Текст статьи
Одеревеневшие пальцы раздулись и отказывались повиноваться — они словно набухшие молочные сардельки‚ с минуты на минуту готовые лопнуть от распирающего их изнутри сока... Довольно!.. Никаких кулинарных ассоциаций!.. Обойдёмся без мясоколбасных изделий — кореек‚ ветчин‚ карбонатов‚ истомившихся от жарки в золотистом масле‚ брызжущих соком шипящих сосисок и сочных окороков‚ на розоватой‚ свежесрезанной поверхности которых всеми цветами радуги переливаются микроскопические капельки выступающего из прожилок жира…
Горазд проглотил слюну и продолжив переваривать полученную на обед пшёнку‚ попытался сосредоточиться на длинном‚ разложенном на столе лицевой стороной вниз обрывке от обоев. Этот пожелтевший трофей он спас от разгорающегося в помещении пожара несколько дней тому назад и с тех пор оберегал, словно зеницу ока‚ старался не помять… Отслоившийся край шпалеры попался ему на глаза в тот момент‚ когда он, истратив все имевшиеся в наличии патроны‚ ринулся к выходу‚ однако в последнее мгновение, остановился и на секунду дольше задержался в комнате. Судя по всему‚ сработало воспоминание о недавней промашке‚ когда во время перехода через какую-то безымянную реку‚ скорее даже речушку‚ он поскользнулся и‚ упав в воду‚ промок до последней нитки не только сам‚ но и промочил свой видавший виды вещмешок. После этого вынужденного купания пришлось освободиться от всех наличествующих при нём бумажных изделий… Точнее говоря‚ пригодная для закруток газетная бумага и махорка со временем высохли — куда же им было деться‚ но вот клавиатура... Она пострадала безвозвратно и Горазд с тяжелым ощущением на сердце оставил на обочине разбухший и расползающийся между пальцами жижистый сгусток...
Иссохшаяся от времени бумага пошла и пошла‚ словно только и дожидалась резкого движения‚ так что спустя мгновение‚ в его руках оказался вполне пригодный для дальнейшего употребления‚ полутораметровый обрывок… И‚ что самое главное‚ на него никто никогда бы не позарился — самокрутку из выцветших‚ задубевших обоев начала века не выдержали бы даже легкие урагана Ваньки-бешеного‚ будь этот урка всё еще жив… Правда‚ после того поселка были еще четыре долгих дня‚ в течение которых Горазду никак не удавалось выгадать свободную минутку, чтобы присесть к столу‚ развернуть аккуратно сложенный обрывок бумаги‚ вооружиться карандашом и подобием канцелярской линейки… Чему же удивляться‚ если пальцы перестают слушаться хозяина‚ утрачивают требующуюся от них беглость и гибкость…
Скорее всего этот городок на веки вечные останется для него таким же безымянным‚ как и сотни других деревенек‚ сёл и городов‚ которые он пересёк от околицы до околицы‚ от заставы до заставы‚ от придорожного столба в начале населённого пункта до схожего столба в его конце… Правда‚ в отличии от других поселений‚ война почти не коснулась его улочек — тихих‚ вымощенных аккуратной брусчаткой‚ истоптанных поколениями местных обитателей‚ которые по вечерам чинно прогуливались и приветливо раскланивались с идущими навстречу согражданами; а этих‚ в свою очередь‚ также распирала гордость за свой славный городок. И вот‚ на тебе! Появляется имярек‚ для которого не то что название города‚ даже название их родной страны почти ничего не значит‚ а заботливо ухоженные домики с палисадниками перед окнами слились в едином потоке воспоминаний с обуглившимися хатами где-то на Смоленщине‚ с окопами почти что стёртого с лица земли Сталинграда‚ а еще парой годков раньше — с заиндевелыми елями сибирской тайги…
По давно выработанной привычке‚ погружаться в прошлое глубже Горазд себе не позволил‚ отмёл эту мысль также‚ как парой минут ранее поступил с воспоминаниями о шипящих в масле‚ изогнувшихся ломтиках жареной колбасы и продолжил свою кропотливую работу. Сорок девять белых фортепианных клавиш на аккуратно обрезанном куске обоев длиной в сто семнадцать с половиной и шириной в пятнадцать сантиметров получались вполне правдоподобно — упражнения можно начинать с непривычно низкого‚ почти, что утробного ля суб-контр-октавы и вести хроматическую гамму вплоть до непередаваемого обыкновенным человеческим голосом крайне правого‚ высочайшего соль четвёртой октавы. Конечно же‚ при желании‚ Горазд мог бы увеличить диапазон своего «инструмента» и до восьми октав‚ доступных концертным роялям‚ тем более‚ что ободранный кусок обоев предоставлял такую возможность‚ однако… Если взглянуть на обрывок обоев чуть в ином свете‚ то его поступок выглядел бы по крайней мере пижонством — произведений‚ использующих все девяносто шесть фортепианных клавиш исполнять ему до сих пор никогда не приходилось‚ ну а при надобности‚ недостающие ноты вполне можно было бы съимитировать‚ отбарабанив кончиками пальцев прямо на столе.
