СУД В ТОКИО

Текст статьи

Суд в Токио-2... Большинство рассчитывало хотя бы частично утопить правду в болоте многословия, елико возможно, затянуть процесс. Почти год — с 24 февраля 1947 года по 12 января 1948 года — защита представляла своп доказательства. Эти усилия адвокатов получили отражение в стенограмме, включавшей 20171 страницу. Суду было представлено 1602 документа и 524 свидетеля. 31 день длилась заключительная речь защиты, объем стенограммы которой составлял 6033 машинописные страницы. Для сравнения укажем, что обвинение произносило заключительную речь 14 дней, а объем стенограммы составлял 3126 страниц. И столь широкие, необоснованно широкие возможности были предоставлены для защиты тем, кто, находясь у власти, казнил, пытал, заключал без суда и следствия в концентрационные лагеря многие сотни тысяч ни в чем не повинных людей.
Однако Кэндзи Доихара из всех подсудимых наиболее сдержанно, мы бы сказали, скупо использовал эти возможности. Его они не прельщали. Как опытный разведчик, он был способен лучше других оценить силу улик, собранных обвинением. Однако заставить совсем молчать своих адвокатов, как молчал он сам, Доихара, конечно, не мог. Да и не хотел этого: ведь полный отказ от фазы защиты мог быть истолкован как его молчаливое согласие с тем, что утверждало обвинение. Когда же адвокаты вступили в дело, то, кроме неприятностей и конфуза, это ничего не дало старому разведчику, хотя его фаза защиты и была самой короткой на процессе.
Защита, например, пыталась доказать недоказуемое: будто Кэндзи Доихара был другом китайского народа и ни в каких интригах, связанных с организацией автономных правительств по всему Китаю, он, разумеется, участия не принимал. Подтвердить это был призван свидетель Макото Аидзава, служивший под командованием Кэндзи Доихара — главы военной миссии в Мукдене с апреля 1933 по март 1936 года. Пока зачитывались показания самого Аидзава (он ведал отделом прессы при военной миссии в Мукдене), все шло гладко. Но вот его взял в оборот обвинитель китайский судья Ни.
Вопрос: Когда вы работали под командованием Доихара, знали ли вы, что в 1935 году он предпринял политическое наступление для создания независимого государства в Северном Китае под угрозой послать пять дивизий за Великую Китайскую стену и посадить императора Маньчжоу-го в Пекине?
Ответ: Я ничего не знаю об этом. Суд в Токио-2...
Вопрос: Знаете ли вы, что он был в районе Пекина и Тяньзиня в ноябре 1935 года в связи с вышеназванным движением?
Ответ: Да.
Вопрос: Знаете ли вы, что газеты всего мира сообщали о деятельности Доихара в районе Тяньзиня и Пекина в связи с организацией движения за автономию пяти провинций?

Ответ: Печать, может быть, в то время и помещала подобные сообщения, по я не помню их сейчас. Я не думаю, что генерал Доихара имел какое-нибудь отношение к сепаратистскому движению пяти провинций Северного Китая.
Вопрос: Поскольку вы занимались сбором сведений как лицо, ведавшее отделом прессы, вы читали эти газетные сообщения?
Ответ: По-моему, я читал их.
Вопрос: Кому миссия передавала различные собранные сведения?
Ответ: Командующему (имеется в виду командующий Квантунской армией. — Авт.).
И тут лживый свидетель попадает в ловушку. Обвинитель Ни предъявляет Аидзава подписанный им же доклад. Какая коварная штука эти документы, неумолимые свидетели недоброго прошлого.
Вопрос: Этот доклад был составлен отделом прессы вашей миссии, когда вы служили там?
Ответ: Это доклад, составленный военной миссией.
Вопрос: Видите ли вы на этой странице фразу: «Одного упоминания имени Доихара и Итагаки достаточно для того, чтобы навести ужас на народ Северного Китая»?
Ответ: Могу я прежде всего сказать о докладе? Это доклад, составленный военной миссией в Мукдене. Подобные документы посылались армии, заместителю начальника генерального штаба и заместителю военного министра.
— Но вы не ответили на вопрос, — резонно замечает обвинитель.
— Я не закончил ответа, — откликается Аидзава и тут же пытается доказать, что его доклад командующему Квантунской армией о событиях в Северном Китае тех лет не более чем сводка газетных уток с клеветой на непорочного Кэндзи Доихара.
Военного журналиста сменяет у свидетельского пульта дипломат Каудзуэ Кувадзима, который в тридцатых годах был генеральным консулом в Тяньзине. Дело в том, что обвинение предъявило ряд секретных телеграмм Кувадзима, адресованных тогдашнему министру иностранных дел Японии барону Сидэхара. В этих телеграммах в весьма неприятных для Доихара выражениях (неприятных, разумеется, в тот момент, когда за них пришлось держать ответ перед судом) оценивалась его подлинная роль при восшествии на маньчжурский престол Генри Пу И. Суд в Токио-2...
Защита вызвала Кувадзима на процесс с единственной целью — смягчить впечатление, которое его давнишние телеграммы, адресованные Сидэхара, могли произвести на суд. Зачитывают его аффидевит: «Будучи генеральным консулом, я собирал различную информацию относительно обвиняемого Кэндзи Доихара, который, я полагаю, был связан в своих действиях с упомянутым маньчжурским инцидентом и передавал тайную информацию по телеграфу тогдашнему министру иностранных дел Сидэхара или начальнику азиатского бюро министерства иностранных дел. Некоторые из этих телеграмм были представлены в качестве доказательств обвинения».
По словам Кувадзима, выходило, что он по секретным каналам снабжал своего министра информацией, которая, по сути дела, ничего не стоила. Сам он как генеральный консул был слишком занят, чтобы вести расследование действий Доихара, и полностью зависел поэтому от своих подчинённых, которые собирали такие сведения как могли.
Председатель, естественно, поинтересовался, чем вообще было вызвано появление его телеграмм.
— Согласно инструкциям, полученным мною, мнение министра иностранных дел заключалось в том, что сейчас не время для появления Генри Пу И в Маньчжурии, — ответил Кувадзима.
Последовал уточняющий вопрос председателя:
— Было ли министерство иностранных дел против возвращения Пу И когда бы то ни было?
Ответ: Насколько я понимал, а также согласно инструкциям, которые я получил, в тот момент еще не настало время для возвращения Пу И в Маньчжурию...
Теперь суду стало ясно, что между японскими военными и дипломатами существовало разногласие чисто тактического характера: немедленно превратить Пу И в марионеточного императора или сделать это позже?
Допрос продолжает обвинитель Ни.
Вопрос: Барон Сидэхара прислал вам по телеграфу инструкцию относительно похищения императора? Значит, вы знали, что осуществление плана следует задержать, но быть наготове?
Ответ: Я получил от министра иностранных дел такую инструкцию: увидеться с Генри Пу И и посоветовать ему не приезжать в Маньчжурию.
Вопрос: Значит, вы посылали это сообщение не в порядке обычного обмена телеграммами, но в ответ на инструкцию барона Сидэхара, переданную вам, не так ли?
Ответ: Конечно, я беседовал с Пу И и передал ему совет согласно инструкции министра иностранных дел.
Вопрос: Господин свидетель, в последнем абзаце аффидевита вы говорите: «Что касается моего личного знакомства с Доихара, то я, насколько мне помнится, встречался с ним два раза, и мы ограничивались только светской беседой». Правда ли, что в своих телеграммах барону Сидэхара вы упоминали, что имели несколько бесед с самим генералом Доихара? Суд в Токио-2...
Ответ: Ни в одной из своих телеграмм я не ссылался на свои беседы с генералом Доихара...
Тогда судья Ни вынужден уличить свидетеля в банальной лжи. Обвинитель предъявляет Кувадзима телеграмму, которую тот отправлял своему министру. «Я дважды исчерпывающе доказывал Доихара, что ему нельзя совершать столь поспешных действий, — говорилось в телеграмме. — Однако он по-прежнему собирается свергнуть Чжан Сюэляна, и есть опасение, что в ближайшем будущем он будет зачинщиком нового инцидента в районе Тяньдзиня...»
Кувадзима смущённо молчит. Обвинитель Ни спрашивает, помнит ли он, что его телеграммы о деятельности Доихара не только содержали сообщения, полученные из различных источников, но и подтверждались телеграммами японских консулов, находившихся в Шанхае, Нанкине и Пекине.
Кувадзима отрицательно качает головой. Вопросов к нему у обвинения больше нет, и посрамлённый Кувадзима покидает свидетельское место.
На этом допросе свидетеля Кувадзима заканчиваются и попытки защиты опровергнуть обвинения, выдвинутые против Доихара, в частности в преступной деятельности в Маньчжурии и Китае.
Начинается представление доказательств защиты, связанных с бесчинствами, учинёнными войсками генерала Доихара во время боев 1937-1938 годов па железной дороге Пекин-Ханькоу.
Итак, фаза защиты.
У свидетельского пульта генерал-лейтенант Кандзи Ядзаки. Обвинение возражает против отдельных пунктов его письменных показаний как явно тенденциозных. И это абсолютно справедливо. Многие эпизоды, которые привёл свидетель Кандзи Ядзаки, смахивали на забавные анекдоты и очень мало походили на серьёзные свидетельские показания в отношении человека, войска которого на протяжении многих лет чинили насилия и зверства па китайской территории.
Аналогичные показания дали и другие свидетели, в прошлом подчинённые Доихара. Лейтмотив их выступлений был один: «Он любил китайцев и заботился о них больше, чем о нас». Лживость показаний таких свидетелей была столь очевидной, что обвинение даже не подвергало их перекрёстному допросу.
Защита обошла молчанием обвинение Доихара, касающееся его работы на ответственной должности в генеральном штабе в 1938 году. Между тем Доихара обвинялся и был осуждён за соучастие в агрессивной военной акции против СССР в районе озера Хасан, поскольку
этой боевой операцией руководил японский генеральный штаб.
Умолчав об этом, адвокаты взяли под обстрел другое обвинение против Доихара — о его участии в необъявленной агрессивной войне Японии против СССР в районе реки Халхин-Гол в 1939 году (на Токийском процессе эта акция полупила название «номонханский инцидент»), Доихара в то время командовал 5-й армией.
Итак, за пультом свидетель защиты Такусиро Хаттори — штабной офицер Квантунской армии, В аффидевите он утверждал, что Доихара не может нести никакой ответственности за «номонханский инцидент», так как его 5-я армия имела целью лишь оборону Восточной Маньчжурии. Перекрёстный допрос ведёт советский обвинитель полковник Иванов.
Вопрос: Скажите, свидетель, а пулемётные, моторизованные, зенитные и другие специальные части, выделенные из пятой армии и отправленные в район Халхин-Гола, как вы сообщаете на странице второй своего аффидевита, принимали участие в операции?
Ответ: Да.
Вопрос: Приказы об отправке этих частей командующий Квантунской армией отдавал генералу Доихара или непосредственно командирам частей, отправленных в район Халхин-Гола?
Ответ: Приказы отдавались генералу Доихара...
Так становится ясным, что Доихара лично отдавал приказы наиболее мобильным и хорошо вооружённым частям своей армии принять участие в агрессивной необъявленной войне против СССР в районе реки Халхин-Гол. Суд в Токио-2...
Обвинитель продолжает наступление. Он стремится доказать, что Доихара хорошо знал конечные стратегические цели «номонханского инцидента», ведь это была крупнейшая военная операция. Достаточно сказать, что японцы потеряли в ней около 55 тысяч солдат, множество танков, орудий, самолётов. Японский генеральный штаб рассчитывал, что победа в этой операции положит успешное начало войне против СССР, позволит осуществить выход японских войск в район озера Байкал, захватить советское Приморье, а также оккупировать мир.
То, что бои на Халхин-Голе кончились сокрушительным разгромом японских войск, так же как в меньшем масштабе и годом раньше у озера Хасан, разумеется, не учитывалось в плане генерального штаба в Токио.
Именно 5-я армия Доихара была нацелена на захват советского Приморья, и, разумеется, её командующий знал об этом. Но свидетель защиты Такусиро Хаттори упорно уходил от признания этого факта. Однако точные вопросы обвинителя вынудили его сделать это.
Вопрос: Уточните, свидетель, не была ли дислоцирована пятая армия в пограничных районах Восточной Маньчжурии для операции против советского Приморья?
Ответ: Пятая армия охраняла восточные границы Маньчжурии с целью её обороны.
Вопрос: Сообщал ли штаб Квантунской армии командующему пятой армией генералу Доихара задачи этой армии согласно оперативному плану войны против СССР в 1939 году?
Ответ: Что касается оперативных планов, я думаю, что их проекты представлялись командующему Квантунской армией.
Обвинитель (настойчиво): Но генералу Доихара были известны боевые задачи, стоящие перед его армией в случае войны с Советским Союзом, не так ли?
Свидетель (с явной неохотой): Генерал Доихара знал об оперативном плане на случай возникновения войны, но только постольку, поскольку это касалось пятой армии.
Вопрос: Были ли известны вам, офицеру штаба Квантунской армии, содержание оперативного плана войны против СССР в 1939 году и задачи пятой армии по этому плану?
Ответ: Да, мне это было известно.
Вопрос: Не предусматривались ли оперативным планом войны против СССР в 1939 году операции по захвату советской Приморской области? И не должна ли была пятая армия участвовать в этих операциях?
Ответ: Командующий не знает о своих военных обязанностях до тех пор, пока не начнётся война...
Вопрос: Господин свидетель, вы не ответили па мой вопрос. Скажите, пожалуйста, «да» или «нет»?..
— Ваша честь, — обращается к председателю адвокат Уоррен, — я возражаю против того, чтобы свидетеля просили ответить «да» или «нет».
Но председатель отлично понимает, о чем идёт речь, и поддерживает советского обвинителя:
— Я прошу свидетеля ответить «да» или «нет», а если необходимо, дополнить ответ объяснением, — твёрдо говорит он.
— Нет, — произносит свидетель защиты Такусиро Хаттори, — основной обязанностью пятой армии была оборона. Всегда только оборона. Поэтому первой задачей пятой армии и её действиями была оборона...
Кажется, все ясно: свидетель устоял. Но тут его подводит собственное прошлое, прошлое офицера генерального штаба, который хорошо понимает, что в ходе планирования наступательной, агрессивной боевой операции командующему армией может быть дан только один вариант — вариант глухой обороны, и Хаттори невольно проговаривается:
— Конечно, при рассмотрении вопросов об обороне всегда учитывается возможность наступательной обороны.
— Входила ли в этот план наступательной обороны операция по захвату советской Приморской области? — следует тут же вопрос обвинителя.
Но Хаттори уже спохватился и вместо ответа пустился в философские рассуждения о том, что «наступательные действия вытекают из мысли о наступательной обороне». Суд в Токио-2...
Обвинителю остаётся только одно: раскрыть перед Трибуналом подлинное лицо этого свидетеля защиты.
— Генерал, не принимали ли вы участия в разработке военных планов против СССР, будучи штабным офицером Квантунской армии и генерального штаба японской армии? — спрашивает полковник Иванов.
И Такусиро Хаттори вынужден скромно признать:
— Я имел отношение к стратегическим и военным планам...
Подобные свидетели защиты, разумеется, не могли спасти Доихара от обвинений по поводу его участия в агрессивной войне против СССР. И, как известно читателю, Трибунал признал эти обвинения доказанными.
Ну а что же противопоставляла защита Доихара такому тяжкому обвинению, как систематическое нарушение законов и обычаев ведения войны, в результате чего погибли тысячи невинных людей?
Сами факты зверств защита даже не пыталась подвергнуть сомнению, слишком страшны, сильны и убедительны были доказательства, представленные обвинением.
Поэтому адвокаты Доихара избрали иной путь — они стремились доказать, что их клиент, командовавший армиями и фронтами, якобы не нёс ответственности за состояние дел в лагерях военнопленных, расположенных в районах дислокации его войск. Ответственность за это они возложили опять же на плечи бывших подчинённых своего клиента.
Рассматривается период с апреля 1944 года по апрель 1945 года, когда Доихара командовал 7-м фронтом, который охватывал территорию Малайи, Суматры, Явы и некоторое время Борнео.
Зачитывается аффидевит свидетеля Фува Хироси — подполковника, бывшего штабного офицера 7-го фронта. Он утверждает, что, поскольку 7-й фронт входил в состав так называемой Южной армии, которой командовал фельдмаршал Хисаити Тэраути (к началу процесса его уже не было в живых), вся ответственность за состояние дел в лагерях военнопленных лежала якобы только на Тэраути. «Ситуация была такова. Командующий Южной армией нёс полную ответственность за администрацию и обращение с военнопленными, находившимися в его непосредственном ведении. Командующий фронтом не имел никаких полномочий в этом вопросе и не нёс никакой ответственности. Если лагеря для военнопленных даже помещались на территории, находящейся под юрисдикцией фронта, они все равно не подчинялись командующему фронтом». Суд в Токио-2...
Обвинитель полковник Морнэн в первую очередь пытается уточнить структуру японского военного подчинения, о которой сообщил свидетель.
— Значит, командующий фронтом подчинялся непосредственно командующему армией? — спрашивает он свидетеля... и получает утвердительный ответ.
Председатель: Мне вовсе не кажется, что вы имеете в виду обращение с военнопленными, полковник. Наоборот, я не могу понять, что вы хотите узнать.
Полковник Морнэн: Вы правы, сэр. Дело в том, что свидетель описывает совершенно необычную структуру организации армии, которая в корне отличается от обычной структуры.
— Этого достаточно, — замечает председатель.
И полковник Морнэн переходит к существу вопроса.
— Свидетель, — говорит он, — я зачитаю вам статью третью японского указа о лагерях для военнопленных от 23 декабря 1941 года: «Военнопленные в лагерях находятся в ведении командующего армией или командующего гарнизоном и под общим контролем министра». Можете ли вы совместить практику командующего Южной армией с тем, что предусмотрено статьёй о военнопленных?
— Эта статья относится к военнопленным, находящимся в лагерях собственно Японии, — растерянно говорит свидетель Фува Хироси. — А когда речь идёт о военнопленных, находившихся в лагерях, которые были расположены на колониальных территориях, то, я думаю, что командующий Южной армией и является тем самым командующим армией, о котором упоминается в статье третьей...
Но вот заходит речь о лагерях военнопленных, расположенных в самой Японии, где с мая 1943 года по март 1944 года Доихара тоже командовал фронтом — Восточным, в который входил и район Токио. Показания об этих лагерях даёт бывший начальник штаба Восточного фронта генерал Нэтти Тацуми. Выясняется, что и в самой Японии командующий фронтом не отвечал за состояние дел в лагерях военнопленных, если, конечно, верить Нэтти Тацуми, который утверждал: «Я служил начальником штаба генерала Доихара все то время, пока он являлся командующим Восточным фронтом, и поэтому я знаком с его инструкциями и системой контроля над военнопленными в районе Токио. Основной целью Восточного фронта была оборона Токио и прилегающих к нему районов, являющихся самым важным участком обороны собственно Японии. Суд в Токио-2...
Что касается обращения с военнопленными на территории собственно Японии и на оккупированных территориях, то этими вопросами ведали две специальные организации. С этой целью было учреждено два отдельных бюро, первое известно как информационное бюро по делам военнопленных, другое — бюро по контролю над военнопленными. Оба эти бюро возглавлялись одним человеком, и обе организации непосредственно подчинялись военному министру».
Впрочем, перед лицом очевидных фактов и этот свидетель вынужден был кое-что признать. Он, например, сообщил, что кроме двух названных выше бюро в Токио были созданы районные центры по осуществлению контроля над военнопленными, находящимися в ведении Восточного фронта. Эти районные центры подчинялись уже командующему Восточным фронтом, в ведении которого насчитывалось около 20 отрядов, включавших 4 тысячи военнопленных.
Нэтти Тацуми был, видимо, заранее информирован защитой о том, что обвинение предъявило доказательства, подтверждающие не только знание Доихара условий, в которых находились военнопленные в районах расположения его войск, но и то, что он лично инспектировал лагеря. И вот какие показания дал по этому поводу Нэтти Тацуми: «Я не хочу сказать, что Доихара не получал никаких сведений относительно военнопленных, потому что на самом деле он ежемесячно получал сообщения об условиях, в которых находились военнопленные. Но в этих сообщениях никогда ничего не говорилось относительно плохого отношения к ним. Я знаю, что кроме выполнявшихся Доихара основных обязанностей он проявлял интерес к условиям, в которых приходилось жить и работать военнопленным, и иногда посещал лагеря, находившиеся в его ведении.
Во время одного из посещений лагеря Наоцу генерал Доихара узнал, что в лагере было недостаточно хорошо налажено медицинское обслуживание и что в случае серьёзных заболеваний приходилось вызывать врачей и привозить медикаменты из города Сибата, расположенною довольно далеко от лагеря.
Несмотря на тот факт, что кроме этого лагеря для военнопленных там было много частей японской армии, а также гражданских селений, которые в равной степени могли жаловаться на плохое медицинское обслуживание, генерал Доихара прикомандировал к этому лагерю несколько врачей, работавших в армейском госпитале неподалёку от лагеря».
Обвинитель китайский судья Сян отказался от перекрёстного допроса Нэтти Тацуми. И правильно поступил: в показаниях этого свидетеля правдой было лишь то, что Доихара знал, как жили военнопленные, не только по сводкам, но и на основе личных впечатлений. Все остальное было ложью.
А теперь вернёмся к идиллическому описанию посещения Доихара лагеря Наоцу и результатов его визита, как они изложены в показаниях Тацуми, и сопоставим это с тем, что зафиксировано судом во втором томе дополнений к приговору. «Наоцу — голод, никакой медицинской помощи, незаконное использование на работах и пытки военнопленных. Доихара инспектировал этот лагерь. Наоцу является приморским городом в заливе Тояма на северном побережье острова Хонсю, к северо-западу от Токио. Этот лагерь функционировал с декабря 1942 до августа 1944 года. В декабре 1942 года в этот лагерь была доставлена первая партия австралийских военное пленных, насчитывающая 300 человек. Норма продовольствия была непостоянна, она состояла на 15 процентов из риса, на 60 процентов из ячменя и на 25 процентов из кукурузы. Для военнопленных, выполнявших лёгкую работу, выдавалось около 500 граммов этой смеси. Военнопленным, работавшим в длинной смене, выдавалось немногим больше. Военнопленные умирали от недоедания.
В этом лагере из-за отсутствия медицинской помощи умерло более 60 человек. Другой непосредственной причиной смерти являлись постоянные побои и продолжительный рабочий день при недостаточности питания. В лагерях было большое количество насекомых. В них кишели вши, клопы, в уборных были черви. Хотя на складе имелось около 300-400 пар обуви, присланной обществом Красного Креста, обувь не выдавалась военнопленным, а в то время уже лежал глубокий снег. В сентябре 1943 года Доихара инспектировал этот лагерь. Во время его инспекции условия в этом лагере были очень плохие, хотя лагерь и был «приглажен» в связи с этой инспекцией. Он осмотрел палаты для больных и помещения для офицеров. После его инспекции не наступило никаких улучшений». Суд в Токио-2...
И не только в Наоцу оставил свои кровавые следы Кэндзи Доихара в бытность командующим Восточным фронтом в Токио. Но не всюду, к сожалению, удалось неоспоримо доказать его виновность. Зато действия Доихара по нарушению законов и обычаев ведения войны в период его командования 7-м фронтом были установлены с безупречной достоверностью, и ему пришлось выслушать в приговоре их справедливую и суровую оценку: «Этот фронт включал Малайю, Суматру, Яву и в течение некоторого времени Борнео. Доихара нёс ответственность за снабжение пленных продовольствием и медикаментами. Имеются явные доказательства того, что пленные подвергались вопиюще плохому обращению при снабжении их этими предметами. Пленные голодали и погибали в результате плохого питания и болезней на почве недоедания. Причём количество подобных случаев было ужасающим. В таких условиях находились только военнопленные, и эти условия не распространялись на тех, в чьих руках они находились. Защита утверждала, что в результате ухудшения военного положения Японии в этих районах, а также в результате разрыва коммуникаций стало невозможно обеспечить лучшее снабжение военнопленных. Доказательства, однако, подтверждают, что продовольствие, медикаменты имелись в наличии и могли быть использованы для облегчения тех ужасных условий, в которых находились пленные. Но их не выдавали пленным, так как это противоречило бы политике, за которую нёс ответственность Доихара. В соответствии с этими выводами о фактах преступлений Доихара признается виновным по пункту пятьдесят четвёртому обвинительного акта» (указанный пункт гласил: «Обвинение в даче приказов, полномочий и разрешений обращаться бесчеловечно с военнопленными и гражданскими интернированными лицами». — Авт.).
За участие в подготовке, развязывании и ведении агрессивных войн, за нарушение законов и обычаев ведения войны Кэндзи Доихара был приговорён Международным военным трибуналом к смертной казни через повешение.
22 ноября 1948 года генерал Макартур, который в качестве главнокомандующего союзными войсками на основании Устава Трибунала имел «право в любое время смягчить наказание или каким-либо образом изменить приговор, но не повысить наказание», утвердил в целом решение, вынесенное Международным военным трибуналом. При этом он указал, что «не может найти никакого упущения или упущений в ходе судебного разбирательства, чтобы оправдать вмешательство в приговор».
Как только это стало известно осужденным, Доихара, разумеется, не без помощи американской защиты, стал искать выход. И, как ни странно, нашёл его: старый разведчик подал апелляцию... в Верховный суд США.
Столь же неожиданный ход сделал и генерал Макартур. Вместо того чтобы выполнить требование Устава и отдать приказ о приведении приговора в исполнение, он направил жалобу Доихара в Верховный суд США. А примеру Доихара тут же последовали подсудимые Хирота, Кидо, Ока, Сато, Симада, Того...
6 декабря 1948 года Верховный суд США стал решать вопрос — принять ли эти странные жалобы для рассмотрения по существу. Странные потому, что составлены они были с нарушением азов юриспруденции. Ведь в них содержалась просьба о пересмотре приговора, вынесенного международным судом, а адресовалась эта просьба суду национальному. Но эта нелепица не смутила большую часть почтенных членов Верховного суда США: пятью голосами против четырёх они решили принять жалобы к рассмотрению и назначили разбор дела на 16 декабря 1948 года. Суд в Токио-2...
