в Юго-Восточной Азии оказалось свыше 200 миллионов человек.
В книге убедительно показано, как Япония пыталась прикрыть свои агрессивные цели тезисом «паназиатизма». Её пропагандистская машина истошно кричала об «освободительной» миссии Японии, призванной якобы избавить порабощённые народы от белых империалистов и дать этим народам право на свободное существование. Был выдвинут лозунг «Азия для азиатов», предназначавшийся для того, чтобы привлечь азиатские пароды на сторону Японии, и чтобы они вместе с нею боролись против иноземных колонизаторов во имя достижения свободы и национальной независимости.
Однако военно-полицейский режим, установленный Японией в завоёванных странах, разграбление их богатств, насилие и надругательство новоявленных «освободителей» над местным населением быстро развеяли туман этой пропаганды и обнажили подлинное обличье японского милитаризма. Бесчеловечность и бесчинства японских захватчиков на оккупированных землях мало в чем уступали страшным злодеяниям немецких оккупантов на захваченных советских территориях.
Л.Н. Смирнов и Е.Б. Зайцев приводят множество фактов и свидетельств бессмысленных убийств, массовых расстрелов, варварских пыток, жестоких насилий и издевательств над женщинами, стариками и детьми. Эти факты, вскрытые на токийском процессе, а также свидетельства очевидцев, как указывают авторы, составили сотни страниц приговора Международного военного трибунала и два тома приложений к нему.
Токийский процесс убедительно показал, что захватнические войны против миролюбивых народов, равно как и карательные экспедиции против национально-освободительных движений, сопровождались террором, жестокостью и дикими зверствами, которые были санкционированы высшим японским руководством.
Особая жестокость японской военщины, подчёркивают авторы, определяется специфическими факторами исторического развития страны, традиционным воспитанием населения в духе оголтелого национализма и «исключительности» японской расы. Японским солдатам и офицерам внушалась мысль об их божественном происхождении и о превосходстве японской нации над другими народами.
7777 Как отмечал главный обвинитель на токийском процессе Джозеф Кинан, «японцы стремились, и это являлось частью их плана агрессии, подавить волю народов к борьбе, совершая зверства невероятной жестокости как по характеру, так и по масштабам. Доказательства покажут, что бесчеловечный метод ведения войны носил всеобщий характер. Это является свидетельством существования определенного плана войны, характерного для японской военной истории».
Тягчайшим преступлением японской военщины, пишут авторы, явилась жесточайшая резня в Нанкине 13 января 1937 года. Город с миллионным населением был разгромлен, разграблен, сожжён и опустошён. Китайских солдат, попавших в плен, связывали группами и расстреливали. Мирных жителей подвергали массовым пыткам, насилиям, их грабили и убивали. Опьяневшая от крови японская солдатня всюду сеяла смерть и разрушения. По китайским данным, подтверждённым позднее японским командованием, общее количество убитых в Нанкине и его окрестностях превышало 200 тысяч человек.
Крупная резня была учинена и на Филиппинах. По масштабу и жестокости она уступала только нанкинскому побоищу. Обвинитель от Филиппин в Международном военном трибунале в Токио Лоренц заявил, что более 131 тысячи человек приняли ужасную смерть от рук японских солдат.
То, что произошло в Нанкине и на Филиппинах, не было случайным эпизодом в действиях японской императорской армии. Везде и всюду, куда ступала нога японского захватчика, чинились чудовищные зверства, происходили ничем не оправданные разрушения. Военные преступления осуществлялись в самых безжалостных формах: людей обезглавливали, четвертовали, обливали бензином и сжигали живыми, военнопленным вспарывали животы, вырывали печень и съедали её, что являлось свидетельством проявления особого самурайского духа.
Вопрос о зверствах японской, как и гитлеровской, военщины имеет более чем 40-летнюю давность. Но он актуален и сегодня, потому что такими же методами пользуются и современные империалистические агрессоры. Об этом наглядно свидетельствуют варварские формы ведения войны и характер обращения с мирным населением и военнопленными американских интервентов в Корее и Вьетнаме, в Ливане н Сальвадоре. Эти же методы широко применяют ныне израильские агрессоры в отношении арабских народов. Вопрос о зверствах не может быть предан забвению и потому, что личный состав вооружённых сил сегодняшней Японии воспитывается в том же духе ненависти ко всему передовому и прогрессивному, в духе оголтелого реваншизма и воинствующего национализма. Новые стратегические планы, которые разрабатываются в тиши объединённого комитета начальников штабов в Токио, как и в годы Второй мировой войны, предусматривают превращение Японии в современную военную державу, располагающую всеми видами боевой техники, включая атомное оружие. Вот почему вопрос о характере, масштабе и темпах милитаризации Японии приобретает в последнее время все более важное международное значение.
В основе военной политики правящих кругов Японии лежит стремление к созданию новой военной машины путём последовательного развития собственного военно-промышленного потенциала с широким использованием всех преимуществ, которые даёт их стране военный союз с Соединёнными Штатами.
Японские правящие круги знали, что их бывший враг может превратиться в союзника, если они с первых дней капитуляции сумеют убедить американских лидеров в том, что главным противником победившей Америки, равно как и побеждённой Японии, является коммунизм и его главный носитель — Советский Союз.
И вся послевоенная действительность показала, что американские оккупационные власти хорошо усвоили эту «истину». Вопреки Потсдамской декларации США с первых дней оккупации Японских островов встали на путь превращения их в свой главный плацдарм на Дальнем Востоке и в бассейне Тихого океана.
Сразу же после окончания войны американская администрация в Японии стала проводить следующую стратегическую линию: убирать все, что оказывало сопротивление США, их безраздельному господству, создавать новые институты, которые бы надёжно ориентировались на Вашингтон, помогали ему в укреплении позиций мирового империализма в Азии и на Дальнем Востоке.
В период оккупации Японии США навязали ей ряд договоров и соглашений неравноправного характера, развернули на Японских островах широкую сеть военно-воздушных и военно-морских баз.
Важным фактором в японо-американских отношениях явилось заключение Сан-Францисского мирного договора и «договора безопасности» (сентябрь 1951 года). Эти документы определили дальнейшие взаимоотношения между двумя странами и заложили новую юридическую основу для неограниченного пребывания американских войск на Японских островах и для развёртывания вооружённых сил самой Японии.
Подписав эти договоры, Япония пошла на серьёзные уступки своему союзнику. США получили право содержать на японской территории войска и пользоваться военными объектами, половина из которых была передана им в бессрочное распоряжение. Хотя формально состояние оккупации прекращалось, Сан-Францисский мирный договор юридически закрепил линию, которую США проводили в период оккупации.
Страна и ныне покрыта густой сетью американских военных баз и объектов, которых насчитывается свыше 140; на них размещено около 45 тысяч солдат и офицеров США.
Военно-политический союз между США и Японией, начавший складываться сразу же после войны, был выгоден не только США. Правящие круги Японии поставила перед собой цель «превратить свое поражение в победу». Японская пропаганда начала проводить идейку о том, что война с Америкой была ошибкой, что главным врагом Японии является Советский Союз, который-де своей политикой вынудил её начать войну против «добропорядочной» Америки. В сознание японцев вдалбливалась мысль, что с помощью США Япония будет быстро восстановлена и станет еще более могучим государством.