Горазд закончил раскрашивать последнюю бемоль‚ отложил в сторону огрызок химического карандаша и‚ оценив содеянное довольным взглядом‚ невольно улыбнулся. Конечно же‚ его набожную бабушку и первую учительницу по музыке‚ Милицу Драгановну‚ которую и угораздило назвать его в честь легендарного сербского святого‚ возмутила бы кощунственная мысль‚ пришедшая в голову её внуку — «интересно‚ кто испытал большее удовлетворение — я ли‚ нарисовав на огрызке обоев эту клавиатуру‚ или Господь Бог после шестого дня творения?» Однако читать чужие мысли даже в лучшие времена бывшей петербургской барыне‚ светлая ей память‚ было не по силам‚ да и вряд ли бабушка смогла бы представить себе‚ куда и при каких обстоятельствах занесет судьба её лучшего ученика в этом‚ богоявленном мире.
— Скорее всего‚ всё же я‚ — самодовольно решил про себя Горазд. Действительно‚ он уже давно сбился со счету‚ сколько подобных рисунков пришлось ему сделать за последние шесть‚ нет‚ вру‚ семь‚… даже семь с половиной лет‚ однако эта клавиатура получилась у него исключительной. Во-первых‚ текстура и цвет бумаги оказались на удивление удачными‚ во-вторых работал он на этот раз с особым воодушевлением‚ ну а в-третьих‚… в-третьих‚ за окном весна входит в свои права‚ война подходит к концу‚ за окном простираются уже словацкие просторы и их часть‚ судя по всему‚ имеет все шансы попасть в Австрию… Ну а там‚ глядишь‚ Моцарт‚ Гайдн‚ Штраус!…
— Стоп! Стоп! Стоп! — одернул себя Горазд‚ не достигнув в полёте окрылённого призраком свободы и пьянящими весенними запахами воображения соборной площади Зальцбурга и её знаменитого архиепископского дворца‚ о которых в детстве прожужжала ему уши бабушка. И Вена‚ и Зальцбург‚ также как и Ленинград‚ Москва ли‚ Воронеж‚ или же любой другой город‚ ассоциировавшийся со звучным русским словом «воля»‚ были темами‚ табуированными для него. И чтобы зря не бередить душу‚ вместо вполне заслуженного перекура‚ во время которого праздная фантазия вновь могла занести Горазда в заказанные для штрафника горние высоты‚ мужчина поправил табурет и положил пальцы на клавиатуру.
Под округлёнными ладонями‚ словно у первоклашки‚ возникло ощущение подложенных под них краснощёких яблок‚ — чувство‚ возникновение которого долго добивалась в свое время баба Милица. Тому далекому‚ семилетнему Горазду было невдомёк‚ зачем удерживать в ладони подложенное для наглядности яблочко‚ если вместо нудного перебирания пальцами тугих‚ неподатливых клавиш‚ с намного большим успехом можно было всадить в плод зубы и насладиться вызывающим оскомину ароматным соком.