Такое решение вызвало негодование прогрессивных кругов разных стран. Член Международного военного трибунала от Китая — судья Мэй Цзэин, критикуя его, резонно заметил: «Если решение, вынесенное Международным военным трибуналом, представляющим одиннадцать держав, подлежит пересмотру со стороны национального суда, каким бы высоким он ни был, то существует справедливое опасение, что любое международное решение и действие может быть таким же образом подвергнуто пересмотру и изменению одной страной».
Даже член Трибунала от Голландии Ролинг, частично не согласившийся с приговором и составивший свое особое мнение, заявил, что решение американского суда «ошибка, вызывающая удивление».
Но принятое решение никак нельзя было назвать ошибкой. Это была очередная попытка реакционных кругов Вашингтона навязать свою волю другим государствам. И не случайно даже вашингтонский корреспондент агентства Ассошиэйтед Пресс расценил её, как «вмешательство в международные дела».
Критикуя действия Макартура, приостановившего исполнение приговора, один из обвинителей заявил: «Макартур превысил свои полномочия, не сумев (точнее — не пожелав. — Авт.) провести различие между своими обязанностями в качестве командующего американской армией на Дальнем Востоке, с одной стороны, и в качестве главнокомандующего союзными войсками — с другой».
Возмущение в разных странах, в том числе и в самих США, было столь велико, что правительство Соединённых Штатов вынуждено было выступить против решения своего Верховного суда. Заместитель министра юстиции от имени вашингтонской администрации обратился в Верховный суд с официальным письмом. В нем прямо указывалось, что любое вмешательство американского суда в действия Международного военного трибунала не только нанесёт ущерб международному правосудию и авторитету международного права, но и «повредит также другим усилиям, направленным на достижение сотрудничества, в частности в Организации Объединённых Нации». В письме подчёркивалось, что Верховный суд США, естественно, лишён полномочий пересматривать соглашение, заключённое американским президентом с союзниками в период Второй мировой войны, касающееся наказания военных преступников.
Все это в совокупности возымело действие: 16 декабря 1948 года Верховный суд США отложил рассмотрение апелляций, а через несколько дней вообще отказался рассматривать подобные жалобы. Суд в Токио-2...
Так рухнула последняя надежда Кэндзи Доихара. 22 декабря 1948 года ровно в 24 часа во дворе тюрьмы Сугамо в Токио началась казнь. Через тридцать минут все было кончено. Главные японские военные преступники Тодзио, Хирота, Доихара, Кимура, Мацуи, Муто, Итагаки были повешены в присутствии членов союзного совета для Японии. Приговор привёл в исполнение американский сержант Джон Вуд, тот самый, который выполнял аналогичную миссию в отношении главных немецких военных преступников, осужденных в Нюрнберге.

 

 

НЕУДАВШИЙСЯ ТАЛЕЙРАН

Три шага в длину, два в ширину... Мечется в одиночной камере образцовой Токийской тюрьмы Сугамо коротконогий пожилой человек. Через маленькое зарешеченное оконце, прорезанное почти под потолком, в камеру проникает весеннее солнце: на дворе апрель 1946 года.
Внезапно узник резко останавливается, потом устремляется к столу — откидной доске, опирающейся на металлическую ногу. На столе двумя стопками сложены многочисленные документы, печатные издания, доставленные адвокатом. Надо готовиться к защите. Сухая старческая рука с лиловыми венами перебирает красочные журналы на разных языках. Глаза подолгу задерживаются на фотографиях. На них в десятках вариантов изображён он, Всукэ Мацуока, в зените власти и славы. Суд в Токио-2...
Вот громадный кабинет в рейхсканцелярии в Берлине. Массивный письменный стол, рядом на подставке черного дерева огромный многоцветный глобус. Фюрер любил все масштабное. За столом улыбающийся Гитлер. Перед ним в мягком кресле он — Мацуока. Сидит спокойно, небрежно закинув ногу за ногу, лицо непроницаемо, широко расставленные и хитрые, как тогда утверждали, маленькие глазки совсем незаметны за массивной оправой очков. Холеное, но бесцветное лицо, слегка оттопыренные большие уши, короткие густые усы, еще черные в те годы. Жёсткие, очень густые волосы острижены под машинку. Строгий, черный, застёгнутый на четыре пуговицы пиджак с белоснежным платком в нагрудном кармане контрастирует с таким же белоснежным стоячим, туго накрахмаленным воротником с отогнутыми уголками. Такие носили в начале века. Весь облик Мацуока, может быть, несколько старомоден, зато небросок, солиден и неизменен, как солидна и неизменна мощь страны, которую он имеет честь представлять. Справа от Гитлера стоит Риббентроп, видимо что-то доказывая фюреру. Маленький, невзрачный, Мацуока терпеть не мог этого наглого, хлыщеватого, преуспевающего «сверхдипломата», как услужливо окрестила его тогдашняя западная пресса.
А вот другой снимок. Кремль. Молотов подписывает советско-японский пакт о нейтралитете. Остальные стоят. Рядом со Сталиным, чуть впереди, Мацуока в своей неизменной старомодной одежде.
На другой фотографии те же лица, только за столом сидит Мацуока. Он старательно выписывает иероглифы под советско-японским пактом о нейтралитете. Ворох газет и журналов того времени. Весь мир, затаив дыхание, стремится разгадать, па чью чашу весов бросит Япония свою военную мощь? Что в действительности представляет собой сфинкс японской внешней политики, которую олицетворял в то время он, Ёсукэ Мацуока?
Все это происходило тоже в апреле, но 1941 года. Суд в Токио-2...
Просто не верится, что прошло всего пять лет: какой короткий срок и какой огромный путь — с вершины власти до одиночки в тюрьме Сугамо. Вот уже год, как фюрер предпочёл яд суду. Скоро полгода, как аналогичное решение принял князь Фумимаро Коноэ... Да, они с Мацуока крепко повздорили, перед тем как разошлись навсегда в горячие июльские дни 1941 года. Кто знает, как сложилась бы судьба, и не только их двоих, если бы Коноэ послушался тогда настойчивых советов Мацуока... А теперь — нет Японии, нет и Германии. Скоро повесят его и еще многих здесь, в Токио, то же произойдёт и там, в Нюрнберге...
Наверное, он здорово изменился за эти годы, особенно за последний, 1946-й. Тюрьма и болезни никого не красят. А у него сейчас чертовски «удачное» сочетание: эта камера и, как утверждают врачи, туберкулёз лёгких. Он, наверное, совсем не похож на свои фотографии, что лежат на столе. У заключённого возникает острое желание посмотреть на себя... Зеркало! Эти американцы оберегают его жизнь, как некую драгоценность. Обломками стекла можно легко вскрыть вены. Поэтому зеркало выдаётся только для бритья, разумеется электробритвой, в присутствии дежурного американского офицера. Мацуока берегут и тщательно лечат. Он ведь должен умереть не собственной смертью и не от собственной руки, а только с помощью палача. У них отличные медики, у этих американских оккупантов. Когда волевой, упрямый генерал Хидэки Тодзио — премьер и военный министр в решающие 1941-1944 годы получил приказ о явке в тюрьму Сугамо, он сразу понял, что к чему. Старый вояка стрелял уверенно — прямо в сердце. А вот физиологию знал худо: в висок — надёжнее. Выстрел прогремел в момент сокращения сердца... пуля прошла на какую-то долю миллиметра выше. И американцы вытащили Тодзио, можно сказать, с того света, выходили его. Теперь он возглавляет скамью подсудимых. И место Мацуока где-то рядом с ним...
Ёсукэ Мацуока родился в марте 1880 года в префектуре Ямагути. В 20 лет окончил юридический факультет Орегонского университета в Соединённых Штатах Америки, отлично овладев английским языком. Когда подошёл к финишу и дверь одиночной камеры плотно закрылась за ним, Мацуока было почти 66 лет. Жизненный путь его был богат событиями и примечательными встречами.
В 24 года он уже японский консул в Шанхае, затем занимает различные должности в Дайренском губернаторстве. Поздней осенью 1907 года его отзывают в Токио. Двадцатисемилетний дипломат назначается секретарём министерства иностранных дел. Казалось бы, дверь открыта — начинается большая политическая карьера. Но Мацуока неуживчив, непомерно самолюбив, своеволен, его распирает апломб, а главное — он очень коварен. Высокое начальство решает осадить его и направляет третьим секретарём посольства в Бельгию. Затем снова четыре года в Китае, но уже в качестве второго секретаря посольства. Далее, в 1912-1913 годах, — туманный, сырой Санкт-Петербург. И Мацуока доволен: он второй секретарь одного из наиболее важных японских представительств. Теперь он уже опытнее. Жизнь научила его скрывать мысли, намерения, желания, быть, когда нужно, непроницаемо сдержанным. Постепенно он становится тем Мацуока, который во всю ширь развернётся в канун Второй мировой войны: человеком, сотканным из лжи, коварства, ненависти и презрения к людям, умеющим быть и высокомерным, и, если требуется, слащаво вежливым, когда это может принести пользу делу.
Такие качества не остались незамеченными в Токио. Там вспомнили и о том, что он свободно владеет английским, что жил и учился в США. В канун Первой мировой войны Мацуока переводят в Вашингтон. В 36 лет он уже первый секретарь японского посольства. А в начале 1917 года, ровно через десять лет, Мацуока снова в Токио на прежней должности секретаря министерства иностранных дел. Теперь уже он устраивает церемонных японских дипломатов высшего ранга. Они наивно полагают, что обломали рога этому не в меру заносчивому и своевольному субъекту. Проходит еще год, и Мацуока — секретарь премьер-министра. Вскоре, в период интервенции, его направляют на работу во временный комитет по финансированию экономических мероприятий в Сибири. Там Мацуока пробыл недолго, но просторы и богатства этого края запомнил прочно. Суд в Токио-2...
Кончается Первая мировая война, и в феврале 1919 года Мацуока командируют в качестве члена японской делегации на мирную конференцию в Версаль. Там его роль скромна и незаметна. Он просто учится делать мировую политику и перекраивать карту земного шара у таких столпов буржуазной дипломатии, как Ллойд-Джордж, Клемансо и Вильсон. А вернувшись на родину летом 1921 года, по собственному желанию покидает министерство иностранных дел. Ведь ему уже 40 лет. Пришла пора соединить политику с бизнесом. Через несколько дней его назначают директором Южно-Маньчжурской железнодорожной компании, и он становится одним из экономических хозяев страны, население которой превышает 30 миллионов, ибо, как указывалось, ЮМЖД фактически принадлежала вся крупная промышленность Маньчжурии. Там Ёсукэ Мацуока с небольшими перерывами трудится 18 лет. С кресла директора пересаживается в кресло заместителя председателя, а потом и председателя компании Южно-Маньчжурской железной дороги. Попутно он избирается членом парламента, членом правительственной комиссии, которая призвана создать нефтяную компанию и руководить ею, членом другого, еще более важного правительственного комитета, имеющего целью организовать компанию «По освоению (точнее — по беспощадной эксплуатации. — Авт.) Северного и Центрального Китая», оккупированного к 1938 году японскими войсками. Теперь Мацуока — важная и нужная персона. Он еще успевает исполнять обязанности канцлера кабинета министров.
В этот кипучий период своей жизни Мацуока выполняет в 1932-1933 годах одно весьма ответственное политическое поручение. Он впервые появляется на международной арене, но уже не в качестве скромного члена делегации, как это было в Версале, а в качестве главы японской делегации на чрезвычайной конференции Лиги Наций в Женеве. Конференция эта была посвящена событиям действительно чрезвычайным. Отправляя Мацуока в Женеву, император лично пожаловал ему офицерские права, хотя этот щуплый, изнеженный, хилый человек никогда не знал тягот военной службы. Просто в дополнение к многочисленным орденам и высоким придворным званиям эта монаршая милость должна была придать еще больший вес и значимость его персоне на Ассамблее Лиги Наций.
Кстати, об орденах. Мацуока обладал особой способностью приобретать их повсюду. Мы не случайно сказали «приобретать». Первую награду — орден Единого луча восходящего солнца он получил в 1906 году «за заслуги во время русско-японской войны», хотя в то время мирно и скромно секретарствовал в Дайренском губернаторстве и не появлялся даже вблизи линии фронта. Пройдёт ровно десять лет, и из рук русского царя он получит орден Станислава II степени, на сей раз за заслуги перед Россией в период Первой мировой войны. Каковы были эти «заслуги», знал, вероятно, только Мацуока и, может быть, Николай II. Ведь японские войска, являвшиеся в те годы формальным союзником России, были заняты главным образом почти бескровным захватом германских колоний в Юго-Восточной Азии. Сам же Мацуока — и это, пожалуй, самое пикантное — был переведён из России в Вашингтон за девять месяцев до начала Первой мировой войны! Суд в Токио-2...
Находясь на японской дипломатической службе в Китае и делая все, чтобы утвердить и приумножить там японские привилегии, Мацуока ухитрился получить и от китайского правительства орден Дракона. Неудивительно, что в Токио не осталась незамеченной ловкость молодого дипломата, ему тут же вручили орден Священного сокровища V степени.
Мацуока было всего 14 лет, когда Япония фактически захватила Корею (формально акт аннексии был провозглашён в 1910 году). Естественно, что в этом возрасте Мацуока не имел ни малейшего касательства к этому событию. Тем не менее его коллекция наград пополнилась медалью «В память об аннексии Кореи».
Разумеется, Мацуока имел ордена, полученные и за дела реальные, хотя и весьма неблаговидные. Речь идёт о его участии в успешной экономической эксплуатации захваченной Маньчжурии, в превращении её в военный плацдарм, нацеленный против СССР и Китайской Республики, об аналогичных действиях в Северном и Центральном Китае. Все это было замечено и оценено в Токио. Награды посыпались как из рога изобилия. Ордена Двойного луча восходящего солнца, Священного сокровища IV степени, «За заслуги» III степени и многие другие (всего одиннадцать!), а также ряд последовательно присвоенных придворных званий засвидетельствованы в «личном деле Ёсукэ Мацуока». Кстати, «дело» это в конечном счёте оказалось в материалах союзного обвинения.
Но вернёмся в Женеву. Уже известная читателю комиссия лорда Литтона 2 октября 1932 года опубликовала свой доклад, где, правда с некоторыми оговорками, подтверждался незаконный захват Японией китайской провинции Маньчжурии и организация там прояпонского режима. К этому времени Токио успел признать де-юре Маньчжоу-го как государство. Доклад Литтона в ноябре 1932 года обсуждался сперва на Совете, а потом и на Ассамблее Лиги Наций. На Мацуока была возложена деликатная и нелёгкая миссия превратить белое в черное, доказав, что именно народ Маньчжурии потребовал создания самостоятельного государства, а японские войска явились простыми исполнителями этой воли. В Токио полагали, что Мацуока, католику по вероисповеданию, отлично владевшему английским, хорошо знающему быт и нравы западных стран, такая задача будет более по плечу, чем любому другому японскому дипломату.
Сам Мацуока стремился внешним светским блеском прикрыть убожество имевшихся в его распоряжении доводов и приобрести друзей среди западных дипломатов. Прибыв в Женеву во главе многочисленной делегации, оп целиком занял одну из лучших гостиниц тех лет «Метрополь», закупил дорогие, наиболее модных марок автомобили. Соря деньгами, Мацуока устраивал бесконечные приёмы, демонстративно появляясь среди гостей в кимоно. Он как бы подчёркивал: смотрите — я ваш по воспитанию, образованию, вероисповеданию, но не забывайте — я японец по национальности, а потому патриот. Расходы его не смущали, но «урожай» оказался ничтожным. На Ассамблее Лиги Наций Мацуока произнёс в характерном для него туманно-демагогическом стиле пламенную речь при гробовом молчании зала. Заканчивая выступление, он заявил: «Я исповедую христианскую религию, верю в Бога и потому не забываю, что две тысячи лет назад нашего Христа распяли только потому, что он нёс миру новую правду. Мы, японцы, ныне тоже хотим новой жизни для униженных и эксплуатируемых народов Азии... За это некоторые имущие страны хотят распять Японию на своём золотом кресте. Но пусть не забывают — наше государство непорочный, но далеко не робкий агнец». Суд в Токио-2...
Естественно, что такого рода тирады вызывали саркастические улыбки даже у циничных дипломатов капиталистических стран. И тем не менее Англия, Франция, Германия, Италия оказались сторонниками умиротворения агрессора. Представители же малых стран — Швеции, Норвегии, Ирландии, Чехословакии — требовали соблюдения Устава Лиги Наций, а следовательно, осуждения действий Японии в Маньчжурии.
В декабре 1932 года Ассамблея передала вопрос на изучение комиссии из 19 человек. Спустя два месяца эта комиссия подтвердила правильность выводов доклада Литтона.
Неблагоприятно складывалась в то время и международная обстановка для миссии Мацуока. Гитлер только что захватил власть в Германии, и основа его внешнеполитического курса определялась требованием пересмотреть существовавшее тогда территориальное статус-кво. Это побудило Лигу Наций занять более твёрдую позицию и защищать свой Устав. Мацуока не мог не понять происходящего и, когда доклад комиссии обсуждался на Ассамблее, выдвинул уже новые аргументы. Обращаясь к будущим «мюнхенцам», он убеждал их, что Маньчжурия оккупирована с единственной целью — «стать оплотом Японии против Советского Союза», что «рост коммунизма в самом Китае также представляет собой вопрос огромной важности для европейских государств и Соединённых Штатов, по сравнению с которым все другие проблемы теряют всякое значение». Он доказывал, что Маньчжурия, полностью порвав свои отношения с Китаем, стала барьером против коммунистической опасности на Дальнем Востоке. С этой точки зрения каждому государственному деятелю должна быть понятна вся значимость такого государства, как Маньчжоу-го. Однако к этому времени ведущие капиталистические страны не без основания начали усматривать в действиях Японии угрозу своим колониальным интересам в Юго-Восточной Азии. Суд в Токио-2...
24 февраля 1933 года Ассамблея Лиги Нации сорока двумя голосами против одного (Мацуока) утвердила доклад Литтона. Представителю Японии оставался один выход: заявив, что «усилия японского правительства, направленные на сотрудничество с Лигой Наций в деле разрешения японо-китайского конфликта, достигли предела», Мацуока немедленно и демонстративно покинул зал заседаний. На вокзале, в нарушение дипломатического протокола, японскую делегацию никто не провожал.
Казалось очевидным, что первое ответственное выступление Мацуока на международной дипломатической арене, хотя оно и проходило под испытанным флагом антикоммунизма, окончилось сокрушительным поражением. Тем не менее в Японии ему была устроена восторженная встреча. В ней участвовали даже школьники, Мацуока приветствовали как героя. Японские историки утверждают, что его встретили так, как в свое время встречали главу японской делегации — Дзютаро Комура после заключения Портсмутского договора с побеждённой в 1905 году царской Россией.
В чем же дело? В стечении обстоятельств. В те годы, чтобы добраться из Женевы в Токио, требовалось не меньше полумесяца. Колеса поездов, которые везли Мацуока на родину, вращались медленнее, чем колеса истории: 25 февраля 1933 года, на следующий день после принятия Лигой Наций доклада Литтона, как бы в насмешку над этой акцией, японские войска вторглись в Жэхэ — одну из провинций Внутренней Монголии, на границе с Маньчжурией. Оккупировав её в течение считанных дней, японское правительство присоединило и эту китайскую территорию к Маньчжоу-го и без перерыва повело успешное наступление на другую провинцию Внутренней Монголии — Чахар. А что же Лига Наций и великие капиталистические державы, вершившие её делами? Ведь их интересы были действительно задеты! Они ограничились новыми словесными протестами, а на деле палец о палец не ударили, чтобы остановить агрессоров. Политика «дальневосточного Мюнхена» постепенно и зримо набирала силы.
Шовинистическая японская пропаганда на все лады убеждала народ, что основа новых успехов — следствие мудрой политики 4 японской делегации, которая, покинув Лигу Наций, обеспечила империи свободу действий и продемонстрировала всю силу и независимость японской политики. Так Мацуока после бесславного поражения в Женеве оказался героем в Токио. Суд в Токио-2...
Пройдёт некоторое время, и Гитлер, распрощавшись с Лигой Наций, последует примеру японцев. А в апреле
1933 года японские войска проникли в провинцию Хубэй и в конце мая оказались у ворот Пекина и Тяньзиня.
Мацуока же вернулся в захваченную японцами Маньчжурию и в качестве председателя Южно-Маньчжурской железнодорожной компании продолжал эксплуатировать эту страну, готовить там мощный военный плацдарм для дальнейшей агрессии. Плодотворность подобной деятельности отмечена была в 1935 году высшей наградой его родины — орденом Священного сокровища I степени, а также орденом «За заслуги во время инцидента 1931-1934 годов» (так токийские империалисты именовали развязанную ими агрессивную войну против Китайской Республики).
Но активность Мацуока в эти годы не ограничивается бурной деятельностью, связанной с Китаем. В этом невзрачном человечке жила неудержимая ненависть ко всему, что родилось в огне Октябрьской революции. Мацуока владела навязчивая идея, что именно на его хилые плечи история взвалила великую цель разгрома международного коммунизма, что, естественно, требовало в первую очередь уничтожения Советского Союза. Приход нацистов к власти, их идейная близость Мацуока породили несложную мысль, что только союзу Берлин-Токио такая задача по плечу. У Мацуока оказались многочисленные и мощные единомышленники — владельцы «молодых», быстро набиравших рост концернов, таких, как «Мангё», «Накадзима» и других. Эти монополии, нажившиеся па грабеже Северо-Восточного Китая, с жадностью и вожделением смотрели на соседнюю Сибирь с её огромными просторами и неисчислимыми природными богатствами. Их поддерживали и некоторые тесно связанные с ними «старые» «дзайбацу», такие, как, например, «Мицуи». Командование Квантунской армии в Маньчжурии полностью разделяло такие взгляды и стремления. Всем этим людям был близок по совместной эксплуатации Китая председатель компании ЮМЖД Ёсукэ Мацуока, а еще ближе были пропагандируемые им идеи. Будущие подсудимые на Токийском процессе Сиратори (посол в Риме) и Осима (сперва военный атташе, а затем посол в Берлине) были также страстными сторонниками концепции Мацуока. В Токио эту группу решительно поддерживал в 1936-1937 годах Коки Хирота, в то время премьер и министр иностранных дел, а впоследствии тоже подсудимый, повешенный по приговору Международного военного трибунала. Суд в Токио-2...
Весной 1935 года Осима и Риббентроп начали переговоры о германо-японском союзе. В августе 1936 года кабинет Коки Хирота сформулировал декларацию о «национальной политике». Характеризуя суть этой декларации в отношении СССР, Трибунал в приговоре указал: «В качестве одного из практических шагов Япония «должна была стремиться уничтожить русскую угрозу па севере» (здесь и далее Трибуналом взяты в кавычки цитаты из декларации о «национальной политике», попавшей в руки союзных держав. — Авт.). Особое внимание должно было уделяться упрочению военной мощи Кореи и Маньчжурии, чтобы Япония могла «нанести удар русским в самом начале войны». «Изучение этой декларации... — резюмирует Трибунал, — показывает намерение напасть на Советский Союз с целью захвата части его территории».
Естественно, что в такой обстановке переговоры Осима и Риббентропа быстро пришли к успешному концу, и 25 ноября 1936 года Япония и Германия подписали так называемый «антикоминтерновский Пакт», к которому через год присоединилась и Италия. Была опубликована только та часть пакта, в которой указывалось, что договаривающиеся стороны будут информировать друг друга о деятельности Коммунистического Интернационала и совещаться о необходимых мерах обороны. Однако к пакту было приложено секретное соглашение, захваченное союзными державами после окончания второй мировой войны. Это соглашение было оглашено обвинением на Токийском процессе. Интересна оценка, которая дана в приговоре названному дипломатическому документу, заключённому под флагом антикоммунизма: «Как было указано бывшим государственным секретарём Соединённых Штатов Корделлом Хэллом, «хотя пакт внешне был заключён для самообороны против коммунизма, фактически он являлся подготовительным шагом для дальнейших мер насильственной экспансии со стороны разбойничьих государств». Наше мнение, сложившееся независимо от этого высказывания, то же самое.
Пакт в первую очередь был направлен против СССР».
Подтверждением такого вывода может служить, например, оглашённая Трибуналом телеграмма тогдашнего японского посла в Германии Мусянокодзи своему министру иностранных дел. Её текст был согласован с Риббентропом: «Твёрдо убеждён, что только вышеупомянутое секретное соглашение (к «антикоминтерновскому пакту». — Авт.) будет решающим для будущей политики Германии в отношении СССР».
Сам министр иностранных дел Арита, выступая на заседании Тайного совета Японской империи, утвердившего этот пакт 25 ноября 1937 года, заявил: «Отныне Советская Россия должна понимать, что ей приходится стоять лицом к лицу с Германией и Японией». Советское правительство и его дипломатия поняли это правильно и своевременно. Выступая в связи с «антикоминтерновским Пактом», нарком иностранных дел М.М. Литвинов сказал: «Люди сведущие отказываются верить, что для составления опубликованных двух куцых статей японо-германского соглашения необходимо было вести эти переговоры в течение пятнадцати месяцев, что вести эти переговоры надо было поручить с японской стороны генералу (Осима. — Авт.), а с германской — «сверхдипломату» (Риббентропу. — Авт.). Все это свидетельствует о том, что «антикоминтерновский Пакт» фактически является тайным соглашением, направленным против Советского Союза... Не выиграет также репутация искренности японского правительства, заверившего нас в своем стремлении к установлению мирных отношений с Советским Союзом...» Суд в Токио-2...
Все это отнюдь не заставило токийских министров покраснеть. В официальном заявлении японского министерства иностранных дел, опубликованном в прессе, отрицалось существование каких бы то ни было секретных статей, приложенных к пакту, и утверждалось, что настоящее соглашение не направлено против Советского Союза или специально против какой-либо другой страны».
За всеми переговорами об «антикоминтерновском пакте» чувствовалась режиссёрская рука и дипломатический почерк Ёсукэ Мацуока, который в своей деятельности, как мы еще не раз убедимся, возвёл ложь, коварство, обман и предательство в ранг государственной внешней политики. И это не предположение авторов, это исторический факт, засвидетельствованный самим... Мацуока.
Американский обвинитель Тавеннер оглашает подлинник записи первой беседы между только что назначенным министром иностранных дел и колоний Мацуока и германским послом в Токио генералом Оттом. Беседа эта происходила 1 августа 1940 года. Она весьма точно показывает личность Мацуока и характер его дипломатии. К последней мы еще вернёмся, а пока процитируем только отрывок из этой беседы. «Я считаю, — говорил Мацуока, — что фюрер Гитлер и немецкий министр иностранных дел должны знать так же хорошо, как ваше превосходительство, что я являюсь одним из инициаторов японо-германского «антикоминтерновского Пакта».
