Текст статьи
День отгорал — рядовой апрельский день многотрудной войны, второй день боёв за город. Небольшой австрийский город устало улёгся по обе стороны реки, чуть наклонно придвинув к каменным набережным, к взбаламученной боями воде свои площади, парки, улицы, сады, громады особняков и тесноту старых, под красноватой черепицей, домов и домишек. Раненый город провожал солнце и нетерпеливо ждал ночной темноты. Солнца не было видно — оно уходило за поросшие лесом горы, прикрытое дымовой завесой двухдневного боя... Оранжевое, плотное, пыльно-дымное марево висело над шпилями зданий, затушевывало даль неопределённостью и тревогой, плыло над пустынной рекой, затирало все линии, отчего всё, на что ни глянешь, казалось зыбким и далёким.
Но сады цвели. И с этим никто нечего не мог поделать. Они цвели, перебивая запахи крови, пороха, тлена. Они цвели себе, цвели так победно, будто знали, что будут одаривать людей плодами уже после — после войны, после Победы, уже при мире... Люди этого не знали, они надеялись, ждали. Но знать точно? Нет, не знали... Цвели сады. Над окопами, над свежими могилами, над окровавленными бинтами, над стонами раненых, над безмолвием мёртвых. Даже покалеченные войной деревья вернула к жизни весна, и они развесили молочно-розовые облачка цветов над пулемётными точками, над дотами, над пушками, танками, над солдатскими полевыми кухнями. Цвели сады. Хитроумная оптика стереотрубы приближала, увеличивала, умножала цветовое раздолье — на, любуйся, радуйся, по лепесточку разглядывай каждый цветик с кружащей над ним пчёлкой!
Но не радовало всё это, выводило из себя командира отделения артиллерийской разведки сержанта Игоря Копьёва — сады затрудняли наблюдение. Да и не до красоты сегодня — трудный, тяжелый выдался день. Не то, что вчера. Вчера подразделения сходу ворвались в город, вклинились в фашистскую оборону и без особых потерь пробились почти до самого центра. А сегодня бой уткнулся в площадь, отхлынул, увяз, замотался в хороводе улиц, переулков, проходных дворов. Дважды откатывались батальоны стрелкового полка майора Полякова, наступавшие вдоль реки, по её берегам. Штурмовые группы, неся потери, вклинивались, вгрызались в систему опорных пунктов врага, но безуспешно...
В том, что пехоте не удалось сегодня выполнить задачу дня, сержант Копьёв видел и личную свою вину. Его батарея не смогла подавить вражеские огневые точки из-за того, что до начала атаки не удалось засечь самые опасные из них. Сержант не отрывал глаз от окуляров стереотрубы, напрягал зрение, наблюдал. Уже на его планшете стало тесно от засеченных целей, но он знал — это не всё, надо наблюдать и наблюдать... И не думать, не думать о Васе Криничном, о своём друге Васе... Час назад сообщили — погиб Василий на ПНП.
— Давайтэ я подивлюсь, товарищ сержант, — пробасил над ухом разведчик, ефрейтор Палий, — вы идить, встричайтэ, до нас сам майор, сам комдив идут.
— Где?
— Вон тамочки, слева, до забора подходять.
Копьёв повернул стереотрубу и забеспокоился:
— Чего это он, как на параде, шагает? Во весь рост! Снайперы же...
Ему хотелось закричать майору, который казался таким близким, что была видна папироса в его зубах и даже пепел на ней. Комдив вдруг остановился, сердито отбросил папиросу, метнулся к забору, согнулся, замедлил шаг. Игорь облегченно вздохнул, оторвался от стереотрубы, распорядился:
— Ефрейтор Палий, ведите наблюдение! Обратите внимание на парк, что на правом берегу — уж больно там тихо, не нравится мне это. Хорошо смотри, Николай. Скоро стемнеет, ничего не будет видно.
— Есть наблюдать и усэ бачить, — ответил Палий и добавил, — а майор вжэ блызенько.
Копьев огляделся. На просторном чердаке трёхэтажного дома было сумрачно. Желтоватый закатный свет скупо вливался через слуховые окна, тусклыми кругами подсвечивал лежалую пыль, желтил балки, стропила, печные трубы. Сержант придирчиво — уже не своим, а майорским взглядом — осмотрел НП (наблюдательный пункт — авт.), всё имущество разведчиков, автоматы, противогазы, кое-что поправил, с чего-то стёр пыль...»
Конец отрывка.