Правящие круги Японии сознательно пошли на ущемление суверенитета страны, чтобы получать доллары США для обновления технической базы промышленности, в том числе её военных отраслей. К 1951 году промышленное производство Японии достигло уровня 1936 года, а в 1956 году превысило его в шесть раз. Особенно бурный рост промышленности отмечен во второй половине 60-х годов, когда ежегодный прирост промышленного производства составлял в среднем 13,4 процента. Вашингтон в одностороннем порядке снял запрет на производство вооружения в Японии, и монополии немедленно развернули выпуск всех видов оружия, включая ракеты и другие современные боевые средства.
Именно в этот период США руками южнокорейских марионеток развязали войну против Корейской Народно-Демократической Республики, а Япония в соответствии с «договором безопасности» оказала американским империалистам большую помощь в их агрессии. В распоряжение вооружённых сил США были предоставлены территория Японии, её порты, базы, производственные мощности. Десятки тысяч японских граждан обеспечивали бесперебойную работу американской военной машины. Они выполняли так называемые «спецзаказы для армии и флота Соединённых Штатов», принимавших непосредственное участие в боевых действиях против КНДР.
Япония оказалась соучастницей агрессивной войны против соседнего корейского народа, выступив на стороне американского империализма. Американская газета «Чикаго ньюс» имела все основания написать, что Япония уже стала настоящей союзницей Соединённых Штатов и что без её помощи они, возможно, были бы выгнаны из Кореи.
Не менее позорную роль пособника американских агрессоров Япония выполняла в грязной войне, развязанной Вашингтоном против Вьетнама и других стран Индокитая. Япония не только причастна к агрессии во Вьетнаме, но фактически участвовала в ней. В ходе длительной и кровопролитной войны она выполняла роль военного плацдарма и тыловой базы американских вооружённых сил. Япония превратилась в огромный военный арсенал, который обеспечивал агрессора всем необходимым для ведения боевых действий. С баз, расположенных на территории Японии, авиация США совершала варварские налёты на мирные города и села Вьетнама, Лаоса и Камбоджи (Кампучии), сея смерть и разрушения на обширных пространствах Индокитайского полуострова.
На заводах и арсеналах Японии ремонтировалась боевая техника американского экспедиционного корпуса. Японская промышленность и сельское хозяйство обеспечивали войска агрессора всем необходимым для широких боевых действий. На военных заводах изготовлялась большая часть артиллерийских снарядов, патронов, гранат, авиационных бомб различного назначения, которые сыпались на головы вьетнамских, лаотянских, камбоджийских женщин, детей, стариков и разрушали исторические памятники культуры, храмы, школы, больницы, жилые дома.
Особую роль во всем этом играла Окинава. Этот небольшой остров был важнейшим опорным пунктом агрессивной войны против Вьетнама. Фактически он являлся частью вьетнамского фронта США. Отсюда поднимались в воздух для выполнения бандитских акций стратегические бомбардировщики В-52. Здесь проходили подготовку, экипировались и отправлялись во Вьетнам части морской пехоты и сухопутных войск США. В настоящее время на Окинаве базируются корабли 7-го американского флота, в том числе и атомные подводные лодки. Это крупнейшая ракетно-ядерная база Пентагона, опираясь на которую американские агрессоры и их союзница Япония угрожают всем миролюбивым народам данного региона.
Так Япония все больше втягивается в осуществление агрессивных планов американского империализма. Токио и Вашингтон совершенствуют формы политического и военного сотрудничества, разрабатывают различные варианты «реагирования» на критические ситуации, которые могут возникнуть не только в Японии в результате выступления трудящихся против гнёта монополий, но и далеко за её пределами.
Факты последнего времени со всей убедительностью показывают, что Япония взяла курс па форсированное перевооружение страны, создание мощных вооружённых сил, способных самостоятельно проводить наступательные операции крупного стратегического масштаба. В промышленности отдаётся предпочтение развитию тех отраслей, которые можно было бы быстро переключить на производство всех видов современной боевой техники.
Военная промышленность Японии стала одной из крупнейших в мире. В военном бизнесе в Японии занято свыше двух тысяч компаний, которые специализируются исключительно на производстве артиллерийского и стрелкового оружия, боевых кораблей, военных самолётов, бронетанковой техники, ракет и управляемых снарядов, электронной аппаратуры и т.д. Изготовлением военной техники занимаются такие крупные монополии, как Мицубиси, Кавасаки, Комацу, Хитати, Тосиба, Мицуи, Сумитомо, Фудзи, Санва и многие другие.
Для координации деятельности компаний, занятых выполнением военных заказов в рамках федерации экономических организаций, был создан специальный комитет оборонной промышленности, в состав которого вошли различные подкомитеты по производству вооружений, военных судов и самолётов, электротехнической и электронной аппаратуры, машинного оборудования, боеприпасов, специальных материалов, а также подкомитет реализации военной продукции.
Как видно из сказанного, перевооружение страны поставлено на солидную основу. Политический курс правящих кругов на ремилитаризацию государства подкрепляется действиями монополистического капитала, заинтересованного в расширении экономической экспансии, подкреплённой реальной военной силой. Правительственные круги, монополии и военщина исходят из того, что укрепление военно-экономического потенциала является важнейшим условием достижения планов роста политического влияния Японии на международной арене.
Надо отметить, что основное внимание правительство уделяет не столько количественной стороне вооружённых сил, сколько качеству подготовки личного состава и оснащению его новейшими видами вооружений. По мнению военных специалистов, в современных условиях модернизация вооружения и боевого снаряжения войск важнее, чем простое увеличение их численности. С учётом этого японское правительство постоянно совершенствует структуру тех отраслей промышленности, которые могут работать непосредственно на войну, то есть способных в кратчайшие сроки обеспечить все виды вооружённых сил самыми современными средствами боевой техники. Предприятия, связанные с производством вооружений, получают из государственной казны огромные дотации, которые, используются на военно-научные исследования, обновление и модернизацию производства.
Правящие круги принимают действенные меры, чтобы обеспечить свои вооружённые силы современными средствами ведения войны и наладить их производство в самой Японии. Такой курс не только гарантирует большие прибыли национальным компаниям, но и даёт возможность создавать оружие, отвечающее национальным и географическим особенностям страны, облегчает задачу снабжения военной машины всем необходимым, унифицировать производство боеприпасов, обеспечить быструю перестройку промышленности на военный лад.
В Японии уже созданы различные виды новейшего оружия национального производства. Особое внимание уделяется созданию ракет класса «земля-воздух», «воздух-корабль», высокоскоростных управляемых ракет, инфракрасных приборов наведения, авианавигационной аппаратуры, а также разработке новых видов военных материалов.
Одновременно управление национальной обороны закупает лучшие образцы оружия в зарубежных странах, прежде всего в США, которые все еще остаются основным поставщиком наиболее важных видов боевой техники.