Это позволило Тавеннеру в своей речи с полным основанием утверждать, что «обвиняемый Ёсукэ Мацуока, в то время являвшийся официальным чиновником Южно-Маньчжурской железной дороги, признал в 1940 году, что он одно из тех лиц, которые были ответственны за заключение «антикоминтерновского пакта».
Агрессивность и антисоветская направленность «антикоминтерновского Пакта» получили на процессе еще одно подтверждение в фазе обвинения военного атташе, а затем посла в Берлине генерала Хироси Осима, осужденного к пожизненному заключению. Этот страстный поборник тесного японо-германского союза, враг Советского государства и восторженный поклонник Гитлера и его политики в августе 1939 года получил чувствительный удар: Риббентроп, с которым Осима был в личных дружеских отношениях, незадолго до своей поездки в Москву предупредил его в самой общей форме о возможности соглашения Германии с СССР. Прошло несколько дней, и советско-германский пакт о ненападении стал реальностью. Генерал Осима был потрясён так же, как и его высокое начальство, для которого вообще все случившееся явилось полной неожиданностью. Ведь в статье второй секретного соглашения, приложенного к «антикоминтерновскому Пакту», было чётко записано, что «Высокие Договаривающиеся Стороны не будут заключать без взаимного соглашения никаких политических договоров с Союзом Советских Социалистических Республик, которые не соответствуют духу настоящего соглашения». И вдруг — такой Удар!
В Токио, очевидно, полагали, что коварство, обман и ложь являются прерогативой только правительства Страны восходящего солнца, а потому японцы совершенно серьёзно обвинили Берлин в предательстве. 26 августа 1939 года японский министр иностранных дел Арита поручил Осима передать германскому правительству, что «японское правительство рассматривает пакт о ненападении и договор, который недавно был заключён между германским правительством и правительством Союза Советских Социалистических Республик, как противоречащие секретному соглашению, приложенному к «антикоминтерновскому Пакту».
Какое блестящее и авторитетное подтверждение агрессивности и антисоветской направленности дипломатического документа, вошедшего в историю как «антикоминтерновский Пакт». Можно себе представить, каково было состояние генерала Осима, когда он получил подобное предписание: ему, который приложил немало усилий для заключения «антикоминтерновского Пакта», ему, убеждённому стороннику этого Пакта, украсившему его своей подписью, предстояло лично передать Риббентропу такой протест! Другой японский дипломат — Сиратори, тоже, как известно, занявший свое место на скамье подсудимых, не без юмора писал по этому поводу в своём аффидевите, что посла Осима заставили «пить кипяток».
Однако Хироси Осима, когда требовалось, поступал наперекор собственному правительству. Он дал «кипятку» остыть и вручил протест не 26 августа, а только 18 сентября 1939 года. Дата была выбрана не случайно. К этому времени вермахт успешно закончил польскую кампанию, и Осима было чем подсластить пилюлю. Согласно докладной статс-секретаря германского министерства иностранных дел фон Вейцзекера, оглашённой на процессе обвинителем Хайдом, события эти развернулись следующим образом: «Сегодня японский посол поздравил нас с успехами польской кампании. Затем, чувствуя себя несколько неловко, он вынул бумагу, датированную 26 августа, и сказал: «Как вам известно, в конце августа я отказался выразить резкий протест, как мне это поручило сделать японское правительство. Но я не мог действовать наперекор этому предписанию, поэтому я только телеграфировал, что последовал приказу, и ждал конца польской кампании. Я полагал, что этот шаг тогда не будет так важен...» Посол прибавил, что если это соответствует нашему мнению, то эта бумага могла бы считаться невручённой. Он полагал, что наш ответ на японский протест не был бы ни уместным, ни своевременным». Суд в Токио-2...
Нельзя не согласиться, что такое поведение посла по отношению к своему правительству и такое высказывание, адресованное представителю другой державы, обвинённой Японией в «предательстве», случай весьма редкий в истории дипломатии. Но единомышленник Мацуока являлся послом особого рода. И не случайно один из обвинителей на процессе метко сказал, что Осима был больше нацистом, чем японцем.
Драматизм положения усугублялся в те дни еще одним весьма существенным обстоятельством, заставившим «пить кипяток» не только Осима в Берлине, но и весь кабинет министров в Токио. Дело в том, что влиятельным японским кругам, мечтавшим об уничтожении Советского Союза, хотелось усилить антисоветскую направленность «антикоминтерновского пакта». Так родилась мысль о «пакте трех», то есть о военном союзе Японии, Германии и Италии. Правда, осуществить это удалось лишь значительно позднее самому Мацуока в бытность его министром иностранных дел. Но не будем забегать вперёд, вернёмся к истокам событий. Против кого же должен был быть обращён новый военный союз агрессивных государств? В этом вопросе между Токио и Берлином обнаружились значительные разногласия.
Обвинитель Хайд оглашает допрос Осима на следствии от 4 февраля 1946 года. В нем Осима подтверждает, что при посещении Риббентропа в начале января 1938 года они обсуждали вопрос о том, нет ли способа, благодаря которому Германия и Япония могли бы сблизиться еще больше. Осима немедленно поставил об этом в известность японский генеральный штаб. На первый взгляд кажется странным — почему не министерство иностранных дел? Однако тому, кто знает положение в Токио в те годы, ясно, что Осима выбрал правильный адрес: в милитаристской Японии вопросы внешней политики нередко так переплетались с чисто военными проблемами, что решающее слово оставалось за генеральным штабом, а также за военным и морским министерствами. Ответ несколько задержался. Очевидно, проблема изучалась. Наконец, в июле 1938 года, как показал Осима, он «получил сообщение из отдела общих дел генерального штаба... Они приветствовали развитие сотрудничества Германии и Японии... Однако указывалось: главное, что нужно помнить в развитии этого сотрудничества, — это соглашение об объединённых действиях против Советской России». В начале июля того же 1938 года Осима сообщил об этом Риббентропу. «Сверхдипломат» попросил время для обдумывания. Несколько дней спустя Риббентроп вызвал Осима для срочных переговоров и сообщил ему свое мнение, основанное на беседах с Гитлером: «Он (Риббентроп, — Авт.) предложил договор о взаимопомощи, направленный не только против СССР, но и против всех стран». Если верить Осима, Риббентроп убеждал его, что только такой пакт «будет достаточно сильным, чтобы сохранить мир во всем мире». Однако Осима хорошо знал, что значит в устах нациста «забота о мире», и, видимо, от неожиданности оробел: «Я сказал, что, по-моему мнению, для Японии будет крайне трудно согласиться на такие далеко идущие цели, как пакт о взаимопомощи, направленный против всего мира, ибо она была готова действовать только против России». Правда, впоследствии робость быстро прошла, и Осима стал убеждённым сторонником германского предложения.
Так как расхождения между Германией и Японией по этому коренному вопросу обычным дипломатическим путём преодолеть не удалось, то в начале февраля 1939 года в Европу прибыла специальная миссия, возглавляемая Ито. Сперва она посетила Рим, а затем в сопровождении Сиратори, тогда японского посла в Италии, а впоследствии подсудимого на процессе, прибыла в Берлин. По словам Осима, специальная миссия привезла компромиссное предложение, смысл которого сводился к следующему: «Россия будет основным объектом этого пакта, другие страны пока остаются на втором плане и будут относиться к пакту только в том случае, если они станут коммунистическими». Однако такое предложение означало не более чем простую игру слов и фактически подтверждало прежнюю позицию: ведь СССР был тогда единственным социалистическим государством. Поэтому Берлин и Рим, энергично готовившихся к переделу мира, такой компромисс не устраивал. Это нашло отражение в ряде доказательств, представленных обвинением на процессе.
Так министр иностранных дел Италии граф Чиано записал в своём дневнике 8 марта 1939 года: «Задержка (с заключением «пакта трех». — Авт.) и вся система японской процедуры заставляет меня скептически относиться к возможности эффективного сотрудничества фашистской и нацистской динамичности с «флегматичной медлительностью японцев». В начале апреля 1939 года японцы представляют новый проект, который приводит Риббентропа в крайнее раздражение. Теперь Токио согласен заключить договор, соответствующий германскому и итальянскому проекту, но... оставляет за собой право, как сообщает секретная телеграмма Риббентропа своему послу в Токио, «вручить декларацию английскому, французскому и американскому послам следующего содержания: пакт является только развитием «антикоминтерновского пакта»; стороны рассматривают Россию как врага. Англия, Франция и Америка не должны думать, что подразумеваются они». Суд в Токио-2...
Как видим, в Токио достаточно точно понимали и в своих интересах хотели использовать глобальную мюнхенскую политику западных, так называемых демократических держав. Для Рима же и Берлина выдвигался другой довод: «Япония по политическим и особенно экономическим причинам не в состоянии открыто выступить против трех демократических государств». «Сверхдипломат» сообщает послу, что для него, как и для Чиано, этот новый проект «совершенно непригоден».
Переговоры зашли в тупик, и тогда премьер-министр Хиранума, в дальнейшем тоже подсудимый на Токийском процессе, через германского посла Отта передал 4 мая 1939 года свое личное послание Гитлеру. Это послание после победы попало в Берлине в руки союзных держав и фигурировало в материалах обвинения. Оно заслуживает внимания. «Я выражаю глубочайшее восхищение, — писал Хиранума, — великой мудростью и железной волей, благодаря которым его превосходительство рейхсканцлер Германии Гитлер выполняет почётную задачу восстановления своей страны и установления международного мира, основанного на принципах справедливости». И это писалось после поглощения Австрии, предательского захвата Чехословакии и в период безудержного террора против всех инакомыслящих внутри самого рейха!
«Я, со своей стороны, как премьер-министр Японии также озабочен укреплением мира и поддержанием нового порядка в Восточной Азии, основанного на принципах справедливости и высшей морали». Под этими принципами, очевидно, подразумевались захват и беспощадная эксплуатация огромных территорий Китайской Республики, страшная, поразившая весь мир резня в Шанхае и Нанкине, события на озере Хасан и назревавшая очередная агрессивная акция против СССР и мир на Халхин-Голе. Какие классические образцы лжи и лицемерия империалистической дипломатии! О них, к сожалению, еще рано забывать.
«И если сегодня, — продолжал Хиранума, — я имею в виду... усилить «антикоминтерновский пакт», то это происходит не из-за какой-то выгоды, а из-за надежды, что таким путём мы сможем внести наш вклад в дело общего мира, основанного на принципах справедливости и высокой морали». Теперь весь мир знает, что, когда полтора года спустя этот «пакт трех» все же был заключён лично Мацуока, он явился последним толчком, обрушившим на человечество гигантский шквал Второй мировой войны с её неисчислимыми бедствиями.
После этого лживо-лирического вступления начиналась суть самого послания: «Я могу заверить вас, что Япония твёрдо и бесповоротно решила стоять на стороне Германии и Италии, даже если одна из них подвергнется нападению одной или нескольких держав без участия Советского Союза...» Казалось бы, все хорошо, все препятствия сняты — Япония готова сражаться плечом к плечу с Германией и Италией даже против всего мира. Но, когда читаешь дипломатический документ, не надо торопиться с выводами, по крайней мере пока не дошёл до последнего слова. А потому вернёмся к посланию Хиранума: «Однако Япония при создавшихся обстоятельствах ни сейчас, ни в ближайшем будущем практически не сможет оказать Германии и Италии какой-либо военной помощи... Япония с радостью окажет такую поддержку, когда это будет возможно при изменившихся обстоятельствах. Я в особенности хотел бы получить согласие Германии и Италии по этому пункту».
Разумеется, Хиранума такого согласия не получил. Берлину и Риму, готовившим в этот период удары против нескольких держав, нужна была не словесная эквилибристика, а конкретные практические дела. «Пакт трех» имел целью заставить Японию в полную меру своих сил связать на Дальнем Востоке не только СССР, но и Англию, Францию и США, пока Рим и Берлин будут чинить разбой, в Западной Европе. Естественно, что в этих условиях «пакт трех» стал для Японии неприемлемым. Суд в Токио-2...
В своей вступительной речи советский обвинитель Сергей Голунский так резюмировал эти разногласия: «Спор между Германией и Японией был не о принципе союза. Принцип был ясен — напасть на демократические страны и поработить их. Спор шёл о том, с кого начать, кого сделать первым объектом нападения. Японское правительство, возглавлявшееся в то время Хиранума, считало, что уже настала пора осуществить план военного нападения на Советский Союз». Что же касается Гитлера, добавим мы, то он решил сперва захватить Западную Европу с её в то время огромным экономическим потенциалом и только тогда, упрочив свой тыл и, как ему казалось, исключив возможность войны на два фронта, обрушиться на Советский Союз и в считанные недели сокрушить его.
Вот почему Риббентропу пришлось в августе 1939 года поехать в Москву, а Осима испить горькую чашу до дна, сообщив своему правительству о крахе всей политики, направленной на заключение «пакта трех», политики, ярым сторонником которой были Осима и его коллега в Риме Сиратори. С горечью узнал об этом главный закулисный вдохновитель всего дела — Ёсукэ Мацуока. Тогда он еще не предполагал, что не за горами час, когда он сам сполна возьмёт реванш, правда, как мы увидим, на весьма короткий срок. Крайне нервозно воспринял неудачу переговоров и премьер Киитиро Хиранума. На заседании Тайного совета в конце августа 1939 года он заявил, что кабинет министров должен в полном составе подать в отставку. Председатель Тайного совета князь Коноэ возражал, считая отставку несвоевременной, поскольку она могла создать впечатление неустойчивости внутреннего положения в Японии.
Тогда Хиранума заявил: «Эти события — провал нашей дипломатии, возникший в результате неблагоразумных действий армии. Я считаю, что в данном случае присущим Японии путём выражения верноподданнических чувств явится отставка. Это будет примером для армии, от которой надо потребовать пересмотра её позиций, и извинением перед его величеством за непростительную ошибку». Суд в Токио-2...
Удивительна способность некоторых государственных деятелей начисто забывать те события, в которых они активно участвовали, но о которых вспоминать крайне неприятно, да и некстати: ведь читатель хорошо помнит личное послание Хиранума Гитлеру, датированное 4 мая того же 1939 года, где он прямо-таки в унизительной для главы правительства великой державы форме просит фюрера о заключении того самого «пакта трех», за который теперь в конце августа того же года столь убедительно попрекает якобы виновную во всем военщину.
28 августа 1939 года публикуется заявление кабинета Хиранума об отставке, сформулированное для непосвящённых весьма туманно. В нем, в частности, говорилось: «Поскольку в Европе создалась новая, сложная и запутанная обстановка... возникла необходимость в отказе от прежней политики и выработке нового политического курса... Полагаем, что в данный момент первоочередной задачей является поворот в политике и обновление состава кабинета».
Что произошло в Европе, читатель теперь хорошо знает. В интересах полноты картины следует напомнить, что для кабинета Хиранума обстановка оказалась «сложной и запутанной» также и в Азии. Забыв о поражении, которое советские войска нанесли японским агрессорам летом 1938 года у озера Хасан, правительство, возглавляемое Хиранума, предприняло в начале мая 1939 года значительно более масштабные агрессивные действия на реке Халхин-Гол, проходящей по территории Монгольской Народной Республики. Как было установлено на Токийском процессе, стратегическая цель этой военной акции заключалась в том, чтобы перерезать Транссибирскую железнодорожную магистраль и в случае успеха отделить Дальний Восток от Советского Союза. Но беда, как известно, не приходит одна: как раз в те дни, когда стал очевидным крах политики заключения «пакта трех» (21-28 августа 1939 года), многочисленные японские войска, переправившиеся через реку Халхин-Гол, были окружены и уничтожены в результате совместных действии советских и монгольских соединений. Японские потери, как было установлено на процессе, оказались весьма значительными: более 50 тысяч было убито, ранено и попало в плен. Было захвачено или уничтожено большое количество японских танков, орудий, самолётов. Суд в Токио-2...
Когда спустя несколько лет Хиранума занял свое место на скамье подсудимых, события на Халхин-Голе явились одним из серьёзных предъявленных ему обвинений. Такова была совокупность причин, заставивших одновременно «пить кипяток» Хиранума и его министров в Токио, а Осима — в Берлине.
Международный военный трибунал, резюмируя в приговоре причины провала переговоров о «пакте трех», указал: «Ни первый кабинет Коноэ, ни кабинет Хиранума не приняли решительных мер, чтобы заключить общий военный союз, который немцы предложили в августе 1939 года. Германия желала общего военного союза, направленного как против Советского Союза, так и против западных держав. Официальная политика Японии в то время преследовала обеспечение союза, направленного главным образом, если не исключительно, против СССР...»
Констатируя, что по этому вопросу «в кабинете Хиранума развернулась борьба», приговор указывает, что существовала группировка, которая ставила заключение общего военного союза с Германией выше всех других соображений, и что Осима и Сиратори действовали с ведома и при поддержке военного министра генерала Итагаки (впоследствии — тоже подсудимый) в интересах этой группировки.
Промелькнул август 1939 года, миновали осень, зима и весна 1940 года. События, особенно в Европе, стали разворачиваться с кинематографической быстротой. Они хорошо известны читателю, поэтому мы отметим только одно важное для Японии обстоятельство. К июлю 1940 года Германия в молниеносных кампаниях разгромила Норвегию, Голландию, Бельгию и Францию. В руководящих японских кругах не исключалась тогда возможность, что Гитлер осуществит свои широко рекламируемые нацистами планы, высадится на Британских островах и в быстротечной кампании разгромит Англию, оставшуюся в одиночестве. Военное бессилие так называемых демократических стран, проявленное на первом этане войны, как следствие многолетней антипатриотической деятельности «мюнхенцев» поразило и насторожило правящие круги в Токио. Временное н преходящее они приняли за постоянное и неизменное, и это, как мы увидим, во многом определило их стратегию во Второй мировой войне. Пока же жарким летом 1940 года руководящие японские политики должны были в срочном порядке позаботиться, как бы не опоздать к разделу огромного колониального пирога, принадлежавшего Франции, Голландии ы Великобритании в районе Южных морей. Там находились заветная нефть, цветные и черные металлы, словом, все то, чего была лишена Страна восходящего солнца.
И наконец, что весьма важно, после Хасана и особенно Халхин-Гола у правителей Японии явно остыло желание наносить первый и основной удар по СССР. В Токио предпочитали сражаться не с сильными, а со слабыми. Поворот же в сторону Южных морей требовал безопасного тыла на севере, а следовательно, временного урегулирования отношений с Советским Союзом.
С этих позиций советско-германский договор о ненападении уже не рассматривался как предательство по отношению к Японии. Зато нормализация отношений между СССР и третьим рейхом, казалось, как считали многие японские деятели, создавала возможность использовать Берлин в качестве посредника в урегулировании японо-советских отношений. Таковы были обстоятельства, которые летом 1940 года выдвинули вопрос о заключении «пакта трех» в центр политической жизни Японии.
Вот обвинитель Тавеннер оглашает выдержку из дневника подсудимого маркиза Кидо: «8 июля 1940 года меня посетил помощник военного министра Анами и сказал следующее: «Сейчас, когда военные заканчивают подготовку, чтобы встретить неожиданные перемены в международном положении, характер кабинета Ёнаи (этот кабинет руководил тогда государством. — Авт.) абсолютно не подходит для ведения переговоров с Германией и Италией (речь идёт о «пакте трех». — Авт.) и, возможно, приведёт к роковому для нас замедлению переговоров. Отсюда вывод — чтобы встретить это серьёзное положение, необходима перемена кабинета. Армия единогласно поддерживает кандидатуру князя Коноэ». Маркиз Кидо, согласившись с Анами, заметил: «Назначение министра иностранных дел представит наибольшую трудность. Он (Анами. — Авт.) сказал мне, что армия оставит это полностью на
усмотрение князя Коноэ». Суд в Токио-2...
Так в этой сложной, неясной и тревожной обстановке пал кабинет Ёнаи и к власти пришёл второй кабинет Коноэ, а в кресле министра иностранных дел оказался не кто иной, как Ёсукэ Мацуока. Придёт время расплаты, и Коноэ накануне самоубийства постарается в своих мемуарах и записках отмежеваться от этого своевольного, до крайности агрессивного и не всегда понятного в своих действиях министра.
Трибунал, всесторонне обсудив все доказательства, записал в приговоре: «Кидо признавал трудности, с которыми был связан выбор кандидатуры министра иностранных дел. Сиратори, являвшийся экстремистом в своей пропаганде полного сотрудничества между Японией и Германией, рассматривался в качестве желательной кандидатуры...»
Так в чем же дело? Именно в том, что Сиратори слишком много и слишком часто пропагандировал в печати и в своих выступлениях тесный союз трех, политика которого была направлена против всего мира. Это сразу насторожило бы все так называемые демократические страны, чего Коноэ, разумеется, не хотел. Другое дело — Мацуока. Уже много лет он занимался крупным бизнесом, а его режиссёрские функции в области внешней политики были известны только узкому кругу посвящённых. Что же касается приверженности к агрессии и тесному, ничем не ограниченному союзу с Римом и Берлином, то здесь Мацуока мог поспорить и с Сиратори, и с Осима. Вот почему, как констатировал Трибунал, «выбор Коноэ пал на Мацуока».
Итак, к шестидесяти годам мечта всей жизни Ёсукэ Мацуока сбылась: в решающие для истории дни он оказался на решающем месте. Очевидно, он был так уверен в своём будущем, что, как указывает приговор, «еще до объявления о его назначении, новый министр иностранных дел конфиденциально информировал об этом факте германского посла и выразил ему свое желание установить дружественное сотрудничество с Германией.
В течение всего этого периода (речь идёт о периоде формирования кабинета Коноэ. — Авт.) Германия подробно информировалась (Мацуока. — Авт.) о событиях японской политической жизни. 20 июля 1940 года посол Отт сообщил своему правительству, что назначение Мацуока безусловно приведёт к переориентации японской внешней политики».
Следует сказать, что в период пребывания Мацуока на новом посту обстоятельства снова, как это уже было в Женеве в 1933 году, благоприятствовали ему. И так было до рокового летнего дня 1941 года.
К августу 1940 года Гитлер понял, что Англия не только не разгромлена, но — что еще хуже — не ищет мира. Разговоры о возможности в любой час и день осуществить высадку на Британских островах на самом деле являлись не чем иным, как дешёвой пропагандой. Для осуществления такой задачи Германия, во-первых, не обладала соответствующей военно-морской мощью и необходимыми средствами десантирования и, во-вторых, не сумела «в битве за Англию» добиться абсолютного превосходства в воздухе. А без этого высадка была обречена на провал. Помощь Великобритании со стороны США все усиливалась. В этой ситуации борьба против Англии была немыслима без мощного военно-морского флота. А главное, не исключалась возможность вступления в войну самой Америки. В этих условиях опора на одну Италию становилась явно недостаточной. Война грозила расшириться и затянуться. Гитлер хорошо помнил ответ Людендорфа кайзеру Вильгельму II в годы первой мировой войны: «Если Италия выступит против нас, достаточно шестидесяти дивизий, чтобы её разгромить; если она станет нашим союзником, потребуется восемьдесят дивизий, чтобы её поддержать». Операции фашистского воинства Муссолини в Испании, Африке, Албании и Греции как бы предупреждали Берлин, что оценка Людендорфа, к сожалению, не устарела. Суд в Токио-2...
Сложившаяся обстановка породила в рейхсканцелярии страх перед одиночеством п потребность найти мощного союзника. В Токио боялись опоздать к разделу колониального пирога, в Берлине же хорошо знали, что в лучшем случае для этого пирога еще только замешано тесто и силы Японии на Дальнем Востоке могут оказаться еще очень и очень нужными. Вот почему в августе 1940 года тяга к союзу вновь стала сильной в правящих кругах Японии и Германии, хотя происходило это, как было показано выше, в силу совершенно различных причин и соображений.
16 июля 1940 года кабинет Ёнаи ушёл в отставку. Но, как мы уже знаем, задолго до этого Мацуока начал непосредственные сношения с Берлином, оповестив не только о том, что он — будущий министр иностранных дел в кабинете Коноэ, но также и о планах нового правительства. 19 июля 1940 года, за три дня до сформирования нового кабинета, Коноэ, Мацуока, а также намеченные военным министром Тодзио и военно-морским — Ёсида собрались на важное совещание. Эти четыре человека уже чувствовали себя хозяевами положения. Записи о происходившем, к огорчению подсудимых, сохранились, тщательно исследовались и привели Международный военный трибунал к следующему выводу: «Японское посольство в Берлине информировало германское министерство иностранных дел, что путём этой необычной процедуры четыре министра, которые занимали руководящие посты в новом кабинете, разработали авторитетную программу внешней политики, которая включала сближение с Германией и Италией».
Как и обычно, эта программа была тщательно подготовлена для господ министров «мозговым трестом»: 12 и 16 июля 1940 года состоялись два совещания, в которых участвовали ответственные представители военного и военно-морского министерств, а также министерства иностранных дел. В руках обвинения оказались подробные протоколы, отражавшие все происходившее. Министерство иностранных дел предложило «скромную» программу — «установление нового порядка в Восточной Азии», под которым подразумевалось в качестве первого этапа покорение всего Китая, включая Гонконг, Французского Индокитая, Таиланда, Малайи, Голландской Ост-Индии (Здесь и на с. 529 использованы японские документы, относящиеся к лету и осени 1940 года, когда в качестве первого этапа Япония предусматривала захват только восточной части этой страны. Отсюда и появилось название Голландская Ост-Индия. На странице же 334 использованы документы, датированные июлем 1941 года. В то время японцы потребовали признания захвата ими всей страны, которую они уже именовали, как и указано в тексте Голландской Индией. — Прим. Авт.), Филиппин и Новой Гвинеи. На втором этапе намечался захват Австралии, Новой Зеландии, Бирмы и Восточной Индии. Этот второй этап должен был до поры до времени содержаться в секрете даже от намечавшихся союзников — Германии и Италии, ибо они после победы могли сами претендовать на перечисленные территории. Поэтому даже в отношении первого этапа экспансии Япония должна была, как констатировал приговор, «скрывать (от Берлина и Рима. — Авт.) свои захватнические цели, утверждая, что она только желает политического руководства и экономических возможностей».