— Опять эта снедь‚ снова эта шамовка! — Горазд сосредоточился на передвигающихся по нарисованной клавиатуре пальцах. Отсутствие каждодневной практики всё больше и больше сказывалось на их беглости‚ да и кожа на ладонях грубела‚ если не сказать‚ задублялась. «Тянуть на своих плечах войну‚ это тебе не барабанить на клавикордах»‚ — вспомнилось высказывание старого престарого‚ как ему тогда казалось‚ школьного сторожа‚ Пафнутия Нилыча‚ Георгиевского кавалера‚ заслужившего целых два солдатских креста во время Балканской кампании. Царскорежимными наградами своими старик обычно ни перед кем не хвастал‚ однако по праздникам‚ будучи под хмельком‚ делал для Горазда некоторую поблажку — то ли благодаря его сербскому имени‚ то ли из уважения к строгой директрисе Милице Драгановне‚ которая вместе с семьей квартировала при музыкальной школе и‚ в тяжелые послереволюционные годы‚ незадолго до рождения Горазда‚ приютила инвалида.
При каждом соприкосновении пальцев с нарисованными на бумаге клавишами в сознании Горазда срабатывал какой-то механизм и ему слышался соответствующий звук‚ причём одни и те же клавиши‚ как на настоящем‚ исправно настроенном инструменте‚ издавали одинаковое звучание. В принципе‚ учитывая его абсолютный слух‚ дело это было немудреным‚ хотя еще будучи в лагере‚ на Колыме‚ производя свои‚ внешне беззвучные «экзерсиции» на нарисованной клавиатуре‚ Горазд часто задавал себе вопрос‚ не тронулся ли он головой‚ не бросить ли ему‚ казалось бы‚ пустое занятие. Приняв однажды решение покончить со своим беззвучным маразмом‚ он кинулся‚ после изнурительно долгого рабочего нормо-дня‚ на нары‚ закутался в тряпье с головой‚ однако вскоре был поднят соседом — Ванькой-бешеным‚ совершенно непредсказуемым уркой с Донбасса‚ который потребовал от него проведения вечернего «концерта».
Спорить с жиганом-рогомётом‚ авторитетным преступником‚ который в своих действиях никогда не задумывался о последствиях, не имело смысла. Даже сейчас‚ спустя добрых семь лет‚ Горазду было невдомёк‚ чем именно зацепил он соседа по бараку. Скорее всего‚ глядя на играющего на воображаемом инструменте‚ внутренне проживающего произведение музыканта‚ тот попросту проникался не свойственным лицам его профессии сопереживанием‚ впадал в некое подобие транса. Следует заметить‚ что за два с половиной года знакомства‚ этот самозваный ангел-хранитель так и не запомнил имени Горазда‚ хотя всякий раз‚ после завершения безмолвного‚ обязательного для всего барака «концерта»‚ он с довольным видом похлопывал «исполнителя»‚ приговаривая при этом: «Хорошая на тебе‚ братан‚ феня». Пару раз‚ желая проверить силу своего ментального воздействия‚ Горазд смазал во время «игры» несколько пассажей‚ однако Ванька‚ каким-то неведомым чутьем‚ мгновенно прореагировал‚ так что‚ после этого‚ «братан» зарёкся искушать судьбу.
Свои безмолвные клавирабенды Горазд проводил практически ежевечерне. За соблюдением порядка во время этих «концертов» в бараке Ванька следил самолично‚ так что если сравнить давнее‚ самое что ни на есть настоящее выступление в Большом зале консерватории с лагерным «музицированием»‚ дисциплина слушателей и тишина в помещении были‚ конечно же‚ в пользу таёжного «исполнения».
Зимой сорок первого‚ после высадки из эшелона под Сталинградом‚ их спецчасть была размещена в каком то сельском клубе‚ так что Горазду‚ впервые за последние три с лишним года‚ представилась возможность прикоснуться пальцами к настоящим‚ матовым‚ покрытым слоновой костью клавишам разухабистого колхозного пианино. Именно в тот вечер музыкант понял‚ что со слухом у него по-прежнему всё в порядке‚ хотя самый что ни на есть настоящий концерт‚ организованный его антрепренёром перед отключившейся после бесконечной тряски в арестантских вагонах аудиторией‚ последнего явно разочаровал:
— Так ты этим фазаном фаршманил Ваньку три года?