На вооружении «сил самообороны» в настоящее время имеется 840 танков, 520 самоходных орудий, 620 бронетранспортёров, 3880 орудий и миномётов, 192 пусковые установки зенитных ракет типа ХПК и 144 — типа «Найк». В составе военно-морского флота насчитывается 48 эсминцев, 40 минных заградителей и тральщиков, 14 подводных лодок. Всего ВМС насчитывают 483 корабля общим водоизмещением 228 тысяч бр.-рег. тонн (Боэй хандборуку (Справочник по вопросам обороны). Токио, 1982, стр. 175. — Здесь и далее примечания И.И. Коваленко).
Особое внимание японская военщина уделяет развитию военно-воздушных сил. В их составе числится 1260 самолётов различных типов, включая 379 истребителей и оснащённых новейшим электронным оборудованием самолётов противолодочной обороны и самолёты раннего обнаружения.
По шестому пятилетнему плану военного строительства Японии на 1983-1987 годы сухопутные войска получат около 400 современных средних танков типа М-74, что доведёт общую численность танкового парка до 1300 машин. Будет закуплено 240 новых бронетранспортёров и 350 артиллерийских орудий. Шестым пятилетним планом строительства вооружённых сил предусматривается оснащение «сил самообороны» новыми типами ракетного оружия, в частности ракетами, управляемыми по лазерному лучу, новыми видами оружия противоракетной обороны, значительное усиление военно-морского флота, его оснащение ракетными системами класса «корабль-корабль» и зенитными «корабль-воздух».
По противолодочным средствам борьбы, в частности по числу ракетных эсминцев, Япония к концу реализации плана опередит такие страны НАТО, как ФРГ и Франция, а по патрульным самолётам морской авиации — также Англию и выйдет на второе место после США.
Резко возрастёт мощь военно-воздушных сил Японии. Планом предусмотрена закупка 55 истребителей-перехватчиков Ф-15, что позволит Японии по количеству этих современных машин обогнать все западноевропейские страны НАТО, и она будет уступать только США.
Пристальное внимание в последнее время японские монополии, занятые военными поставками, уделяют разработке и выпуску ракетно-космической техники. Японская военщина вынашивает грандиозные планы космических исследований и развития ядерной энергетики, которые находят все более активную поддержку со стороны правящих кругов страны. Речь идёт об освоении космоса в интересах усиления военного могущества страны и приобщения её к ядерным державам.
Правительственными органами Японии разработана долгосрочная космическая программа на период до 2000-го года. Уже в настоящее время Япония располагает баллистическими ракетами, способными выводить на орбиту ядерные боеголовки. В 1970 году Япония запустила первый искусственный спутник. С тех пор она вывела в космическое пространство много спутников практического назначения: для изучения ионосферы, исследования природных ресурсов, а также метеорологические спутники и спутники связи. Программой космических исследований предусматривается запустить в космос пилотируемые спутники и другие космические объекты. Американский журнал «Милитэри ревыо» отмечал, что Япония занимает третье после США и СССР место в освоении космоса и что она уже способна производить собственное ядерное оружие. Правящие круги Японии упорно стремятся к тому, чтобы стать ядерной державой.
Япония уже обладает достаточными запасами делящегося вещества, и эти запасы все увеличиваются. По сообщениям иностранной печати, Япония уже производит плутоний в количестве, достаточном для создания значительного числа единиц ядерного оружия.
Хотя японское командование делает пока что упор не на количественное увеличение, а на качественное развитие «сил самообороны», их численность составляет уже более 268 тысяч солдат и офицеров. В «силах самообороны» числится почти 44 тысячи генералов, офицеров и прапорщиков, 113 тысяч младших командиров и только 111 тысяч рядовых.
Подобная структура вооружённых сил рассчитана на то, чтобы в нужный момент быстро развернуть многомиллионную армию для ведения агрессивных действий.
Японская военщина не удовлетворена существующей системой комплектования вооружённых сил по принципу вольного найма. Она считает, что этот принцип не обеспечивает широкого охвата военной подготовкой большей части мужского населения страны. Поэтому наиболее оголтелые милитаристы требуют введения всеобщей воинской повинности, чтобы сделать вооружённые силы еще более многочисленными.
Один из наиболее ярых сторонников развёртывания массовой армии в Японии видный деятель правящей либерально-демократической партии Н. Фунада выдвинул требование дополнить «силы самообороны» созданием «резервного оборонительного корпуса» численностью 1 миллион человек. Он же настойчиво выступает за всемерное расширение производства современного оружия как для «оборонных» нужд Японии, так и для экспорта его в другие страны.
Опасаясь взрыва недовольства со стороны широких масс трудящихся, правительство пока не решается ставить вопрос о принятии соответствующего законоположения о введении всеобщей воинской повинности, но на практике принимает все меры, чтобы войска «сил самообороны» были надёжным инструментом в его руках.
Важным элементом подготовки общественного мнения страны к выполнению «особой миссии» милитаристские круги считают психологическую обработку населения и личного состава вооружённых сил в духе старых самурайских традиций. Если говорить коротко, то в основе всей идеологической обработки населения и личного состава вооружённых сил лежат ультранационализм, шовинизм и антикоммунизм. Японский народ пытаются убедить в том, что будто бы его главным и злейшим врагом является коммунизм, и в первую очередь Советский Союз, который-де постоянно угрожает безопасности Японии, жизни и благополучию её граждан. Одним из звеньев этой широкой кампании нагнетания милитаристского психоза является издание антисоветских книжонок. В них преподносятся бредовые измышления о «захвате Советским Союзом в следующем десятилетии Японских островов, установлении в стране оккупационного режима» и т.д. О провокационном характере содержания этих книг говорят их заголовки: «Вторжение Советской Армии на Японские острова», «Третья мировая войпа в Японии», «Русские высадились», «Одиннадцатидневное сражение на Хоккайдо». Последнее «произведение» повествует о «захвате Японии Советскими Вооружёнными Силами всего за 11 дней».
Наибольшую активность в распространении вздорных измышлений по поводу «советской военной угрозы» проявляют руководители японских «сил самообороны», которые тесно связаны с владельцами промышленных предприятий, ориентирующихся на военные заказы правительства. Их выступления говорят об антисоветской направленности военных приготовлений Управления национальной обороны. Курс на форсирование вооружений они подкрепляют заведомо несостоятельными ссылками на мифическое «увеличение военных приготовлений Советского Союза в прилегающих к Японии районах». Средства массовой информации без устали твердят, что в борьбе против коммунизма Япония может выстоять только при наличии крупных вооружённых сил, обеспечивающих господство в воздухе и на море. А для этого, мол, нужно резко увеличить ассигнования на военные цели, иметь все виды современного оружия, вплоть до атомной и водородной бомбы. «Нам не следует брюзжать и критиковать ядерное оружие, мы должны иметь установку — вооружить себя ядерным оружием, если это потребуется», — убеждал еще в 1955 году С. Йосида, бывший в то время премьер-министром («Япония: снова по пути милитаризации», Москва, 1980, стр. 43).
Свидетельством того, что эти взгляды не изменились и спустя два десятилетия, является высказывание известного японского официального обозревателя М. Макото: «Простое оружие нас не спасёт, а американский «ядерный зонт» не может успокаивать. Япония должна полагаться на собственные силы. Мы не можем также забывать «об угрозе с Севера». Единственное спасение — ядерное оружие» («Япония: снова по пути милитаризации», Москва, 1980, стр. 43).