Согласно заявлению представителя министерства иностранных дел Ёсимицу Андо фундаментом этой программы являлось «усиление коалиции между Японией и Германией...». Правда, на совещании высказывалось сомнение, согласится ли победоносная Германия, владычица Европы и Африки, добровольно отдать в руки Японии богатейшее колониальное наследие в районе Южных морей тех держав, которые она самостоятельно разгромила. Но это сомнение быстро рассеял с чисто солдатской прямотой представитель генерального штаба полковник Танэмура. «Я думаю, — заявил он, — этот вопрос целиком зависит от морской мощи (а мы добавим: в те годы — и от расстояния. — Авт.). Германия, которая ею не обладает, не сможет противостоять Японии...»
Так закладывались первые камни в фундамент империалистических союзов. Не был, разумеется, обойдён молчанием и вопрос о СССР. Например, господин Андо авторитетно заявил: «Мы хотим связать СССР, используя для этого японо-германскую коалицию... И для Японии, и для Германии одинаково выгодно в настоящее время соблюдать мир с Советским Союзом. Однако мы не можем предвидеть, каким образом будет Германия строить свои отношения с Советским Союзом после прекращения европейской войны. В настоящий момент отношения между Германией и СССР очень сложны, и, может быть, существуют обстоятельства, о которых Германия не может сказать нам открыто». Суд в Токио-2...
Следовательно, во второй половине июля 1940 года в Токио кое-что уже знали о том вопросе, о котором примерно тогда же писал в своём дневнике начальник генерального штаба сухопутных войск гитлеровской Германии генерал Гальдер: «Взоры обращены на восток». Знали и на всякий случай сформулировали свою позицию: «Япония предложит Германии свою поддержку и сотрудничество как против Соединённых Штатов, так и против Советского Союза... Япония не примет на себя обязательство вмешиваться в европейскую войну, а скорее объявит о своём намерении начать самостоятельную войну против Великобритании, когда будет решено, что благоприятный момент настал». Все эти предложения исходили из предпосылки, что аналогичные обязательства в отношении Японии примут на себя Германия и Италия. В качестве же ближайшего мероприятия было решено «заключить пакт о ненападении с Советским Союзом, сделав Маньчжоу-го и Монголию (МНР. — Авт.) участниками нового соглашения». Поскольку агрессию решено было начать на юге, японо-советский пакт рассматривался в Стране восходящего солнца как временное мероприятие, необходимое, чтобы избежать возможности войны на два фронта.
Те, кто готовил подобную программу, хорошо понимали вкусы и стремления своих завтрашних хозяев — Ёсукэ Мацуока и Хидэки Тодзио. Точнее, думали, что понимают, ибо мало кому удавалось разобраться в подлинных намерениях Мацуока. Такова была агрессивная, коварная, насквозь авантюристическая программа, которая легла в основу деятельности второго кабинета Коноэ с первых дней его существования.
Мацуока быстро выбрал себе помощников из числа единомышленников. Главным советником стал генерал Тосио Сиратори, заместителем министра Тюити Охаси, которого Мацуока хорошо знал по совместной работе в Маньчжурии, где Охаси был также заместителем министра (а фактически — министром!) иностранных дел, но только марионеточного правительства Маньчжоу-го.
Столь же быстро Мацуока разделался в аппарате своего министерства со всеми, кто не разделял его взглядов, а потому казался вновь испечённому министру «умеренным».
23 августа 1940 года Мацуока объявил об отозвании многочисленных послов, посланников, советников и консулов, заявив прессе, что это необходимо «для обеспечения» новой внешней политики, которую он проводит в настоящее время.
Кабинет Коноэ санкционировал действия Мацуока и образовал комиссию из двадцати четырёх лиц, призванных планировать ведение всех государственных дел на авторитарной основе. Это соответствовало взглядам не только Мацуока, но также и Коноэ, и Тодзио, и министра-хранителя печати маркиза Кидо. Именно поэтому так неубедительно прозвучали на суде показания Кидо, касавшиеся чистки министерства иностранных дел, проведённой Мацуока. Маркиз заявил также, что он обратил внимание князя Коноэ на это ненормальное явление, что князь якобы был очень взволнован, «но он не мог остановить этого».
Не мог?! Год спустя, когда потребовалось, Коноэ, Тодзио и Кидо быстро и решительно справились с Мацуока. Чистка же МИДа и факт образования комиссии двадцати четырёх получили чёткую оценку в приговоре Трибунала: «Мацуока провёл тщательную чистку среди дипломатов и чиновников министерства иностранных дел, которые были сторонниками сотрудничества с западными державами... Сиратори сохранил свой пост посла в Италии до 28 августа 1940 года, когда он стал дипломатическим советником министерства иностранных дел и представителем по внешнеполитическим вопросам в комиссии, которая была создана, чтобы «организовать государственную политику по авторитарному образцу» (Трибунал цитирует решение кабинета Коноэ. — Авт.). Новая комиссия неукоснительно требовала сотрудничества с державами «оси». Сиратори помогал реорганизации правительства по тоталитарному образцу и чистке дипломатического аппарата».
Пройдёт меньше года, и Мацуока, вероятно, с сожалением вспомнит о том, как безоговорочно он помогал Коноэ и Тодзио очищать государственный аппарат от тех, кто стремился к сотрудничеству с США и Англией и, следовательно, был противником продвижения в район Южных морей. Но это произойдёт через год, а пока Мацуока действует не раздумывая и решительно...
26 июля 1940 года, на четвёртый день своего существования, кабинет Коноэ принял решение о создании Японией «нового порядка в великой Восточной Азии». 1 августа министр иностранных дел опубликовал это решение в качестве правительственного коммюнике. По этому случаю в тот же день Мацуока выступил по радио со специальным заявлением. Он сослался на «миссию Японии, заключающуюся в распространении принципа «кодо» (об этом принципе уже говорилось выше. — Авт.) на весь мир». Что же касается непосредственной цели внешней политики Японии, то новоиспечённый министр определил её так: «Япония, Маньчжоу-го и Китай (разумеется полностью подчинённый Токио. — Авт.) будут лишь ядром блока стран великой восточноазиатской сферы совместного процветания». Этот новый термин был пущен в оборот лично Мацуока впервые в тот день. Туманность и расплывчатость этого термина, особенно в географическом смысле, позволяла включить в пресловутую сферу и Австралию, и Индию, и Бирму, и Новую Зеландию. В действительности эта акция предусматривалась заговорщиками в качестве второго этапа агрессии и осуществлялась в ходе Второй мировой войны. Суд в Токио-2...
Далее Мацуока продолжал: «Полная автаркия — вот цель блока, который кроме Японии, Маньчжоу-го и Китая включит Индокитай, Голландскую Индию и другие страны Южных морей. Для достижения такой цели Япония должна быть готова к преодолению всех стоящих на её пути препятствий, как материальных, так и духовных. Во взаимодействии с теми державами, которые готовы к сотрудничеству с ней, Япония с храбростью и решительностью будет стремиться к осуществлению идеала, предназначенного ей самим небом».
Мацуока, и, очевидно, не только в период первого, пьянящего ощущения высшей власти, искренне считал, что история говорит именно его устами. Отсюда и некоторая небрежность тона в отношении Берлина и Рима, когда он упомянул о державах, «готовых к сотрудничеству» со Страной восходящего солнца: желаете — пойдём вместе, нет — сдюжим сами! Эта фраза отнюдь не является литературной гиперболой. Позднее в другом выступлении Мацуока прямо заявит: «У Японии достаточно сил для того, чтобы решить исход дела в мировых событиях по своему усмотрению».
И эта навязчивая идея, обуревавшая нового министра иностранных дел, как мы еще убедимся, была его стратегической линией, что в определенные периоды даже противопоставляло его остальным членам кабинета. И этот авантюрист, ограниченный, абсолютно аморальный субъект благодаря капризу истории в решающие дни оказался в центре важнейших событий, нашёл достойных партнёров и в Берлине, и в Риме.
В тот же насыщенный событиями день — 1 августа 1940 года — состоялась встреча Мацуока с немецким послом генералом Ойгеном Оттом. Подробная запись этой беседы оказалась на столе суда. Мацуока был, как обычно, многословен и выражался туманно:
— Я не настроен ни прогермански, ни проанглийски, так сказать, прояпонски. Поэтому я осмеливаюсь возражать против того, чтобы наша судьба была предоставлена какой-либо другой стране или иностранцу.
Затем, напомнив послу, что он один из инициаторов «антикоминтерновского пакта», а позднее последовательный сторонник тесного японо-германского союза, Мацуока пытается прозондировать позицию партнёра:
— Я не могу убедить премьера Коноэ и других членов кабинета в моей правоте, если не буду знать по крайней мере общий характер намерений Германии...
Генерал Отт, однако, не имел ни желания, ни полномочий раскрывать позиции Германии.
А Мацуока чувствовал себя на коне — в тот день, как указывалось выше, в Японии была обнародована внешнеполитическая программа нового правительства.
— Как вы знаете, я терпеть не могу дипломатических или туманных терминов, поэтому я хочу выразить свою мысль свободно... Япония намерена создать новый порядок в великой Восточной Азии, — заявил повой министр иностранных дел. — Она желает освобождения всех нации и рас в этой части земного шара... их сопроцветания. Говоря другими словами, я возражаю против подчинения и эксплуатации, я протестую против этого, даже если это делается Японией. Конечно, может быть, некоторые японцы думают о подчинении и эксплуатации этих районов, поэтому их учат некоторые европейцы и американцы, они находятся под влиянием Америки и Европы. Я протестую против этих средств, исходят ли они от японских, европейских или американских властей. Я решил сопротивляться и спорить по этому поводу, если Япония посмеет совершить подобные деяния.
Кадровый разведчик генерал Отт (до того, как стать послом, он много лет был военным атташе в Японии) с удивлением взирал на маленького, коротконогого человека, обрушившего на него поток самой низкопробной демагогии. Ведь он паясничал не на митинге, не на выступлении перед журналистами. Шла совершенно конфиденциальная дипломатическая беседа ответственных представителей двух стран, связанных пактом! Но посол есть посол — он должен был терпеливо и учтиво слушать, как распинается Мацуока. Слушать и ждать, пока собеседник не перейдёт к сути дела. И вот наконец поток зондирующих вопросов:
— Каково отношение Германии к японскому курсу на Южных морях?.. Чего хочет сама Германия в районе Южных морей?.. Что она может сделать по вопросу русско-японских взаимоотношений?.. Что хочет сделать Германия в отношении Америки и что она может сделать для нас, учитывая взаимоотношения Японии и Соединённых Штатов?
Теперь Отта поразило другое — наглость собеседника. Учинить такой допрос, и кому — послу Германии, находящейся в зените успеха и могущества. Самому играть с закрытыми картами, но требовать, чтобы партнёр показал все свои козыри. И кто позволяет себе это! Представитель союзника, который пока палец о палец не ударил, чтобы внести хоть какой-то вклад в общее дело! Союзника, армия которого летом прошлого года потерпела сокрушительное поражение на Халхин-Голе! Суд в Токио-2...
Но Отт сдерживается.
— Ваши вопросы совершенно естественны, — говорит он, — но я хочу знать прежде всего, каковы, по вашему мнению, границы Южных морей?
— Я выражаю свое личное мнение, — подчеркнул Мацуока, — они будут включать Сиам... — И после паузы многозначительно добавил: — Но они могут быть расширены постепенно в будущем, согласно любым изменениям обстоятельств.
Теперь Отту ясна стратегия нового кабинета и его министра: Германия сокрушила Францию, Голландию, скоро добьёт Англию, а здесь, в Токио, собираются взять под свое крыло все колониальное наследие этих стран в Азии. При этом еще спрашивают, что Германия может сделать, чтобы по возможности прикрыть в период такой акции японские войска и от Советского Союза, и от Соединённых Штатов. Неслыханно! Надо прежде всего информировать Берлин и получить инструкции, а пока попытаться вежливо, но твёрдо осадить этого не в меру самоуверенного и ретивого министра.
— Я тоже выражаю свое личное мнение. Сейчас Германия находится в состоянии войны с Англией, но есть возможность в будущем превратить её в войну на уничтожение Британской империи. Германия должна подумать, что ей делать с районом Южных морей, если война пойдёт этим путём.
Дальше Отт прозрачно намекает, что, по его, разумеется, личному мнению, раздел колониального наследства разбитых держав в районе Южных морей будет целиком зависеть от того реального вклада, который внесут Германия и Япония.
В глубине души Отт, человек военный, конечно, сознает, что это тоже демагогия: у Японии мощный океанский военный флот, у Германии его нет, и нужны долгие годы, чтобы его создать. От Токио до Южных морей рукой подать, Германии же надо преодолеть моря и океаны. Так что уничтожить Британскую колониальную империю в Азии Берлину было легко в дипломатической беседе, но невозможно на деле. Посла особенно злит мысль, что это, конечно, понимает и Мацуока. Ему даже чудится улыбка, прячущаяся в густых усах собеседника.
Впрочем, если бы Отт был откровенен до конца даже с самим собой, то он должен был бы признать, что и германский МИД, и лично он немало сделали, чтобы развить у Токио неуёмный колониальный аппетит в районе Южных морей. Так, 20 мая 1940 года, после захвата Голландии, гитлеровское правительство объявило о своей незаинтересованности в проблеме Голландской Ост-Индии. В тот же день Отт телеграфно сообщил на Вильгельм-штрассе, что японский министр иностранных дел незамедлительно выразил ему свою благодарность за это решение.
19 июня 1940 года, после разгрома Франции, Отт отправил в Берлин совершенно секретную телеграмму, где ясно изложил уже собственную позицию: «По взгляду из Токио, захват Японией Французского Индокитая, без сомнения, в интересах Германии. В этом случае разногласия между Японией и англосаксонскими державами возрастут до такой степени, что опасность соглашения между ними будет ликвидирована на долгое время». Да, немцы не могли забыть в те дни, что в Первую мировую войну англосаксы склонили Японию на свою сторону. И когда летом 1940 года стало выясняться, что война может еще не скоро кончиться, призрак коалиции снова стал пугать некоторые умы в Берлине.
И вот теперь Отт пожинал плоды, выросшие из зёрен, посеянных им и его начальством. Многое передумал Отт во время этой беседы с Мацуока. Одного он только не предвидел: что запись всего разговора и все его телеграммы окажутся со временем на столе Международного военного трибунала в том же Токио.
А пока посол резко меняет тему:
— Каким образом Япония намеревается урегулировать вопрос с Китаем?
— Предполагают свергнуть Чан Кайши, — отвечает Мацуока.
В подлиннике записи беседы в скобках значится: «Посол, казалось, был несколько озадачен». Еще бы, ведь это означает покорение Японией всего Китая под флагом какого-либо марионеточного китайского режима. Отт пускает пробный шар, стремясь уточнить положение:
— Разве нет какой-либо возможности договориться с Чан Кайши? Я думаю, было бы неплохо сначала переговорить с ним.
Теперь возмущён Мацуока — опять Германия пытается сунуть свой нос в китайские дела!
— Точка зрения японцев такова, что нет другого средства, кроме свержения Чан Кайши.
И первая беседа между германским послом и новым японским министром иностранных дел заканчивается снисходительной фразой Мацуока:
— Во всяком случае, я полагаю, Япония своими средствами способна урегулировать китайский конфликт.
На этом кончился период зондажа и начался период действий, поскольку обстановка для сближения явно созрела. В Берлине поняли, что у географии есть свои законы, что Германия практически не может воспрепятствовать Японии хозяйничать в Восточной Азии, коль скоро у неё для этого достаточно сил. В Токио сделали аналогичный вывод о Германии в отношении Европы и Африки — к лету 1940 года нацисты продемонстрировали наличие наиболее боеспособных на Западе вооружённых сил. Обе стороны не без основания считали, что в этих условиях объединение только усилит позиции агрессоров на трех континентах — в Европе, Африке, Азии. Суд в Токио-2...
В первых числах сентября 1940 года Риббентроп командирует своего главного советника по вопросам Азии Генриха Штамера в Токио. 9 и 10 сентября Штамер и Мацуока согласовывают проект «пакта трех», о котором в течение двух лет не могли договориться японские представители. Такой дипломатический блицкриг был следствием не только указанных выше причин, но и безоговорочной веры Мацуока в государственный и военный гений Гитлера, в правильность его агрессивной политики. С известными оговорками эту позицию разделяли и два других ведущих члена кабинета — Коноэ и Тодзио.
Все они, как правильно указал один из обвинителей Фиксель, «стремились вовремя вскарабкаться на колесницу Гитлера после молниеносной победы над поверженной Францией и запуганным Лондоном». Только наступит день, добавим мы, когда Коноэ и Тодзио сочтут необходимым на время спрыгнуть с этой колесницы, чтобы пойти собственной дорогой. А вот Мацуока, ослеплённый верой в фюрера, откажется от этого и потребует безоговорочного выполнения желаний Берлина. И наконец, наступит еще один день, когда вся троица убедится, что все дороги агрессии в конечном итоге сходятся в одном тупике. Но это случится только через пять долгих лет.
А пока послушаем показания министра-хранителя печати подсудимого Кидо на Токийском процессе: «Мацуока вёл переговоры со Штамером на своей личной загородной вилле. Они велись в такой тайне, что даже начальники отделов министерства иностранных дел не знали об этом, пока не был выработан определенный план. В курсе дела были только дипломатические советники министерства. Я сам услышал об этом в первый раз 12 сентября 1940 года от премьер-министра Коноэ и был поражён неожиданной быстротой этих переговоров».
Здесь все отвечает исторической правде, за исключением последней фразы. Трудно поверить, что Кидо — главный советник императора — играл столь незначительную роль в этом особо знаменательном событии в истории агрессии, что даже не был о нем своевременно осведомлён. Просто скамья подсудимых сделала Кидо необычайно скромным, хотя ранее он этим качеством не отличался.
Итак, «пакт трех» согласован. Поскольку же этот договор был решающим шагом на пути перерастания европейской войны в войну мировую, считаем необходимым ознакомить читателя с его основными положениями. Это важно еще и потому, что «пакт трех» был одним из важнейших «творений» Мацуока в период его руководства внешней политикой Японской империи.
«Правительства Германии, Италии и Японии признают — говорилось в преамбуле названного документа, — что предпосылкой длительного мира является то, чтобы каждая нация мира получила необходимое ей пространство... Важнейшей своей целью они считают установление и поддержание нового порядка, способного обеспечить преуспеяние Суд в Токио-2... и благополучие проживающих на этих пространствах народов... чтобы можно было осуществить их стремление к конечной цели — миру во всем мире.
В соответствии с этим правительства Германии, Италии и Японии согласились о следующем:
Статья 1. Япония признает и уважает руководство Германии и Италии в деле создания нового порядка в Европе.
Статья 2. Германия и Италия признают и уважают руководство Японии в деле создания нового порядка в великом восточноазиатском пространстве.
Статья 3. Германия, Италия и Япония согласны сотрудничать на указанной выше основе. Они далее берут на себя обязательства поддерживать друг друга всеми политическими, хозяйственными и военными средствами, в случае если одна из трех Договаривающихся Сторон подвергнется нападению...
Статья 5. Германия, Италия и Япония заявляют, что данное соглашение никоим образом не затрагивает политического статуса, существующего в настоящее время между каждым из трех участников соглашения и Советским Союзом.
...Подписали этот документ двадцать седьмого сентября пятнадцатого года эры Сёва, то есть 1940 г. после рождества Христова, то есть восемнадцатого года фашистского летосчисления».
Договор был согласован молниеносно. Необычайно быстро, спустя всего семнадцать дней, он был подписан в большом зале новой рейхсканцелярии, а затем в тот же день ратифицирован в Берлине, а также императорским рескриптом в Токио. В рескрипте, между прочим, указывалось. «Мы выражаем свое глубокое удовлетворение по поводу заключения пакта между тремя державами.
Когда мы думаем об этом, мы понимаем, что перед нами лежит еще очень длительный путь до достижения небывалой задачи предоставления всем нациям их собственного, предназначенного им места и устройства жизни в мире и безопасности».
Итак, составители договора пытались убедить народы всех стран, что этот документ якобы покоится на трех китах. Во-первых, на стремлении Рима, Берлина и Токио «к конечной цели — миру во всем мире»; во-вторых, на заботе о том, чтобы «каждая нация мира получила необходимое ей пространство... способное обеспечить преуспеяние и благополучие проживающих на этих пространствах народов»; в-третьих, наконец, в нем было зафиксировано, что мирные отношения всех трех участников пакта, существовавшие между ними и Советским Союзом в момент заключения пакта, остаются неизменными.
Чтобы убедиться, что все это было бессовестной ложью, как и все, к чему приложил свою руку Мацуока, не надо изучать последующие события. Достаточно познакомиться, как это сделали представители Международного военного трибунала, с некоторыми наиболее существенными выдержками из записи переговоров Мацуока-Штамер, которые заканчиваются характерной фразой: «Слова Штамера можно рассматривать как исходящие непосредственно от Риббентропа».
Обратимся же к тексту переговоров.
«Германия полагает, что вряд ли она и США в ближайшем будущем дойдут до схватки, но столкновения и войны между Японией и США вряд ли можно будет избежать.
Германия надеется, что Япония поймёт такое положение и осознает силу и реальность потенциальной, а может быть, кто знает, и угрожающей опасности, надвигающейся с Западного полушария, и начнёт действовать быстро и решительно, чтобы предотвратить её, достигнув соглашения между Японией, Германией и Италией такого характера, что ни у США, ни у других стран не будет оснований для сомнений.
...Германия и Италия будут делать все, что в их силах, чтобы связать США в Атлантическом океане, и сразу начнут снабжать Японию таким количеством вооружения (например, самолётами, танками и другим военным оборудованием, даже с персоналом, если того захочет Япония), какой у неё окажется...
Германия, предлагая Японии присоединение к «оси» в самом полном значении слова и по возможности скорее, одна не закончилась война с Англией, заглядывает далеко вперёд в ведении огромной борьбы против англосаксов, включая Америку».
Короче говоря, Штамер указывает, что эта война должна развиться в борьбу против англосаксонского главенства. Теперешняя война может закончиться скоро, но эта борьба, считал он, займёт десятилетия. Суд в Токио-2...
В записи многозначительно подчёркнуто: «Мацуока обратил внимание на эту фразу».
«Пусть, — продолжал Штамер, — эти три государства — Германия, Италия и Япония поддержат друг друга, тесно связав себя, пока, наконец, не будет достигнута великая цель».
Судя по этой записи, Мацуока только слушал и молча соглашался. Так выглядела на деле первая цель обнародованного пакта — «мир во всем мире». В действительности, как мы видели, агрессоры планировали для человечества войну на десятки лет.
Вот обвинитель Сандусский ведёт перекрёстный допрос генерала Сиратори (единомышленник и правая рука Мацуока в министерстве иностранных дел). Обвинитель спрашивает подсудимого, помнит ли тот свою статью конца тридцатых годов под названием «Мировая война и новый мир». Разумеется, Сиратори её забыл, и обвинителю приходится цитировать отрывок из статьи, чтобы напомнить её бывшему генералу и дипломату.
— «Если Америка бросит в войну свои колоссальные человеческие и материальные ресурсы, — читает Сандусский, — то мы должны быть готовы к тому, что война продлится очень долго. Однако если кто-либо считает, что эта война означает гибель культурных достижений человечества, то это доказывает, что он не понимает настоящего значения ожидаемой войны... Не является ли настоящая война попыткой создать новую систему, сбросив с себя старую шелуху? Без этого новый порядок на Востоке и па Западе не имел бы никакого значения. Совершенно неизбежны большие потери человеческих жизней и материалов. Однако это не является ни гибелью цивилизации, ни уничтожением культуры. Это только большая жертва, которая будет принесена во имя возрождения повой культуры. Каждый раз глубокие перемены в направлении человеческой мысли влекли за собой длительные периоды таких разрушений... Все это произойдёт даже в том случае, если это не будет в интересах всего мира или в интересах самой Америки.
Причина этого лежит в том, что это единственный путь изменения курса истории и перерождения мира».
Сиратори с явным неудовольствием вынужден согласиться, что этот опус вышел из-под его пера. Оказывается, что у Мацуока было на уме, у Сиратори — на языке.
Но, может быть соглашаясь со Штамером и планируя войну со всем миром, Мацуока выражал только свое личное мнение. Это, конечно, было не так. Тяжесть положения подсудимых и заключалась в том, что обвинение лишило их малейшей надежды на такой вывод.
Вот оглашается совершенно секретный протокол заседания Тайного совета Японской империи 26 сентября 1940 года. На повестке один вопрос — заключение тройственного пакта. В числе других присутствуют Коноэ, Мацуока, Тодзио.
Советника (иначе говоря, члена Тайного совета) Каван беспокоят детали войны с США. То, что такая война предстоит, даже не дискутируется, хотя это происходит за пятнадцать месяцев до фактического нападения на Соединённые Штаты. Дело в том, что на этом же заседании министр иностранных дел Мацуока заявил, что такая война неизбежна, а другие министры деловито обсуждали все её возможные аспекты. Сомнения советника Каван рассеивает военный министр Тодзио: «Что касается армии, то в случае войны с Соединёнными Штатами только часть армии будет занята в ней. Поэтому беспокоиться нечего».
Военно-морской министр Оикава уточняет: «Подготовка наших кораблей к боевым действиям уже закончена. Что касается военных материалов, и тяжёлой нефти, в частности, то у нас их достаточно, чтобы продержаться некоторое время. Если же война затянется, то нам придётся столкнуться с главной трудностью — пополнением запасов. Для того чтобы быть готовыми к этому, мы предприняли все меры, чтобы расширить производство искусственной нефти».
Советник Арима озабочен: «Если японо-американская война неизбежна, то я думаю, что лучше всего воспользоваться теперешней возможностью. Однако меня беспокоит одна деталь — недостаточное количество бензина. Если между Японией и Америкой начнётся война, то она не закончится через год или два. Даже если сейчас у нас есть большой запас нефти, то его может не хватить. Я хотел бы знать, какие будут приняты меры на этот случай».
Военно-морской министр Оикава успокаивает: «Производство искусственной нефти началось недавно. Мы не можем ожидать многого от него. Но я полагаю, что есть возможность ввозить значительное количество нефти из Голландской Ост-Индии и Северного Сахалина. Я думаю, что мы сможем удовлетворять свои нужды в течение длительного времени из своих собственных запасов нефти плюс нефть, которую мы достанем в будущем. Далее, производство авиационного бензина достигло значительного размера. Он уже не так дорог, как раньше». Суд в Токио-2...