Горазд как мог‚ попытался оправдаться‚ однако с того вечера с обязательными бенефисами было покончено. К тому же‚ не прошло и пары дней‚ как пуля продырявила невысокий‚ покрытый белёсым пушком лоб Ваныча аккурат посередине‚ а иных энтузиастов насильственно-безмолвного музыцирования в их спецвоенчасти‚ естественно‚ не нашлось… Хотя Ивану благодарен он будет до самого гроба (если до такового доживёт) — ведь именно благодаря его заботе Горазда не зарезали в лагере‚ особенно не обделяли пайками‚ сверх меры не загружали работой… И‚ что самое главное‚ благодаря Ванькиному беспределу Горазду удалось сохранить исполнительскую форму…
После прибытия на передовую‚ командование принялось затыкать их частью прорехи в обороне‚ бросало в самое горнило кровопролитнейших боёв. Горазд позволил себе расслабиться‚ попросту говоря отдался на волю течения и без того безмерно растянувшихся событий и времени. Об ежедневных упражнениях он старался не вспоминать‚ однако пару недель спустя неожиданно обнаружил‚ что из добрых трёх сотен его бывших «слушателей»-однополчан‚ некогда обитавших в лагерном бараке и затем‚ вместе с ним попавших на фронт‚ в живых остался лишь он один. Видимо‚ не случайно узрел гопник-«меломан» на нем «добрую феню»: пуля‚ словно нарочно не брала бойца‚ попросту избегала его‚ ни разу не царапнула. Горазд решил не искушать более проказницу судьбу‚ тем более‚ что во время коротких забытий‚ называвшихся почему-то «сном»‚ ему постоянно виделись холёные руки‚ выглядывавшие из рукавов иссиня-черного фрака. Точёные‚ светящиеся изнутри каким-то неземным сиянием пальцы резво бегали по клавишам и с легкостью справлялись с виртуознейшими пассажами. Чуть позже‚ проснувшись‚ Горазд осознавал‚ что играть большинство из этих произведений ему никогда не приходилось. Однако исполненная во сне музыка отчётливо звучала у него в ушах‚ более того‚ зачастую даже заглушала гром артиллерийской канонады‚ требовала повторения… В его памяти‚ невесть каким образом‚ даже всплыло соответствующее французское слово «ехiger — требовать»‚ выписанное в словарик детским почерком классе‚ этак‚ в пятом-шестом и‚ которое‚ до сих пор ему так никогда и не вспоминалось…
Во время ближайшего уличного боя‚ воспользовавшись коротким затишьем‚ затаившийся в бывшей конторе Горазд обнаружил в углу простреливаемого со всех сторон помещения невесть как уцелевший‚ скатанный рулон со старыми‚ засаленными чертёжами. Вместо того‚ чтобы разжечь небольшой костёр и согреть озябшие от холода руки‚ он развернул задубевшими пальцами шуршащий свёрток и выбрал подходящий лист‚ на обратной стороне которого‚ как оказалось‚ изображались аккуратно‚ по линеечке посаженные вдоль речного берега кусты и деревья в ныне сметённом уже‚ скорее всего‚ с лица земли сталинградском парке… Нарисованная на том листе клавиатура продержалась у него до самого ранения‚ считай месяца полтора‚ а может и все два. Со сроками и датами в его вычисления вполне могла закрасться ошибка — оказавшись на фронте‚ счёт дням и месяцам он потерял‚ различал лишь сезоны года‚ события же запоминал лишь по тем музыкальным произведениям‚ которые требовали — («ехiger») от него исполнения. Тогда‚ перед ранением‚ он как раз принялся разбирать седьмую сонату Бетховена…
Сегодня же ночью ему привиделся «Карнавал» Шумана. Несколько миниатюр из этого шедевра он исполнил еще в школе‚ три или четыре пьесы сыграл‚ учась в музыкальном училище‚ однако охватить всё произведение в целом ему не доводилось. Более того‚ он никогда в жизни не перелистывал ноты с начала до конца‚ хотя с утра‚ перед его внутренним взором‚ в цельном виде‚ во всём многообразии ярчайших красок‚ предстало нарисованное композитором на нотном стане всенародное праздненство. Вначале‚ подобно строгим камергерам на настоящем карнавале‚ возникли возвышавшиеся столбиками аккорды из «Вступления». Призывные фанфары сменил стремительный‚ всё нарастающий бег следующих один за другим коротких эпизодов с прихотливо-изменчивой ритмикой‚ с молниеносно меняющимся направлением движения‚ выраженным множеством разнообразнейших динамических оттенков. На фоне бравурно-танцевальных ритмов выступали участники карнавального шествия — философствующий «Пьерро» и гибкий‚ пружинистый «Арлекин»‚ «Киарина»‚ за сдержанно-страстной личиной которой композитор предугадал свою будущую супругу‚ тогда еще четырнадцатилетнюю Клару Вик и темпераментная‚ чарующая «Эстрелла»‚ она же экзальтированная Эрнестина фон Фриккен‚ которой Шуман в ту пору был увлечён. Все они‚ вкупе с лиричным «Шопеном»‚ демоничным‚ исполненным вселенской страстью «Паганини»‚ или же старым ворчуном Панталоне в паре с бойкой и плутоватой Кололомбиной составляли давидсбюндлеровское братство композитора‚ его «войско Давидово»‚ выступающее против изживших себя‚ филистеров-ретроградов. Рядом с музыкальными портретами близких автору людей и карнавальных масок изящно порхали трепетные «Бабочки»‚ изобилующие же острыми форшлагами и внезапными sforzando фантастические «Танцующие буквы» выделывали коленца.