Склонение общественного мнения в пользу быстрейшего перевооружения страны служит и линия на фальсификацию истории Японии, оправдание всех агрессивных войн, которые вёл японский империализм. Все эти войны, включая участие во Второй мировой войне, преподносятся как навязанные Японии и, конечно, «справедливые».
Политический вес вновь приобрели бывшие военные преступники, те, кто планировал и осуществлял агрессивные войны против соседних народов. Им предоставляется возможность пропагандировать свои взгляды, оправдывать все преступные деяния японской военщины. Подобно тому, как в Западной Германии неофашисты восхваляют Гитлера и его сподручных, современные японские милитаристы заняты обелением преступных действий тех, кто вёл бесконечные войны против соседних народов, на чьей совести сотни тысяч, миллионы погибших мирных граждан соседних азиатских стран.
Разве не является кощунством над памятью миллионов и миллионов безвинных людей, расстрелянных ради забавы озверевшей японской солдатни, замученных в тюремных застенках и погибших в лагерях от голода и пыток, сооружение в городе Нагоя на вершине горы Микэнояма памятника семи главным японским военным преступникам, залившим кровью Азию и потому повешенным в 1948 году по приговору Международного военного трибунала?! Сооружение памятника было санкционировано японским правительством, которое как бы показало этим шагом, в каком направлении правящие круги намерены вести японский государственный корабль.
7777 Большую помощь правящим кругам в идеологической обработке населения в духе милитаризма и антикоммунизма оказывают ультраправые и откровенно фашистские организации. В Японии насчитывается около 2500 организаций и групп, объединяющих ультраправые националистические элементы, а также бывших военнослужащих. Ультраправые и неофашисты убивают прогрессивных деятелей, лидеров левых партий, профсоюзных активистов.
Примеров тому много. К проповеди милитаристских идеи, разжиганию чувства ненависти к другим пародам, насаждению антикоммунистической идеологии среди населения и личного состава вооружённых сил активно привлекается мощный механизм средств массовой информации — пресса, кино, радио, телевидение, а также школа, другие учебные заведения. Громадная армия буржуазных пропагандистов трудится над тем, чтобы обосновать внешнеполитические экспансионистские претензии правящих кругов Японии, возрождение обанкротившейся милитаристской идеологии, необходимость усиленной борьбы против проникновения марксистской идеологии в сознание трудящихся, за ограждение их от влияния коммунистической партии и других прогрессивных сил страны.
В результате настойчивой и последовательной идеологической обработки населения и личного состава вооружённых сил в Японии растут милитаристские и националистические настроения, идёт общее поправение внутренней и внешней политики страны. Япония шаг за шагом сползает на старый путь войны и агрессии, превращается в опасный очаг напряжённости на Дальнем Востоке.
Наиболее откровенно милитаристские планы Японии были изложены в «Белой книге по обороне», опубликованной в 1983 г. В ней отбрасываются все мирные средства обеспечения безопасности страны и без всяких двусмысленностей провозглашается курс на милитаризацию как важнейшее направление государственной политики.
В «Белой книге по обороне» выдвигаются три основные цели наращивания военного потенциала. В качестве одной из важнейших ставится задача усиления обороны страны. «Задачей оборонительного потенциала Японии является создание такой сдерживающей силы, включая ядерную силу, а также сдерживание, основанное па японо-американском договоре безопасности, — подчёркивается в «Белой книге», —которая была бы в состоянии предотвратить агрессию и противостоять всем видам угроз» («Боэй хакусё». 1983 г. (Белая книга по обороне. 1983 г.). Токио, 1083, с. 61.). Ясно, что под словами «оборона» и «сдерживание агрессии» авторы «Белой книги» имеют в виду способность японских вооружённых сил наносить удары, в том числе ядерные, по своему потенциальному противнику, под которым подразумевается Советский Союз. Ведь недаром буржуазная пропаганда не жалеет сил, чтобы убедить простых японцев в том, что наибольшая опасность стране «угрожает с Севера», т.е. со стороны СССР.
Второй целью военной программы объявляется использование вооружённых сил для подавления возможных выступлений трудящихся против существующего строя, которые характеризуются в «Белой книге» как «косвенная агрессия». «В случае косвенной агрессии или при других чрезвычайных обстоятельствах, когда сил полиции будет недостаточно для сохранения порядка, силы самообороны могут оказать содействие для поддержания общественного порядка».
Третьей целью оборонной политики японского военного ведомства считается увеличение японского вклада в создание мировой военно-стратегической системы так называемого свободного мира, к которому причисляет себя Япония. «Усилия Японии, направленные на укрепление своих оборонительных возможностей, будут способствовать не только обеспечению безопасности страны, но также поддержанию и повышению надёжности японо-американской системы безопасности. В результате они явятся вкладом в дело обеспечения безопасности Запада с точки зрения баланса сил между Востоком и Западом, а также обеспечения мира и безопасности во всем мире».
Таким образом, правящие круги открыто отбрасывают 9-ю статью Конституции, запрещающую Японии иметь вооружённые силы и использовать их как средство решения спорных вопросов, и впервые столь открыто и недвусмысленно провозглашают своей основной целью в области вешней политики необходимость вклада Японии в дело «обеспечения безопасности свободного мира… путём собственных оборонных усилий». Из сказанного видно, что правящие круги Японии устанавливают прямую связь между наращиванием своего военного потенциала и военной мощью США и других стран НАТО, придавая своей военной политике международный характер.
Наиболее наглядно усилия Японии в области милитаризации страны проявляются в непрерывном увеличении военных расходов. Официально японское правительство установило, что военные расходы будут осуществляться в пределах 1% валового национального продукта, однако в действительности военные расходы растут быстрее ВНП. Ежегодно японское правительство увеличивает военные расходы на 6-7 и более процентов. В бюджете на 1984 год предусматривается увеличение ассигнований на «силы самообороны» на 6,88%. Только видимая часть военных расходов в этом году превышает 13 млрд, долларов. Военные специалисты считают, что если прирост ВНП в 1984 году составит менее 4%, то удельный вес военных расходов уже выйдет за пределы установленного рубежа в 1% ВНП. Однако даже эти высокие темпы роста военных расходов не удовлетворяют военщину. Бывший начальник УНО К. Таникава потребовал превзойти «политический рубеж» для военных ассигнований в размере 1% ВНП и дать зелёную улицу для развёртывания всех видов вооружённых сил, включая создание собственного ядерного оружия.
Однако официальные цифры не отражают истинных расходов, выделяемых на военные цели, и не дают полной картины милитаризации страны. Японская печать утверждает, что помимо военного бюджета правительство выделяет часть средств для реализации военных заказов — например, закупки самолётов, военных кораблей, боеприпасов и т.п. К общим военным ассигнованиям добавляются также расходы по «фонду погашения долговых обязательств государства». В японском бюджете имеется ряд статей так называемых невоенных расходов, которые в действительности предназначены на оплату военных заказов. Сюда же относятся и средства, выделяемые для обслуживания войск США в Японии.
Значительная часть ассигнований проходит по линии других министерств и ведомств на различные научно-исследовательские работы военного характера, строительство стратегических дорог, портов и т.д. По данным университета Хитоцубаси, действительные военные расходы Японии ежегодно превышают официальные вдвое.