Ну а как же японские лидеры расценивали декларированную «пактом трех» неизменность мирных отношений Италии, Германии и Японии с Советским Союзом? Этот вопрос волнует советника Осима (однофамилец подсудимого): «Три пли четыре года спустя после того, как Германия справится от нанесённых ей в войне ударов, она может вступить в войну с Советской Россией. Были ли разговоры о том, что Япония и Германия совместными усилиями разобьют Россию?»
Теперь отвечает Мацуока: «Хотя договор о ненападении (советско-германский договор. — Авт.) и существует, Япония поддержит Германию в случае её войны с СССР, а Германия поможет в случае столкновения Японии с СССР...
Даже если мы наблюдаем улучшение русско-японских отношений, оно вряд ли продлится более трех лет. Нам придётся пересматривать отношения между Японией, СССР и Германией через два года».
Свои утверждения Мацуока уже тогда строил на основе солидной информации. Рано утром 26 сентября 1940 года он получил важную телеграмму от японского посла в Берлине Курусу. Посол сообщал, что из Москвы вызван германский посол граф Шуленбург для получения инструкций об отношениях с Советским Союзом в свете заключённого тройственного пакта. «Германское правительство, — писал далее Курусу, — даёт указания своей прессе особо подчёркивать тот факт, что договор не предусматривает войны с Россией. Но, с другой стороны, Германия концентрирует войска в восточных районах для того, чтобы сковать Россию».
Трибунал располагал и другим доказательством, подтверждавшим слова Мацуока на Тайном совете, — записями из уже упоминавшегося дневника графа Чиано. В дни подписания тройственного пакта граф зафиксировал то, что сказал ему по этому поводу Риббентроп: «Эта палка будет иметь два конца — против Соединённых Штатов и Советского Союза».
Так был развенчан еще один миф о трех китах, на которых якобы покоился итало-германо-японский пакт, — миф о мире с СССР.
Советник Фукай был, очевидно, человеком дотошным и не лишённым юмора. Это явствует из его вопроса, заданного на том же заседании Тайного совета Японской империи. «В введении к договору, о котором теперь идёт речь, — сказал Фукай, — я нахожу утверждение: «Это даёт возможность каждой нации иметь соответствующее место в мире». Однако сам Гитлер писал: «Что касается других рас, то выживание наиболее приспособленных является законом земли и неба». Эти два высказывания явно противоречат друг другу. Не может ли это явиться причиной тревоги?» Суд в Токио-2...
Как видно из протокола, ответ на этот каверзный вопрос формулируют сообща сам премьер Коноэ, а также Мацуока и Тодзио. В их ответе — квинтэссенция японского империализма тех лет, изложенная с предельным цинизмом и наглостью: «Каждая вымирающая раса, согласно закону выживания более приспособленных, недостойна существовать на земле. Если мы не сумеем выполнить нашу великую миссию в должное время и распространить принцип «императорский путь» (иначе говоря, как уже указывалось, «объединить» мир под одной «крышей»! — Авт.), то ничто не сможет задержать наше исчезновение из жизни. Тот факт, что нам удалось включить эти слова в преамбулу, является победой нашей дипломатии».
Так на деле выглядит третья опора пресловутого пакта — «возможность каждой нации иметь соответствующее место в мире», а точнее — возможность для многих народов получить место на кладбище.
Весь ход Второй мировой войны показал, что гитлеровский тезис уничтожения «неполноценных биологических единиц» нашёл в Токио последователей не только теоретического, но и практического толка.
Ну а что же Тайный совет? Неужели в его составе не нашлось хотя бы сомневающихся и колеблющихся, когда с такой откровенностью обсуждался план развязывания с целью агрессии Второй мировой войны?
Один нашёлся. Но сомневался и колебался человек этот весьма своеобразно. Советник Исии как член исследовательского комитета, изучавшего «пакт трех», начал свое выступление так: «Я считаю, что предложенный здесь проект является одним из самых важных вопросов из всех когда-либо существовавших в истории дипломатических отношений нашего государства. Но, боясь, что этот проект может привести нас к серьёзным бедствиям, я хочу высказать вам несколько откровенных соображений в отношении этого проекта и тем самым обратить на него серьёзное внимание правительства. Современные международные союзы отличаются от тех, которые заключались в старину. Тогда они порождали очень близкие отношения, которые напоминали отношения между мужем и женой или между братьями. Теперь же, при проведении в жизнь договора о сотрудничестве, каждый союзник старается получить выгоду для своего государства за счёт другого... Точно установлено, что еще ни одно государство не извлекало пользы из союза с Германией и её предшественником — Пруссией. И не только это. Есть страны, которые из-за своего союза с Германией не только терпели непредвиденные бедствия, но и, в конце концов, потеряли даже свою национальную сущность. Канцлер Бисмарк как-то говорил, что в международном союзе один должен быть наездником, а другой ослом и что Германия всегда должна быть наездником. И действительно, в прошлую мировую войну её отношение к Турции и Австрии было отношением наездника, который кричит на своих ослов и подхлёстывает их. Она подвергла опасности само их существование... Конечно, эти события касались императорской Германии, и есть много людей, которые скажут, что необязательно же нацистская Германия пойдёт по стопам императорского правительства. Несмотря на это, я считаю, что канцлер Гитлер представляет немалую угрозу. Говорят, что он подражает Макиавелли и всегда держит под рукой его книгу «Князь». Он заявил, что международные соглашения являются временной мерой и что их нужно не задумываясь нарушать, когда для этого наступит время. К примеру, заключение германо-советского пакта, который находится в явном противоречий с «антикоминтерновским пактом», ранее заключённым с нами, не должно никого удивлять. Гитлер с молодых лет изучает Восток, и он всегда считал, что нельзя Японии дать возможность стать сильной. Об этом он часто говорил со своими приближенными. С какой бы точки зрения мы ни смотрели, мы никак не можем поверить, что нацистская Германия, руководимая Гитлером, может в течение долгого времени оставаться преданным другом Японии». Суд в Токио-2...
Характеристику союзника советник подытоживает так: «Германия по самой своей природе не может не высасывать кровь у других». Затем в нескольких кратких, но пренебрежительных словах он рисует отрицательный портрет и другого союзника — фашистской Италии.
Кончает господин Исии почти патетически: «Я молю Бога, чтобы мои опасения оказались лишёнными всякого основания. Но если случится, что даже часть моих опасений осуществится, то это приведёт к очень серьёзным последствиям. Вот по этой причине я позволил себе откровенно высказать свое мнение правительству. Я изложил вам для сведения свои самые сокровенные мысли».
Бесстрастны и спокойны лица членов Тайного совета: ведь всем этим ламентациям Исии предшествовала одна его выразительная фраза: «Я хочу вам сказать, что после окончательного рассмотрения этого проекта я полностью с ним согласен». Как же объясняет господин советник столь вопиющее противоречие между посылкой и выводом? Очень просто — общностью цели: ограбление мира и уничтожение всех сопротивляющихся. Вот послушайте: «...Кроме Японии, Германии и Италии, нет больше стран, чьи интересы были бы так сходны между собой. Союз этот скорее будет построен на общности национальных интересов, чем на национальном характере этих стран или на личности их руководителей».
Короче: хоть об руку с дьяволом, лишь бы перейти через желанный мост. Бедный господин Исии! Если бы он отсек тогда свои выводы, он мог бы войти в историю как человек, оказавшийся пророком в собственном отечестве. Теперь он предстаёт перед потомством в качестве циничного кривляющегося шута.
Что же происходило в зале Тайного совета, после того как Исии покинул трибуну?
Слово взял председатель: «Поскольку никто больше не желает выступать, я не буду второй раз зачитывать проект и прямо перейду к голосованию. Прошу всех голосующих за проект встать. — Все встают. — Проект принят единогласно. Объявляю перерыв».
Император уходит. Собрание закрывается. Суд в Токио-2...
Так в Токио был сделан решающий шаг к бездне Второй мировой войны...
На следующий день после заседания Тайного совета — 27 сентября 1940 года — «пакт трех», как уже известно, подписывается в Берлине. Японские государственные деятели, заключая этот пакт, считали бесспорным, что его результатом явится совместный удар Германии и Японии по Советскому Союзу в течение ближайших двух-трех лет. В Берлине знали больше, знали, что нападение на Советский Союз произойдёт в первой половине следующего года. Это убедительно доказывают показания бывшего фельдмаршала вермахта Фридриха Паулюса на Нюрнбергском процессе, оглашённые в Токио советским обвинителем генералом Васильевым. Вот выдержка из этих показаний:
«3 сентября 1940 года я начал работать в главном штабе командования сухопутных войск в качестве обер- квартирмейстера. В качестве такового я должен был замещать начальника генерального штаба, а в остальном должен был выполнять отдельные оперативные задания, которые мне поручались. Во время моего назначения (3 сентября 1940 года. — Авт.) я нашёл еще не готовый оперативный план... нападения на Советский Союз... Начальник штаба сухопутных войск генерал Гальдер поручил мне дальнейшую разработку этого плана...
Разработка, которую я сейчас обрисовал, была закончена в начале ноября и завершалась двумя военными играми, которыми я руководил по поручению штаба сухопутных войск».
Итак, и в Токио, и в Берлине знали и понимали, что одна из центральных задач «пакта трех» — сокрушить Советский Союз. Осуществление этой явно авантюристической затеи позволило бы блоку агрессоров соединить свои силы где-то в районе восточнее Урала. Чем восточнее, тем лучше — считали в рейхсканцелярии. Чем западнее, тем прочнее — были убеждены японские политики. Именно тогда, считали они, «новый порядок» подчинит себе громадную территорию от Ла-Манша на западе до Владивостока и Пекина на востоке, до Кантона и Ханькоу на юго-востоке. Англия сама капитулирует в этой ситуации, а Соединённые Штаты, бессильные что-либо изменить, будут радёшеньки, если их оставят в покое на собственном континенте.
И лишь одно не давало покоя политиканам в Берлине и Токио: как сделать, чтобы нападение на Советский Союз не породило англо-советско-американской коалиции? Как погасить сомнения, возникшие в Москве в связи с началом концентрации немецких войск на востоке, их появлением в Финляндии и Румынии?
И тут возникла очередная бредовая идея: попробовать втянуть СССР в «пакт трех», превратив его «в пакт четырёх»!
Что же, по мнению гитлеровской верхушки, могло быть соблазнительного для Москвы в этом нелепейшем предложении? Отвечая на этот вопрос, один из западных историков А. Росси приводит по этому поводу высказывание Гитлера в разговоре со своими приближенными в канун подписания «пакта трех» — 26 сентября 1940 года: «Я думаю, нужно поощрить Советский Союз к продвижению на юг — к Ирану и Индии, чтобы он получил выход к Индийскому океану, который для России важнее, чем её позиции на Балтике».
В Риме 19 сентября 1940 года Риббентроп внушал Муссолини: «Нужно отвлечь Россию к Персидскому заливу и к Индии».
Идея всего этого противоестественного плана вполне соответствовала уровню политического мышления его создателей. Что же, по их мнению, должно было случиться после такого предложения?
Во-первых, в Кремле не смогут устоять против соблазна перед столь щедрым и столь реальным подарком. Щедрым, ибо СССР, в случае согласия, становится океанской державой, в его руки передаётся самая драгоценная жемчужина британской колониальной короны — Индия, с её обширной территорией, огромным людским потенциалом и большими природными ресурсами, а в придачу еще и Иран с нефтеносным районом Персидского залива.
Вместе с тем подарок реален: у Советского Союза сухопутные границы и с Индией, и с Ираном, мощные военные силы. Все это даёт возможность быстро занять эти обширные территории. Англия ослаблена до предела, Иран в военном отношении величина нулевая, Соединённые Штаты далеко и лишены большой сухопутной армии. Оказать сопротивление некому.
Во-вторых, в Москве погаснут все подозрения: столь щедрую долю при дележе британского колониального наследства мог выделить только настоящий Друг, и друг бескорыстный. Ведь всю тяжесть разгрома Британской метрополии этот друг добровольно взвалил на собственные плечи.
В-третьих, когда СССР, уверовав в безопасность своих западных границ, двинет большую армию на юг, где она неминуемо увязнет, можно будет быстро, точно и победоносно реализовать план «Барбаросса». Суд в Токио-2...
В-четвертых, и это наиболее существенно, планируемая акция сделает абсолютно невозможной англо-советско-американскую антигитлеровскую коалицию, вызвав бурю в Вашингтоне и Лондоне. Ведь, приняв предложение Гитлера, СССР предстанет перед народами Америки и Великобритании в том же обличье, что и Германия, Италия, Япония.
Гитлеру его план казался гениальным и всеобъемлющим.
3 октября 1940 года было решено повести с Москвой соответствующие переговоры, и Молотову направили приглашение посетить Берлин. 12 ноября того же года советская делегация прибыла в столицу рейха. Переговоры продолжались всего два дня. На третий, рано утром, советские представители покинули Берлин. Германскую делегацию возглавляли Гитлер и Риббентроп, советскую — В. М. Молотов. Советская делегация сразу и категорически отвергла идею «пакта четырёх» и связанное с пей «продвижение на юг». Между тем германская сторона была настолько уверена в успехе, что Риббентроп имел даже составленный проект договора с приложенными к нему секретными статьями, где решался вопрос о дележе колониального наследия Британии, Франции, Голландии и Бельгии. Отклонив абсурдные предложения, Молотов поставил ряд точных вопросов о целях Германии и её войск в Финляндии, Румынии, Венгрии, о причинах увеличения германских сил в Польше. Это привело Гитлера и Риббентропа в крайнее раздражение. Переговоры зашли в тупик и быстро закончились. Для обеих сторон они ограничились только зондированием взаимных позиций. «Гитлер, — заключает Росси, — был глубоко разочарован и разозлён».
Фантастический проект, о котором мы рассказали, вошёл в историю как «план Риббентропа». Однако тем, кто участвовал в Токийском процессе или изучал его материалы, такое название представляется несправедливым. Как уже говорилось, впервые мысль о перерастании «пакта трех» в «пакт четырёх» и о «предоставлении» Советскому Союзу территории Индии и Ирана Гитлер высказал 26-го, а Риббентроп 19 сентября 1940 года. Между тем автором этого плана был Мацуока: еще 4 сентября того же года по интересующему нас вопросу состоялось совещание в Токио с участием Коноэ, Мацуока, Тодзио и военно-морского министра Оикава. Это совещание приняло такие решения:
«Япония, Германия и Италия будут сотрудничать в поддержании мира с Советским Союзом, заставят Советский Союз сочетать свою политику с политикой договаривающихся сторон.
...Признать Индию для целей настоящего момента входящей в жизненное пространство Советского Союза...
...Мир будет разделён па четыре большие части — Восточную Азию, Советский Союз, Европу и Американский континент...
Сдерживать Советский Союз на востоке, западе и юге, принуждая его, таким образом, действовать в направлении, выгодном для общих интересов Японии, Германии и Италии, и попытаться заставить Советский Союз распространить свое влияние в таком направлении, в котором оно будет оказывать самое незначительное, непосредственное влияние на интересы Японии, Германии и Италии, а именно — в направлении Персидского залива (возможно, что в случае необходимости придётся согласиться с экспансией Советского Союза в направлении Индии)».
Вот, оказывается, в чем дело. Все, что Риббентроп предложил Молотову в ноябре 1940 года, было продумано и сформулировано 4 сентября того же года на совещании четырёх министров в Токио. Кто же персонально является автором этого плана? Вывод может быть лишь один — Мацуока. Только он во втором кабинете Коноэ подготавливал и выдвигал все основные вопросы внешней политики. А потому «пакт четырёх» и включённая в него идея «продвижения» СССР в Индию и Иран — уродливое детище Мацуока. Это признается и в приговоре Трибунала: «Основное содержание предполагаемого союза совпадало с предложениями, которые Мацуока сделал Германии. Когда Германия выйдет победительницей из войны против Великобритании, мир должен будет быть разделён на четыре сферы влияния, в которых, соответственно, будет установлено господство Германии и Италии, Японии, Советского Союза и Соединённых Штатов. Суд в Токио-2...
Во всех существенных отношениях точка зрения Германии почти целиком совпадала со взглядами Мацуока, которые он изложил послу Отту 1 августа 1940 года».
В ходе судебного следствия обвинение предъявило тайные письма, которыми обменялись Япония и Германия при подписании «пакта трех». В этих секретных письмах «Германия также согласилась... сделать все, от неё зависящее, чтобы привлечь Советский Союз к участию в этом пакте».
Следовательно, из этих писем явствует, что, пытаясь привлечь СССР к «пакту трех» и «направить Советский Союз на юг», Германия выполняла просьбу Японии.
То же самое подтверждают оглашённые защитой на процессе выдержки из так называемой «записки Коноэ», датированной июнем 1945 года: «Из записей бесед, происходивших между Мацуока н Штамером, совершенно ясно видно, что Германия обязалась помочь Японии установить отношения с Советским Союзом. Посланник Штамер, уезжая к себе на родину, вновь говорил о своём намерении попытаться осуществить эту задачу... Надежда на то, что Япония, Германия и СССР могут объединиться — что являлось основным замыслом трёхстороннего союза, — теперь (в июне 1941 года. — Авт.) рухнула».
Таким образом, «план Риббентропа» можно с полным основанием именовать «план Мацуока-Риббентропа». Мацуока породил, а Риббентроп, ведя переговоры с Молотовым, полностью провалил этот план.
В Берлине были так обозлены и пристыжены этим провалом, что даже не поставили Токио в известность о происшедшем.
Проходит почти три месяца. 3 февраля 1941 года комитет по координации действий снова обсуждает в Токио тот же «план Мацуока-Риббентропа» и выносит решение, «которое должно было быть использовано Мацуока в качестве инструкции во время его переговоров с Германией, Италией и Советским Союзом в течение его поездки по Европе.
Земной шар (по решению этого комитета! — Авт.) должен быть разделён на четыре блока — блок великой Восточной Азии, европейский блок (включая Африку), американский блок и советский блок (включая Индию и Иран)».
У свидетельского пульта Хидэки Тодзио. Обвинитель предъявляет ему названное выше решение.
Вопрос: Это решение совещания комитета по координации действий от 3 февраля 1941 года?
Ответ: Да это так, но это решение было первоначально составлено министром иностранных дел Мацуока (еще одно свидетельство того, кто подлинный автор пресловутого «пакта четырёх». — Авт.) ввиду его предполагавшейся поездки в Европу.
Вопрос: Вы, конечно, входили в число одобривших его?
Ответ: Естественно, так как я был военным министром.
Вопрос: Обращаю ваше внимание на пункт первый, который я зачитаю: «Надо добиться того... чтобы Советский Союз сотрудничал в проведении политики Японии, Германии и Италии по свержению Англии. В то же время необходимо обеспечить урегулирование дипломатических отношений между Японией и Советским Союзом». Верно ли я цитирую? Суд в Токио-2...
Ответ: Да. Но, когда Мацуока приехал в Европу, действительная обстановка там весьма отличалась от той, какую представляла себе в то время Япония. Отношения между Германией и Советским Союзом были настолько напряженными, что возможность согласия между СССР и странами — участницами трёхстороннего пакта была неосуществимой. Более того, Германия находилась в таком положении, что она не могла приветствовать заключение пакта о нейтралитете между Японией и Советским Союзом; поэтому не было надежды на то, что она предложит свои услуги в этом направлении...
Тодзио сказал правду. Только в Москве в конце марта 1941 года, а потом в Берлине Мацуока узнал о полном провале своей «гениальной» идеи «пакта четырёх». Узнал он и о том, что немцам не удалось усыпить бдительность Советского Союза, не удалось отвлечь его военные силы с запада и востока на юг. Предупредить возможность создания англо-советско-американской коалиции немцы тоже оказались не в силах...
Деятельность дипломата и творчество писателя имеют между собой нечто общее. Тот и другой встречаются и иногда тесно соприкасаются с различными людьми. Для писателя они — прообразы будущих персонажей его книги, для дипломата — партнёры на предстоящих переговорах. В обоих случаях и писатель, и дипломат должны глубоко вникнуть в сущность людей, с которыми соприкасаются, научиться понимать их мысли, поступки, истинные побуждения, которые теми движут, постичь особенности не только характера, но и языка. Без этого у писателя не получится хорошей книги, а дипломат не добьётся успеха в предстоящих переговорах.
«План Мацуока-Риббентропа» представлял редкое, даже для дипломатической кухни, сочетание изощренного коварства с прозрачной наивностью. В чем состояло коварство плана, читатель уже знает. Его прозрачная наивность выражалась, во-первых, в том, что Мацуока, так же, как и Риббентропу, не дано было понять сущность советской внешней политики, совершенно чуждой захвату и колониальной эксплуатации других стран и народов. Циники и лжецы до мозга костей, типичные представители крайне реакционного крыла империалистической дипломатии, Мацуока и Риббентроп, обладая умом поверхностным, ограниченным и негибким, наивно и беспомощно представляли цели своих партнёров на переговорах. Они мерили их собственным убогим аршином.
Во-вторых, наивная прозрачность пресловутого плана заключалась в том, что план этот адресовался И.В. Сталину, одному из опытнейших политиков своего времени, проницательность и реализм которого в вопросах внешней политики были тогда широко известны. Поэтому, разумеется, раскусить сущность внешне замысловатых предложений Мацуока-Риббентропа Кремлю было несложно.
Ошарашенный провалом своего плана, Мацуока по пути из Москвы в Берлин успел прийти в себя. Теперь, когда старый план рухнул, ему было необходимо детально вникнуть в то, что происходит в Берлине, выяснить, что именно вызвало крах «пакта четырёх». Свое любопытство он быстро удовлетворил. Но об этом дальше, а пока один штрих, характерный для Ёсукэ Мацуока.
Во время одной из бесед в Берлине с Риббентропом — 31 марта 1941 года — Мацуока заявил, «что японский народ никогда не допустит присоединения России к пакту трех держав. Это вызвало бы крик негодования по всей Японии». Подняв свои светло-серые, холодные как лёд глаза, Риббентроп даже с некоторым любопытством оглядел невзрачного и хилого японского министра: лицемеров, циников, лжецов ближайший сподвижник Гитлера перевидал немало. Но такое... Так отозваться о собственном предложении, которое этот раскосый, желтолицый «ариец Дальнего Востока» подсунул ему — Риббентропу! Подсунул, сам оставшись в стороне и взвалив всю тяжесть провала на плечи «сверхдипломата». Это неслыханно! Однако возмущаться собственной недальновидностью — значит признать и собственное поражение. И министр иностранных дел Германии ответил, что о присоединении России к пакту трех держав не может быть и речи.
Мацуока гасит улыбку в густых усах, учтиво склоняет голову в знак согласия с рассуждениями рейхсминистра... Этот штрих не случаен!
У свидетельского пульта вызванный защитой Ёсиэ Сайто, один из советников МИДа в период, когда его возглавлял Мацуока. По признанию Сайто, он был тесно связан с Мацуока в течение тридцати лет. Сайто показал:
«Мацуока не любил, когда его беспокоили, напоминая ему о прошлых событиях, относившихся к важным вопросам дипломатии. Таков был у него характер. Поэтому он никогда не просматривал документы министерства иностранных дел относительно прежних переговоров между тремя державами и никогда не отдавал распоряжений своим подчинённым об изучении их. Иногда некоторые лица говорили ему о прошлых переговорах, но он не слушал их и говорил, что это относится к прошлому и не имеет отношения к его дипломатии». Суд в Токио-2...
Что ж, в этом своя логика: лжецу, лицемеру, обманщику и предателю — человеку, попирающему сегодня то, чему он поклялся в верности или что он восхвалял еще вчера, — память, деловая и политическая, просто помеха в практической деятельности. А теперь пришло время несколько нарушить последовательность нашего рассказа й вернуться к началу тридцатых годов.
В то время Советское правительство дважды предлагало Японии урегулировать свои взаимоотношения с СССР на прочной мирной основе. Вот как описывает эти усилия и реакцию Токио Международный военный трибунал в своём приговоре:
«На тот факт, что политика Японии в отношении СССР была не оборонительной, а наступательной, или агрессивной, указывают дипломатические документы, обмен которыми произошёл в период 1931-1933 годов. В течение этого периода Советское правительство дважды делало японскому правительству официальное предложение о заключении пакта о ненападении и нейтралитете. В советском заявлении, сделанном в 1931 году японскому министру иностранных дел Ёсидзава и послу Хирота, подчёркивалось, что заключение пакта о ненападении будет служить «выражением миролюбивой политики и намерений правительства, и он был бы особенно кстати теперь, когда будущее японо-советских отношений является предметом спекуляции в Западной Европе и Америке. Подписание пакта положило бы конец этим спекуляциям».
Японское правительство в течение года не отвечало на это предложение. Только 13 сентября 1932 года советский посол в Японии получил от министра иностранных дел Утида ответ, в котором предложение отклонялось на том основании, что «официальное начало переговоров по этому вопросу между двумя странами в данном случае считается несвоевременным».
4 января 1933 года Советское правительство повторило свое предложение о заключении пакта, указав, что предыдущее предложение не вызывалось соображениями момента, а являлось результатом его миролюбивой политики и поэтому сохраняет силу и на будущее. Японское правительство в мае 1933 года еще раз отклонило предложение Советского Союза.
Следует отметить, что Япония отклонила это предложение, несмотря на то что японское правительство в то время было уверено, что это предложение является искренним выражением миролюбивой политики Советского Союза на Дальнем Востоке.
В секретном меморандуме, написанном начальником бюро европейско-американских дел (теперь подсудимым) Того в апреле 1933 года, говорилось: «Желание Советского Союза заключить с Японией пакт о ненападении вызвано его стремлением обеспечить безопасность своих дальневосточных территорий от все возрастающей угрозы, которую он испытывает со времени японского продвижения в Маньчжурии».
К декабрю 1933 года Квантунская армия составила планы и продолжала вести подготовку к тому дню, когда Япония использует Маньчжурию в качестве плацдарма для нападения на СССР.
Однако не успел Мацуока стать министром иностранных дел, как тот же Того, тогда уже посол в Москве, в июле 1940 года предложил от имени своего правительства заключить пакт о нейтралитете. Советское правительство дало свое согласие, но переговоры несколько затянулись, а за это время произошла смена послов. Новый японский посол генерал Татэкава в октябре 1940 года выдвинул уже другое предложение: заключить пакт о ненападении, аналогичный пакту 1939 года между СССР и Германией.
Каковы же причины, которые обусловили столь резкий поворот в отношении Токио к СССР в тот период, когда во главе японского МИДа стоял Ёсукэ Мацуока?