Пробудило Горазда бешеное сердцебиение‚ спровоцированное заключавшими в себе извечную тайну «Сфинксами» — таинственными‚ фантасмагоричными‚ неразгаданными. Каждая из рук как бы исполняла самостоятельную партию‚ в каждой — различное направление движения‚ непрестанно перемещающееся акцентирование‚ и всё это на фоне выстроенных‚ словно в канделябрах‚ невысоких свечек-аккордов — восьмушек и шестнадцатых. Перенёсшись из вневременной египетской Долины царей в центр пропитанной запахом пороха‚ ружейного масла и солдатского пота Европы‚ Горазд сравнительно успокоился. В этом ему‚ безусловно‚ помогли не переставшие звучать‚ даже после пробуждения‚ романтическая «Признательность»‚ чувственное «Признание»‚ лёгкая‚ лирическая «Прогулка». Они будоражили его воображение и настоятельно требовали выразить всё многообразие захлестнувших его звуков движением собственных пальцев. Весь день‚ шагая по асфальтированному шоссе‚ Горазд не переставал разминать пальцы‚ волнообразными движениями накатывал кончики подушечек по грубой холщевине штанин‚ брал вычурные аккорды‚ однако эта суррогатная игра‚ конечно же не входила ни в какое сравнение с добротным исполнением на аккуратно расчерченной клавиатуре. Сидя за воображаемым фортепьяно‚ он воистину превращался в царя и бога‚ в повелителя инструментов‚ способного с легкостью исполнить произведение любой сложности.
Покончив с обязательными гаммами и арпеджио‚ благодаря которым истомившиеся по исполнению точных‚ размеренных‚ да еще и мелодичных движений‚ пальцы из одутловатых полусваренных сарделек преображались во фронтовое подобие «охотничьей колбасы»‚ Горазд склонился над нарисованными клавишами‚ встал на изготовку‚ однако в последнее мгновение кто-то словно переключил тумблер и вместо торжественного Quasi maestoso «Вступления» в шумановский «Карнавал»‚ его пальцы задвигались в Allegro sastenuto. Горазд понял‚ что именно исполняют его руки‚ лишь когда добрался до соредины произведения ‚ когда по мягко дышащей фактуре объявшей всё его существо пьесы‚ по пробивающимся время от времени‚ подобно хрупким побегам‚ подголоскам‚ догадался‚ что находится в As-dur-ном этюде Шопена.
Это была судьба!
Этюды и нюктюрны Шопена активно вторглись в жизнь Горазда еще во время коротких передышек между боями под Белой Церковью и с тех пор превратились в неотъемную составляющую его «концертной самодеятельности». Причём сам исполнитель никогда не знал заранее‚ куда именно завлечёт его подсознание‚ которым из произведений захотят потешить себя пальцы‚ истосковавшиеся по встрече с чуть сточившимися‚ отполированными клавишами настоящего рояля‚. Сегодня это мог быть расположенный в среднем регистре‚ насыщенный густой тембровой окраской Fis-dur-ный ноктюрн #2 из опуса 15‚ завтра руки тешили себя уже яростно бушующими‚ вздымающимися и тут-же стремительно падающими пассажами c-moll-ного‚ «революционного» этюда #12… Шопен превратился в неразлучного спутника музыканта‚ в его обязательную прелюдию‚ в неотъемлемую часть каждого безмолвного «клавирабенда»‚ хотя вслух‚ в присутствии однополчан‚ Горазд это немецкое слово не произносил никогда.