В стране не прекращается активная пропаганда за принятие «чрезвычайного законодательства». Наиболее реакционно настроенные политические деятели, тоскующие по довоенным временам, когда Япония вела агрессивные войны, все громче требуют принятия «чрезвычайного законодательства» на случай войны. Как указывала газета «Акахата», принятие «чрезвычайных законов» поставит вопрос о пересмотре 9-й статьи Конституции, провозглашающей отказ Японии от применения вооружённой силы как средства разрешения международных конфликтов и запрещающей создавать военный потенциал. По мнению газеты, принятие этого законодательства развяжет руки военщине, которая давно рвётся к тотальному перевооружению страны.
Неотъемлемой частью курса на милитаризацию Японии стало в последние годы развёртывание широкой пропагандистской кампании с целью раздувания шовинистических и националистических настроений и создания благоприятной морально-психологической атмосферы для осуществления военных планов правящей верхушки страны. Особенно широкий размах получила эта кампания с приходом к власти правительства Я. Накасонэ.
Прежде всего ведётся наступление на мирную конституцию, делаются попытки изменить её таким образом, чтобы открыть дорогу для превращения страны в военную державу в легальных рамках основного закона. Министр просвещения Мацуо Сэтома откровенно заявил 2 марта 1983 года в парламенте, что «было бы лучше пересмотреть Конституцию» и включить в неё статьи, узаконивающие «силы самообороны», т.е. создание японской армии. Правящая либерально-демократическая партия открыто включила вопрос о пересмотре Конституции в программу своей деятельности. Специальный совет по изучению Конституции при ЛДП готовит проект её новой редакции.
Другой не менее важной мишенью нападок реваншистских и милитаристских сил Японии, а также Пентагона являются так называемые «три безъядерных принципа», принятых в 1971 году японским правительством под давлением демократических сил, решительно выступающих против ядерного перевооружения Японии.
В Токио и Вашингтоне предпринимаются различные меры, направленные на подрыв этих принципов и в конечном счёте их отмену, как не соответствующих милитаристскому курсу, который так упорно проводят японские ультра и их американские покровители. Многие весьма осведомлённые американские официальные деятели признают, что боевые корабли и подводные лодки США имеют на борту ядерное оружие, когда они заходят в Японию. Так, еще в начале 60-х годов между США и Японией было заключено секретное соглашение, по которому Япония обязалась не возражать против захода в её порты кораблей, оснащённых ядерным оружием.
Не только японские демократические силы, но и многие видные американские деятели приводят многочисленные свидетельства постоянного захода в японские порты американских военных кораблей, на борту которых находится большое количество ядерного оружия. Так, на атомном авианосце «Энтерпрайз», который в марте 1983 года заходил в японский порт Сасебо, имелось на борту 200 ядерных зарядов. В порту Сасебо с 1 по 5 октября 1983 года находился и флагман 7-го флота атомный авианосец «Карл Винсон».
Соединённые Штаты вынашивают планы превращения Японии в свою ядерную базу. Пентагон намечает начать с июля 1984 года развёртывание крылатых ракет «Томагавк» с ядерными боеголовками на кораблях 7-го флота, в том числе и базирующихся в Японии. Следует также указать и на такой тревожный факт, как размещение на базе ВВС США Мисаве, находящейся в северо-восточной части острова Хонсю, двух эскадрилий истребителей-бомбардировщиков Ф-16, способных нести ядерное оружие.
Наряду с использованием баз администрация Рейгана все большее значение придаёт расширению масштабов участия Японии в совместных боевых операциях, передаче Японии функции по проведению противовоздушных и противолодочных операции в северо-западной части Тихого океана, участию в блокировании трех проливов, ведущих из Японского моря в Тихий океан.
Правительство США еще в начале 1980 года потребовало от Японии взять на себя минирование проливов Лаперуза, Сонгарского и Корейского с целью «запереть» советский флот в Японском море и не дать ему возможности выхода в Тихий океан. Новый импульс разработке этих планов был дан с приходом к власти правительства Я. Накасонэ. Он прямо заявил во время своего визита в США, что сделает все, чтобы превратить Японию в «непотопляемый авианосец» и «запереть» советский флот в Охотском море путём блокирования проливов, выходящих в Тихий океан.
На совещании в Вашингтоне Я. Накасонэ взял на себя еще одно обязательство — обеспечить боевое патрулирование морских путей на расстоянии до 1 тысячи миль от японских берегов, «от Токио до Гуана и от Осака до Тайваньского пролива». Реализация этого обязательства означала бы, что японский флот станет действовать далеко за пределами японских территориальных вод и появится непосредственно у берегов стран Юго-Восточной Азии. Появление японских военных кораблей в этом районе уже сейчас воскрешает в сознании народов этих стран все ужасы японской агрессии периода Второй мировой войны.
Наконец, необходимо указать и на такой важный шаг, на который пошло японское правительство, как передача США военной технологии. Вашингтон заинтересован в использовании новейших достижений японской науки и техники в интересах повышения военного потенциала Соединённых Штатов. Несмотря на сопротивление японских монополий, не желающих делиться своими научно-техническими секретами, которые их американские конкуренты могут использовать не только в военных целях, но и для повышения конкурентоспособности своих товаров, Токио не устоял под нажимом из Вашингтона. Администрация США пригрозила японцам, что, если с их стороны не будет проявлена взаимность, она запретит предоставление Японии патентов и лицензий не только на производство военной, но и гражданской продукции.
После длительных переговоров 8 ноября 1983 года было заключено официальное соглашение, по которому США получили возможность ставить вопрос о передаче им технологии производства любых видов оборудования или изделий, которые они сочтут необходимыми для повышения своего потенциала.
Эта уступка, как отмечала японская печать, означает, что кабинет Накасонэ грубо нарушил существующий запрет на экспорт оружия и отбросил в сторону одно из важнейших положений мирной политики Японии, которую проводили предшествующие кабинеты.
Таким образом, наращивание военного потенциала Японии по всем направлениям тесно связано с внешнеполитическим курсом США, которые придают Японии, как и всему азиатско-тихоокеанскому региону, важнейшее военно-стратегическое значение. Лежащий в основе этой стратегии военно-политический союз Вашингтон-Токио дополняется особыми отношениями США и Японии с Южной Кореей. В США вынашивается идея создания на Дальнем Востоке тройственного военно-политического блока Вашингтон-Токио-Сеул. Именно эту цель преследовал президент Рейган, когда он из всех стран Дальнего Востока включил в программу своей первой поездки в Азию только Японию и Южную Корею.
Оценивая смысл этого визита, японская печать отмечала, что США стремится превратить северо-западную часть Тихого океана в передовой рубеж — такой же, какой они имеют в Европе. Установление нового, более высокого уровня военного сотрудничества и координации действий между США, Японией и Южной Кореей, проведение трёхсторонних военных учений вблизи советской территории делает обстановку в Азии еще более напряженной. Быстрый рост японского милитаризма и попытка США использовать Японию и Южную Корею в качестве своего жандарма для подавления национально-освободительного движения в регионе вызывает законную тревогу у всех миролюбивых народов Азии.