На это даёт ответ приговор Международного военного трибунала: «Как указывалось выше, СССР в 1931 и 1933 годах предложил Японии заключить пакт о нейтралитете, но Япония от этого отказалась. К 1941 году у Японии испортились отношения практически со всеми державами, за исключением Германии и Италии. Международная обстановка в такой степени изменилась, что Япония была готова сделать то, от чего она отказалась за десять лет до этого. Однако эта готовность не означала какого-либо изменения отношения Японии к СССР и не означала отказа от захватнических замыслов по отношению к СССР.
Очевидно, что Япония не была искренней при заключении пакта о нейтралитете с Советским Союзом и, считая свои соглашения с Германией более выгодными, подписала пакт о нейтралитете, чтобы облегчить себе осуществление планов нападения на СССР. Эта точка зрения об отношении японского правительства к СССР совпадает с мнением немецкого посла в Токио, высказанным им в телеграмме от 15 июля 1941 года, направленной в Берлин:
«Нейтралитет» Японии в войне между Германией и СССР в действительности служил и, скорее всего, был предназначен для того, чтобы служить ширмой для оказания помощи Германии до нападения самой Японии на СССР». Суд в Токио-2...
Однако этот ответ, разумеется, не мог исчерпать полностью всего комплекса доказательств, исследованных Трибуналом на протяжении двух с половиной лет, а потому не раскрывает всей картины коварной, сложной, а подчас и противоречивой политики Японии в данном вопросе.
Поскольку Советское правительство дало свое согласие вести переговоры с Японией о заключении пакта, выяснение позиций и намерений Германии было также весьма важным для дальнейших действий Токио. Поэтому было решено, что Мацуока поедет в Европу для посещения Москвы, Берлина и Рима.
В руках обвинения строго секретный протокол заседания Тайного совета в присутствии императора в сентябре 1940 года.
На этом заседании Мацуока выступил с изложением своих позиций в отношении предстоящих переговоров: «Настоящий министр (так Мацуока именовал самого себя. — Авт.) думал об укреплении отношений Японии о Германией и Италией с момента образования кабинета в последней декаде июля (речь идёт о 1940 годе. — Авт.). В то время Германия захватила Францию, и казалось, что Англия тоже будет побеждена не более чем в десять дней. Поэтому энтузиазм Германии по поводу сотрудничества с Японией был в основном очень низок. Но даже если Германии и Италии удастся теперь покорить Британские острова, война за разрушение всей Британской империи будет нелёгким делом. Более того, им придётся столкнуться с двумя сильными влияниями — с так называемым англосаксонским блоком, состоящим из Америки и оставшихся частей Британской империи, и с Советской Россией, все укрепляющейся во время этой войны».
И Мацуока, злорадствуя по поводу затруднительного положения, в которое, по его мнению, попали дорогие союзники Японии по «пакту трех», без стеснения — ведь кругом все свои, проверенные люди — излагает собственное сокровенное политическое кредо:
«В создавшейся ситуации Япония, благодаря счастливому географическому расположению и обладающая расой, единой в политическом отношении, станет великой по своей мощи. Даже сейчас Япония обладает такой мощью, что в состоянии поколебать равновесие в мире по своему желанию. Таково мнение министра. Гитлер и несколько человек, окружающие его, я думаю, уверены в этом. В настоящее время они, кажется, относятся с известным энтузиазмом к сотрудничеству с Японией. При таких обстоятельствах, я думаю, нет необходимости униженно просить Германию о сотрудничестве, хотя я был готов на это при различных международных обстоятельствах. Я решил отложить переговоры до капитуляции Британских островов, если я уполномочен на это, и в этом случае я сам выберу время. Для нас политически невозможно показать нетерпение».
Итак, взобраться на гору и оттуда наблюдать «за схваткой тигров», а когда напряжение схватки достигнет предела, вмешаться в неё со свежими силами и... Вот тут наш хамелеон раздевается донага. Если «интересы дела» потребуют, он и самых близких союзников продаст с потрохами!
«Я считаю, что Япония должна показать, что она занимает независимую позицию, что она не нуждается в сотрудничестве с Германией и Италией, что она войдёт в соглашение с Америкой и даже дерзнёт спасти Англию, если это будет необходимо или удобно для её существования или признания».
Вряд ли даже германский посол в Токио Отт додумался до такого толкования смысла слов Мацуока, уже известных читателю и сказанных в беседе с тем же Оттом: «Я настроен ни прогермански, ни проанглийски, а, так сказать, прояпонски». Суд в Токио-2...
После этого заседания Тайного совета прошло еще полгода, однако ничто не предвещало близкой капитуляции Британских островов, зато в Токио начали поступать все более частые и серьёзные сигналы о концентрации германских войск на советских границах.
23 февраля 1941 года в мрачном замке Фушль состоялась задушевная беседа Риббентропа с японским послом Хироси Осима.
После сердечных взаимных приветствий, как сказано в протоколе, Риббентроп перешёл к делу: «Мы учли все возможности. Война уже выиграна в военном, экономическом и политическом отношениях. Мы хотим кончить войну как можно скорее и заставить Англию скорее просить мира. Фюрер полон сил, здоровья и уверенности в победе. Он решил привести войну к быстрому и победному концу. Сотрудничество с Японией весьма необходимо для того, чтобы провести это намерение в жизнь. Однако и Япония в своих собственных интересах должна вступить в войну как можно скорее. Англия потеряла бы, таким образом, свои ключевые позиции на Дальнем Востоке, Япония же, напротив, займёт, таким образом, удобную позицию на Дальнем Востоке. Но это возможно сделать только путём войны».
И тут впервые Берлин устами Риббентропа предлагает Токио так называемый «сингапурский вариант»: «Решающий удар должен быть нанесён Сингапуру, для того чтобы уничтожить ключевую позицию Англии в Восточной Азии. Занятие Сингапура должно произойти молниеносно, если можно, то вообще без объявления войны, в самый мирный период. Все это быстро решит войну в нашу пользу и удержит Америку от вступления в войну.
Занятие Сингапура означало бы решающий удар в сердце Британской империи. Америка не вступит в войну, поскольку она еще не готова и не рискнёт послать свой флот дальше Гавайских островов. Если же она вступит в войну, то ей придётся только беспомощно взирать, как Япония отбирает у неё Филиппинские острова».
Риббентроп хорошо понимал: устремляясь на юг, Япония должна быть спокойна, что на севере её новая агрессия не вызовет у Советского Союза никакого противодействия. А потому рейхсминистр готов был и здесь вселить спокойствие и уверенность в своего дальневосточного союзника. Но прежде он широкими мазками набрасывает соблазнительную и радужную картину, не забыв, разумеется, напомнить, что непроницаемый занавес, еще недавно скрывавший это светлое настоящее, раздвинут железной рукой вермахта: «Франция как дальневосточная держава более не существует (намёк на то, что Индокитай ждёт нового «хозяина». — Авт.). Англия также значительно ослаблена, и Япония может теперь постепенно укрепиться в Сингапуре. Таким образом, Германия уже очень много сделала для будущего двух народов».
Следует многозначительная пауза, которая должна подчеркнуть всю значимость и всю конфиденциальность того, что господин министр иностранных дел Германии желает сообщить в заключение послу дружественной и союзной державы: «В связи с нашим географическим положением, если возникнет нежелательный конфликт с Россией, мы должны будем взять на себя основное бремя и в этом случае... Фюрер в течение зимы создал ряд новых соединений, в результате чего Германия будет иметь 240 дивизий, включая 186 первоклассных ударных дивизий».
И Риббентроп резюмирует, что поэтому «русско-германский конфликт имел бы следствием гигантскую победу немцев и означал бы конец советского режима».
Мог ли Хироси Осима, ярый поклонник германского нацизма, устоять против столь соблазнительного предложения. Разумеется, нет! И не случайно запись этой беседы, заверенная личной подписью Риббентропа, кончается так:
«Посол Осима согласился полностью с моими доводами. Он заявил, что он лично желает сделать все возможное для осуществления этой политики. Он заметил, что он просил министра иностранных дел Японии отправиться в Берлин с более конкретными и приемлемыми предложениями. Я сказал Осима, что было бы неплохо, если бы министр иностранных дел Японии привёз с собой окончательное решение о скором нападении на Сингапур, чтобы мы смогли затем обсудить здесь все детали. Я объяснил далее, что теснейшее сотрудничество во всех областях, в частности в прессе, необходимо для совместного ведения войны, такое сотрудничество, какое уже было установлено с Италией, Румынией, Венгрией, Словакией и Болгарией.
Осима конфиденциально сообщил мне, что Коноэ и Мацуока думают так же, как и он, и что они согласны на быстрейшую атаку против Сингапура».
Что касается Мацуока, то нам представляется, что посол Осима несколько поторопился зачислить шефа своего ведомства в число сторонников нападения на Сингапур. У Мацуока в то время, как и впоследствии, была своя точка зрения и своя позиция в связи с положением, создавшимся в мире. У него, как мы убедимся, был свой, как говорят, Карфаген, уничтожение которого стало для него навязчивой идеей и целью жизни. И этот «Карфаген» находился весьма далеко от Сингапура.
Однако Мацуока, как и кабинету Коноэ в целом, ясно было и другое: беседа с Риббентропом в замке Фушль — событие чрезвычайной важности. Совершенно очевидно, что Германия энергично готовится: к войне с СССР в самом ближайшем будущем. Но странно другое — готовясь к схватке с русским гигантом, Германия не только не ищет помощи Японии, но, наоборот, стремится направить экспансию Токио на юг, в район Сингапура, подальше от линии соприкосновения японских и советских войск в Маньчжурии. Что это могло бы в действительности означать? Знают ли в Москве и в какой степени о том, что происходит в Берлине, и как это может отразиться на советско-японских взаимоотношениях? Что думают и что собираются делать в Риме?
Уточнение всех этих вопросов требовало срочного выезда Мацуока в Европу. Медлить дальше было нельзя. Обстановка требовала принятия определенных решений. Суд в Токио-2...
12 марта, через семнадцать дней после беседы Осима с Риббентропом в замке Фушль, Мацуока тронулся в далёкий путь. В третий раз за свою жизнь он снова увидел бескрайние просторы Сибири. Приглушённо стучали колеса салон-вагона. За окном расстилался суровый и величественный зимний пейзаж. А Мацуока был погружен в свои мысли. Вот и могучий Байкал. Еще недавно он был заветной мечтой японских милитаристов. А теперь? Неужели он, Мацуока, возглавил японскую внешнюю политику только для того, чтобы немецкий сапог шагнул через Уральский хребет в Азию?! На мрачном лице Мацуока вдруг заиграла улыбка. Он почему-то вспомнил растерянность Риббентропа, когда в 1939 году посол Сато заявил германскому министру, что позиция Японии проста: в Азии один хозяин — Страна восходящего солнца, остальные — только гости...
Наступило время, когда решаются судьбы мира, решаются, возможно, на столетия вперёд. Он, Мацуока, должен войти в историю как один из тех, кто в это головокружительное время вёл наиболее тонкую, наиболее выдержанную и, разумеется, наиболее выигрышную игру...
24 марта 1941 года Мацуока прибыл в Москву и в тот же день был принят И.В. Сталиным и В.М. Молотовым. Беседа продолжалась свыше часа. В этот период, как свидетельствует в своих мемуарах маршал А.М. Василевский, «с февраля 1941 года Германия начала перебросу войск к советским границам. Поступавшие в Генеральный штаб, Наркомат обороны и Наркомат иностранных дол данные... свидетельствовали о непосредственной угрозе агрессии.
В этих условиях Генштаб... вносил коррективы в разработанный... оперативный план сосредоточения и развёртывания Вооружённых Сил для отражения нападения врага с запада».
Естественно, возможность близкой агрессии со стороны нацистской Германии наложила свою печать на встречу советских руководителей с Мацуока...
В кабинете Сталина сидели, как обычно, за длинным столом: по одну сторону русские, по другую — японцы. Сталин часто вставал, медленно прохаживался по кабинету, дымя неизменной трубкой. Сам говорил мало, очевидно, знал любовь Мацуока к туманному многословию и решил дать возможность гостю выговориться: может быть, господин министр и скажет что-нибудь важное?
Вот как сам Мацуока рассказывал об этой встрече спустя три дня Гитлеру и Риббентропу. Запись этого рассказа оказалась в руках обвинения, так же как и все протоколы бесед Мацуока в рейхсканцелярии. Союзные державы обнаружили эти документы в архивах гитлеровского МИДа.
«Как союзник он (Мацуока. — Авт.) должен был представить объяснения о своей беседе со Сталиным в Москве германскому министру иностранных дел и хотел бы сделать это на утренней конференции, если бы германский министр иностранных дел не был неожиданно вызван. Теперь же он намерен сообщить об этом вождю.
Он разговаривал с Молотовым около 30 минут, со Сталиным в течение часа. Он объяснил Сталину, что морально японцы — коммунисты. Эта идея передавалась от отцов сыновьям с незапамятных времён. Но в то же время он заявил, что не верит в политический и экономический коммунизм.
Для того чтобы объяснить, что он имел в виду под моральным коммунизмом, Мацуока привёл в пример свою собственную семью. Но японская идея морального коммунизма была низвергнута пришедшими с Запада либерализмом, индивидуализмом и эгоизмом.
Однако в Японии есть еще люди, хотя их и меньшинство, которые достаточно сильны, чтобы успешно бороться за восстановление старого кредо японцев. Эта идеологическая борьба в Японии чрезвычайно сильна. Но те, кто борются за восстановление старого идеала, убеждены в своей конечной победе. В основном англосаксы ответственны за проникновение вышеупомянутой западной идеологии. Для восстановления старого, традиционного японского идеала Япония вынуждена поэтому бороться против англосаксов. Также и в Китае она борется не против китайцев, а против Великобритании в Китае и капитализма в Китае.
Он объяснил Сталину, что Советы со своей стороны тоже борются за что-то новое и что он верит в то, что будет возможно урегулировать трудности, существующие между Японией и Россией после поражения Британской империи. Он обрисовал англосаксов как общих врагов Японии, Германии и Советской России».
Трудно поверить, если бы не свидетельство самого Мацуока, что такие сумбурные и нелепые высказывания адресовались И.В. Сталину. Трудно, ибо японский министр иностранных дел с самым серьёзным видом пытался убедить советское руководство, что милитаристская Япония, страна, где главенствовал монополистический капитал, является, оказывается, страной «морального коммунизма» и никаких других целей, кроме борьбы против англосаксонского капитализма, у неё нет ни в Китае, пи в остальной Юго-Восточной Азии...
Чем же это объяснить? Видимо, только одним: изощренное коварство и хитрость Мацуока опирались на непрочный фундамент его ограниченного ума. Мацуока явно не хватало широты и глубины кругозора и даже простого знания и понимания партнёров по переговорам. Но ведь когда готовится встреча на высшем уровне, то первое, что делается, — изучается будущий собеседник, его привычки, характер, личность в самом широком смысле. Здесь дружно трудятся органы разведки, секретари и референты каждой стороны. Штудируются относящиеся к этому вопросу секретные и несекретные материалы, литература и, наконец, публичные выступления и печатные труды будущего партнёра по переговорам. Затем все данные синтезируются, и появляется соответствующее досье, которое вручают лицу, едущему на переговоры. Нельзя предположить, что такого досье не имел в своём распоряжении Мацуока. Вероятнее другое: с присущим ему апломбом и безграничной самоуверенностью он просто отложил эти материалы в сторону. Ведь не случайно ближайшие сотрудники Мацуока свидетельствовали на суде в Токио, что он терпеть не мог чьих-либо советов, считая, что только он один причастен к «высшей истине». А истории известно немало случаев, когда у некоторых государственных деятелей апломб и ограниченность отлично соседствуют друг с другом.
Так что же, на протяжении полуторачасовой встречи в Кремле единственной темой Мацуока был «моральный коммунизм» японского империализма? Нет. В конце концов японский министр перешёл к делу. Суд в Токио-2...
Вот как это выглядело в его изложении в рейхсканцелярии в Берлине. Он (Мацуока) предложил русским заключить пакт о ненападении, на что Молотов ответил предложением подписать соглашение о нейтралитете. Во время своего пребывания в Москве он должен был стать в положение человека, который первым предлагает заключение пакта о ненападении. Он хочет также воспользоваться этой возможностью для того, чтобы побудить русских уступить северную часть Сахалина. Там имеются нефтяные источники, а русские сильно затрудняют их эксплуатацию. Мацуока считает, что на этих нефтяных месторождениях можно добыть два миллиона тонн. Он предложил русским купить у них Северный Сахалин.
На вопрос Риббентропа, готовы ли русские продать эту территорию, Мацуока ответил, что это весьма сомнительно. Молотов, когда японский посол сделал такое предложение, спросил его: «Это что, шутка?»
Но японский министр не все рассказал немецким друзьям. И для этого, как мы увидим, у него были веские основания.
Во время первого визита в Москву Мацуока заявил, что ему даны полномочия заключить пакт о ненападении, что же касается договора о нейтралитете, то он должен запросить мнение своего правительства, а результаты сообщит на обратном пути из Берлина в Токио. В действительности это была лишь отговорка: находясь в Москве, Мацуока мог в течение нескольких часов выяснить шифром по радио этот вопрос. Все дело заключалось в том, что надо было установить, чем дышит Берлин, раньше, чем поставить свою подпись под новым договором с Москвой. Это было тем более необходимо, что предложение Молотова подписать не пакт о ненападении, а договор о нейтралитете кое о чем говорило Мацуока и его советникам: видимо, советское руководство уже что-то знает или подозревает о готовящейся германской агрессии. Ведь статья вторая предложенного Советским Союзом пакта о нейтралитете содержала следующее твёрдое обязательство: «В случае если одна из Договаривающихся Сторон окажется объектом военных действий со стороны одной или нескольких третьих держав, другая Договаривающаяся Сторона будет соблюдать нейтралитет в продолжение всего конфликта».
Между тем такая формулировка входила в явное противоречие со статьёй третьей «пакта трех», которая обязывала Японию вступить в войну на стороне Германии, если последняя «подвергнется нападению со стороны какой-либо державы, которая в настоящее время (речь шла о сентябре 1940 года. — Авт.) не участвует в европейской войне и в китайско-японском конфликте».
Толкование же гитлеровской Германией понятия «нападение» с позиций только собственных агрессивных интересов было хорошо известно. Вот почему советское руководство в тех условиях считало, что договор о нейтралитете с точки зрения международно-правовой свяжет Японию в отношении СССР в сравнительно большей мере, чем договор о ненападении, и вызовет трения между агрессорами.
25 марта Мацуока покидает Москву и 27-го появляется в рейхсканцелярии. Он, разумеется, не знал тогда того, что узнал только в 1946 году в тюрьме Сугамо: оказывается, еще 3 марта того же 1941 года Гитлер издал совершенно секретную директиву, в которой, в частности, говорилось:
«Целью сотрудничества, основанного на пакте трех держав, является вовлечение Японии, возможно скорее, в активные операции на Дальнем Востоке. Большие силы Англии будут связаны этим, и центр внимания США будет перенесён на Тихий океан... План «Барбаросса» создаёт особенно благоприятные политические и военные предпосылки для этой цели. Суд в Токио-2...
Нужно быстро разбить Англию и тем самым удержать Америку от вступления в войну...
Захват Сингапура — опорного пункта Англии на Дальнем Востоке — явится решающим для успеха всей войны, которую ведут три державы...»
Только в тюрьме Сугамо американский следователь ознакомил Мацуока и с другим совершенно секретным документом — докладом главнокомандующего германским флотом гросс-адмирала Редера фюреру, датированным 18 марта 1941 года. Здесь снова во главу угла ставился «сингапурский вариант»:
«Япония должна действовать возможно скорее, чтобы захватить Сингапур... Япония готовится к этой операции, но, согласно заявлениям японских офицеров, она проведёт её только в том случае, если Германия проведёт высадку в Англии. Следовательно, Германия должна сосредоточить все свои усилия, чтобы понудить Японию действовать немедленно.
Согласно заявлению адмирала Номура, министр Мацуока имеет большие затруднения по русскому вопросу (точнее сказать, опасается реакции СССР в случае нового акта японской агрессин. — Авт.) и сделает запрос специально об этом. Поэтому главнокомандующий морскими силами в личном разговоре с фюрером рекомендует осведомить Мацуока о планах в отношении России».
Впрочем, эти моменты стали понятны Мацуока и без указанных документов еще в марте 1941 года, в ходе бесед в рейхсканцелярии. Гитлер и Риббентроп, то ли по совету Редера, то ли по собственному разумению, решили прежде всего убедить Мацуока, что Япония может спокойно начать агрессию на юге, не опасаясь за свой тыл на севере. Эту мысль настойчиво вдалбливали японскому министру и фюрер, и Риббентроп.
31 марта 1941 года Мацуока поставил «сверхдипломату» зондирующий вопрос: «Задержаться ли на обратном пути подольше в Москве, чтобы начать переговоры с русскими о заключении договора о ненападении или нейтралитете?»
Риббентроп категорически «посоветовал Мацуока не затрагивать этот вопрос в Москве, так как он был бы не совсем уместен в данное время. На замечание Мацуока, что заключение рыболовного и торгового соглашений улучшило бы отношения между Японией и Россией, рейхсминистр ответил, что против заключения чисто коммерческих соглашений нет никаких возражений».
...Вслед за тем рейхсминистр разразился пространным монологом в пользу «сингапурского варианта». «...Он выразил мнение, — указано далее в записи, — что будет лучше, имея в виду ситуацию в целом, не заводить разговоры с русскими слишком далеко. Он не знал еще, как будут развиваться события. Однако одно совершенно очевидно: Германия ударит немедленно, если Россия когда-либо нападёт на Японию. Он готов дать Мацуока определенные гарантии, и, таким образом, Япония может продвигаться на юг, в Сингапур, не опасаясь никаких осложнений со стороны России.
Большая часть германской армии так или иначе размещена на восточных границах империи и находится в полной боевой готовности для выступления в любое время.
Если Россия когда-нибудь займёт позицию, которую можно будет истолковать как угрозу Германии, фюрер сотрёт Россию с лица земли. В Германии существует уверенность, что такая военная кампания против России закончится полной победой германского оружия и окончательным уничтожением русской армии и русского государства. Фюрер уверен, что в случае нападения на Советский Союз Россия через несколько месяцев перестанет существовать как великая держава».
Во имя «сингапурского варианта» Риббентроп готов был устроить своим японским друзьям заочную консультацию даже... самого Гитлера, которого считал гениальным стратегом. Он просит приготовить карты Сингапура, чтобы фюрер, который является, «может быть, одним из величайших военных экспертов современности», мог посоветовать Японии, как провести наиболее эффективно нападение на Сингапур. При этом Риббентроп пообещал, что германские военно-воздушные эксперты также будут предоставлены в распоряжение Японии.
Затем Риббентроп прозрачно намекает, что в случае германо-советской войны нет никакой надобности в японской помощи, а плоды победы над СССР великодушная Германия сама распределит среди своих союзников. «Если русские будут проводить глупую политику и вынудят Германию нанести им удар, — говорится далее в записи, — то он (Риббентроп. — Авт.), учитывая настроения японской армии в Китае, сочтёт правильным, если эта армия воздержится от выступления против России. Япония поможет общему делу лучшим образом, если она не разрешит себе сойти с пути нападения на Сингапур. Если будет достигнута общая победа, то её результаты достанутся Японии уже в качестве зрелого плода, который даже не нужно будет срывать».
Однако тут же господин рейхсминистр не забывает упомянуть, правда в завуалированной форме, что именно будет учитываться, когда пробьёт час дележа награбленного: «Япония должна помнить, что в этой войне самое тяжёлое бремя лежит на плечах Германии. Суд в Токио-2...
Германия воюет против Британских островов и связывает британский флот в Средиземном море. Япония, с другой стороны, воевала только в Китае. Кроме того, главные трудности России связаны с Европейским континентом. Эти факты благодарная японская нация, конечно, признает».
И снова, как назойливый припев: «Он, Риббентроп, хочет, во всяком случае, разъяснить Мацуока, что конфликт с Россией возможен. Мацуока не может сообщить японскому императору по возвращении в Японию, что конфликт между Германией и Россией невозможен. Напротив, положение таково, что такой конфликт, если бы даже не очень вероятен, все-таки должен рассматриваться как возможный...»
Теперь Мацуока ясен ответ на вопрос, волновавший Токио в момент получения отчёта Осима о его беседе в замке Фушль: нацистское руководство считает Советский Союз колоссом на глиняных ногах. Оно твёрдо уверено, что в ближайшее время свалит этого мнимого гиганта за несколько месяцев, а может быть, и недель. Вот почему Берлину абсолютно не нужны помощники, которые, естественно, потребуют свою долю, когда наступит час победы, тем более что рейхсканцелярии хорошо известна алчность токийских руководителей.
Не ускользнул от Мацуока и его советников и другой аспект германских предложений: направляя японскую агрессию на юг, Берлин в случае успеха полностью гарантировал себя от возможности сговора Токио с Лондоном и Вашингтоном за счёт Германии. Ведь наличие влиятельных японских политических деятелей, настроенных проамерикански, не было секретом для Гитлера.
Теперь Мацуока знал берлинские карты, как свои собственные. Следует, впрочем, сразу отметить, что свои карты у него не было никакого желания открывать ни фюреру, ни Риббентропу. Но чтобы в дальнейшем понять до конца, как вёл свою игру в этой сложной шахматной партии сам Ёсукэ Мацуока, необходимо еще одно добавление: японский министр иностранных дел хорошо понимал низость своих берлинских партнёров, что, кстати говоря, его ничуть не шокировало. Ведь сам он был не лучше их! Но в то же время Мацуока слепо верил в гитлеровский дар предвидения, видел в Гитлере гениального политика и полководца, баловня времени и судьбы, человека, которому удавалось все, за что бы он ни брался. Поэтому, если фюрер твёрдо уверен, что сокрушит Советский Союз в самое короткое время, значит, так тому и быть. Отсюда, именно отсюда, полагал Мацуока, следует исходить в Токио, строя планы японской внешней политики.
Оставалось послушать самого Гитлера, и Мацуока удостоился этой чести.
Вот они втроём в огромном кабинете — Гитлер, Мацуока, Риббентроп. Присутствуют также Осима и Отт. Фюрер начал свое выступление с того, что «такого момента никогда больше не будет — это единственный момент в истории». Он допускает, что «известный риск, конечно, есть, но риск этот невелик для такого времени, когда Россия и Великобритания исключаются, а Америка еще не готова к борьбе.
В военном отношении также трудно назвать более удачный момент, чем настоящий, хотя и не следует недооценивать военных трудностей, которые возникнут».