Снаряд заунывно просвистел и разорвался метрах в тридцати от строения. Приземистое здание встряхнуло так‚ словно какая-то невидимая рука вывернула использованный мешок и резким движением вытрусила остатки пыли и приставшие к швам комки, и крошки. Правда‚ второй разрыв произошел дальше первого‚ метрах в пятидесяти‚ третий же и вовсе отдалился на добрю сотню метров. Однако наметившаяся тенденция не давала повода расхолаживаться — любой из последующих взрывов мог оказаться последним‚ услышанным в этой жизни‚ так что Горазд заторопился — суетливо сложил свою клавиатуру‚ сунул за пазуху и‚ схватив оружие‚ выскочил наружу.
Тихая‚ мирная улочка‚ которую‚ пару минут назад‚ казалось бы миновали все ужасы войны‚ таковой уже не казалась. Освещенные предзакатным солнцем‚ окрашенные в розовые тона здания‚ выходящие фасадом на запад‚ почти повсеместно остались без стёкол‚ ощерились пустыми глазницами. Чуть в сторонке от входа‚ воронка разворотила вымощенную мостовую‚ на которой виднелся кровавый след: охренно-чёрный шотландский сеттер‚ инстинктивно перебирая передними лапами‚ пытался отползти в сторону‚ однако зацепившиеся за булыжник‚ вывалившиеся наружу кишки не позволяли обессиленному животному сдвинуться с места. Высунув длинный язых‚ собака хватала пастью воздух и‚ в какой-то момент‚ напрягшись‚ обернулась в его сторону. Её переполненные тоской и грустью умные‚ аристократичные глаза встретились со взглядом Горазда. Боец‚ почти не задумываясь‚ приподнял винтовку‚ хотел было прекратить мучения пса‚ однако нажать на курок не успел‚ получил оглушительный тумак в затылок:
— Ты чё патроны на псину расходуешь‚ мать твою рас-так?! — гаркнул на него сержант Коноваленко. Следом за начальником первой руки бежали еще трое бойцов из их роты. Горазду не оставалось ничего иного‚ как увязаться вслед за ними‚ однако, прежде чем завернуть за угол‚ обернулся к брошенному на произвол судьбы животному. Сеттер‚ судя по всему‚ перестал сопротивляться своей собачьей доле и покорно опустил голову на перекрещенные передние лапы. Назойливая муха уселась ему на нос‚ однако у несчастного не было сил согнать её с насиженного места. Глянув на пригнувшиеся спины бегущего впереди‚ по улице сержанта и его свиты‚ Горазд воровато приподнял винтовку‚ прислонил её к выступу между рядами кирпичей и прицелился чуть выше оттопыренного‚ вывернутого розоватого уха. Хлопок выстрела слился со скрежетом гусениц подоспевшего танка‚ который разворачивался на углу. Горазд торопливо перезарядил винтовку и пристроившись к боевой машине‚ кинулся догонять товарищей.
Городок выглядел вполне зажиточным — центр был со вкусом застроен добротными‚ двух— и трёхэтажными домами‚ на первых этажах размещались всевозможные магазины и кафе. К войне жители явно не готовились — застеклённые толстым‚ тщательно отполированным зеркальным стеклом витрины в основном были целы‚ обычные же стёкла в окнах‚ в качестве защиты от звукового удара‚ также никто не заклеивал крест-накрест полосками бумаги. Быть может‚ местные жители и не знали о подобной профилактической мере?…
Танк оказался крайне удачным прикрытием‚ без его помощи добраться без потерь до передовой немцев‚ неожиданно начавших контрнаступление и укрепившихся чуточку не доходя до центра городка‚ бойцам бы вряд-ли удалось. Жужжащие подобно шмелям автоматные пули‚ сплющившись‚ звонко отскакивали от добротной брони‚ либо‚ срикошетив и потеряв часть убойной силы ‚ впивались в стены зданий‚ поднимая при этом небольшое облачко пыли…»