Давая характеристику экспансионистской политике Японии, бывший премьер-министр Новой Зеландии Р. Молдун, как сообщало агентство «Юнайтед пресс корпорейшн», заявил, что японская деятельность в бассейне Тихого океана носит на себе отпечаток «коммерческого империализма». Он призвал страны региона дать решительный отпор японскому проникновению.
Президент Индонезии Сухарто не раз выражал озабоченность в связи с тем, что Япония может под давлением США «пойти на наращивание военной мощи сверх необходимого для обороны уровня» (газета «Эйша вик»). Индонезийские газеты выражают недовольство, что такие важные вопросы, как милитаризация Японии, расширение военно-стратегического сотрудничества Токио и Вашингтона в Азии, обсуждаются без участия стран АСЕАН.
Экономическая экспансия и рост японского милитаризма вызывают глубокую озабоченность и на Филиппинах. Президент Ф. Маркос в беседе с корреспондентом журнала «Эйша вик» говорил: «Среди нас есть немало тех, кто пострадал в годы войны. Естественно, военное укрепление Японии вызывает воспоминания о её вторжении и оккупации. Наш народ вместе с народами других стран АСЕАН выражает законную тревогу и беспокойство, что Япония однажды может вновь использовать военную силу для утверждения своего господства в регионе» («Эйша вик»).
Премьер-министр Малайзии Махтахир заявил 21 января 1983 года, накануне визита в Токио, что страны АСЕАН испытывают серьёзное беспокойство по поводу наращивания Японией своей военной мощи. Он сказал, что «если под обороной морских коммуникаций имеется в виду защита Малаккского пролива, как одна из задач обороны Японии, то мы испытываем страх» («Асахи симбун»).
Особо резкой критике японский милитаризм подвергается со стороны Корейской Народно-Демократической Республики, народ которой в свое время испытал на себе всю жестокость и алчность японских захватчиков. В беседе с делегацией ТАСС, состоявшейся 9 апреля 1948 г., тов. Ким Ир Сен подчеркнул, что возрождение японского милитаризма представляет собой большую угрозу для народов Азии и для дела мира во всем мире. «Мы, — заявил он, — с постоянной бдительностью следим за возрождением японского милитаризма».
Несмотря на все попытки японской и американской дипломатии успокоить страны ЮВА, убедить их, что милитаризация Японии якобы не представляет для них никакой опасности, общественно-политические круги и широкие слои населения стран Азии все более активно протестуют против усиления милитаристских устремлений Японии. «В странах АСЕАН, — писал в связи с этим журнал «Фар истерн экономик ревыо», —сохраняется подозрение не только среди представителей более старшего поколения, которое пережило Вторую мировую войну, но и среди молодёжи. Встретить понимание правительств стран — членов АСЕАН в вопросах, касающихся безопасности, это еще не означает получить гарантии того, что Японию не ожидает сильное сопротивление неправительственных кругов.
Нельзя не согласиться с этими высказываниями авторитетного журнала. В самой Японии можно прочитать и услышать немало высказываний относительно истинных намерений японских правящих кругов в отношении миролюбивых народов Азии и бассейна Тихого океана. Характерно для настроений правящей верхушки Японии высказывание одного из лидеров деловых кругов, председателя Федерации экономических организаций, председателя Совета директоров крупнейшего стального гиганта «Нихон стил» Е. Инаяма. «Чтобы выйти из депрессии, — говорил он, — нам нужна где-нибудь еще одна война».
Таков курс японских правящих кругов, который не может не вызывать озабоченности и беспокойства во всех миролюбивых странах, особенно в тех, которые расположены в непосредственной близости к складывающемуся очагу агрессии.
Главной силой, препятствующей экспансивным устремлениям Японии, являются Советский Союз, другие страны социалистического содружества. С первых дней капитуляции японского милитаризма СССР выступает за мирное, демократическое развитие Японии, за превращение её в миролюбивое, демократическое государство. В Токио не могут не понимать роль Советского Союза в укреплении дела мира и безопасности в Азии, в том числе в обеспечении мирного будущего самой Японии. В официальном издании японского министерства иностранных дел «Вага гай-коно канкё» подчёркивается, что «добрососедские, дружеские отношения с нашим соседом Советским Союзом... вносят свой вклад в ослабление напряжённости. Они являются также важнейшим условием сохранения стабильности обстановки в прилегающих к нашей стране районах, укрепления безопасности и обеспечения процветания пашей страны» («Япония: снова по пути милитаризации». Москва, 1980).
Такую оценку роли СССР давали в Японии не только в первый период после окончания Второй мировой войны, но и в последующие годы.
Усилиями обеих сторон советско-японские отношения получили значительное развитие в 60-х и начале 70-х годов. Заметно увеличился в эти годы объем торговли между двумя странами, дальнейшее развитие получило взаимовыгодное экономическое сотрудничество, возрос объем научных, культурных и технических связей, активизировались контакты на политическом уровне.
Но, к сожалению, в Японии имеются силы, которые активно пытаются затормозить дальнейшее развитие советско-японских отношений, поссорить два соседних народа. Крайне правые реакционные круги пытаются запугать японский народ мнимой агрессивностью Советского Союза, который якобы создаёт угрозу национальной безопасности страны, намерен-де оторвать Японию от друзей и союзников и включить её в орбиту советского влияния.
Основной бой ультраправые и махрово националистические организации решили дать по так называемому «территориальному вопросу». Они хотят доказать, что необходимо отторгнуть от Советского Союза Южно-Курильскую гряду островов, переданную СССР в результате военного разгрома Японии в соответствии с существующими международными соглашениями.
Подписывая акт о безоговорочной капитуляции, Япония приняла все условия Ялтинской и Потсдамской деклараций, в которых были определены условия послевоенного урегулирования для Японии. В частности, предусматривалось ограничение суверенитета Японии «островами Хонсю, Хоккайдо, Кюсю, Сикоку и теми менее крупными островами, которые мы укажем». В соответствии с Сан-Францисским договором, который был выработан на основе Ялтинского соглашения и Потсдамской декларации, Япония отказалась от всех прав на Корею, Тайвань, Пескадорские острова, Курильские острова и южную часть Сахалина, а также от находившихся у неё ранее по мандату Лиги наций тихоокеанских островов.
Несмотря на то, что в Сан-Францисском договоре, под которым стоит подпись и японских представителей, прямо и недвусмысленно говорится, что Япония отказывается от всяких прав и правооснований на Курильские острова и Южный Сахалин, которые были в свое время отторгнуты ею от России силой оружия, японские правящие круги вскоре после окончания войны стали вновь выдвигать наглые территориальные притязания на советские земли, требуя «возвращения» южной группы Курильских островов. При этом территориальные требования к нашей стране японские реваншисты увязывают с заключением договора между СССР и Японией. Разумеется, не может быть и речи, чтобы Советский Союз уступил Японии часть Курильских островов, являющихся неотъемлемой частью нашей социалистической Родины.