Затем, глядя в упор на Мацуока, Гитлер решил разъяснить, почему он сбрасывает со счетов Советский Союз: «Да, Германия заключила несколько договоров с Россией, однако гораздо более важным является тот факт, что Германия имеет в своём распоряжении от ста шестидесяти до двухсот дивизий против СССР». Мацуока склонил голову в знак согласия. Теперь остатки сомнений рассеялись: то, что Риббентроп говорил ему о России, это мысли и планы самого фюрера.
Дальше Гитлер без излишней скромности обрисовал преимущества союза трех в области руководства: «Вряд ли когда-либо будет более благоприятная обстановка для объединённых действий, если затронуть и вопрос руководства. Я совершенно уверен в себе, немецкий народ так сплочённо стоит за мной, как ни за кем еще не стоял в период всей своей истории. Я имею необходимую решимость в критические моменты. К тому же Германия проходит через целую серию успехов, небывалых успехов мирового значения...» Суд в Токио-2...
Мацуока, страстный адепт фюрера, в душе не мог не согласиться именно с этим доводом.
Господин рейхсканцлер перешёл и к оценке надёжности союзных отношений внутри «пакта трех»: «Особенно благоприятен тот факт, что между Японией и её союзниками не существует никаких расхождений в интересах. Германия, которая будет удовлетворена в своих колониальных притязаниях, так же мало заинтересована в Восточной Азии, как Япония — в Европе. Это лучшая основа для сотрудничества между японской Восточной Азией и германо-итальянской Европой... потому что национальные интересы, в конечном счёте, гораздо сильнее личных качеств и воли фюрера. Эти интересы всегда могут создать опасность сотрудничеству наций, если они разойдутся. Но в случае с Японией и Германией можно составлять план на длительное время, по причине того, что подобных расхождений не существует. Это было моим твёрдым убеждением с ранней юности.
С другой стороны, сотрудничество англосаксонских государств никогда не являлось действительной коалицией, а всегда означало только игру одной державы против другой».
Тут Мацуока мысленно улыбнулся — если бы фюрер знал, что именно в эти мгновения его партнёр продумывает свои ходы в предстоящей сложной игре, ходы, весьма отличные от тех, которые пытается навязать ему Берлин! Да, действительные планы господина японского министра были в эти минуты весьма далеки от знойного района Южных морей. Внешне же он всячески проявлял себя ярым и давним сторонником «сингапурского варианта». В протоколе беседы значится:
Мацуока указал, что делает все, чтобы успокоить англичан по поводу Сингапура. Он ведёт себя так, как если бы Япония не имела никаких намерений по отношению к ключевой позиции Англии на Востоке. Вполне возможно, что его отношение к Англии может показаться дружелюбным на словах и на деле. Однако Германия не должна быть введена в заблуждение этим. Он принял такую позицию не только для того, чтобы успокоить Англию, но и для того, чтобы обмануть пробританские и проамериканские элементы в Японии до того дня, пока он не произведёт внезапной атаки на Сингапур.
В этом был весь Мацуока, сотканный из коварства, лжи, обмана и, как ни странно, дремучей наивности. Продолжая свою мысль, японский министр указал, что «его тактика основана па предположении, что внезапная атака на Сингапур сразу. объединит всю японскую нацию».
В этом месте Риббентроп счёл уместным заметить: «Ничто так легко не воспринимается, как удача».
Мацуока продолжал: «В этом я последовал примеру знаменитого японского государственного деятеля, который сказал, обращаясь к японскому флоту в начале русско-японской войны: «Откройте огонь, и вся нация объединится». Японцам нужно потрясение, чтобы проснуться. В конце концов, как восточный человек, я верю в судьбу, которая неизбежно придёт, хотите вы этого или нет».
Затем, желая выявить позицию Берлина в вопросе о войне с США, Мацуока сделал заявление, которое отнюдь не отражало его личного мнения, ибо в действительности он всегда опасался войны с Соединёнными Штатами, хорошо зная их индустриальную мощь и большие военные возможности.
Что касается японо-американских отношений, Мацуока далее объяснил, что в своей стране он всегда заявлял, что рано или поздно война с Соединёнными Штатами Америки будет неизбежной, если Япония будет продолжать действовать, как и ныне. По его мнению, это столкновение произойдёт скорее рано, чем поздно. Суд в Токио-2...
Его доводы сводились далее к следующему: почему же Япония не должна решительно нанести удар в подходящий момент и взять на себя ответственность борьбы против Америки? Только таким образом она сама может избежать войны на многие десятилетия, в особенности если установить господство в Южных морях. Конечно, в Японии имеется много людей, которые не решаются разделить это мнение. В этих кругах Мацуока рассматривают как опасного человека с опасными мыслями.
Гитлер поспешил успокоить своего собеседника. Фюрер ответил, что он сам не раз находился в подобном положении. Однако события доказали, насколько он был прав. Европа уже свободна. Он не будет ни минуты колебаться, чтобы немедленно ответить на любое расширение военных действий, будь это со стороны России или Америки. Судьба на стороне тех, кто не ждёт, пока опасность придёт к ним, а сам становится перед лицом опасности.
Германия настолько подготовилась, что ни один американец не может высадиться в Европе. Она будет вести самую решительную борьбу с американскими подводными лодками и воздушными силами и ввиду своего большого опыта, которого Соединённые Штаты еще не имеют, получит огромное превосходство, даже не принимая во внимание тот факт, что немецкие солдаты, естественно, более боеспособны, чем американские.
Мацуока почтительно внимает самоуверенному заявлению господина рейхсканцлера, а сам готовит очередной вольт в характерном для него духе. Ведь в действительности, вернувшись в Японию, господин министр отнюдь не собирается защищать «сингапурский вариант». У него на уме совсем другое... Значит, надо попытаться объяснить Гитлеру и Риббентропу некоторые странности своего будущего поведения, и сделать это по возможности убедительно, дабы не вызвать в Берлине подозрений.
Мацуока начинает издалека, хорошо зная отношение своих собеседников к интеллигенции: «В Японии, как и в других странах, есть определенные интеллектуальные круги, наблюдать за которыми может только очень сильный человек. Для этих кругов характерен тип человека, который, хотя он и очень хотел бы, допустим, иметь тигрят, не пойдёт тем не менее в пещеру, чтобы оторвать их от матери.
Достойно сожаления, что Япония не освободилась еще от этих кругов и что некоторые из этих людей имеют большое влияние.
Эти нерешительные политические деятели в Японии всегда будут колебаться и частично могут действовать в соответствии со своими пробританскими и проамериканскими настроениями».
Затем Мацуока перешёл в область сравнений и говорил об общем высоком моральном уровне Германии, ссылаясь на счастливые лица, которые он видел всюду среди рабочих во время своих посещении заводов. Он выразил сожаление, что положение вещей в Японии еще не так продвинулось вперёд, как в Германии, и что в его стране люди умственного труда все еще имеют большое влияние.
Расчёт Мацуока был правильный — последовала реплика Риббентропа: «В лучшем случае нация, которая поняла свои задачи, может допустить такую роскошь, как интеллигенция, но все-таки большинство интеллигентов являются паразитами. Однако нация, которой предстоит бороться за свое место под солнцем, должна расстаться с ней. Интеллигенция привела к руинам Францию, в Германии она уже начала свои испытанные действия, когда нацизм прекратил её деяния.
Интеллигенция, безусловно, будет причиной предполагаемой гибели Англии».
Когда знакомишься с подобными высказываниями, невольно удивляешься прихоти истории, которая иногда вручает в руки пигмеев судьбы народа. Но если для Гитлера и Риббентропа оценка роли интеллигенции была их подлинным убеждением, то для Мацуока это был лишь шахматный ход. Увидев, что он удачен, японский министр заявил, что считает необходимым нарисовать фюреру абсолютно ясную картину действительного положения внутри Японии. По этой причине он должен, к сожалению, сообщить ему, что он, Мацуока, в качестве японского министра иностранных дел не мог бы сказать в Японии ни единого слова из того, что он доложил фюреру и министру иностранных дел Германии относительно своих планов. Это нанесло бы ему серьёзный ущерб в политических и финансовых кругах. Однажды он уже совершил такую ошибку, еще до того, как он стал японским министром иностранных дел. Он рассказал близкому другу кое-что о своих намерениях. По-видимому, тот рассказал об этом другим, и это породило различные слухи, которые он, как министр иностранных дел, должен был энергично опровергать, хотя, как правило, он всегда говорит правду(?!).
Сделав такое заявление, Мацуока решил, что тем самым объяснил фюреру причины некоторых странностей своего поведения в будущем, которые могли вызвать недоумение в Берлине. Облегчив таким образом душу, японский министр иностранных дел закончил деловую часть беседы с Гитлером в мажорных тонах и заверил, что, «если его спросят... признается императору, премьеру и министрам армии и флота, что обсуждался вопрос о Сингапуре. Однако заявит, что это обсуждение шло на предположительной основе». Суд в Токио-2...
Наступает минута прощания. Мацуока выражает восхищение тем, «как решительно и сильно фюрер ведёт германскую нацию, которая стоит за ним, полностью объединённая великим, временем революции». И наконец, обращается к Гитлеру с просьбой, которая должна была облегчить его двойную игру. Мацуока «убедительно просит не телеграфировать ничего по вопросу о Сингапуре», так как боится, как бы этим путём не просочилась какие-либо сведения. В случае же надобности он сможет послать курьера.
Фюрер согласился с этим и заверил, что Мацуока может полностью положиться на немцев: они умеют хранить тайны...
Итак, позиция Берлина абсолютно ясна. Выработана Мацуока и своя собственная позиция на предстоящих переговорах в Москве, к слову сказать, отличная не только от позиции Берлина, но и от позиции японских правящих кругов.
Находясь в Берлине, а затем в Москве, Мацуока информировал Токио о планах рейха. В этой ситуации для правительства Коноэ, которое в то время готовилось к вторжению в Южный Индокитай и Голландскую Ост-Индию и по-прежнему стремилось к полному покорению Китайской Республики, пакт с Советским Союзом о нейтралитете был вполне приемлем. Такого же мнения по поводу заключения этого договора, но по совсем иным причинам, придерживался и сам Мацуока. В Токио считали, что пакт обезопасит северные границы Японии на время операций на юге. В случае успехов Германии в войне против Советской России наличие пакта о нейтралитете, как считали в Японии, позволит в нужный момент нанести Советскому Союзу внезапный предательский удар.
7 апреля 1941 года Мацуока снова появляется в Кремле, имея в кармане полномочия своего правительства о заключении советско-японского пакта о нейтралитете. Но предварительно он успевает угостить очередной порцией лжи американского посла в Москве господина Штейнгардта.
На стол Трибунала ложится сообщение Штейнгардта государственному секретарю Соединённых Штатов Америки: «Мацуока был красноречив, заявляя, что ни при каких обстоятельствах Япония не нападёт на Сингапур или на какие-либо американские, английские или голландские владения, и уверял, что Япония не имеет никаких территориальных притязаний... Япония была в любой момент готова присоединиться к Соединённым Штатам в вопросе гарантий территориальной целостности или независимости Филиппинских островов. Он заявил, что Япония не пойдёт на войну с Соединёнными Штатами, и добавил, что, читая американскую историю, он сделал вывод, что Соединённые Штаты всегда первыми начинали войну с другими странами; поэтому если и произойдёт конфликт, то это будет только результатом действий со стороны Соединённых Штатов».
7, 9 и 11 апреля состоялись три встречи Мацуока с Молотовым. Для японского министра иностранных дел, как и для правительства Коноэ в целом, вопрос заключения пакта о нейтралитете между СССР и Японией был уже положительно решён в момент второго появления Мацуока в Москве. Другое дело, что, заключая этот пакт, Мацуока, как показало будущее, исходил из соображений, во многом отличных от тех, которыми руководствовались остальные члены кабинета Коноэ.
Задача японского министра заключалась теперь только в том, чтобы, с одной стороны, не показать излишней торопливости, а с другой — закончить переговоры в наиболее короткий срок. Мацуока снова подымает вопрос о Северном Сахалине. Тогда советская сторона напоминает о несправедливости Портсмутского договора, навязанного Японией царской России в 1905 году, и о целесообразности для обеих сторон в интересах добрососедства пересмотреть некоторые его статьи. Мацуока сразу прибегает к «формуле умолчания», но в то же время «забывает» сахалинский вопрос. Он вдруг начинает настаивать на обязательстве уважать территориальную целостность и независимость Маньчжоу-го. Советские представители выдвигают в ответ требование об аналогичной гарантии для Монгольской Народной Республики.
12 апреля состоялась четвертая встреча Мацуока, на сей раз со Сталиным и Молотовым. Вопрос о пакте был решён, и 13 апреля 1941 года в Кремле состоялось торжественное подписание пакта о нейтралитете. Суд в Токио-2...
В тот же день Мацуока покидает советскую столицу. В сообщении о его отъезде, как всегда, перечислялись официальные лица, провожавшие высокого гостя на Ярославском вокзале. Затем указывалось: «Перед отходом поезда на вокзал приехали тов. И.В. Сталин и.., тов. В.М. Молотов, которые попрощались с г. Мацуока».
Лицо японского министра расплылось в широкой улыбке: приезд Сталина на вокзал подчёркивал значение, предававшееся советским руководством новому пакту в конкретных условиях того времени. Японский министр иностранных дел решил не остаться в долгу. В тот же день из Ярославля он шлёт две телеграммы.
Сталину: «...Я верю, что этот пакт окажется источником вдохновения для обеих наших наций в проведении внешней политики, которая отныне будет характеризоваться взаимным доверием и дружбой».
Молотову: «Подписанным сегодня пактом мы направили наши нации на новый путь дружбы. Я верю, что этот документ послужит нам маяком в улучшении наших отношений... Я уношу с собой только очень приятные воспоминания о своём временном пребывании в Вашей великой стране».
21 апреля с пограничной станции Маньчжурия Ёсукэ Мацуока даёт сразу три телеграммы. Первая — в редакцию газеты «Правда»:
«В тот самый момент, когда я покидаю пределы Советского Союза... я хочу выразить через любезное посредничество Вашей газеты народам Советского Союза свою искреннюю благодарность за оказанное ими внимание и гостеприимство за все время моего проезда через СССР и пребывания в его прекрасной столице — Москве.
Я уношу с собою только самые приятные воспоминания об этом сердечном приёме, оказанном мне Правительством и пародами СССР, а равно самое положительное впечатление от того гигантского достижения, какое я наблюдал на этот раз во всех отраслях государственной и народной жизни Советского Союза в сравнении с тем, что было 8 лет тому назад, когда я был в Советском Союзе проездом в Женеву».
Вторая телеграмма адресовалась И.В. Сталину: «...Прошу разрешить мне заверить Вас, что я уношу с собой самые приятные воспоминания о своём временном, явившемся наиболее долгим в течение моей нынешней поездки пребывании в Вашей великой стране, где я был удостоен сердечного приёма и где я с восторгом и пониманием увидел прогресс, достигнутый в жизни нации.
Сцена нецеремонных, но сердечных поздравлений по случаю подписания Пакта останется, без сомнения, одним из счастливейших моментов моей жизни, а любезность Вашего Превосходительства, выразившаяся в Вашем личном присутствии на вокзале при моем отъезде, всегда будет оцениваться как знак подлинной доброй воли не только по отношению ко мне одному, но также и к нашему народу.
Я могу также добавить, что девизом всей моей жизни было и будет — всегда быть верным своим словам».
Третью телеграмму Мацуока направил Молотову. Суд в Токио-2...
Казалось бы, этого довольно! Но только не для Мацуока! В день ратификации пакта — 25 апреля 1941 года — он посылает еще две телеграммы, столь же льстивые, сколь и лицемерные.
И.В. Сталину он пишет: «...Я не сомневаюсь и верю в то, что благодаря содействию Вашего Превосходительства взаимоотношения между Японией и Советским Союзом еще более укрепятся. Пользуясь этим случаем, повторяю, что надолго останется в моей памяти как приятнейшее воспоминание о том, как мы без дипломатических условностей, после прямых и ясных бесед, завершили блицкриг, а равно о том, как у нас, после подписания Пакта, в дружественной и непринуждённой обстановке состоялся обмен добрыми пожеланиями».
В.М. Молотова торжественно уверяет: «...Я снова подтверждаю клятвой девиз, соблюдаемый мною много лет, быть до конца верным своим словам... Надолго останется в моей памяти как одно из приятнейших воспоминаний та радостная атмосфера, которая создалась вокруг г-на Сталина после подписания Пакта».
Мацуока любил называть себя восточным человеком. Но, бомбардируя Москву своими телеграммами, он явно забыл мудрое восточное изречение: «Ты сказал — я поверил, ты повторил — я усомнился, ты стал настаивать — я перестал верить».
Эта пословица полностью применима к данному случаю. У Советского правительства и без того появляются, и достаточно быстро, бесспорные доказательства, изобличающие Мацуока, и не одного его, в коварстве, лжи, обмане, предательстве. Но окончательно все подтвердится в самом конце апреля или в начале мая. Пока же Москва решила использовать подписание пакта о нейтралитете, чтобы пресечь распространяемые Берлином ложные слухи по поводу уже известного читателю «пакта четырёх». Цель таких слухов была абсолютно ясна: помешать возникновению англо-советско-американской коалиции в случае нападения нацистской Германии на СССР.
16 апреля в «Правде» был помещён редакционный комментарий по поводу освещения иностранной печатью советско-японского пакта. Там, в частности, говорилось: «В ноябре 1940 года Советскому правительству было предложено стать участником «пакта трех» о взаимопомощи и превратить «пакт трех» в «пакт четырёх». Так как Советское правительство не сочло тогда возможным принять это предложение, то вновь встал вопрос о пакте между Японией и СССР».
Так потерпела крах заветная мечта Мацуока: усыпить бдительность и изолировать с помощью «пакта четырёх» Советский Союз, оставив его один на один с блоком агрессоров. Договор же о нейтралитете должен был, по мнению Мацуока, хотя бы частично заполнить вакуум, вызванный провалом «пакта четырёх»...
Но вернёмся немного назад, в Берлин последних дней марта 1941 года. В рейхсканцелярии Риббентроп беседует с Мацуока. Рейхсминистр пытается направить удар Японской империи в район Сингапура. Он прозрачно намекает, что участие Японии в войне против СССР совершенно излишне: третья империя сама справится с этой задачей, и в очень короткий срок. Поэтому «сверхдипломат» возражает против советско-японского пакта о нейтралитете как явно неуместного в связи с предстоящими коренными изменениями в международных делах. И что же он слышит в ответ? Совершенно неожиданные слова Мацуока. Неожиданные потому, что они не отвечают ни на один из доводов и предложений, которые только что излагал Риббентроп. Что это? Неужели Мацуока уже давно не слушает своего собеседника? Кажется даже, что японский министр вслух отвечает на собственные самые сокровенные мысли. Но подобная рассеянность и желание публично исповедаться — случай беспрецедентный на серьёзнейших дипломатических переговорах. Значит, дело не в этом. Просто Мацуока отклоняет все то, что ему так долго и так тщательно разъяснял и предлагал Риббентроп. И это делается в форме выражения верности «пакту трех» и взятым Японией союзным обязательствам: «Никакой японский премьер-министр или министр иностранных дел не сумеет заставить Японию остаться нейтральной, если между Германией и СССР возникнет конфликт. В этом случае Япония принуждена будет, естественно, напасть на Россию на стороне Германии. Тут не поможет никакой пакт о нейтралитете».
Мог ли тогда Риббентроп даже предположить, что пройдёт всего три месяца и он ухватится за эти слова Мацуока, ухватится, как за якорь спасения? Ведь, как записал в те дни в своих мемуарах Фумимаро Коноэ: «Высшие немецкие военные власти сообщили послу Осима, что война (война с СССР. — Авт.), возможно, закончится в течение четырёх недель. Это даже с трудом можно назвать войной, скорее, это полицейская акция».
Но чего не бывает в большой политике! Попятной была и другая запись в мемуарах Коноэ, относящаяся к тому же времени: «Согласно сообщениям, которые посол Осима посылал в Токио... министр иностранных дел г-н Риббентроп не скрыл своего неудовольствия, когда сказал нашему послу, что с трудом понимает истинные намерения г-на Мацуока, заключившего договор с той самой страной, с которой Германия будет воевать в недалёком будущем, что он довольно ясно объяснил г-ну Мацуока». Суд в Токио-2...
Действительно, истинные намерения Мацуока поверхностному наблюдателю были не совсем ясны. Германию он убеждал, что пакт с СССР — фикция, что Япония в любом случае будет на стороне Гитлера, хотя в это время Мацуока просили нанести удар не по СССР, а по Англии в районе Сингапура. Впрочем, он обещал Гитлеру атаковать и эту крепость. Он как бы говорил: нападайте скорее на СССР, мы всегда будем рядом с вами.
Советский Союз он клятвенно заверял в верности и дружбе. В этих заверениях содержался намёк: держитесь твёрдо, не уступайте ни в чем Берлину, отклоняйте немецкие провокации, ваш тыл на Дальнем Востоке надёжно обеспечен. Если потребуется, перебросьте свои войска на запад.
Давая Гитлеру от имени своей империи обещание напасть па Сингапур, Мацуока просил скрыть это... от токийского правительства. Почему? Да потому, что он обманывал и собственное правительство, которое, зная чрезмерно воинственный и авантюристический характер своего министра и в то же время его полную некомпетентность в вопросах военных, дало ему перед отъездом в Европу соответствующие инструкции.
А теперь вернёмся в Токио. В Трибунале идёт допрос подсудимого Тодзио. «Что касается личности и характера самого министра иностранных дел, — говорит Тодзио, — то начальники генерального штаба и главного морского штаба чрезвычайно опасались, как бы министр иностранных дел не дал каких-то обещаний по вопросам, находящимся в ведении верховного командования, которые могут привести к появлению определенных обязательств и создать затруднительное положение. Поэтому были приняты специальные меры предосторожности, чтобы предотвратить подобную возможность...».
Далее мы узнаем, что Мацуока было ясно указано: «Не должно быть никаких обещаний относительно планов, действий и применения военной силы, касающихся нашего участия в войне...»
А что вышло на деле? Какую цель ставил перед собой министр иностранных дел Японии? Каковы были его истинные намерения?
Жизнь показала: Мацуока делал все, чтобы ускорить войну между Германией и СССР: стратегия его зиждилась на безоговорочной вере в великое могущество третьего рейха, в политический и военный гений Гитлера. Мацуока был уверен, что нападение Германии сразу поставит Советский Союз на край гибели. Следовательно, Японии, чтобы не опоздать к разделу пирога, надо включиться в войну в первые же дни. Тем более что Советское правительство, бдительность которого, как считал Мацуока, удалось усыпить, узнав о массовой концентрации германских войск на своих границах, сразу начнёт перебрасывать армию с Дальнего Востока на запад. Это будет означать, что японские войска совершат беспрепятственную прогулку по просторам Сибири.
Одного только не смог предвидеть хитрец Мацуока — не смог предвидеть, что его обман, коварство и ложь будут в первую очередь разоблачены именно Советским Союзом, и разоблачены еще до того, как Германия начнёт свою последнюю агрессию...
Генерал Эйген Отт, в прошлом кадровый разведчик, доверенное лицо Риббентропа и посол Германии в Японии, сопровождал Мацуока в его поездке в Берлин. Он присутствовал на беседах Гитлера и Риббентропа с японским министром. Вместе с ним в конце апреля Отт вернулся в Токио. Там у германского посла был закадычный друг и надёжный советчик по сложным политическим вопросам — токийский корреспондент некоторых нацистских газет Рихард Зорге. Посол ценил не только трезвый, острый ум своего любимца Ика, как называл он Рихарда, но и отличное знание им международных дел. С кем, как не с ним, поделиться сенсационными новостями, привезёнными из Берлина? И целый вечер, до глубокой ночи, посол говорил, говорил... а Зорге напряженно слушал и запоминал, запоминал каждое слово, включая уже известную фразу Мацуока: «Тут не поможет никакой пакт о нейтралитете».
В ту же ночь в эфир полетела тревожная шифровка от Зорге. Наутро в Москве знали обо всем, что произошло в рейхсканцелярии во время визита Мацуока в Берлин, знали с абсолютной точностью. Знали и благодаря этому до конца разгадали коварную игру Мацуока. Границы на Дальнем Востоке остались на крепком замке.
Ни о чем, что сказано выше, не подозревали ни убеждённый нацист Отт, ни японский министр иностранных дел. Впрочем, даже когда во второй половине октября 1941 года японская контрразведка арестовала Рихарда Зорге и его группу, немецкий посол не поверил, что его лучший друг и консультант, пользовавшийся неограниченным доверием, — шеф советской разведки в Японии. Отт атаковал японский МИД, требуя освобождения Зорге. Да, «разведчик века» умел носить выбранную им маску...
Итак, как уже указывалось, по возвращении из Берлина на плечи Мацуока легла самая трудная из всех задач, с которыми ему пришлось столкнуться на посту главы японского МИДа: он должен был убедить своих коллег по кабинету, а главное, консервативных и ограниченных (по его мнению) японских военных руководителей напасть на СССР, как только Германия нанесёт по Советской России свой мощный удар. Для Токио, утверждал Мацуока, существует только одна стратегия: удар на север, а не на юг. Как втолковать этим церемонным мудрецам простую истину: легко дойдя до Урала и захватив Сибирь с её неисчислимыми природными богатствами, они одним махом разрешат все проблемы. Страна восходящего солнца наконец-то будет обеспечена собственным стратегическим сырьём. Исчезновение Советского Союза с карты мира и захват (Сибири позволят в короткий срок и легко поработить весь Китай, к чему вот уже двенадцать лет безуспешно стремится токийская военщина. Сибирь, Китай, Корея, оккупированные японцами, дадут возможность Японии стать величайшей в истории континентальной империей Азии. Именно континентальной! Собственно Японские острова явятся административным отростком этой империи, связанным с ней почти непосредственно по суше через Сахалин и гряду Курильских островов. Суд в Токио-2...
По сравнению с этой солнечной перспективой чего стоят вынашиваемые кабинетом Коноэ и военным руководством планы наступления на юг через необозримые морские просторы! Разве опыт Великобритании, Франции, Бельгии, Голландии в нынешней войне не показал, сколь эфемерна прочность колониальных империй с их бесконечными и легкоуязвимыми морскими коммуникациями? И как можно предпочесть именно такой вариант его, Мацуока, плану: создать в Азии огромный несокрушимый континентальный монолит?!