Таким образом, из-за позиции японских реакционных кругов, поддержанных США, заключение мирного договора с Японией до сих пор не нашло своего положительного решения, хотя со стороны Советского Союза нет недостатка в проявлении доброй воли. На официальных встречах министров иностранных дел Советский Союз неизменно проводит конструктивную линию в заключении мирного договора между двумя странами. Между тем правые силы в Японии занимают оголтелую реваншистскую позицию. Они все настойчивее выдвигают требование возвращения так называемых «северных территорий». При поддержке правительственных кругов ультраправые в Японии проводят общенациональные кампании шовинистического характера, организуют реваншистские сборища у здания советского посольства и других советских представительств. Они устраивают марши и различные фестивали, посвящённые возвращению «северных территорий», организуют периодические выезды японских министров для визуального осмотра советских островов. В стране издаётся масса литературы реваншистского толка. В ней искажается история территориального размежевания между Россией и Японией, проводится широкая обработка населения в духе необходимости усиления борьбы за отход к Японии Курильских островов.
Выступая на обеде в честь партийно-государственной делегации во главе с Ким Ир Сеном, Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР товарищ К.У. Черненко сказал: «...из Токио вновь звучат реваншистские ноты, выдвигаются территориальные претензии. Попытки повторить историю — причём на более опасной основе, в эпоху ядерного оружия — не могут не вызывать насторожённости у многих азиатских государств. Ничего доброго не сулят они и Японии» («Правда», 1984).
В январе 1978 года Советский Союз внёс предложение о заключении с Японией Договора о добрососедстве и сотрудничестве. Он охватил бы те области советско-японских отношений, которые созрели для того, чтобы поставить их на прочную договорную основу. В советском проекте содержатся такие обязательства сторон: разрешать споры исключительно мирными средствами и воздерживаться от угрозы силой или её применения; не допускать использования своей территории для совершения действий, способных нанести ущерб безопасности другой стороны; воздерживаться от каких-либо действий, поощряющих любую третью сторону предпринимать агрессивные акции против любой из Договаривающихся Сторон; проводить регулярные политические консультации, в том числе при возникновении обстановки, опасной для поддержания мира; продолжать предпринимать усилия в целях прекращения гонки вооружений (как ядерных, так и обычных видов) и достижения всеобщего и полного разоружения под эффективным международным контролем и т. д.
В проекте Договора подтверждается наше намерение продолжать переговоры о заключении мирного договора. Это выбивает из рук японских ультраправых тезис о том, что СССР намерен заключением Договора о добрососедстве и сотрудничестве похоронить заключение мирного договора.
Весьма важным моментом проекта Договора является статья 12. В пей говорится, что Советский Союз и Япония не претендуют сами и не признают чьих бы то ни было притязаний на какие-либо особые права или преимущества в мировых делах, включая притязания на доминирование в Азии и в районе Дальнего Востока.
Разумеется, заключение такого договора оздоровило бы советско-японские отношения, создало новый климат в отношениях между ними и явилось важным вкладом в дело мира в Азии и международной безопасности.
Прогрессивная печать, трезво мыслящие политические и государственные деятели Японии увидели в советском предложении стремление СССР к развитию дружеских отношений с Японией — своим дальневосточным соседом, свидетельство активной советской внешней политики, ставящей целью упрочение мира и добрососедства не только с Японией, но и со всеми странами Дальнего Востока и бассейна Тихого океана. Влиятельная газета «Асахи» считала особенно важной статью 2 проекта Договора, в которой говорится о неприменении силы между двумя государствами и о том, что все спорные вопросы обе страны будут решать исключительно мирными средствами. Это, по мнению газеты, выражает курс на разрядку междупоездной напряжённости, которая лежит в основе советской дипломатии.
Совершенно иную позицию по отношению к проекту Договора о добрососедстве и сотрудничестве заняли сторонники пересмотра послевоенных границ, шовинистические, ультраправые элементы, весьма влиятельные правительственные круги — противники налаживания взаимовыгодных отношений между двумя странами. Они развернули широкую кампанию против проекта Договора, обвиняя Советский Союз в самых нелепых намерениях в отношении Японии.
Отказ японских правящих кругов даже рассмотреть и изучить советское предложение говорит сам за себя. Такая позиция официальной Японии с головой выдаёт старых и новых милитаристов, которые вновь вынашивают планы развязывания больших и малых войн, разоблачает агрессивные устремления японских монополий, стремящихся к установлению своего господства на Дальнем Востоке и во всей Азии. Ясно, что им не нужны никакие договоры, направленные на обеспечение мира и безопасности в Азии, на упрочение свободы и независимости азиатских пародов.
Развязанная американской администрацией кампания клеветы и угроз в адрес Советского Союза в связи с афганскими событиями была подхвачена в Японии и продолжается по сей день.
Новым недружественным актом со стороны Японии явилась прокладка вблизи берегов СССР без согласования с соответствующими советскими организациями подводного кабеля для слежения за судами советского Военно-Морского Флота. 1 апреля 1983 года генеральный директор департамента УНО X. Нацумэ признал в парламенте, что он связан с таким же кабелем, проложенным Пентагоном в Атлантике, и что вся необходимая аппаратура предоставлена Соединёнными Штатами.
Япония заняла деструктивную позицию в вопросах ядерного разоружения, полностью поддержав курс администрации Рейгана на срыв переговоров в Женеве. Глава внешнеполитического ведомства Японии С. Абэ увязал этот вопрос с дальнейшим ухудшением советско-японских отношений. «Правительство Японии, — сказал С. Абэ, — готово к «охлаждению отношении» с Советским Союзом. Оно и впредь будет вынуждено занимать жёсткую позицию».
Позиция, занятая официальными кругами Токио в Вильямсберге в мае 1983 года, в частности по вопросу об отношении к СССР, подверглась критике в японской печати за то, что премьер Я. Накасонэ взял на себя роль «адвоката ядерной стратегии Рейгана» и по жёсткости своего тона во многом превзошёл даже английских тори.
Аналогичную позицию японский премьер-министр Я. Накасонэ занял и на совещании лидеров наиболее развитых стран Запада, состоявшемся в июне 1984 г. в Лондоне, где он вместе с Рейганом оказывал неприкрытое давление на западноевропейские страны, пытаясь подтолкнуть их к активным антисоветским действиям.
Активное подключение Японии на совещании в Вильямсберге к военно-политической системе НАТО вдохновило японские военные круги на откровенно антисоветские акции в пограничных с СССР районах. После Впльямсберга бывший начальник Управления национальной обороны К. Таникава совершил провокационный вояж в северную часть острова Хоккайдо. Он демонстративно осмотрел в бинокль расположенные неподалёку советские острова и наблюдал за тренировочной наступательной операцией «сил самообороны» с участием истребителей-бомбардировщиков, вертолётов и танков.
Эти акции были расценены в Советском Союзе как проявление явно недружественной позиции. 9 ноября 1983 года в заявлении японскому правительству Советская сторона предупредила, что осуществление замыслов по наращиванию вооружённых сил вблизи советских границ, в частности реализация соглашения УНО Японии с Пентагоном о размещении в 1985 году на американской военной базе Мисава (Северное Хонсю) 48 новейших истребителей-бомбардировщиков Ф-16, способных нести ядерное оружие, вынудило бы Советский Союз к дальнейшим шагам по нейтрализации опасности, исходящей с территории Японии.