Правда, противники японского министра иностранных дел во главе с Тодзио отнюдь не отрицали и необходимости, и целесообразности предательски, вопреки пакту о нейтралитете, атаковать Советский Союз. Но когда? Только после того, как немцы захватят Москву, Ленинград, Киев, выйдут к Волге.
Однако поздней весной и в начале лета 1941 года планы Тодзио и его группы вызывали у Мацуока только усмешку. Он считал, что эти люди плохо знают Гитлера и его помощников, что захват Москвы, Ленинграда, Киева, выход к Волге будет означать конец Советского государства, а значит, Берлин тогда сам освоит всю Сибирь и не позволит японцам сунуть туда свой нос. А чтобы смягчить реакцию, швырнут им какие-нибудь крохи со своего стола. Ведь не случайно Гитлер и Риббентроп еще в марте 1941 года советовали Мацуока идти только на юг, явно давая понять, что помощь Токио, чтобы сокрушить Москву, им не нужна. Недвусмысленно намекали, что делёж добычи после разгрома Советского Союза будет пропорционален усилиям каждой страны, вложенным в это дело. А чего будут стоить японские усилия при варианте противников Мацуока? Ведь практически эти усилия будут равны нулю. Как втолковать все это тупицам, от которых зависят судьбы родной страны? Ведь такой случай появляется раз в тысячелетие!
Когда оцениваешь подобный ход мыслей Мацуока и сопоставляешь его с клятвенными заверениями, которые тот давал в Москве, то невольно приходит на память афоризм прусского короля Фридриха: «Наименее почтенные из всех мошенников — дипломаты». А Фридрих знал, о чем говорил: его собственная дипломатия была насквозь лживой и коварной. Именно это дало ему возможность одержать кое-какие военные победы и получить от благодарных потомков — прусских милитаристов — титул «великого».
Справедливость требует отметить, что Мацуока вёл свою борьбу отнюдь не в качестве мечтателя-одиночки. Он опирался на поддержку владельцев так называемых «новых» концернов, нажившихся на грабеже Северо-Восточного Китая, — «Манге» и других. Его поддерживали и некоторые «старые» концерны, тесно связанные с «новыми», например, «Мицуи». Его взгляды встретили одобрение отдельных авантюристически настроенных генералов Квантунской армии. Наконец, у Мацуока были единомышленники и среди высокопоставленных правительственных чиновников, такие, как Осима и Сиратори.
Однако завоевать большинство ни в финансово-промышленном мире, ни в кабинете министров, ни среди руководства армии и флота Мацуока не удалось. Почему? Для этого были разные причины. Прежде всего опыт первых лет войны на Западе как будто убедительно показал, что такие страны, как Англия, Франция, Голландия, проявили неспособность сражаться даже в Европе — на собственной территории или вблизи неё. Какие же имелись основания, чтобы полагать, будто теперь, после разгрома их Германией, эти страны смогут оказать сколько-нибудь серьёзное сопротивление японским войскам в далёком районе Южных морей? А коли так, значит, именно там, на юге, Страну восходящего солнца ждут лёгкие победы и богатые запасы желанного стратегического сырья. Что же касается Америки, то она, по данным японской разведки, во-первых, еще не готова к большой войне и может быть разгромлена в быстротечной кампании. Во-вторых, как полагали токийские политики, воля Соединённых Штатов к жестокой борьбе, которая предстоит, подточена предыдущими годами «дальневосточного Мюнхена».
Другое дело — СССР. Его военную мощь японцы почувствовали на собственной шкуре и на Хасане, и особенно на Халхин-Голе. Токийским генералам не легко было преодолеть воспоминание о номонханском разгроме. Вот почему у них о Красной Армии было совсем иное мнение, чем у их берлинских коллег. Впрочем, и мощи Германии японские генералы давали собственную оценку. Правда, они готовы были с лёгкостью отказаться от своей точки зрения, но не раньше, чем Гитлер и его генералы делом докажут свою правоту. Ждать им пришлось долго, но дождаться не довелось.
У свидетельского пульта подсудимый генерал Акира Муто, впоследствии повешенный по приговору Трибунала. До 1942 года он занимал пост начальника бюро военных дел военного министерства, а затем командовал соединениями японских оккупационных войск на Суматре и на Филиппинах.
«Я считал, что таким выскочкам, как Гитлер и Муссолини, нельзя доверять. Мне казалось, что национальная мощь Германии и Италии далеко не так сильна, как об этом кричат, что Гитлер во время Первой мировой войны был лишь рядовым 1-го класса, а Муссолини — сержантом. В таком случае, если они совершат какую бы то ни было смелую попытку и даже потерпят неудачу в ней, они будут удовлетворены, так как они сделаются героями нашего века. Но это не было приемлемо для японских государственных деятелей, если они потерпят крах, они лишат славы нашу нацию и государство, существующее три тысячи лет». Суд в Токио-2...
Совершенно очевидно, что Муто начисто был лишён чувства юмора. Давая точную оценку Гитлеру, Муссолини и их действиям, этот военный преступник забыл, что подобная оценка целиком применима и к нему, и к его коллегам по скамье подсудимых. Ведь, став на стезю военных авантюр, они «лишили славы нацию и государство, существующее три тысячи лет». Но мы привели слова Муто, чтобы подтвердить, что японский генералитет более трезво, чем Мацуока, оценивал германскую мощь и таланты главарей нацистской верхушки.
А вот другое характерное высказывание тоже кадрового военного — японского посла в Вашингтоне адмирала Номура. Бывший консультант японского посольства в Вашингтоне американец Ф. Мур вспоминает, что, когда он в июне 1941 года высказал предположение, что Гитлер может напасть па Советский Союз, Номура возразил: «Что же, по вашему мнению, Гитлер лишён ума? Ведь он же не сумасшедший».
С другой стороны, японские генералы и адмиралы высоко оценивали яростное сопротивление Красной Армии даже в первые месяцы войны, месяцы неудач и отступления. Поэтому японский генеральный штаб тщательно следил за ходом военных действий на советско-германском фронте, следил, чтобы «не опоздать на советский автобус» (выражение, бытовавшее в то время среди японских генералов), в случае если, паче чаяния, широковещательные планы Гитлера получат реальное осуществление.
В руках обвинения секретный «Дневник войны» японского генерального штаба. Уже 22 июля 1941 года в этом дневнике была сделана следующая запись: «Возможность завершения немцами операций и войны против СССР в ранее запланированные сроки уменьшилась».
В августе 1941 года 5-й отдел генерального штаба докладывал императорской ставке: «Смоленская оборона задерживает немецкую армию больше чем на месяц. Война примет затяжной характер».
В результате столь пессимистической оценки выполнения плана «Барбаросса» послу Осима дают не очень приятное для него поручение. Вот как об этом рассказал сам Осима во время допроса 22 апреля 1946 года: «Примерно в конце июля — начале августа 1941 года, мне стало известно о замедлении темпов наступления германской армии. Намеченные сроки наступления не выдерживались. Москва и Ленинград не были взяты немцами в предусмотренные их планами сроки. По этому поводу я получил из Токио предписание обратиться за разъяснением к Риббентропу. Тот пригласил для дачи объяснений Кейтеля, который рассказал мне, что замедление темпов наступления германской армии вызвано большой растянутостью коммуникаций и отставанием тыловых частей и
учреждений и что, в связи с этим темпы наступления замедляются примерно на три недели».
Естественно, такие объяснения после прежних победных уверений Берлина, что война с СССР будет даже не войной, а «полицейской акцией», не могли удовлетворить искушённых японских генштабистов, которые пристально наблюдали за ходом гигантской битвы, развернувшейся на территории между Балтийским и Черным морями. Анализируя донесения японских военных атташе и изучая карты с нанесённой на них обстановкой, японские генштабисты хорошо поняли, что немецкая военная машина начала буксовать.
Вот некоторые телеграммы Отта в Берлин в первые месяцы войны, убедительно отражающие настроение японской военной элиты. Телеграммы предъявил Трибуналу советский обвинитель генерал Васильев. Суд в Токио-2...
«Как сообщают, командование армии в связи с последними событиями стало меньше стремиться к разрыву отношений с Советским Союзом. Приводятся доводы, что японская армия, занятая и ослабленная войной с Китаем, не выдержит зимней кампании против Советского Союза. Ввиду сопротивления, оказываемого русской армией такой армии, как немецкая, японский генеральный штаб, по-видимому, не верит, что сможет достичь решительных успехов в борьбе с Россией до наступления зимы...
Преувеличенное представление о мощи России частично основывается на том ошибочном аргументе, что у СССР еще достаточно сил, чтобы вести наступление на ближайшем кавказском фронте против Персии, даже если украинский фронт будет прорван (речь идёт о совместном вступлении советских и английских войск в Персию для предотвращения захвата этой богатой нефтью страны нацистской Германией. — Авт.).
Поэтому принятие нового решения (решение о воине Японии с СССР, — Авт.) предвидится, как только появятся ясные признаки разложения в Дальневосточной армии или когда будет установлено численное превосходство японской армии».
25 июля 1941 года Отт и его военный атташе Кречмер телеграфируют Риббентропу. Сперва они бодро сообщают о широких мобилизационных мероприятиях Японии близ границ Советского Союза. Такие меры тогда действительно проводились японским генеральным штабом под уже известным лозунгом «не опоздать на советский автобус», если война покажет реальность плана «Барбаросса».
Что же касается начала военных действий, то в этом смысле Отт далёк от оптимизма. «Время начала наступления еще неясно, — сообщает он. — Генерал Окамото (сотрудник генерального штаба. — Авт.) многократно упоминал в разговоре, что Япония выступит лишь тогда, когда немецкие части достигнут Волги».
Все это, по нашему мнению, свидетельствует о правильности утверждений некоторых историков, что с самого начала германо-советской войны происходили секретные переговоры, во время которых Берлин информировал своего партнёра о конкретных планах и сроках проведения операций против СССР и Англии и торопил Токио начать войну против Советского Союза. В результате переговоров было подписано секретное соглашение: Япония обязалась напасть на Советский Союз, как только немецкие войска займут Киев, Ленинград и Москву. В свою очередь Гитлер заверил Японию, что победа Германии над Россией будет достигнута к концу августа 1941 года. Затем начнётся германское вторжение на Британские острова, которое закончится в сентябре 1941 года. А в целом война завершится к началу зимы грандиозной победой Германии.
Имея такие обязательства своего союзника, японцы не видели никаких оснований торопиться. Они считали, что на юге их ждут лёгкие победы, а на север они не опоздают, если действительно реализуются широковещательные планы немцев: ведь Квантунская армия на советской границе была приведена в полную боевую готовность.
Зато Гитлером и Риббентропом уже в первые дни войны овладело мрачное беспокойство: несмотря на внешне весьма эффектные успехи, нацистские руководители видели и понимали, что в Советском Союзе вермахт встретил совсем не то, что предполагали и они сами, и немецкий генералитет. Советский обвинитель генерал Васильев кладёт на стол суда совершенно секретный документ германского МИДа, который это подтверждает.
Риббентроп бомбардирует Отта тревожными телеграммами. 5 июля 1941 года он просит посла напомнить господину Мацуока о его известном читателю заявлении, сделанном во время беседы с Риббентропом в Берлине 28 марта того же года. Мацуока тогда заявил, что никакой пакт о нейтралитете не помешает Японии атаковать Советский Союз в случае германо-советской войны. Тогда господина райхсминистра, как мы видели, возмутило наглое, по его мнению, поведение Мацуока. Прошло сто дней, и Риббентроп ухватился за это обещание как за якорь спасения. Но одного не знал Риббентроп: свои просьбы о помощи он адресовал политическому трупу. 10 июля он вновь телеграфировал Отту: «...Суммируя, я хотел бы теперь сказать, что я, как и в прошлом, полностью полагаюсь на японскую политику и на японского министра иностранных дел прежде всего потому, что теперешнее японское правительство действовало бы совершенно непростительно в отношении будущего своего народа, если бы оно не воспользовалось этой исключительной возможностью разрешить русский вопрос... Поскольку Россия, по сообщению японского посла в Москве, очень близка к поражению — эти данные совпадают с нашими собственными выводами из положения на фронтах, — постольку просто невозможно, чтобы Япония не разрешила вопроса о Владивостоке и Сибири, как только она закончит свои военные приготовления. Суд в Токио-2...
Однако я прошу вас, примите все меры для того, чтобы настоять на скорейшем вступлении Японии в войну против России. Наша цель остаётся прежней: пожать руку Японии на Транссибирской железной дороге еще до начала зимы».
Генерал Отт из кожи лез, пытаясь выполнить предписание шефа. 14 июля из Токио в Берлин летит его шифровка, из которой видно, что сам господин посол не очень осведомлён о происходящем на токийском Олимпе:
«Я пытаюсь всеми средствами добиться вступления Японии в войну против России в самое ближайшее время. Для того чтобы убедить лично Мацуока, а также министерство иностранных дел, военные круги, националистов и дружески настроенных деловых людей, я использую в качестве аргумента главным образом личное заявление министра иностранных дел и вашу шифрованную телеграмму. Считаю, что, судя по военным приготовлениям, вступление Японии в войну в самое ближайшее время обеспечено. Самым большим препятствием являются разногласия между различными группами, которые, не получая общего руководства, преследуют самые различные цели и очень медленно приспосабливаются к изменившейся ситуации...»
Отправляя эту шифровку, Отт и понятия не имел, что со 2 июля судьба самого Мацуока уже решена.
Что же произошло 2 июля 1941 года? В тот день состоялось совершенно секретное совещание руководящих военных и политических деятелей Японии под председательством императора. На совещании (его протокол — важное доказательство обвинения — тоже попал в распоряжение Трибунала) потерпело крах предложение Мацуока отставить планы, связанные с действиями на юге, и немедленно двигаться на север. Тогда же было принято решение начать агрессию именно на юге. Что же касается СССР, то на сей счёт было записано: «Хотя наше отношение к германо-советской войне определяется духом «оси» Рим — Берлин — Токио, мы некоторое время не будем вмешиваться в неё (имеется в виду германо-советская война. — Авт.), но примем по собственной инициативе меры, тайно вооружаясь для войны с Советским Союзом.
Тем временем мы будем продолжать вести дипломатические переговоры с большими предосторожностями. И если ход германо-советской войны примет благоприятный для Японии оборот, мы применим оружие для решения северных проблем и этим обеспечим стабильность положения в северных районах».
На следующий день Одзаки информировал Зорге обо всем, что произошло на совещании руководящих военных и политических деятелей Японии, которому предшествовал ряд заседаний военно-координационного комитета. То, чего почти три недели не знали ни Отт, ни Риббентроп, сразу стало известно советским разведывательным органам в Москве.
А пока Риббентроп, получив ответ Отта, продолжал действовать вслепую, причём действовал по обычному нацистскому стандарту: не помогли лесть и посулы, значит, надо пустить в ход угрозы. Германское правительство посылает японскому правительству строгое представление. В нем подчёркивается, что если Токио до 25 июля не примет решения «уважать условия тройственного пакта и антикоминтерновского соглашения и не денонсирует русско-японский пакт к этой дате», то Германия будет считать себя свободной и после победы над СССР «найдёт наилучшие средства, чтобы использовать свое влияние и силы» в собственных интересах. Более того, если Германия «одержит победу над Россией» без помощи Японии, то она изменит свою политику и в отношении Китая и станет оказывать помощь правительству Чан Кайши.
Но это послание вызвало в Токио только улыбку: гитлеровцы, истекая кровью в боях на дальних подступах к Москве, Ленинграду и Киеву, уже разговаривали так, будто давно перешагнули Урал и вот-вот выйдут на границы Маньчжурии и Китая. С одной стороны, они слёзно просили Японию помочь в схватке с русским «медведем», просили уже в первые дни войны, с другой — грозили целиком захватить шкуру этого самого «медведя», разумеется, только после того, как его удастся убить. Все эти заявления, по мнению Токио, звучали несерьёзно, хотя и опирались на «пакт трех».
Пройдёт меньше четырёх лет, и Гитлер, прежде чем покончить с собой в поверженном Берлине, напишет в своём политическом завещании: «Жаль, что она (Япония. — Авт.) не вступила в войну против России в тот же день, в который вступили мы».
После этого пройдёт еще несколько дней, и гитлеровские генералы подпишут акт о безоговорочной капитуляции третьего рейха. Его правительство перестанет существовать, и верховная власть в Германии перейдёт в руки держав-победительниц.
А 15 мая 1945 года министр иностранных дел Японии, а в дальнейшем подсудимый на Токийском процессе Сигэпори Того от имени японского правительства заявит протест уже не существующему правительству Германии, обвиняя его в... нарушении «пакта трех» и японо-германского соглашения о незаключении сепаратного мира! Суд в Токио-2...
Но вернёмся в Токио первых дней и недель после начала германо-советской войны. Ёсукэ Мацуока еще министр иностранных дел второго кабинета Коноэ и упорно гнёт свою линию, делая все, чтобы развязать войну Японии против СССР.
Доказательства?
Их предъявляет советский обвинитель генерал Васильев. В его руках выписка из дневника посла СССР в Японии Константина Сметанина от 25 июня 1941 года:
«...Я задал Мацуока основной вопрос о позиции Японии в отношении этой войны и будет ли Япония соблюдать нейтралитет так же, как его соблюдает Советский Союз в соответствии с пактом о нейтралитете между СССР и Японией от 13 апреля с.г. Мацуока уклонился от прямого ответа... Однако тут же подчеркнул, что «основой внешней политики Японии является тройственный пакт и если настоящая война и пакт о нейтралитете будут находиться в противоречии с этой основой и с тройственным пактом, то пакт о нейтралитете не будет иметь силы».
Это явно провокационное заявление японского министра даёт основание Отту послать в Берлин следующую оптимистическую телеграмму: «Директор европейского отдела сообщил мне, что советский посол попросил Мацуока принять его в субботу для неотложной беседы, чтобы по поручению своего правительства получить ответ, считает ли Япония пакт о нейтралитете действующим в связи с настоящей германо-русской войной. Мацуока ему на это ответил, что пакт о нейтралитете не отвечает настоящим событиям (то есть германо-советской войне. — Авт.) Он был заключён в тот момент, когда германо-русские отношения были, по существу, другими.
Русский посол, который надеялся получить удовлетворительный ответ, был крайне озадачен этим заявлением».
Тремя днями ранее, в день нападения Германии па СССР, Мацуока, хотя и осторожно, обнадёживает Отта, заявив, что «он лично по-прежнему считает, что Япония не может долгое время занимать нейтральную позицию в этом конфликте...» Суд в Токио-2...
Однако позиции японского министра иностранных дел слабели не по дням, а по часам: большинство деятелей промышленно-финансового мира, правительства и военной верхушки явно склонялось к южному варианту, отлично понимая, что это может вызвать войну и с Соединёнными Штатами. На очередь встала другая задача: усыпить бдительность Вашингтона видимостью серьёзных переговоров, а потом... Потом, как известно, дело кончилось вероломным, без объявления войны, нападением японского флота на Пёрл-Харбор. Пока же, как констатирует приговор Трибунала: «Еще 6 июня 1941 года Осима сообщил Коноэ, что немецкое правительство решило напасть на СССР. Это сообщение вызвало значительное замешательство среди японских лидеров. Некоторые из них, в том числе Мацуока, считали, что Японии выгоднее отложить нападение на юг и повторить роль, сыгранную Италией в европейской войне, напав на СССР с тыла во время германо-советской борьбы, для того чтобы захватить советские территории на Дальнем Востоке. Другие, в том числе Коноэ и Кидо, считали, что не следует отказываться от первоначального плана наступления на юг».
В результате, как указывает Трибунал, «второй кабинет Коноэ ушёл в отставку из-за разногласия между Коноэ и Мацуока по вопросу о том, какую стратегическую линию следует проводить».
Суд также констатировал, что «после совещания в присутствии императора 2 июля 1941 года Мацуока нелегко было примириться с решением совещания, и он не действовал в полном соответствии с ним».
Справедливости ради заметим, что Мацуока, как уже указывалось, гнул свою линию и до указанного совещания. Это подтверждают показания подсудимого бывшего министра-хранителя печати маркиза Кидо, касающиеся первых дней германо-советской войны. «Министр иностранных дел Мацуока, — заявил Кидо, — стал отстаивать через голову принца Коноэ военную экспедицию в Сибирь, однако с его точкой зрения не согласились не только члепы кабинета министров, в том числе и премьер-министр Копоэ, по и руководители армии и флота, выступившие на совещаниях по координации действий между правительством и верховным командованием.
Мацуока был принят императором, которому доложил о разногласиях в мнениях министра иностранных дел, правительства и верховного командования по вопросу о том, в каком направлении должна продвигаться Япония. Мацуока во время беседы с императором отстаивал свою позицию. Точка зрения Мацуока сильно обеспокоила императора. После возвращения из Германии министр иностранных дел занимал не совсем понятную позицию. Он, например, презрительно стал отзываться о премьер-министре Коноэ. «Я часто выслушивал жалобы премьер-министра на то, что он не может понять позиции министра иностранных дел Мацуока, — продолжал свои показания Кидо. — Мне стало известно, что министр иностранных дел Мацуока настаивает на отправке войск в Советскую Россию... 22 июня 1941 года я сам отправился к его императорскому величеству, сообщил ему о решительной позиции Мацуока и просил его подготовиться к этому».
Накануне совещания 2 июля, как показал Кидо, Мацуока снова отстаивал свою позицию: «Перед началом совещания в присутствии императора 2 июля 1941 года мне сообщили, что на совещании по координации действий обсуждалось предложение Мацуока о наступлении на север против России, но принц Коноэ возражал».
21 июня 1941 года американское правительство отправило через японского посла в Вашингтоне ноту, в которой содержалось требование официально подтвердить, что «пакт трех» не означает выступления Японии на стороне Германии, если последняя объявит Америке войну. Передавая эту ноту, государственный секретарь Хэлл, кроме того, сделал послу Номура устное заявление, в котором содержался прозрачный намёк на персону японского министра иностранных дел Мацуока.
Вот как об этом рассказал на суде подсудимый Тодзио, в то время военный министр: «К предложению от 21 июня было приложено устное заявление, в котором говорилось, что среди влиятельных должностных лиц Японии было несколько руководителей, которые призывали оказывать поддержку нацистской Германии и её политике завоеваний.
Это, конечно, вызвало недоверие (в США. — Авт.) к министру иностранных дел и сомнение среди японцев, не означает ли это вмешательства во внутренние дела Японии».
Мацуока пришёл в ярость и передал Номура по телеграфу распоряжение отклонить устное заявление Хэлла от 21 июня. Коноэ же хотел, чтобы протест и новая японская формула для дальнейших переговоров с США были переданы одновременно, что помешало бы Вашингтону истолковать возражение против устного заявления Хэлла как разрыв переговоров. Не обращая внимания на мнение своего премьера, Мацуока по телеграфу передал свое распоряжение Номура. Это и оказало непосредственное влияние па ускорение правительственного кризиса. Становилось ясным, что должна последовать либо отставка всего кабинета, либо отставка Мацуока. Однако отставку одного лишь министра иностранных дел в Токио считали нецелесообразной, поскольку это можно было расценить как результат давления со стороны США. Суд в Токио-2...
Но раньше, чем это произошло, Мацуока успел сделать еще один ход в своей авантюристической, провокационной игре, направленной на разжигание советско-японской войны.
4 июля 1941 года правительство США направило японскому премьер-министру послание, где указывалось, что Вашингтон располагает полученными из различных источников сведениями о том, что Япония решила совершить нападение на Советский Союз. Ответ японского правительства на американский демарш последовал 8 июля. Правительство Коноэ сообщало, что Япония якобы «искренне желает» не допустить распространения «европейской войны на районы великой Восточной Азии и сохранить мир на Тихом океане». Японское правительство лживо утверждало, что оно будто бы и не рассматривало вопроса о возможности выступления Японии на стороне Гитлера против Советского Союза.
Однако этот официальный ответ был фактически дезавуирован Мацуока, который одновременно заявил американскому послу Грю, что японское правительство находится «под большим давлением влиятельных элементов, требующих вступления Японии в войну против Советского Союза, и дальнейшее развитие событий в значительной степени определит и будущую политику Японии».
После этого дальнейшее сотрудничество Мацуока с другими членами кабинета стало просто невозможно.
16 июля 1941 года второй кабинет Коноэ ушёл в отставку. В сформированном 26 июля третьем кабинете Коноэ фактически произошла лишь одна замена: место Мацуока занял адмирал Тэйдзиро Тоёда.
Человечество знает немало лжецов, обманщиков и предателей, занимавших в разное время посты глав государств и министров. Но и в этой галерее Ёсукэ Мацуока принадлежит достойное место.
И вот человечество становится свидетелем событий, когда фарс и трагедия мирно уживаются друг с другом: рекордсмена обмана, лжи и предательства приносят в жертву коллеги и делают это во имя нового, очередного обмана. На сей раз Токио хочет заставить Вашингтон поверить, что Страна восходящего солнца имеет серьёзные намерения и будет дальше вести честные переговоры о справедливом урегулировании сложных проблем. Мацуока заставляют уйти в отставку. Но подлинная цель этого очередного обмана стала ясна через четыре месяца — 8 декабря 1941 года, когда на Пёрл-Харбор обрушились первые японские бомбы.
Что же касается «верных союзников» в Берлине и Риме, то их тоже пытаются обмануть относительно истинных причин отставки Мацуока.
На стол судей советский обвинитель кладёт телеграмму немецкого посла в Риме Макензена, датированную 1 июля 1941 года и адресованную Риббентропу. Макензен сообщает о посещении его японским послом и передаёт слова последнего о том, что «Япония хочет активно выступить против России, но нуждается еще в нескольких неделях подготовки. Однако проведение такой политики потребует отставки господина Мацуока. Так как он недавно заключил пакт о ненападении с Россией, ему следует на некоторое время исчезнуть с политической арены».
А под занавес, как бы в насмешку, грудь Мацуока украшают еще двумя орденами. Император Сиама жалует господина министра орденом Белого слона I степени. Японское правительство награждает большой орденской лентой Восходящего солнца за заслуги в войне с Китаем.
Нет больше министра иностранных дел Мацуока, но и в третьем кабинете Коноэ живы его методы многослойной лжи. Здесь лгут всем: и потенциальным противникам, и дорогим союзникам.
Продолжение на следующей странице.

 

 

ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ ФИЛЬМЫ О РАЗГРОМЕ ЯПОНИИ

 

«Интер-Пресса»  ✰  МТК «Вечная Память» ✰  Авторы конкурса ✰  Лауреаты конкурса ✰  Журнал «Сенатор»