Давая оценку политике Японии в отношении Советского Союза, Председатель Совета Министров СССР Н.А. Тихонов отметил в новогоднем интервью, что «японское правительство не без оглядки на противоположную сторону Тихого океана сознательно взяло курс, я бы сказал, на демонтаж всей системы советско-японских отношений, созданной усилиями двух стран в послевоенный период».
Глава Советского правительства подчеркнул, что такой курс вряд ли отвечает национальным интересам Японии и что «единственно разумный путь — это всемерное расширение и упрочение взаимовыгодных связей в духе добрососедства». Он вновь указал, что «в Советском Союзе с уважением и симпатией относятся к народу Японии и искренне желают, чтобы в наших отношениях взяли верх доверие и добрососедство. Никаких других помыслов у советских людей не было и нет» («Правда», 1984).
Процесс оздоровления обстановки на Дальнем Востоке и во всей Азии в значительной мере будет зависеть от состояния советско-японских отношений. Если японские правящие круги встанут на путь политического реализма, до конца извлекут уроки из трагедии Второй мировой войны и поставят экономический потенциал страны на службу миру и безопасности в Азии, то от этого выиграют все народы Азиатского континента, и прежде всего сам японский народ.
Вопрос о путях дальнейшего развития Японии волнует широкую демократическую общественность этой страны. Народ, испытавший на себе все ужасы военно-фашистского режима и понёсший огромные жертвы, не хочет возврата к трагическому прошлому. Прогрессивные силы Японии решительно выступают против экономической экспансии монополий. Коммунистическая и Социалистическая партии вместе с другими отрядами японской демократии настойчиво требуют, чтобы Япония активно включилась в процесс ослабления международной напряжённости, заняла активную позицию в вопросах разоружения, последовательно выступала за развитие страны по пути мира и безопасности в Азии на основе совместных усилий государств великого Азиатского континента.
Опрос общественного мнения, проведённый газетой «Майнити» в конце ноября 1983 года, показывает, что курс японского правительства на поддержку администрации Рейгана в вопросах гонки ядерных вооружений непопулярен среди населения. Только 12% опрошенных согласны с тем, что «ядерное оружие является средством сдерживания войны». Почти в четыре раза больше — 41% заявили, что, наоборот, оно «создаёт угрозу миру». Около 47% опрошенных проявили обеспокоенность в связи с усилением международной напряжённости в результате вторжения американских войск на Гренаду, интервенцией в Ливане, разрывом переговоров в Женеве. Простых люден очень волнует вопрос, «не будет ли Япония вовлечена в международные конфликты» в результате все более активной поддержки американской политики.
Правительство утверждает, что на территории Японии нет ядерного оружия и что оно принимает заверения США в том, что такое оружие не находится на борту посещающих японские порты американских подводных лодок и авианосцев. Однако 65% опрошенных выразили уверенность в том, что ядерное оружие ввозится нелегально на борту американских кораблей и транспортируется через японские территориальные воды.
Правительство выражает готовность неуклонно наращивать военные расходы и ищет различного рода юридические уловки, чтобы оправдать тот факт, что, возможно, уже в будущем году они превысят 1% ВНП. Но подавляющее большинство опрошенных — 70% выступило против того, чтобы расходы на военные нужды выходили за пределы установленного лимита в 1 % ВНП.
Правительство ведёт через различные комиссии активную подготовку к пересмотру Конституции, но только 13% высказались за пересмотр статьи 9, тогда как подавляющее большинство потребовало строгого соблюдения всех положений этого высшего закона страны.
Правительство в основу своей политики все более явно ставит всемерное расширение связей с США и активизацию своего участия в военно-стратегической системе империализма и обострении конфронтации с Советским Союзом и другими социалистическими странами. Однако подавляющее большинство явно отвергло этот курс Я. Накасонэ, и только 20% опрошенных согласились, что «необходимо, придерживаясь договора безопасности, преимущественно укреплять союз с США и Западом».
Практическим выражением воли широких слоёв населения явились состоявшиеся 18 декабря 1983 года выборы в палату представителей японского парламента. Вопреки надеждам, правящая либерально-демократическая партия потерпела такое поражение, какого она не знала с момента своего создания в ноябре 1955 года. Она потеряла 36 мест, и только в результате закулисных махинаций Я. Накасонэ удалось удержаться у власти и сформировать свой второй кабинет. Это было недвусмысленное осуждение проводимого правящими кругами курса, яркая демонстрация нежелания японского народа поддержать курс на превращение Японии в угрозу миру и безопасности на Дальнем Востоке.
Советский Союз внимательно следит за деятельностью тех политических сил в Японии, которые пытаются вновь толкнуть Японию на пагубный путь войны и агрессии, и принимает необходимые меры для укрепления политического и военно-экономического могущества нашей страны во имя упрочения мира и международной безопасности.
Выход в свет третьего издания книги Л.Н, Смирнова и Е.Б. Зайцева «Суд в Токио», в которой глубоко проанализированы причины военного краха японского милитаризма, имеет большое актуальное значение и сегодня. Она будит тревогу у всех людей доброй воли по поводу опасных последствий курса японского милитаризма, который вновь набирает силу, угрожая всеобщему миру и международной безопасности. Она напоминает о трагическом периоде японской истории, который не должен повториться. Наконец, она служит предупреждением тем политическим и военным деятелям современной Японии, которых ничему не научила история.
Доктор исторических наук, профессор И. Коваленко

 

НАШЕ ДОСЬЕ: СМИРНОВ ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ

Советский юрист, государственный и общественный деятель, председатель Верховного суда СССР.
Родился в 1911 году в Петербурге. Совмещал учёбу в Ленинградском правовом институте с пропагандистской работой. В течение нескольких лет работал в системе «Пролеткульта» лектором, инструктором пропаганды, методистом в музеях. С 1934 года работал в органах прокуратуры Ленинграда и Мурманска. Прошёл путь от следователя до старшего Карающая рука замученных народов... следователя. Во время великой Отечественной войны работал военным следователем в прокуратурах действующих армий и Ленинградского фронта. Суд в Токио-5...
С 1942 года выполнял специальные поручения по расследованию злодеяний гитлеровских захватчиков на временно оккупированной территории СССР. По окончании войны стал одним из активных участников, поддерживающих обвинение во время Нюрнбергского Международного судебного процесса. Был заместителем главного обвинителя от СССР на Токийском Международном судебном процессе по делу главных японских военных преступников. Поддерживал государственное обвинение на Хабаровском судебном процессе по делу японских военных, признанных виновными в подготовке бактериологической войны.
В 1957 году Лев Николаевич Смирнов был избран заместителем Председателя Верховного Суда СССР, а затем с 1962 года, в течение десяти лет являлся Председателем Верховного Суда РСФСР.
В 1972 году Лев Смирнов был избран Председателем Верховного Суда СССР.
Он также был членом постоянного консультативного комитета экспертов ООН по предупреждению преступности и обращению с преступниками, членом Совета Международной организации юристов-демократов, Почётным доктором права ряда зарубежных университетов.
Награждён тремя орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции, был удостоен звания Героя Социалистического Труда.
Умер в 1986 году.
Конец.

 

«Интер-Пресса»  ✰  МТК «Вечная Память» ✰  Авторы конкурса ✰  Лауреаты конкурса ✰  Журнал «Сенатор»